Неизвестная статья о поэтах Воинствующего ордена имажинистов

Неизвестная статья о поэтах Воинствующего ордена имажинистов

(публикация О. Демидова)

Предисловие

 

Перед нами беловая неатрибутированная рукопись (ИМЛИ, ф. 299, оп. 1, ед. хр. 9) – явление редкое в имажинистоведении, особенно в таком объёме: восемь листов формата чуть большего, чем лист А4. Нет ни ошибок (зачёркнутых и перечёркнутых слов), ни помарок. Разве что – чуть размытые от времени чернила.

Предваряет статью «справка» Г.Б. Шмерельсона на бланке «Воинствующего ордена имажинистов»:

 

В.О.И. в Ленинграде организовался в окт. 1922 г.

Орден работал 1922 г. по 1925 г. (нояб.)

Члены Ордена: Афанасьев-Соловьёв, С. Полоцкий, Вл. Ричиотти, Гр. Шмерельсон, В. Эрлих.

 

Необходимо сразу задаться вопросом: кто автор статьи?

Рукопись имеет название, данное учёными ИМЛИ, которые впервые обрабатывали этот текст, – «Литературно-критические заметки о поэтах Воинствующего ордена имажинистов в Ленинграде (1925)». Хранится она в фонде А.Б. Мариенгофа. Соответственно у нас есть два предполагаемых автора – либо московский поэт-имажинист, либо один из петроградских поэтов.

Почерк аккуратный, выверенный. Это напоминает беловые рукописи Мариенгофа. У него уже был критический очерк о двух книгах петроградских имажинистов: разбирались «Коромысло глаз» Ричиотти и «Заповедь зорь» Полоцкого.

Однако в настоящей статье говорится, что параграф о В.В. Ричиотти написан В.И. Эрлихом. Такое положение вызывает вопрос: могли ли Мариенгоф и Эрлих совместно писать статью? Вряд ли. Во-первых, они практически не пересекались; во-вторых, в 1925 году жили в разных городах; в-третьих, Эрлих испытывал неприязнь к Мариенгофу. Это хорошо видно по стихотворению «Завещание»1:

 

Ну что скажу? С чего начну?

Ведь мысли далеко!

С людьми, которых не любил,

Разделаться легко:

Мариенгофу мой поклон,

За то что подл и глуп;

Издателям, чтобы никто

На деньги не был скуп…

 

Следовательно, эта версия авторства отпадает. Значит, статью написал кто-то из участников Петроградского воинствующего ордена. Раз параграф о Ричиотти написан Эрлихом, значит, логично предположить, что вся остальная статья написана самим Ричиотти. Чтобы лишний раз убедиться, мы сверили почерк – в этом тексте и в нескольких рукописях Ричиотти, доступных в ИМЛИ и на сайтах аукционных домов. Автор, действительно, он.

Статья оборвана: не хватает, по всей видимости, ещё одного-двух листов в самом начале рукописи. Учёные ИМЛИ прописали, что недостаёт и окончания. Нам же кажется, что статья логично завершается и продолжения быть не должно. Где искать самое начало и что бы в нём могло быть (может, отдельный очерк об Афанасьеве-Соловьёве?) – вопрос.

Судя по характеру и объёму статьи, можно выдвинуть первую гипотезу: текст должен была быть опубликован в пятом номере «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» (номер так и не вышел). В её пользу говорит местонахождение: фонд Мариенгофа, редактора имажинистского журнала. Можно выдвинуть другую гипотезу: статья предназначалась для антологии имажинистов, которую намеревались делать петроградские имажинисты. Но тогда бы, во-первых, она оставалась в архиве одного из участников Воинствующего ордена, а во-вторых, сохранились бы какие-либо ещё материалы. За неимением оных2 остаётся придерживаться первой гипотезы.

В пятом номере «Гостиницы» (заявлялся на 15 августа 1924 года, но планы выпуска всё время отодвигались) помимо статьи Владимира Ричиотти должны были публиковаться отрывки из пьесы Мариенгофа «Вавилонский адвокат» (анонсировались в третьем номере) и продолжение поэмы «Мещантика» Вадима Шершеневича (начало было в четвёртом номере). Возможно, были бы отрывки из «Великолепных похождений Арлекина» того же Шершеневича, «Страны негодяев» Сергея Есенина и «Трактата художника» Георгия Якулова. Все три текста анонсировались ещё в третьем номере.

Можно предположить, что также в пятый номер вошли бы новые стихи Ивана Грузинова, Рюрика Ивнева и Матвея Ройзмана, а также новые рассказы Сигизмунда Кржижановского (все авторы регулярно печатались в журнале).

Но на этом попытка собрать пятый номер «Гостиницы» не закончилось. Известно, что в 1967 году молодые поэты из окружения Рюрика Ивнева пытались воссоздать журнал. Предполагалось предисловие в духе имажинизма3:

 

Ну что ж! Начнём, пожалуй! А почему, собственно, начнём? Продолжим! Начали сорок пять лет назад ОНИ, а МЫ – мы только собираемся в меру своих сил и возможностей продолжить их дело. <…> Приносим наши извинения читателям нашего издания за то, что задержали выпуск пятого номера на сорок три года: видит Бог – не наша вина…

 

Всё было готово к выпуску журнала. Состав участников: Рюрик Ивнев, Леонид Губанов, Валерий Коновалов, Борис Лимф, Мальвина Марьянова, Юрий Паркаев, Борис Тайгин, Михаил Шаповалов, Владимир Шлёнский. Но ничего из этой затеи не получилось. Сохранились только рабочие материалы.

Однако тем любопытнее посмотреть, что на самом деле предполагалось для публикации в пятом номере «Гостиницы» образца 1924–1925 годов. Перед вами – статья Владимира Ричиотти и Вольфа Эрлиха о своих коллегах по Петроградскому воинствующему ордену имажинистов и об их поэтике.

 

Олег ДЕМИДОВ, поэт, публицист, литературовед, исследователь жизни и творчества имажинистов

 

 

 

прописных аристархов. Оттого ли, что верность ума, чувства, точность выражения, вкус, ясность и стройность менее действуют на толпу, критики изъявили в отношении к нему или недобросовестное равнодушие, или даже неприязненное расположение. Поэт создал совершенно новый язык. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одарённого вкусом, чувством. Баратынский никогда не пренебрегал трудами неблагодарными, редко замечаемыми, трудами отделки и отчётливости. Время ему занять ступень ему принадлежащую. Так говорил А.С. Пушкин.

 

Наше текущее сегодня

 

Мы не смущаемся, а наоборот – гордимся, когда признаёмся в своей древней генеалогии, ибо и сейчас в гробницах египетских фараонов находят древние сосуды с пшеницей. Эту пшеницу, обращая в посев, англичане и французы в ХХ веке выводят в колосья, выросшие из зёрен, собранных руками египетских рабов за 3000 лет до Р.Х. А мы только освобождённые потомки поэтических рабов Египта.

Из пальца нового не высосешь. Ещё, кажется, Теренций4 говорил, что нет ничего в мире – чего когда-нибудь не было высказано. «Всё разумное давно передумано; надо только постараться, чтобы подумать ещё раз»5 ([Гёте]).

Мы сейчас проделываем большую работу по ознакомлению со своим багажом, средствами и техникой. Всякая настоящая работа мучительна, ибо требует массы сил, напряжения и нервности. В больших муках рождается поэтическое слово – оно буквально проходит по трупам всех прежде рождённых слов, которых множество безжалостно выбрасывается за борт творчества. «Достойным сожаления, нищим кажется мне тот, кто не может спокойно потерять ни единого слова» (Квинтилиан6). К духовному богатству нужно стремиться, а не бороться с ним, ибо одним из духовных капиталистов нашей эпохи является Лев Троцкий. И каждый поэт должен быть капиталистом слова. Текущий счёт его творческого словаря должен всё более и более увеличиваться. От накопления многое зависит.

 

СЕМЁН ПОЛОЦКИЙ, от певучей и стройной нежности стихов которого читатель приходит в волнение. По своему органическому складу у Полоцкого уверенный и спокойный приём песенного характера с широкими и чёткими разводами. В своих стихотворениях автор – колорист большой руки. Но положительная сторона его творчества заключается в том, что он уверенными переходами умеет направлять свою стихию не в ширь, а вглубь, вот потому-то все его светотени сведены к единому эмотивному центру. Из цикла его ранних декоративных акварелей, теперь вполне законченных, видно, что поэт свои кисти привык отмывать от прежних красок. В этом видна новая черта порядка и немного плоской аккуратности.

Тема его ранних стихотворений мала, она не выходит за пределы личного чувства и немного удал[ых] озорства и молодечества. Своеобразный заколдованный круг. Своеобразная лаборатория, кто из нас более чем Полоцкий любит отсветы, полутона и цветные пятна? Никто. Но кто эти отсветы (рефлексы) и полутона лучше нас знает? Полоцкий. Он по преимуществу лирик. Его стихи переполнены чувствительным лиризмом. Эмоция у него проявляется как самоцель. Его стихотворение создаётся не из фабулы, не из определения конкретной задачи, а несколько своеобразным способом. Вот как. Эмоция, возникающая в процессе восприятия какого-либо внешнего предмета природы или мира, у поэта приходит в столкновение с его внутренней эмоцией отражения (каким бы он хотел этот мир видеть), назовём это сложное действие рефлексом. Этот рефлекс отражения, будучи соединённым с творческой эмоцией, даёт то, что мы образно называем розовой поэзией.

«Осенины»7 его проникнуты превосходным оптимизмом по этой книге легко себе представить литературного головореза Полоцкого. У него нет страны, нет народа, нет событий. Есть статичная Русь в своём сатанинском блеске, деревня, луга, словом есть одна российская природа, которую он остро чувствует и понимает. Прекрасное стратегическое положение у поэта за спиной. Ему следует только обернуться, чтобы увидеть всё то, чего он до сих пор не видел: народа, событий, эпохи. Длинная большая дорога ведёт к революции. Если поэт не завернёт в кабак при большой дороге, чтобы опрокинуть ревнительной влаги и повидаться с друзьями, то он прямо подойдёт к цели. А завернёт – наслышится сплетен, небылиц, восторженного и горького о революции. Он как пьесу записывает это со слов очарованных и разочарованных бойцов.

Полоцкий не имеет своего поэтического мнения о событиях, но зато он молодое племя революции, которое первыми воспоёт романтизм героизма и борьбы. Таким Полоцкого я знал до сих пор, но нынче встретил я его на новом перевале. Его новый путь ведёт от эмоциональной лирики, из круга субъективных песен по дороге в большую жизнь.

Творчество нашего поэта протекает трудно, он сам называет свои стихи трудными, ибо проносит их через тысячи умерщвлённых слов.

 

Этих трудных стихов застоялую грусть

по дорогам расплещет заря.

 

Или в другом месте:

 

Прохожие слова большой дорогой дум

опять падут под строк моих ножами.

 

Он безжалостно выбрасывает слова, если они не подходят к его мысли. Жест богатый и правильный, ибо «достойным сожаления; нищим кажется мне тот, кто не может спокойно потерять ни единого слова».

 

ВОЛЬФ ЭРЛИХ – фигура на арене поэзии совершенно новая, незнакомая, никто и никогда о нём не слышал. Поэт, про которого один из писателей сказал: «Хоть маленький, но крупный человек»8.

Необыкновенное спокойствие. Необыкновенный дар уверенности. В его стихах запрятан мир, вся природа, вся жизнь. Ковырнём его фразу, а из-под неё высыпается сама жизнь. Я не знаю в среде имажинистов поэта с более выраженным мировоззрением, нежели Эрлих (разве Шершеневич). Выдержанный эгоцентризм лучшей марки, непосредственно доставшейся от Лермонтова. «Всё во мне, и я во всём»9. Макрокосм обращает в микрокосм. С необыкновенной чёткостью в творчестве этого поэта сливается жизненное мещанство с высоким благородством героизма.

 

Тот утешается любовным зельем10.

Тот сгоряча подругу плетью бьёт.

 

Нет не вина,

Ни пламени

В дощатой келье.

Лишь под вечер поэзия придёт

И, хриплую шарманку нажимая,

Нам пьяной лапой плечи обовьёт.

 

Кого-то дома ждёт горячий ужин

Нас – жёсткая кровать

И новый день…

 

И т. д.

Я рискую выписать строка за строкою всё это прелестное стихотворение. В каждом обороте речи, в каждой строке можно заметить созерцательность огромного напряжения. Стихи Эрлиха не по плечу посредственному читателю, который их не поймёт.

 

«Мы, может быть, даже настолько снисходительны, что попозже, когда ты, ещё очумевший и бездарный читатель, подрастёшь и поумнеешь, мы позволим тебе даже спорить с нами» (манифест имажинистов, 1919 год)11.

 

Стихи Эрлиха рассчитаны на талантливого читателя, обладающего богатой и независимой эмоцией. В произведениях поэта масса недоговорённостей, которые многими почитаются за туманности символизма, но, по-моему, налицо та таинственность, за которую горячо ратует талантливый беллетрист Алексей Чапыгин12. Она-то, может быть, и делает стихотворения Эрлиха прелестными. В них удивляет и удовлетворяет та огромная, почти девичья нежность, с которой поэт относится к слову.

«Новый день; грядущего песок золотоносный, дни становятся синей и реже»13. Поэт теряет время, вслед за временем пространство и остаётся в огромных пространствах созерцания. Он кидает пророческие фразы, словно сомнамбула: «Помяните меня друзья, во царствии своём»14. Не такого он уклада мысли, и не таких он преклонных лет, чтобы уйти в небытие, в смерть. Но он и сам говорит: «Друзья, не смерть, плохое новоселье: ударит в крышу мёрзлая земля…»15 Какой же голод мучает поэта? Но что он мучает его, мы это знаем, ибо «бродягам голод не откажет в хлебе да мёрзлая земля»16.

Вся поэзия Эрлиха юна, стыдлива, нежна:

 

Открыто мы кладём заплаты17

на наш убогий первозданный рай.

Стыдлив декабрь и май

И золото сквозное листопада.

Стыдливее любовь.

Ещё стыдливей:

Грусть…

 

От чуткого читателя не скрыть различия эмоции первых двух строф в отличие от последующих. Два мира. Два голоса, сверху и снизу. В двух различных вещах так талантливо примеренных.

Эрлих – поэт большого лирического взлёта, поэт с глубоким проникновением в корень вещей. Прутков остался б довольным!18 Мастер стихотворного инструментализма. Я не могу себе представить нашего поэта в песенном жанре. Он песен никогда не запоёт, удел которых волновать примитивные ядреные души. Он останется навсегда нежным стихотворцем с утончённым вкусом и манерами.

 

ГРИГОРИЙ ШМЕРЕЛЬСОН. Для случайного критика творчество этого оригинального поэта анализу совершенно не поддаётся. Стихи его воспринимаются тотчас же, но создать должную оценку могут только некоторые и только не критики, т. к. для критиков Шмерельсон слишком сложен.

Какова тема у Шмерельсона? Личная лирика и общественные мотивы. К природе он подходит очень редко. У него описательных стихотворений почти совершенно нет, а вот от человека он никогда не отрывается. Я подсчитал: одно сердце у него в первой книге на 30 страницах упоминается 31 раз! В самых разнообразных видах и положениях. Вслед за сердцем он любит ещё три слова: слёзы, любовь и мысль. Шмерельсон мне представляется органическим анархистом.

Поэт не признаёт никакой классификации слова. Отсутствует лабораторный метод. Не видно организации стиха. Всякое проведение материала сквозь призму творческого сознания Шмерельсоном яро отрицается. Он за естественность (как Руссо), в которой нет и следа мастерства. Трудно представить себе в таком виде язык даже обывательский, т. к. и обывательский язык подчас бывает по-своему изящным, красивым и культурным, но здесь культурности нет.

Под культурностью я понимаю улучшение вообще. В данном определении сливаются два понятия: эволюция и культура. Формула культурности такова: от элементарного к сложному, от однородного к разнородному.

Я уже говорил, что Шмерельсон органический враг лабораторности – его творчество абсолютно эпизодическое, в [нём] есть какая-то пружинка, вызывающая данное произведение в жизнь.

Восприятие мира или мироощущение поэта? Эмоциональная суть? Принятие и отрицание сущего? Ничего этого здесь нет, ибо оно идёт от рассудка. У Шмерельсона очень упрощённое переживание и слишком вычурное выявление. Вот оно и подтверждает моё положение об анархизме и внутренней революционности.

Есть слова в творчестве Шмерельсона, которые враждебны поэзии, слова, которые веками были ограждены чертой оседлости. Никто из современных, да и из когда-либо существовавших поэтов, не отваживался бы употреблять их в поэзии в таком филологическом смысле, в каком они берутся у Шмерельсона. Но поэта это нимало не беспокоит – рассуждение: раз эти слова (мясистый, чёрно-марающий, конструкция, функция, фиксатор) живут в социально среде, значит, они нужны, а потому употребляются.

Эти слова сами по себе неуклюжие, грубые, к тому же проведены через примитивную эмоцию, которая не различила нежных нюансов от грубых. Эта эмоция насыщена такой сутью, существование которой я предполагаю у животных высших пород. Здесь обнаруживается любопытная зоологическая связь между психикой этих животных и опытами поэта. Они выражаются в противлении технике, в прозаизмах, в полном отрицании чувства изящного, эстетического. Здесь преобладает ставка на инстинкты животного, первобытного примитива. К словам поэт не требователен. Для него всякое слово – материал, который он берёт для стройки подряд, ничего не отсматривая, ничего не бракуя. Отсюда впечатление о ложной шаткости и временности его стихотворных построек.

Перечитывая «Города хмурь»19, многие удивляются частым анархическим неправильностям грамматики. Совершенно не правы те, которым представляется, что автор принадлежит к тому типу людей, которые не умеют дисциплинировать свои мысли, у которых за быстротой мысли не поспевает речевое изложение. Получается, действительно, подобие телеграфного сообщения с массой недосказанностей и недомолвок. Эту разрывность один из моих друзей-поэтов ошибочно принял за заумье, но это очевидная ошибка.

Вот доказательные примеры20:

 

зло (и добро)… накрашен рот…

палач (меня ждёт)… (ветер) сбивающий с ног…

около (меня человек)… (отослал его) за порог…

(нет) ума… мозоль постепенно (заживает)… уже (ветер)… вянет (цвет)…

окроплённые (росой)… цветы венцом (надену)…

(суровое) сердце… (огонь и) плакат… (с) тобою… (ответ) написан резко…

дымных (полей)… облак(о синее)… нуль (+1)…

пала (роса)… ржава(я петля)… трупом (лежит) лошадь…

 

И это многими забракованное, как самое худшее в поэзии Шмерельсона, – есть любопытные образцы разорванного мышления – выпуская скобки читаем бред пророческий или пьяный – всё равно. Заумье же, как известно, «искусство» вне логической категории, отрицающее общепринятое искусство и логическое мышление – чего о поэзии Григория Шмерельсона сказать нельзя. Несмотря на только что приведённые «странности», автор иногда даёт такие оригинальные образцы строфики, которые в рядах имажинистов ставят его в особое положение.

 

Верьте, братья, буду нежен21

перед вами, сердца вылью поток,

потому что верю в мятеж

и в девичий яркий платок.

 

По непосредственному лиризму:

 

Леса! тягучие леса!

Льют серебро Ветлужские брега.

 

По героическому пафосу:

 

Нет, не идти в столетье давнее

С бегущими животными из Брэма.

Россия, как тебя изранила

Смердящая трёхпольная система!

 

Далее:

 

Знай. Знай. Любви нет.

Есть один рассудок –

Целящийся пистолет

По арканам юбок.

 

Космический размах в лирическом стихотворении нарушает традиционную академическую форму, распухшие от необычайной стихотворной нагрузки ямбы, хорей, пеоны всех видов – ломаются и в общем потоке вливаются в непринуждённый верлибр22.

 

ВЛАДИМИР РИЧИОТТИ (характеристика работы В. Эрлиха)

Если за стихотворчество возьмётся человек, единственным богатством которого является его участие во взятии Зимнего дворца (первые дни нашего семилетия), – можно заранее сказать, что во дни поэтического октября мы его на посту (без кавычек) не увидим. Но если, кроме сего, в нём хватит поэтического дарования и умения перенести в поэтическую работу не воспоминания о «прекрасных днях Аранжуэца»23, но то упорство, духовную напряжённость и дерзость, на которых зиждется баррикада, мы вправе ожидать, что ночь, в которую этот человек осознает себя творцом, будет странной. А может быть – и страшной ночью.

 

В такую ночь рука не млеет24.

Ножи крепки. Кожи грызут.

 

И перо тоже будет грызть – будьте уверены. Баррикада за баррикадой, суровая и упорная поножовщина с материалом. И это не «тени умерщвлённых слов» – Полоцкого, не витье «оград узора чугунного» – Эрлихом, но уверенно до жестокости сколачивание строфы. Здесь оживает любовь к сложным строкам и насильственным рифмам.

Если отношение Эрлиха к слову созерцательного порядка (вес и мера), если от словообращения Полоцкого иногда попахивает бандитизмом (впрочем, в достаточной степени бескровным), то Ричиотти в этом плане в двух случаях из трёх всегда несомненно насильник. Но это не в укор, и да не упрекнёт нас никто в поэтическом меньшевизме. Что из того, что от изумительно нарядной строфы Ричиотти порой потянет на нас кровью. Мечты о бескровной революции – идея бабушек и литераторов из «На посту» (на этот раз в кавычках).

Я говорил о изумительной нарядности стиха Вл. Ричиотти. Два примера:

 

Тает не смех кельи монашьей.

Зовут яблони на постели напрасно.

Простая меня мать вынашивая

Вельзевул ласкали именем прекрасным.

 

Или:

 

Игривый конь – хромой пегас,

Как в серебре в воздушной пене.

Люблю синиц бездонных глаз

Медовые огни терпенья.

Над желтизной российских хат,

Охотничьи где зори немы,

Похмелье горького стиха

Разбрызжет горькая поэма.

 

Или:

 

Наверно, скоро дикие враги

Затравят наше золотое племя –

Сожжём мы сами праздничные корабли,

Когда нам верные друзья изменят.

 

Последний пример, кстати, заставляет меня отметить одну черту поэтического мира Вл. Ричиотти. Черту, которая заставляет смотреть на поэта как на одного из прекрасных сыновей нашей эпохи.

Если основой пафоса Владимира Ричиотти является героизация жизни, то осью его поэтического мироощущения является героизм жертвы. Я беру наугад примеры из стихов («без никаких гражданских мотивов»):

 

Паситесь, милые, за яствами, питьями:

Я в белой чаше приготовил яд.

Мы все падёт смертельными рядами

Последней смертью будет смерть моя.

 

 

Ты [нрзб.] последними стихами

Как никогда беспечен и шутлив.

Потом очертит твёрдыми глазами

На шее след намыленной петли.

 

 

Сожжём мы сами праздничные корабли,

Когда нам верные друзья изменят.

 

И т. д.

Можете сколько угодно «тёмно и вяло» писать о гильотине. Но лишь в этих строках я узнаю лицо нашей полной жертв эпохи.

 

Афоризм как один из наших приёмов

 

Ускорившийся до невероятности ритм жизни привёл искусство вплотную к имажинизму (Мариенгоф25). Это один из мотивов, благодаря которым имажинисты выдвинули в качестве главного средства – образ. Нами руководило стремление достичь предельной скорости и максимальной экономии слова. Достичь в произведении энергии, напряжённости, динамики. Прекрасным приёмом в этом направлении явился афоризм – мысль, выраженная в краткой отрывочной форме, как его определяют словари. Разумеется, афоризм не так важен, как образ, который достигает больших результатов, выявляя не мысль, а стремительное движение, действие, целое событие.

«Что такое образ? – кратчайшее расстояние с наивысшей скоростью»26 (Буян-остров. А. Мариенгоф).

Афоризм же в произведении, имеющем одною из главных задач – выявить содержание, – незаменим. Он освобождает от бесконечных прозаизмов изложения, от излишней воды, афоризм закрепляет стойкие постройки образа. Кроме того, имея главным заданием вырвать из читателя легкомыслие, что поэзия «летом сладкий лимонад»27, мы скупо выражаемся с нарочной целью заставить читателя напрячь свои мыслительные и восполняющие центры.

Ещё в 1920 году Мариенгоф ставил «одной из целей поэта вызвать у читателя максимум внутреннего напряжения»28. Под словом внутреннего нужно понимать – умственного, ибо мы пишет только для умных. Разве не осуществление этой цели привело нас ко второму способу – афоризму. Этот приём помогает развернуть во всей широте философию имажинизма, в которую, кстати сказать, многие не верили. Теперь мировоззрение в художественном облачении, как сказочный Черномор встаёт из пены стихов. Вот о земле:

 

Бродягам голод не откажет в хлебе

Да мёрзлая земля.

В. Эрлих

 

Ведь и земля, как заяц,

Меняет норов,

Как и шерсть,

И ей в беспутье суждено

Бродить и маяться.

Вл. Ричиотти

 

На земле наша жизнь – недолгий плен,

Где мы все мечтаем о бегстве.

С. Полоцкий

 

Земля, земля, весёлая гостиница

Для проезжающих в далёкие края.

Н. Эрдман

 

Почти все поэты, даже ультрасовременные, живут вчерашним днём. Пролетарцы – французскими баррикадами. Футуристы – организацией труда и жизни, методами, проверенными опытами прошлогоднего снега. Только мы пророчествуем, хотим видеть то, чего не зрят только слепые. Нас (в который раз!) упрекают (и когда не упрекали?) в нашей якобы идеалистичности, в интеллигентской слюнявой созерцательности, в пророчестве. Пророком быть очень просто, так же как и государственным человеком. А государственные люди, даже самые прозорливые и проницательные, по словам Ан. Франса, никогда не заглядывают вперёд далее текущего момента. Вот мы и глядим в вечный текущий момент – в жизнь, ориентируемся, знаем, что нам нужно делать, а другим предоставляем плестись у нас на поводу. По этому поводу одна почтенная гражданка, закатывая глаза под брови, восклицала: «Ах, эти несносные имажинисты! Почему они такие умные?!»29 Но обратимся вновь к афоризмам о времени.

 

Законы времени законов человечьих тяжелей.

А. Мариенгоф

 

Есть только смысл извечный

И смена дней, как смена лепестков.

Р. Ивнев

 

Из обезьяны мы медленно вылезем, люди,

В обезьяну мы медленно снова войдём.

В. Шершеневич

 

У порога новое тысячелетье

Не согнёт по-нищенски горбы.

И. Грузинов

 

«Самая долговечная из всех существующих религий – жизнь. Поэтому она является самым трудным материалом для художника»30 («Буян-Остров»). Постоянное трепетное наблюдение и изучение этого вечного сфинкса создаёт мнение, а отсюда неизбежные выводы: о собственной планете, о тех законах, по которым катится жизнь. О тех явлениях, законы которых пока не открыты или недостаточно ясны, которые группируются под странным обозначением судьбы. Идеализм! снова заорут наши противники, которые страшно любят непонятные слова, но разве от этого ценность идеалистического «Фауста» или мистической «Божественной комедии» уменьшится? Итак, о судьбе.

 

1

 

Судьба степей быть многодымным городом31,

А городов судьба

Стать златошерстной степью.

 

2

 

Не нашим именем волнуются народы32,

Не наши песни улица поёт.

 

3

 

Народы клятвам не верны33,

Как не верны цари народам.

А. Мариенгоф

 

Судьбы российского березняка

Подпоркой быть сгнивающему небу.

Вл. Ричиотти

 

Всё одно звериная душа34,

Всё одно звериная судьба.

И. Грузинов

 

Разновидность афоризма

 

В качестве частного случая пользования афоризмом приведу примеры особого приёма использования чужих цитат. Оно бывает двоякого рода. В одном случае композиция стиха включает ссылку на цитируемого автора:

 

Ах, тяжело носить неповторимый сон –

Зелёной юности базар и погремушки.

Прекрасное так трудно – молвил Соломон.

Прекрасное должны быть величаво – Пушкин.

Вл. Ричиотти

 

Иных уж нет, а те далече,

Как Сади некогда сказал.

А. Пушкин

 

Во втором случае цитируемый автор тщательно замаскирован и, разумеется, дело читателя, если его это интересует, открыть, чьё изреченье в качестве материала вошло в новое произведение.

 

И вспомните ли вы, коль страсть потушит свечи

И хрустом рук заглушит звон мечей.

Как мы вещали на просто наречье,

Что человек есть мера всех вещей.

Вл. Ричиотти

 

Не буду говорить, что это от Протогора, читатель сам это знает.

 

Веленью божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца;

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай глупца.

А. Пушкин

 

Справка:

1) перед каждым сном молись

2) беги путей лукавых

3) Чти правду и не спорь с глупцом

Коран

 

Весь наш мир часовой механизм заведённый

На сотню веков.

В. Шершеневич

 

Справка:

Человек является по отношению ко вселенной «только карманными часиками, заключёнными в большие башенные часы, которые приводят эти часики в движение»

Сен-Симон. «Письма обитателю Женевы»

1Стихотворение печатается по машинописи, хранящейся в Ульяновском областном краеведческом музее имени И.А. Гончарова. В книге «Собрание стихов» оно даётся в другой редакции: «Тебе, мой критик, шлю поклон, / Умён ты или глуп, / Издателю, чтоб хоть с другим / На деньги не был скуп…» – Подробней см.: Эрлих В.И. Завещание // Собрание стихов. – М.: Водолей, 2015. – С. 34–37.

 

2Наследие имажинистов в целом и петроградских в частности всё ещё толком не изучено. Вполне может быть, что рано или поздно обнаружатся необходимые материалы, доказывающие вторую гипотезу или же нивелирующие обе сразу.

 

3Паркаев Ю.А. О попытке продолжить в 1967 году издание «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» // Русский имажинизм: история, теория, практика. – М.: ИМЛИ РАН, 2005. – С. 349–350.

 

4Публий Теренций Афр (195 (или 185) –159 до н. э.) – древнеримский драматург, автор шести комедии («Девушка с Андроса», «Свекровь», «Наказывающий сам себя», «Евнух», «Формион» и «Братья»).

 

5В комедии «Евнух» Теренций писал: «Nullum est jam dictum, quod non fuit dictum prius». Это переводится так: «Нет ничего сказанного, что не было бы сказано раньше». Схожие мысли были у И.В. Гёте: «Alles Gescheite ist schon gesagt worden; man muss nur versuchen es noch einmal zu denken». И именно это выражение цитирует В.В. Ричиотти.

 

6Марк Фабий Квинтилиан (ок. 35 — ок. 96) — римский ритор, автор «Наставлений оратору», откуда и приводится цитата.

 

7Такой книги (или такого стихотворения) у Семёна Полоцкого нет. Есть две возможные интерпретации: речь идёт либо о первых поэтических опытах, которые так причудливо названы, либо о готовящейся, но так и не изданной книге. «Осенины» – название неслучайное, оно восходит к древнеславянскому празднику (который приходился на первое сентября) с проводами лета и встречей осени. Праздник назывался «Семёнов день» или «Семён Летопроводец».

 

8Кто подобное мог сказать про Эрлиха, установить не удалось.

 

9Строчка из стихотворения «Тени сизые смесились» (1835) Ф.И. Тютчева: «Мотылька полёт незримый / Слышен в воздухе ночном… / Час тоски невыразимой!.. / Всё во мне, и я во всем!..» – Подробнее см.: Тютчев Ф.И. «Тени сизые смесились…» // Полное собрание стихотворений. – Л.: Советский писатель, 1987. – Библиотека поэта. Большая серия. – Издание третье. – С. 127.

 

10Ричиотти цитирует стихотворение «Ноябрь» (1925) Эрлиха – Подробнее см.: Субботин С.И. Стихи Вольфа Эрлиха 1924 и 1925 г. в альбомах М.М. Шкапской и С.А. Толстой // Русский имажинизм: история, теория, практика. – М.: ИМЛИ РАН, 2005. – С. 241.

 

11Имеется в виду декларация имажинистов.

 

12Алексей Павлович Чапыгин (1870–1937) – советский писатель, драматург и сценарист. Автор таких исторических романов, как «Разин Степан» и «Гулящие люди». Его повествование, наполненное образами, было близко имажинистам. Можно вспомнить упоминание Чапыгина Сергеем Есениным в стихотворении «О Русь, взмахни крылами…» (1917): «И сродник наш, Чапыгин, / Певуч, как снег и дол…»

 

13В оригинале всё выглядит так: «Кого-то дома ждёт горячий ужин, / Нас – жёсткая кровать / И новый день <…> // Как орлий клюв мы навострили очи, / Трепещущие руки погрузив / В грядущего песок золотоносный» – Подробней см.: Субботин С.И. Стихи Вольфа Эрлиха 1924 и 1925 г. в альбомах М.М. Шкапской и С.А. Толстой – С. 241–242.

 

14Там же, С. 243.

 

15Там же, С. 242.

 

16Там же, С. 242.

 

17Там же, С. 242.

 

18Известен афоризм К. Пруткова: «Смотри в корень!»

 

19Шмерельсон Г.Б. Города хмурь. – Пг.: Распятый Арлекин, 1922.

 

20Далее Ричиотти пытается восполнить, как ему кажется, «пропущенные звенья» в стихотворениях Шмерельсона. Отчасти он прав, отчасти додумывает там, где это не требуется. Приведём буквально одну строфу из стихотворения «Карабкаются по спинам дней…»: «Пусть карабкаются! Жалко что ль?! / Всё равно к ним не пристанем. / Человечьего ума мозоль / Постепенно вянет». Что делает Ричиотти? «… (нет) ума… мозоль постепенно (заживает)… уже (ветер)… вянет (цвет)…» Непонятно, почему он опускает слово «человечьего». Непонятно, откуда берёт слово «уже». И более всего непонятно, где в приведённом четверостишии есть «пропущенные звенья»?

 

21В оригинале эта строфа выглядит так: «Верьте, верьте буду нежен – / Перед Вами сердца вылью исток! / Потому, что верю в мятежи / И в девичий яркий платок».

 

22При всём желании не найти в книге Шмерельсона ни одного верлибра, даже если применять определения оного столетней давности; строго силлабо-тоника и акцентный стих.

 

23Восходит к шиллеровскому «Дону Карлосу», где говорится: «Прекрасные дни Аранжуэца пришли к концу»; то есть прошло благостное и идиллическое время.

 

24Здесь и далее цитируются неизвестные стихи Ричиотти.

 

25Ср. со следующим высказыванием Мариенгоф: «Образ не что иное, как философская и художественная формула. Когда ритм жизни напоминает пульс мятущегося в горячке, ритм в колеях художественной формы не может плестись подобно груженой арбе с мирно дремлющим возницей-хохлом. Все искусство до наших дней напоминало подобную картину. Поэтому: Если бы 10 февраля 1919 года группа поэтов и художников перед своим рынком, торгующим прекрасным, не развесила плакатов имажинизма и не разложила на лотках бумаги и холсты словесных и красочных продуктов чисто образного производства, то, несомненно, скажем, 10 февраля 1922 года этого бы властно потребовал сам потребитель художественного творчества». – Подробней см.: Мариенгоф А.Б. Буян Остров // Собрание сочинений в 3 т. (в 4 кн.). – М.: Книжный клуб Книговек, Терра, 2013. – Т. 1. – С. 637.

 

26Там же, С. 636.

 

27Вольное цитирование нескольких строчек Г.Р. Державина из оды «Фелица»: «Поэзия тебе любезна, / Приятна, сладостна, полезна, / Как летом вкусный лимонад».

 

28Мариенгоф А.Б. Буян остров. – С. 636.

 

29Кто бы мог подобное сказать, установить не удалось.

 

30Мариенгоф А.Б. Буян Остров. – С. 635.

 

31Мариенгоф А.Б. «Не нам построить жизнь…» // Собрание сочинений в 3 т. (в 4 кн.). – М.: Книжный клуб Книговек, Терра, 2013. – Т.1. – С. 129.

 

32Мариенгоф А.Б. «Наш стол сегодня бедностью накрыт» // Там же, С. 128.

 

33Мариенгоф А.Б. «Не нам построить жизнь…» // Собрание сочинений в 3 т. (в 4 кн.). – М.: Книжный клуб Книговек, Терра, 2013. – Т.1. – С. 129.

 

34Грузинов И.В. «Эту синеву ничем не расплескать…» // Собрание сочинений. – М.: Водолей, 2016. – С. 53.