Наследники Киприана

Наследники Киприана

Повесть. Продолжение

В Таиланде заскучать невозможно: как в детстве, когда родители впервые в жизни привели тебя в городской сад, наполненный карусельными диковинами, или в юности, когда, надев солдатские сапоги, вдруг ощутил, что теперь каждый день будет отмечен неповторимыми чудесами. Вчера ты долбил ломом траншею под кабель в каменистом грунте, а сегодня бежишь строем с полной выкладкой под палящим солнцем на стрельбище. Совсем не скучно. Сравнения неоднозначные, но суть явления объясняют. Это родные тайга и тундра через несколько недель пребывания становятся скучны и однообразны.

Впрочем, когда занят делом, об этом думать некогда, хотя иногда и заметишь с мимолетным беспокойством: а чего же я не восторгаюсь охапками снега, возлежащими на сосновых ветках повсюду, куда достигает взгляд? Ах да, это достойное восторга зрелище я позавчера уже оценил, ну и будет с него. А здесь Тихий океан в моей жизни впервые досягаем взору и телу. Купаться приходилось в десятках сибирских рек, в Волге, в Байкале, в казахстанских и алтайских озерах, но вот как зеленая морская волна накатывает на берег и уходит обратно — никогда не видел, и посему хочется смотреть неотрывно. Для нас, людей «родом оттуда, где серп опирался на молот» (Борис Чичибабин), возможность увидеть иные страны маячила в тумане запредельных дерзких фантазий. В смутное время девяностых ворота распахнулись, но средств у нас хватало лишь на собственное прокормление. Теперь, когда геология поднялась с карачек и вроде спинку распрямила, средства появились, и гостиница в Паттайе встречает меня и Антонину с равнодушным гостеприимством, непривычным для наших суровых мозгов.

Получив на ресепшен ключ, хотели двинуться на поиски номера, обозначенного на бирке, но оказалось, что дорожные сумки нам самим здесь таскать не положено. Шустрый таец в наряде с блестками, как у Киркорова, затащил нашу поклажу в лифт, доставил нас на нужный этаж и до нужной двери.
Такое обходительное отношение ошеломило повзрослевших питомцев пионерско-комсомольского племени. Носильщик незаметно исчез, и мгновенно, из ничего возникла горничная, похожая на девочку-шестиклассницу. Взрослость все же угадывалась в серьезных глазах тетеньки с опытом жизни. Пока она с профессиональной радостью объясняла, как пользоваться кондиционером и сейфом, в моей голове крепко обосновалась мысль о срочной необходимости искупаться в океане. Это устремление появилось как жажда любовной связи, и остановиться было невозможно. Антонина пыталась уговорить меня подождать до утра, узнав уже где-то, что пляж закрыт по причине наступившей темноты. В тропиках темнеет рано, как зимой в нашей Сибири. Мы опустились по меридиану ближе к экватору, но время на часах осталось неизменным, словно я все в том же балке посреди зимнего болота с хилым каргашатником. (Я специально оформил поездку на конец февраля для усиления впечатлений.)

Что значит для сибирского мужика закрытый пляж? По мощеной дорожке достиг штакетника и, перешагнув через запертую на висячий замочек калитку, сошел по каменным ступенькам вниз, навстречу вздыхающему в темноте океану. Темнота не была кромешной, глазам помогал свет фонарей, торчащих наверху, вокруг отеля. Осознавая значимость дела, разделся догола. Сейчас произойдет одно из самых важных событий в моей жизни, как познание женщины, рождение сына или первая скважина. Лежал в воде на спине, разглядывая чистые, как звон, звезды. Созвездия здесь иные, чем в наших широтах: никаких ковшей-медведиц. Потом стоял на берегу, отдав тело на просушку теплому ветру, задрав голову к небу. Поиски Южного Креста были прерваны чьим-то хихиканьем, вроде как женским. Неподалеку просматривался огромный валун, откуда и доносились человеческие звуки. Наверное, мечтательная парочка нашла там приют, а тут я объявился неглиже. Но учтите, я не нарочно. Впрочем, вполне возможно, что это сам валун хихикал. Ведь, согласно буддийскому учению о перевоплощении, он не просто окатанный морем кусок вулканической породы, а вместилище души, ранее принадлежавшей человеку. Если в прошлой жизни тот человек был смешливым, значит, и тут не удержался и во тьме безлюдной позволил себе эдакую ехидную вольность. Луна выглянула из-за тучки и, смущенная увиденным, снова спряталась. Пора в отель, там Антонина беспокоится. Мог обойти камень вокруг, чтобы глянуть, кто там притаился, но пошел к лестнице напрямую. Хотелось верить в свою догадку: я же в страну чудес прибыл.

Через неделю мы начали привыкать к теплой ласковой волне, к горячему песку, пользительному для наших промороженных телес, к витринам, заставленным статуэтками Будды и кальянами, к павлинам с растопыренными хвостами под кокосовыми пальмами и к сочному вкусу неведомых доселе плодов. Пресыщение еще не наступило, но уже нудно заскрипело в подсознании. За двухдневную поездку на реку Квай ухватились с воодушевлением. Предполагалось путешествие на автобусе сквозь половину страны с посещением по ходу движения экзотических мест. Ночевка в якобы древних домах, стоящих на сваях в русле реки, и другие мероприятия, приближающие нас к быту предков нынешних тайцев.

Тихим утром, под чириканье райских птиц, расселись в огромном прохладном автобусе, и когда женщина-гид сверяла поголовье со списком, появился последний, едва не опоздавший экскурсант. Рыжий полноватый мужчина с целеустремленным лицом альпиниста перед восхождением, по всему видать еще не отошедший от буйной ночи, превозмогая нежелание своей плоти двигаться, с трудом залез внутрь и плюхнулся на свободное кресло через проход от меня. Вещей у него с собой не имелось. Очевидно, просто встав из-за стола, перешел на другое место, ведомый своей затверженной программой.

Показав проводнице нужную бумажку, внезапно протянул мне через проход растопыренную мясистую ладонь:

Ваня, из Саратова.

Серега, из Томска.

Удовлетворенный ответом, Ваня поерзал, устраиваясь поудобнее, и ушел в нирвану, изредка давая о себе знать азартным всхрапыванием. Через час езды по скоростной трассе остановились у буддийского монастыря. С напряженным любопытством я бродил по просторным анфиладам, украшенным причудливыми орнаментами из малахита, смальты, слюды и других минералов, разглядывая золотые статуи Будды. В том, что они действительно золотые, я запрещал себе сомневаться. Пусть хоть этот факт в моем избитом обманами сознании не окажется подверженным едкой коррозии недоверия. Рядом шла Тоня с фотоаппаратом, завернутая от пояса до щиколоток куском шелка, выданным при входе в святилище, чтобы укрыть коленки. Встречались монахи в оранжевых хитонах, с одинаково приветливыми и одновременно отрешенными лицами, с синевато-блестящими бритыми головами и густо татуированными руками. Я отчаянно ругал себя за то, что языков не знаю и не получится поговорить с кем-нибудь из них о таком простом и привлекательном для томского мужика просветленном учении.

Вопросов к буддистам скопилось много. До поездки я познакомился с их учением через популярную литературу, в изобилии нынче вываленную на книжные прилавки. Некоторые из «четырех благородных истин» понимались и принимались с воодушевлением: «Надо же, и я так думаю». Потом, при вдумчивом рассмотрении, приводили в недоумение.

Первая истина в том, что каждый человек в этом мире подвержен страданию — духкха, это мне понятно. Причиной страдания является жажда чувственных удовольствий, наряду с алчностью, тщеславием, злостью, завистью, разочарованием. Эту вторую истину тоже приемлю, но частично. Я в жизни нахожу немало радостей отдельно от этого греховного списка. К тому же причиной страдания может стать смерть близкого человека. Объединять гнев, страх, похоть и боль от утраты родного существа я не могу.

Третья благородная истина глаголет о том, что можно избавиться от страдания, прекратив действие ее причины — тришны. Возражений нет, ибо все конечно. А дальше я стукаюсь своим поврежденным черепом в четвертую истину, то есть в нирвану — как об стенку, хотя, по утверждению Будды, это и есть чистый путь. Я не могу согласиться с тем, что страх смерти можно победить только путем избавления себя от воли к жизни. Но как хочется услышать разъяснение четвертой истины от монаха, сидящего красным бакеном на камне с широко открытыми глазами и не видящего меня, мимо проходящего. Пристроился бы рядышком в позе лотоса и заговорил с ним простодушно.

Мы с тобой товарищи по несчастью, очутившиеся в этом злом мире по роковой ошибке природы, и сочувствуем друг другу, понимая нашу карму. Но скажи мне, если я откажусь от жажды жизни путем самоотречения и отказа от своих страстей, в том числе от любви к своей женщине, к своему дитя, не будет ли это скрытым проявлением эгоизма, приукрашенным идеей самосовершенствования, а значит, возвращением к страсти на другом уровне? Дескать, вы тут живите как хотите, со своими пороками и несчастьями, а я ухожу в иное, более совершенное бытие, где мне до вас не будет дела, зато я сам найду путь к окончательному развоплощению и переходу в абсолютный покой. Не есть ли это отказ от ответственности, а попросту — предательство? Объясни неразумному брату, может, поздно мне уходить в мир блаженной свободы, если я привязан к этому безумному и веселому миру с его несчастными, страдающими людьми тысячами нитей? Если мне нравится видеть такие прекрасные явления, как солнечный закат, женское тело и улыбка ребенка? Или, наоборот, рано, сначала нужно во всем этом разочароваться?

Ничего я не сказал этому монаху и, удрученный, побрел к автобусу, потому что время мое вышло. Там хоть немного поднял себе настроение, порадовавшись за Ваню. Он выглядел почти здоровым, и в его глазах светился интерес к происходящим событиям. Тришной, то есть причиной изменения сознания, были, конечно, банки с пивом, наполнявшие пакет, который он нежно обнимал. Ваня времени не терял, пока я мучил себя невозможностью разрешить проблемы духовного пробуждения. Он что-то сосредоточенно обдумывал, промакивая вспотевший лоб тряпочкой, и, наконец решившись, приблизился к моему уху и по-свойски спросил:

Куда едем?

На реку Квай.

Ваня облегченно рассмеялся:

Ну конечно, а куда же еще? Только на Квай, вперед — и никаких гвоздей, как говорил мой дед. Пиво будешь? Нет? Ну и ладно, хозяин — барин.

В пути он некоторое время вбирал в себя заоконную жизнь, щелкал крышками пивных банок, а потом вновь отправился осматривать таинственные подвалы своего сознания.

На следующей остановке монастырские паломники преобразились в наездников на слонах. На спинах животных были прикреплены деревянные щиты с сиденьями, куда со специальной платформы забирались дамочки — с жеманным повизгиванием и мужчины — с солидным покряхтыванием. Пока слон, двигаясь размеренным шагом по кольцевому маршруту, вез наши задницы, я испытывал чувство вины и неловкости перед мощным животным, уважаемым с детства, со сказки о Маугли. Было обидно за величественного Хатхи, покорно выполняющего волю щуплого человечка, сидящего у него на шее с палкой в руке. Зачем поддался? Ради кормежки — так лес кругом, сам бы прокормился, зато имел бы самоуважение и гордую свободу в окружении своих слоних и слонят. Теперь смирно помаргивай да ушами хлопай от постукивания палки погонщика. Ваня из Саратова в этом глумлении над великанами участия не принимал, обнаружив ром в магазинчике рядом со слонарником.

На склоне дня прибыли к месту назначения, в деревеньку на берегу лесной реки. Заселились в установленные на понтонах домики с тростниковыми крышами и набором современных удобств: душ, туалет, кондиционер. Кинув вещи на широкую кровать, вышли наружу для знакомства с местностью и увидели людей из местного персонала, возбужденно суетящихся на автостоянке. Причиной всеобщей взбудораженности являлся Ваня, смирно спящий рядом с колесом нашего опустевшего автобуса. Один таец бросился к нам, и из англо-русской смеси его слов мы поняли, что он хочет узнать, к какому домику приписан обессиленный турист. Мы не знали, карманы его в поисках нужной бумажки никто обшаривать не осмелился, потому порешили положить его тело в гамак под навесом, рядом со столовой. Для этого нужно было протащить Ваню метров тридцать и потом поднять на высоту моих плеч. Я пытался объяснить заботливым смотрителям, что русский турист неприхотлив и поспит там, где прилег, но таец махал руками перед моими глазами, повторяя: «Нельзя, нельзя, больно». Присев на корточки, он поманил меня посмотреть что-то интересное в траве. Я наклонился, и он осторожно показал пальцем на противное насекомое, похожее на нашу двухвостку. Оскалившись, пощелкал зубами и указал на Ванино тело. Я понимающе покивал и примкнул к спасателям. Скоро мы водрузили несчастного, а может, и счастливого Ваню туда, где он мог в безопасности продолжать свое личное путешествие.

На стене в столовой висел большой портрет пожилого ухоженного человека в белом кителе с орденами, с умным и усталым лицом. Это был почитаемый народом король Таиланда Пхумипон Адульядет Рама IX. Он с отеческой укоризной смотрел сквозь очки в тонкой оправе на волжского парня, дрыхнувшего в гамаке, словно говоря ему: «Так и не увидел ты, Ваня, никаких диковин в моей изумительной стране. Мог бы побухать в своем Саратове и не летать для этого дела через половину планеты». Ване стало совестно, и он свернулся калачиком, укрыв голову локтем, но король вовсе не стыдил его, а просто жалел, как неразумное дитя.

Пока не стемнело, мы с Тоней по хорошо утоптанной тропинке ушли вдоль реки подальше от деревни. Глаза обрадовались кокосу, валявшемуся на обочине. Слава богу, ко мне возвратилась способность удивляться. Медвежьи кучи под ногами в родном лесу — это обыденность, а здесь волосатый орех — это удивление. Я взял его с собой, чтобы потом расковырять складным ножиком и добраться до мякоти. Река, выбежав на равнину, приобрела степенную важность, а шалости в виде порогов и перекатов оставила в верхнем течении. В ее облике — в умеренно быстром течении, в нависающих над водой деревьях — я увидел некоторое сходство с нашими таежными реками. Только вода здесь светлая, а у наших степенных красавиц, как правило, черная от размытого торфа. Искупавшись, оценил освежающее действие сиамской реки на организм, не приученный к душному и влажному воздуху. Когда натягивал штаны, Тоня хлопнула меня по спине и предъявила на раскрытой ладони комара. Ах, друг любезный, и здесь ты меня нашел! Но как же ты жил такой одинокий? Вот наши комары — настоящие властители лесов и болот, и имя им — легион несметный. А ты, такой скромный, захотел немного подкрепиться, и так неудачно — сразу конец жизни. Если бы я сам тебя видел, то каплю своей крови не пожалел и обошлось бы без убийства. Жену не стал ругать за необдуманную жестокость, ведь это врожденный рефлекс сибирячки, и мы отправились на ужин.

За общим длинным столом нашли свободное место с краю, положили себе в тарелки привычную жареную курицу с картошкой фри, прельстившись лишь на местный соус, но воздержавшись от съедобной экзотики типа жареных сверчков и гусениц. Над столом летал разноязыкий гомон, и стало интересно, из какой страны приехала сюда, в частности, молодая пара, сидящая напротив. Девушка в легкой, просвечивающей кофточке, с высветленными прядями волос и худощавый парень, изредка говорившей ей что-то на языке, явно никогда мною не слышанном. Пользуясь своим скудным словесным английским багажом, я все же спросил, откуда они родом, и выяснил, что из Ирана. Во как, а я думал, что у персов в их исламской республике порядки строгие и не позволяют женщинам одеваться и вести себя так вольно, тем более что еду они запивали пивом.

Ничего не знаю, думал я, как люди живут за пределами нашей империи, упершись в свои зимники, зондировки болот, колонковое бурение, чтение Астафьева и Лескова, расслабляясь иногда выпивкой с друзьями. Как и в советские времена, основную информацию о нравах на чужой территории получаю из телевизора.

Слева оживленно болтали три девицы с корейскими глазами и с волосами, выкрашенными в сиреневый, оранжевый и зеленый цвета. Пили они легкое светлое вино и, когда грянула музыка, первыми выскочили из-за стола показать свою неистовую корейскую натуру. Ужин естественным ходом превратился в застолье. Я не удержался и тоже взял бутылку рома.

Он странным образом на меня подействовал: стало жалко всех, кто попадался на глаза. Жалко персидских молодоженов, а может любовников, вошедших в европейский образ и выскочивших из своего традиционного быта, зная о том, что возвращаться когда-нибудь придется. Жалко отчаянных корейских девчат с разноцветными прическами, разудалыми движениями доказывающих кому-то, что они живут как им хочется. Жалко Ваню за его торчащие из гамака пятки, которые было видно сквозь щели в бамбуковой стенке. Когда моя жена примкнула к пляшущим кореянкам, мне и ее стало жалко — за то, что она со мной полжизни таскалась по казахстанским степям, по сибирским лесам, по общагам и малосемейкам с дитем малым и счастья не знала. А может, она так и была счастлива? Надо спросить сегодня.

Решив, что не годится беречь ресурсы своего мужского обаяния в такой подходящей обстановке, поделился шутливым наблюдением с отцветающей красавицей славянского облика, одиноко сидевшей справа:

Девчонки из Южной Кореи сегодня зажигают за себя и за своих северных сестер, которые до сих пор строем ходят.

Мило улыбнувшись, дама ответила:

Извините, я по-русски совершенно не понимаю.

Пока я осмысливал ситуацию, она уже кружилась в танцующей оранжерее. Потом, раскрасневшиеся и возбужденные, вместе с Тоней они плюхнулись за стол и, прихлебывая пиво из бокалов, оживленно заговорили. Чуть позже я узнал, что она полька. Русский учила в школе.

Утром, выйдя на завтрак, я порадовался за Ваню, увидев опустевший гамак. Значит, оклемался и перешел на положенную ему койку в домике. На прогулку по реке мы уплыли без него. Длинная узкая моторная лодка, вмещающая десять человек, по одному на каждой скамеечке, через сорок минут доставила нас к водопаду. Ступив на землю, некоторое время просто глазел на многоструйное сверкающее чудо. Сам себе отказавший в утреннем поправлении здоровья с помощью пива, я почувствовал, что именно этот поток придаст моим мозгам потерянную вчера бодрость. Скинув одежду, молчком зашел под струи и стоял так довольно долго, с наслаждением чувствуя возвращающуюся ясность мышления и свежесть организма, хотя вода не была ледяной, как ожидалось. Здесь вообще ничего ледяного не бывает.

Изначально мощная струя ударялась о каменный выступ много выше моей головы и после, разделенная на множество струй, просто ласкала тело. Выходить не хотелось. Подошла Тоня в купальнике, и я обрадованно подвинулся. Нашему примеру пожелали последовать еще несколько человек, стоящих неподалеку в трусах и купальниках, ожидая своей очереди. На этом мое удовольствие закончилось, пришлось уступать место.

Интересно знать, предполагал ли Гаутама Будда в своем утверждении факта перевоплощения, что река тоже является временным вместилищем души усопшего человека? Ведь она постоянно пополняется дождями, множеством ручьев, в том числе и этим, превратившимся в водопад. Значит, река — это какое-то вечно движущееся общежитие, несущее души, чтобы слить их в океан, соединив, таким образом, множество тайных драгоценностей в одном огромном вместилище. Наверное, душа ручья-водопада в прежней жизни принадлежала целителю или просто доброму и щедрому человеку, поделившемуся со мной своей оздоровительной энергией.

Вечером следующего дня вернулись на исходную позицию в отель на побережье. Ужинали в уличном кафе с несколькими столиками под навесом и кухней тут же. Все предыдущие вечера до поездки мы заходили именно сюда, и хозяйка Пхон обрадовалась нам как родным, объявившимся после долгого и опасного странствия. Чувствовалось, как она за нас переживала эти долгие два дня. Полная симпатичная женщина лет сорока, с крепкой, тяжеловатой фигурой совсем не местного, тростникового образца. Всегда одета в спортивные штаны и серую футболку с картинкой на животе в виде дерущихся ногами бойцов. Зачесанные назад густые волосы, скрепленные ободком, и постоянная улыбка. Что это, отработанная привычка, необходимая в ее деле, или свойство характера? Наверное, и то и другое. Каждому приятно думать, что улыбаются именно ему. Иногда я видел, как она застывала с лопаткой, занесенной над сковородкой, и смотрела куда-то вдоль улицы. Лицо в этот момент становилось серьезным. Когда на сковородке что-то начинало трещать и подпрыгивать, Пхон про нее вспоминала и улыбалась сама себе. Она знала достаточно русских слов, необходимых для разговора с едоками, а с помощью моего русско-тайского разговорника мы раздвинули границы общения от курятины и сибирской зимы до таких жизненных событий, как «мой муж умер» и «наш сын женился». Пхон два года назад стала вдовой с четырьмя детьми, и младшая дочь помогает ей у плиты и за прилавком. Девочка летает между столиками, жаровней и прилавком, гордая за порученное мамой дело.

В этот вечер мы поужинали рыбой, и за чашкой кофе я наблюдал человеческие типы, которые на нашей территории не увидишь. Вот шествует тучный пожилой европеец с бордовым лицом и мохнатым брюхом, вывалившимся из распахнутой рубашки. Всей тушей навалился на маленькую, хрупкую тайку. Ее голова еле достает ему до подмышки, тяжесть изрядная, но девушка довольна: несколько дней ей не будет забот с клиентами, потому что добрый мистер выбрал именно ее для услады на все время своего пребывания в Паттайе.

Вот другой живой символ, можно сказать, знаковая примета нынешнего состояния западной цивилизации: крепкий, рослый мужчина с породистым, волевым лицом идет мимо нас, ласково держа за руку юношу с томным взглядом. Свободной рукой мальчик девичьим движением поправляет длинную косую челку, закрывающую ему один глаз, и что-то нежно шепчет своему другу. Покровитель кивает, и они сворачивают к сверкающей витрине супермаркета.

От тусклых мыслей отвлекла Пхон, по-свойски присевшая рядом со мной на свободный стул. Сложила русскую фразу:

Квай хорошо?

Мы дружно закивали, и Тоня ответила:

Очень хорошо, особенно водопад и обезьяны. Мы их кормили арахисом, прямо из рук.

Я полистал разговорник, нашел нужные фразы, и Пхон, все поняв, засмеялась от искренней радости за нас. После озабоченно спросила, что еще мы хотели бы покушать. Ничего мы не хотели, но она не уходила, задумчиво глядя перед собой. Вдруг взяла мою руку за запястье и положила себе на коленку. Я оцепенел. Тоня, не замечая такого продолжения разговора, смотрела на уличное движение. Пхон, не поворачивая лица, легонько стукнулась своей головой о мой бритый череп и улыбнулась полными губами. Я сообразил: это дружеский жест, означающий, что мы чувствуем друг к другу сердечное расположение. Милая Пхон, ничем не могу я помочь тебе в твоей вдовьей доле, разве что заказать еще одно блюдо, но съесть его уже не по силам. Она посидела так несколько минут, потом сняла мою ладонь со своего колена и поднялась.

Поздний вечер начинал переходить в ночь, пришла пора убирать имущество до утра. Появился парень, помогающий заносить столовский скарб в открытую дверь какого-то помещения позади навеса. Мы попрощались со всеми по-тайски, кланяясь со сложенными у подбородка ладонями.

На пятом десятке прожитых лет впервые попав в разряд отдыхающих, я стал ощущать, что мне чего-то не хватает. Как так: просто сидеть на песке, просто бултыхаться в море и ничего не делать? Я раньше отдыхал от работы, но обычно этот отдых был вынужденным простоем. Были, конечно, и отпуска, но какие-то дела, как правило бытовые, в этот период обязательно находились. Поерзав, я наконец-то нашел удобное положение и великое удовольствие в полном отрешении от всех забот. Оказывается, это прекрасно: видеть закругление земного шара на океанском горизонте, какие-то островки вдали, пальмы на берегу и никуда не дергаться. Вижу, как морская волна золотится блестками — чешуйками желтой слюды, вымытой из песка, и этого довольно.

Осваивая приятные ощущения бездельника, я лежал на боку ногами к морю, когда опознал в движущемся мимо человеке Ваню из Саратова. Глаза его были вполне осмысленные, одет, вернее, раздет по-пляжному.

Увидев меня, постоял в размышлении, потом приблизился и заговорил:

Это, я извиняюсь, мы, однако, с вами где-то встречались…

На реку Квай ездили вместе.

Ваня задрал к небу очи, вспоминая событие, и хохотнул:

Ну и как там эта Квай? Все нормально?

Все зашибись, Ваня. Мы по ней на моторке елозили, а ей хоть бы что.

Ему стало интересно.

И я с вами плавал?

Нет, ты шибко устал после трудного переезда и на койке отдыхал.

Про гамак я решил не упоминать.

Ну и ладно, я по Волге наплавался на моторках.

Меня вдруг понесло:

Зато на обратном пути ты весь автобус порадовал интересными наблюдениями. Громко так объявил, что местные коровы и здешние человеческие телки страшно худые по сравнению с нашими, упитанными и полногрудыми. Все дружно согласились.

Ваня ухмыльнулся:

Это точно я подметил, натуральные доходяги, что бабы, что коровы. Значит, нормально съездили, а то мои друганы-пензяки говорят, будто я никуда не ездил, а где-то здесь два дня провалялся, типа у проституток. Вон они, козлы, руками машут, пойдем, скажешь им, как все в натуре было.

Я быстро нашел причину не ходить к пензякам:

Не, Ваня, вон моя идет из воды. Она обидится, если я сейчас к вашей компании примкну. Жена все-таки.

Ну, как хочешь, хозяин — барин. На море надо свободным мужиком ездить, бери с меня пример.

Он исчез в направлении обрыва, а мне лень было задирать голову, чтобы увидеть, куда именно. Я вошел во вкус созерцательного возлежания.

С наступлением темноты сподобились выехать на знакомство с Уолкин-стрит. В этом городке так называется пешеходная улица, по свидетельству красноярцев, какое-то средоточие разврата. Ничего особенного не обнаружили: вереница обычных тряпочных магазинов, рыбных ресторанов, кафе с русским караоке и, конечно, обилие проституток. Одни просто сидят за столиками ресторанчиков, терпеливо ожидая клиентов, другие с отрешенными личиками изображают завлекающие танцы. Посередь улицы стоял поддатый парень с гитарой наперевес в замызганной, когда-то цветастой рубашке без пуговиц.

Увидев нас, подтянул шорты повыше и обратился с речью почему-то к Тоне:

Мать, помоги бедному парню сотней-другой батов, совсем пропадаю в этом вонючем Таиланде.

С «матерью» он был примерно одного возраста, и Тоня его отчитала:

За что тебе подавать, хоть бы сыграл что-нибудь для души.

Он остервенело замолотил по оставшимся трем струнам и закричал беззубым ртом: «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…» Мы быстро шмыгнули в переулок, но виртуоз не отставал, пока я не сунул ему купюру.

До отеля ехали на «тук-туке». Так здесь называют грузовые мотороллеры со скамейками для пассажиров в кузове. Попутчики-сахалинцы Олег и Валя рассказали, что бедствующий гитарист Шурик потерял свои документы и уже полгода здесь обитает. Снимает где-то угол и кормится на этой самой Уолкин-стрит. Шурику здесь хорошо, он нашел свой оазис на штормовой равнине цивилизации с ее вечными жесткими требованиями по поводу обязательств и ответственности. Здесь он никому ничего не должен и ни за что не отвечает. Не затем ли уходили люди в отшельничество, превращаясь в уважаемых старцев? Но Шурику не нужно уважение, его гордый дух много выше этих суетных амбиций, а песня про Мурку — это мантра, открывающая чакру, сквозь которую вольный ветер освежает его душу, вспотевшую от выполнения бесконечных обязанностей.

В завершающий вечер сидели с Тоней в шезлонгах у гостиничного бассейна и наслаждались последним представлением в стране чудес. Бассейн был закрыт для купания то ли для замены воды, то ли для какой-то дезинфекции, о чем извещали таблички на русском и английском языках. На противоположной стороне водоема объявилась русская компания из трех мужчин и одной женщины, все чрезмерно упитанные и весьма энергичные. Аккуратно сервировали столик, скинули махровые халаты с мощных телес и с ревом «Ура, Пенза!» дружно ухнули в воду. Поднявшаяся волна, перехлестнув через кромку бассейна, покатилась по тротуарной плитке и ушла в траву газона. К месту маленького цунами бежал всполошенный служащий, махал руками и кричал: «Нельзя сейчас, можно завтра!» Купальщики его увидели, услышали, без возражений выбрались из воды, окружив столик, влили в себя по стакану и, выдав новую оглушительную речевку «Сталинград не сдается!», ринулись к обрыву и исчезли. До нас дошло, что они прыгнули, минуя лестницу, ведущую к морю. Большая женщина, не отставая, улетела туда же. От подножия трехметровой скалы до воды было расстояние метров пятьдесят. Обеспокоенный жизнью и здоровьем земляков, я подошел к обрыву. В сумеречном свете разглядел благополучно плещущиеся фигуры.

Рядом со мной, сокрушенно мотая головой, стоял служащий, непрестанно повторяя: «Ай-яй-яй». Оказывается, в наших таких непохожих языках существуют одинаковые выражения. Потом, негромко бормоча, он побрел вдоль аллеи, задрав голову и освещая ручным фонариком верхушки пальм. Я догадался, что он проверяет напоследок, не забрались ли туда другие шалуны и шалуньи. Вернувшись к супружнице, доложил, что все в порядке, обошлось без трупов и изувеченных тел. Я хотел было посвятить ее в известные мне тайны мироздания на примере сверкающего над нами звездного ковра, но не успел, потому что сбоку раздался голос саратовского Вани:

Здрасте, земляки.

Он вольно откинулся на пустующий шезлонг. Трезвым, убитым тоном полюбопытствовал, когда мы улетаем. Узнав, что завтра в ночь, тяжко вздохнул.

Счастливые, а я не знаю, когда домой вернусь. Билет где-то посеял, а рейс послезавтра. На новый билет денег не хватит. Буду звонить друзьям, может, кто и поможет.

Как утешать, мы не знали, и Тоня переменила тему:

Завтра местный праздник — Маху Сангкран. Это последний день старого года по буддийскому календарю. Я слышала, что по такому поводу люди краской мажут лица и хохочут, прощаясь с уходящими неприятностями.

Я подхватил:

Ага, мы к ним с утра примкнем и в Томск прилетим с разукрашенными рожами.

Тоня посмеялась, представляя картинку, а потом вдруг посоветовала Ване:

Тебе надо с Шуриком познакомиться. Он полгода здесь обитает и ничего, похоже, доволен. На Уолкин-стрит зарабатывает, и никто его отсюда не гонит. Стал местной достопримечательностью.

Ваня все воспринял всерьез:

Я видел его там, с гитарой в три струны. Действительно, надо объединяться, вдвоем оно легче. Ладно, пойду спать, как говорится, утро вечера и так далее.

Он побрел по дорожке к отелю, где у него было оплаченное место до послезавтра. Больше мы не встречались.

Весь следующий световой день прошел в воде: мы прощались с морем. На пляже ребятня и взрослые обсыпали себя и всех желающих цветными порошками, строили дурные рожи, прыгали и катались друг на дружке. Мы удержали свои порывы поучаствовать в голопупом карнавале. Скучными какими-то становимся. Возраст? Рядом появился тутошний паренек, одетый в брюки и кофту с начесом. На голове вязаная спортивная шапочка. Мне до сих пор непонятна такая манера местных жителей утепляться. Нам такая одежда сгодится где-то в сентябре. Он предложил свой товар: статуэтки Будды золотистого цвета, на разный вкус и настроение. Я купил одно понравившееся мне изделие: хохочущий толстяк с сомкнутыми над головой руками, сжимающими шары. Юношу звали Кэп, было ему 32 года, он имел жену и двоих детей. Я так и не сумел освоиться с правильным определением возраста тайцев. Узнав, откуда мы прибыли, он обхватил себя руками за худые плечи и затрясся, изображая замерзание. Сфотографировались с ним в обнимку, он растрогался и подарил нам еще одну статуэтку. Мне стало неловко, но денег оставалось лишь на покупку фруктов домой, детям. Меня Кэп называл папа, с ударением на последней букве, а Тоню мадам.

Я пытался у него узнать, отчего Будда такой весельчак, он хотел мне что-то объяснить, но вдруг застыл с открытым ртом, глядя куда-то в сторону моря. Я посмотрел туда же и обнаружил явление, поразившее нашего нового друга. По колено в воде стояла монументальная женщина, снявшая лифчик и подставившая солнцу белые дыни грудей. Предъявляя себя для любования, она явно насмехалась над мельтешащим вокруг человеческим муравейником. Упершись ладонями в бедра, она не выдавала никаких призывов, лицо было холодно и отрешенно. Мужчины, увидевшие этот природный шедевр, замолкли или начали говорить невпопад. Женщины делали вид, что ничего особенного не заметили.

Статую Рамы IX на центральной площади Бангкока помню смутно, но легкое покачивание выдающегося белоснежного женского бюста под жгучим солнцем отпечаталось в моей памяти накрепко, очевидно, до конца жизни в моем сегодняшнем теле, а может, и дольше. Смущенный Кэп засуетился, словно замеченный в каком-то недостойном поступке, повесил свою торбу на плечо, мы попрощались, и он пошел сквозь резвящийся народ деньги зарабатывать.

Напоследок Пхон накормила нас жареным угрем с соусом из папайи, и когда я поцеловал ее в щеку, она простодушно зашмыгала носом и утерла слезинку. Еще я знал, что через пару недель она не сможет нас вспомнить, даже при пронзительном желании, которому не с чего взяться. Это мы не забудем ее грустную улыбку, как детские впечатления, которые несем в рюкзаке памяти до последнего шага своего маршрута.