Журнальный мир

Дискретность

Пространство-время в форме полотна

Не рассмотреть со дна глазного дна

В пределах жизни, выданной в рассрочку.

И взгляд, продетый в скважину зрачка,

Пронзающий дома и облака,

Из слепоты выхватывает точку.

В нее впечатан слепок бытия:

Нелепая растерянность твоя,

Знак перехода, шум, трамваи, люди,

И снег стеной идёт на города,

И кажется, что будет так всегда,

И по-другому никогда не будет.

Тревога тонкой стрункой дребезжит.

Мир сбросил кожу, и она лежит

У самых ног, как тлеющий окурок.

Но будет день, несущий новый дар,

А это лишь очередной стоп-кадр

С глазного дна, из камеры обскура.

_{* * *}

в городе провинциальном

в нашем возможно в любом

многоэтажные спальни

в лес утыкаются лбом

памятник старой победы

карканье вечный покой

труп стадиона торпедо

(т)ленин с простертой рукой

окна покрытые пылью

в раме стекло дребезжит

плиты поросшие былью

крыши овраг гаражи

крикнешь усталое эхо

губы боится разжать

может и стоит уехать

только куда уезжать

_{* * *}

В желании умерить дурь,

Сквозь небольшую ранку

Я вывернул лицо вовнутрь

И заглянул в изнанку,

И там увидел не скелет,

Не тлен и страх распада,

А дедушкин велосипед

Средь яблочного сада.

Он мне отдал его, когда

Дыханья не хватало,

И оплетали провода,

И гасла нить накала.

Я думал, боль внутри найду

И спазм артериальный,

А тут мой дед стоит в саду –

Живой, почти реальный.

Ворчливо шутит: во, ребят,

Дурные вы, живые,

Все вдаль да вширь, а вглубь себя

Ко мне пришёл впервые.

Не забывай о старике!..

И я стою, виновный,

Сжимаю яблоко в руке,

И каплет сок венозный.

_{* * *}

Марине Маловой

Уже ноябрь,

но желтые цветки

в пустых садах

разбрасывают пламя.

Костры стреляют в воздух лепестками,

и воды черной торфяной реки

неспешно их несут.

Горит лоза,

не разжимая кисти винограда.

Касаясь ветки вековой громады,

прозрачная трепещет стрекоза.

Горит листва,

не веря в царство тьмы,

и лес венчают лавры Герострата,

как будто бы зима

придет не завтра.

Как будто бы

и вовсе

нет зимы.

_{* * *}

В две тысячи лохматовом

Несбыточном году

Прикинуться Ахматовой

На городском пруду:

На вынос взятым кофием

Сквозить на злом ветру

И горбоносым профилем

Скользить по ноябрю.

Печаль закрытых будочек

И стрелы по воде –

Причальных трассы уточек,

Стремящихся к еде.

Им хлеба вдоволь кинуто –

Поделят ли на всех –

И небо опрокинуто,

И смотрит снизу вверх.

В утробе серой утра мы

Все на своих местах,

И жить бы просто, мудро бы,

Но не понятно, как…

Тонколуние

Тонколуние. Ветка сжимает в руке цветок.

На ладони цветка спит зеленый блестящий жук.

У подножья колеблется медленный тихий звук:

Юный папоротник раскручивает виток.

Сочный воздух дрожит зеленым сырым теплом.

Плавно сук качнется, пригнется слегка трава –

Словно серая шаль, бесшумно взлетит сова

И заденет месяц мягким большим крылом.

Тонколуние. Ночь отступает, лежит роса.

Сладковатая капля целует цветок в глаза.

_{* * *}

мне кажется, что снег идет за мной,

шпионит через шорох шерстяной

и смотрит в окна, как в большие очи.

мне кажется, что разум внеземной,

который в нас осведомлен не очень,

расставил нам ловушки снеготочий.

мне кажется, что снег идет за мной,

ломаются защиты по одной

под натиском его сигналов морзе,

и что-то явно важное в них есть,

но не могу расслышать и прочесть,

как будто кто-то белым пишет в ворде.

мои же буквы набело черны,

но кажется, что мысли неверны,

обнажены и непереносимы.

мне кажется, что вы больны не мной.

я падаю в огромный снег спиной,

а он не держит и проходит мимо.

_{* * *}

Настоявшись полынною полночью

На ветру,

на спирту настоящего,

Наглотавшись подлунною горечью

Безголосого мира неспящего,

Мы настоль далеки от насущного,

Что не видим обыденной косности,

И сознания стены несущие

Рассыпаются в собственном космосе.

В нереальности происходящего

Странно слышать звучание имени

Своего же, по снегу звенящего:

Я тебя понимаю.

А ты меня?