Журнальный мир

За вечерним столом собралась небольшая компания, давно связанная паутиной многолетней дружбы. Было всего трое мужчин разного возраста, однако гул в опустошённой комнате насыщал атмосферу, придавая помещению более яркий, насыщенный оранжевый оттенок. Оттого и казалось, что здесь так тесно и жарко, и хотелось было открыть окно, но этого делать никто не желал, все были поглощены происходящим спором:

– А я говорю, что во всём совершённом и не совершённом виноват сам человек! – взгромоздил на стол свой большущий красный кулак Виктор Петрович Вольский. Это был тучный мужчина лет 35. Он был красный, разъярённый, и выглядел бы в этой компании неуместно и смешно, если бы никто из присутствующих не знал, что этот человек невероятно умён, высок по статусу и успешен в свои годы, хотя и очень грозен порой. К тому же, это играло ему на пользу. Виктора Петровича побаивались и остерегались, его считали человеком очень расчётливым, упрямым, волевым.

– Да я и не спорю с тобой, Виктор, спокойнее, – специально тихим и нарочито мелодичным голосом пропел хозяин квартиры Илья Макарович Фаталов, чем вызвал ещё больший гнев оппонента. – Я просто хочу и буду утверждать: всё, что я имею, я имею только благодаря судьбе. Случайные сплетения обстоятельств внешнего мира запутывают человека, как будто предоставляют ему шанс. А шанса нет, все давно…

– А я говорю… – Виктор Петрович сжёвывал слова и ещё сильнее краснел. Блики от накалённой лампы бегали у него по небольшой залысине.

– Да погодите вы ругаться, я вам сейчас кое-что расскажу про это дело.

В разговор вступил Григорий Иванович Лепетов. Человек молодой, недавний выпускник университета. Ко всякой ситуации он искусно мог подобрать сплетню или историю какую, поэтому его всегда любили слушать.

– Была у меня одна знакомая, рассказала мне потрясающий случай с одним мужичком. Он оказался дядей двоюродной сестры этой самой знакомой, как я точно помню. Фамилия у него ещё такая забавная: чахлость напоминает… – Григорий Иванович неожиданно расплылся в глупой улыбке, однако, поймав на себе взгляды друзей, быстро взял себя в руки. – Чахлов. Чахлов, точно помню! Послушайте…

Вольский мгновенно остыл, Фаталов наклонил голову под таким углом, под каким наклоняют самые преданные слушатели. Лепетов отметил это про себя, расправил грудь и начал рассказ практически нараспев.

Жил в одном небольшом забытом городке где-то недалеко от нас, в Сибири, Чахлов. Мужчина был не совсем преклонного возраста, а того самого возраста, когда вся дурь должна уже выветриться из головы, а косые взгляды на молодёжь и общество в целом ещё не до конца укоренились в ней. Он жил с одной только женой, детей у них не было. «Трудности одни от них», – говорил Чахлов жене. Так и продолжалась их спокойная, но однообразная серая жизнь из года в год.

К слову, жена у него красавицей была, как я точно помню. Только из-за чрезмерной семейной серости никто красоты этой не замечал и замечать не хотел.

Чахлов, как вы понимаете, питал необыкновенную любовь к предсказуемости и комфорту. День его начинался всегда одинаково и заканчивался всегда одинаково. Такая примета: в 19:14 он всегда был у кухонного стола и пил чёрный чай, который ему поднималась готовить жена ровно в 19:00. И так все 365, а, когда нужно, и 366 дней в году. Полная идиллия, согласитесь? И не было во всём мире человека, которого бы так тяготило разнообразие. Любое новаторство он считал своим верным врагом: «Ни к чему хорошему это не приведёт…» – бормотал про себя Чахлов. А если и случалось с ним какое злодейство, так тревога беспощадно била его по маленьким ушам, в светлых печальных глазах темнело, а ноги подкашивались. Впрочем, он, как мог, избегал таких случаев.

Работал Чахлов в течение всей жизни мелким служащим в огромной компании. Платили скудно, но, как говорится, на такие деньги всё-таки можно было жить, а не существовать. Но вот незадача: однажды его ни с того ни с сего перевели в другой совершенно отдел, с другими совершенно людьми и другой совершенно расстановкой мебели (а как ему это было важно!).

Думаю, вы можете представить катастрофу, охватившую Чахлова. Нервы его были на пределе каждую секунду, проведённую вне дома, голова кружилась, он стал бледен, а вскоре и вовсе слёг. Доктор равнодушно вынес вердикт, что у больного нервное истощение, и прописал ему постельный режим, чему Чахлов очень обрадовался. По выздоровлении врач посоветовал гулять ему хотя бы раз в день.

К таким серьёзным переменам, конечно, наш герой привыкал тяжко. Он лежал в мягкой мокрой кровати весь в поту, как я точно помню, и все силы прилагал, чтобы побороть свои мысли. В страхе он представлял, как пойдёт по дороге, ведущей не прямо к его старому рабочему отделу, а по какой-то другой, неизвестной тропинке. И вот настал тот день, когда он наконец окреп, встал на ноги и шагнул за порог своего дома.

В тот день облако тесно обнимало солнце, не давая его лучам пробраться близко к земле. Погода была очень приятная, как я точно помню. Пейзаж был ярким, вокруг носились и играли дети. Кажется, Чахлов этого никогда бы и не заметил, если бы не эта прогулка. Он шёл не спеша, осматривал всё вокруг исподлобья, с сильным недоверием.

– Дорогой, я вижу, у тебя проблемы, – низкий голос женщины с чёрными пронзительными глазами заставил обернуться Чахлова. Он посмотрел: перед ним стояла старушка в ярких лохмотьях, верно, цыганка. Он отвернулся и уже поспешил удалиться, когда та одёрнула его за руку и посмотрела в глаза Чахлову.

– Проблемы с работой, ты болен. Я-то вижу всё, я-то знаю всё. Хочешь, расскажу, как излечить твой недуг? – шипела цыганка, мгновенно гипнотизируя взглядом. Чахлов стоял как вкопанный, не дыша. – Тут недалеко в одной лавке можно купить пачку бумаги. Приди домой и изорви её в клочья, тебе полегчает.

Чахлов очнулся, в испуге вырвал из её цепких ладоней свою руку и побежал. Он мчался вперёд, не оглядываясь. «Что за нечисть? Вот те на: только решил выйти из дома – встретил сумасшедшую! Но как она могла знать обо мне столько?» – въедались в его голову мысли. Дыхание сбивалось, и вот уж совсем не было сил бежать. На лице у Чахлова вспыхнули красные пятна, он остановился, наклоняясь чуть вперёд и положа руки на грудь крестом, чтобы отдышаться. Чахлов оглянулся: никого вокруг не было, но тревожное ощущение, что кто-то за ним наблюдает, преследовало его. Ещё раз осмотрев пустынную улицу, он вдруг обратил внимание на яркую вывеску перед самым его носом, на которой каллиграфическим шрифтом было выведены золотыми буквами слово «Канцелярская». Это была лавка, о которой говорила страшная старуха-цыганка. Чахлов поспешил поворотить домой, однако одни только мысли о той внезапной встрече с гадалкой и о новой работе наводили на него отчаяние. Он неожиданно для себя поддался гипнозу цыганки: «Верить в чудесное спасение глупо. Но лишняя бумага в доме не помешает», – подумал Чахлов и вернулся к лавке, чтобы приобрести пачку бумаги.

Придя домой, наш герой закрылся в комнате (она у него была отдельная от комнаты жены), аккуратно сел на табурет и с недоверием открыл пачку. Листы были идеально сложены друг на друга. Чахлов взял один белоснежный листок и разорвал его ровно пополам. Бумажный скрежет резанул по ушам – Чахлов съёжился. Ещё раз он медленно и аккуратно разъединил оставшиеся обрывки пополам. «Дурак я», – подумал про себя, и уже было встал из-за стола, но тут же снова плюхнулся на табурет. Он захотел закончить дело: не бросать же на полпути. И он изорвал весь листок в клочья.

Стоял страшный треск, сухие пальцы неприятно перебирали бумагу. Чахлов сердился на этот звук и на свои ощущения. Однако как бы это ни было странно, почувствовал себя лучше. В мгновенье и глаза его ожили, и ум повеселел.

С того дня он понял, что нашёл в белой бумаге своё утешение. Поначалу вечерами Чахлов тихо сидел в уголке и просто смотрел на листы, лежащие на самом видном месте, посередине письменного стола. «Ну не с ума ли я сошёл?» – негодовал он сам на себя. И только когда наш герой возвращался домой, разочарованный и опустошённый каким-либо событием или переменой, и когда внутри у него всё кипело, он позволял себе срывать всю свою злость на бумаге. Он изрывал листы в клочья со страшной силой, а после обязательно торжествовал. Бумага же всё резала острым звуком ему по ушам, и Чахлов наслаждался. Вместе с бумагой он рвал на части свои заботы и проблемы. Тщательно отщипывал он каждый кусочек, и такая нездоровая детская радость переполняла его. После этого он оглядывался по сторонам, будто делал что-то постыдное, брал заготовленный для таких случаев мешочек из ящичка в столе и собирал туда клочки бумаги. После каждого своего позорного праздника он со стыдом, всячески закрываясь от соседей, опустошал мешочек в мусорном баке на выходе из дома, а после опять же аккуратно складывал его в ящичек стола.

Его жена, к слову, сразу заподозрила что-то неладное. Сначала просто докучала Чахлову вопросами, тот молчал. Потом она без разрешения вошла в его комнату и вдруг увидела гору бумажных клочков и самого Чахлова посреди белой кучи. Бедная женщина не на шутку испугалась и чуть было не упала в обморок от такой неожиданности, но сумела себя держать в руках. Тогда Чахлов почувствовал себя виноватым перед ней, но ничего жене говорить не стал. Молчал, смотрел на неё большими глазами, полными сожаления и страха, как я точно помню. Она, немного постояв на пороге с разочарованным видом, удалилась. С того времени наш герой больше не был подвержен опросам, а только имел неудовольствие наблюдать печальные глаза своей жены.

Тем временем он уже вышел на работу, а постыдная привычка стала для него в порядке вещей. Бывали дни, когда Чахлов приходил домой с парой пачек новой бумаги и весь вечер, не ужинав, просиживал у себя в комнатке. Визжала бумага, Чахлов пищал от ярости, а потом и от восторга. В один из таких дней жена не выдержала:

– Да что ж такое! Да как же ты до такого додумался-то?

– Не злись, жёнушка, не могу я по-другому, – пел Чахлов, – это так надо, это меня успокаивает. Да посмотри же на меня! Какая ты у меня красавица!

Она вдруг побагровела:

– Оставь эту привычку, иначе я… Уйду!

С последними словами в лице её показалось что-то совсем детское и жалкое, и в то же время отчаянное. Жена ждала ответа, стоя в дверях. Она не дышала, только быстро шептала про себя: «Будь со мной, не оставляй меня», – глубоко в душе понимая, что её любимого человека уже не спасти. Но Чахлов и не думал отвечать жене, он чах над своим «богатством». «Не могу я по-другому», – звучало в его голове. Он был полностью увлечён своим мимолётным праздником жизни. Так она простояла ещё долго, глядя на мужа. Её огромные глаза переполнялись ужасом. Тяжёлые слёзы медленно стекали по красивому лицу правильной формы и сплывали с остренького подбородка на клочки бумаги, что лежали у её ног.

Вскоре нашего героя уволили с работы, а жена взаправду покинула дом и устроилась служанкой у одной очень скупой и недружной семьи. Это всё стало отличным поводом для Чахлова купить на последние гроши ещё пару-тройку кип бумаги и наконец хорошенько отвести душу.

Всю оставшуюся жизнь Чахлов побирался. Умер он очень скоро, да и никто об этом не знал ещё около четырёх дней. Серое бездыханное тело сумасшедшего нашли в куче обрывков бумаги, которая сильно посерела и отдавала гнилым запахом. Получается, он сам себя там и похоронил…

Лепетов закончил рассказ и со вниманием посмотрел на слушателей в ожидании реакции на только что рассказанную историю. Фаталов опустил глаза, на его лбу образовалась небольшая горизонтальная складка. Он неуверенно протянул:

– Да ведь такого быть не могло…

– Дурак дураком. Сумасшедший, – твёрдо заключил Вольский.

На этом друзья и разошлись. У Фаталова и Вольского было нездоровое предчувствие. Григорий Иванович же был очень доволен собой, своим рассказом, и ещё долго вечером ходил по комнате, вспоминая, как точно он подобрал интонацию к одному моменту, как ярко выразился насчёт второго, а перед глазами у него мелькали взволнованные лица старших товарищей. «Как я их!» – подумал снова Григорий, лёг наконец в кровать и заснул сладким сном.

Пришедший домой Вольский потоптался на пороге, помялся немного, не зная, куда себя деть, но, услышав радостный визг своих двух детей, поспешил отбросить прочь свои мысли и вдруг превратился из грозного и серьёзного начальника в очень добродушного простого семьянина. Поиграв с детьми и поужинав с женой, он уселся за стопочку аккуратно сложенных ценных бумаг, документов, счетов и различных показаний. С ними потихоньку-помаленьку он планировал закончить к следующей неделе.

Фаталов же долго не мог уснуть. Илья Макарович морщился, закрыв глаза, переворачивался с боку на бок, уже почти впадал в сон, как вдруг резко поднимался с кровати, садился на краешек и молча смотрел в стену. Так сидел он по две минуты, потом снова ложился и продолжал вертеться в постели. Мысли мешались в его голове, образуя топкое болото. Он был встревожен, он тонул. Мучительная история, услышанная сегодня от Лепетова, терзала его ум: «Да как же так? Да ведь ему же говорили: оставь привычку, оставь. А он… Эх, умер человек. Ничего не совершивший, никому не нужный. Бесполезная жизнь оборвалась так низко и так ничтожно, в грязи, в собственной попытке убежать от своего счастья, в страстном нежелании покинуть свою, как это говорится, зону комфорта».

Илья Макарович поморщился, у него началась головная боль. Он закрыл тревожное лицо ладонями: «А ведь всё было… было в его руках».

Фаталов вдруг рассмеялся сам себе. И чего это он так близко к сердцу принял этот глупый и неуместный рассказ… Он отнял руки от лица и оглядел свою комнату. Она была слишком просторна и слишком пуста. В этой огромной съёмной квартире с чрезвычайно высокими потолками Илья Макарович жил уже пятнадцатый год совсем один. Его спальная комната больше напоминала одну из пустых никому не нужных коробок, которые обычно ютятся у каждой обыкновенной семьи на балконе. В самом углу расположилась крохотная кроватка, на которой сейчас переживал великие мучения сам Фаталов.

Он заметил, что стены персикового цвета теперь в темноте отливали не­здоровой желтизной, где-то проглядывалась прореха в обоях, и из неё на Фаталова глазела зелёная прокрашенная дыра. Странная мысль всё это время тихо и нерешительно прокрадывалась к нему в голову. Он вдруг подумал, как ужасна эта стена… Она ведь давненько раздражала хозяина квартиры! Илья Макарович вдруг бросил безнадёжные попытки уснуть, встал на ноги и загорелся мыслью сию же минуту, сию же секунду устранить эту прореху. Его шея, руки и грудь горели, в голове он перебирал мысли о том, как же заклеить мозолящую глаза дыру. «Где-то оставался кусочек обоев, – думал он, – вот достану его сейчас! Ах, да, наверное, я выкинул его ещё год назад… Тогда сходить в магазин, купить новые обои, вот эти совсем обшарпанные все! Верно! Сменю обстановку, сделаю ремонт! Здесь поставлю шкаф, а здесь – длинный стол с целой дюжиной стульев! Да, непременно с дюжиной! Сейчас же! – он горячился. – Ах, что же сейчас? Ночь на дворе, никуда не пойти…. Нет, надо сделать что-то… Прямо сейчас…»

Энергия переполняла его, он почти светился от своей новой, ещё до конца не осознанной идеи. Вот он – другой Илья Макарович. Он непреклонно идёт к своей цели. Он верит, что всё только в его руках. Он – настоящий хозяин своей жизни.

И всё бы у него удалось, и Илья Макарович непременно как-нибудь да закрыл бы ту злосчастную дырку, и сделал бы ремонт, и купил бы стол с дюжиной стульев, и вдруг совершил бы всё, о чём так долго мечтал все эти долгие годы, и жизнь его бы обрела совсем новое, светлое начало… Но вдруг за окном ударила молния. Вспышка осветила комнату, Фаталов остолбенел.

– Чего же это я, не подумал совсем… – он провёл ладонями по напряжённому лицу и глубоко вздохнул, – верно, переутомился. Нет, нет, в таком состоянии нужно больше спать. И, может, таблетку надо выпить какую, успокоиться…

Сон тут же ударил по голове Илью Макаровича и потащил его в полусознании в кровать. Закрывая глаза, Фаталов снова обратил внимание на прореху в обоях.

«Не судьба, наверное…», – с облегчением подумал он и заснул самым сладким сном.