Новое платье королевы

Новое платье королевы

Рассказ

Метро — место нежданных встреч и неожиданных поворотов. Никогда не угадаешь, кем окажется новый попутчик.

Сначала Майя увидела шарф. Огромный, серый, мягкий на вид, живущий своей собственной, свободной и независимой жизнью. Он обвивался вокруг шеи высокого загорелого мужчины, словно домашний питомец — еще чуть-чуть и из крупных петель покажется хитрый глаз или маленький мокрый нос. Потом из потной толчеи вагона стали проступать и другие детали.

Пальто из верблюжьей шерсти цвета глиняных стен Хивы, по четыре резных деревянных пуговки на обшлагах, из-под них видны белоснежные манжеты рубашки. Запястье правой руки обнимают тяжелые золотые часы на кожаном ремешке. Клетчатые брюки-дудочки подчеркивают длину тощих ног. Мягчайшие кожаные туфли без единого пятнышка — в феврале? В Москве? Мужчина очень высок, широкий вольный разворот плеч, свободная поза уверенного в себе человека. Гордую голову обтекает шлем пепельных гладких волос, лоб широкий, подбородок массивный, рот большой, но при этом не чувственный, глаза серые, словно полные талой воды. Медовая гладкая кожа — это лицо не брили, а шлифовали. И единственное, что искажает картину, придает нотку несовершенства — не единожды переломанный, мятый нос, совершенно неуместный на холеном лице. Что за тип?

Заметив пристальный взгляд, мужчина чуть развернулся и Майя неудержимо покраснела. Не ей, замарашке, судить о чужой одежде. Она возвращалась из мастерской и выглядела как всегда — бледные волосы, собранные в хвост, китайская куртка, холщовая сумка с Ван Хельсингом, джинсы, туго обтягивающие полные ноги, когда-то белые кроссовки в пятнах всех цветов радуги. Зеленый — «Закат в Арденнском лесу», бордовый — «Этюд с гранатами», желтый… наступила на тюбик и все дела. Можно подумать вы тюбики на пол не бросали! Прыщи с тугих щек давно сошли, но следы от них еще виднелись на коже, щелки глаз казались еще меньше из-за тусклых ресниц, губы обветрились. Майе было плевать.

Все, что ее интересовало, начиная с детского сада — белое пространство и то, что с ним можно сделать. Или красное, черное, фиолетовое — важна была лишь возможность заполнить лист образами, теснящимися в голове. При этом Майя не росла нелюдимой хикикомори — она прилежно прыгала в классики, нажимала на клавиши, играла в волейбол и ходила на дискотеки. Подруги ценили ее оптимизм и готовность прийти на помощь, друзьям нравился громкий смех и аппетит ко всему, от бургеров до удовольствий. Нынешний кун, барбер Вася, татуированный здоровяк, даже пару раз намекал, что неплохо бы и штампик поставить. Майя отшучивалась. При всей любви к хорошему парню белое пространство для нее перевешивало любых людей.

Еще раз окинув взглядом шикарный лук, Майя сделала вид, что ужасно интересуется сообщением на смартфоне. Неспроста мэн так одевается — или балетный, или актер или предпочитает мужское общество. Или модель? Да нет, кто его на подиум с таким носом отправит. Майя подняла взгляд и увидела, что незнакомец нависает над ней. Мягкий шарф оказался совсем близко — хоть гладь.

— Девушка, вы хотите изменить свою жизнь?

На лице у Майи отразилось все, что она думает о назойливых приставалах. Художница глубоко вдохнула, конструируя сложный посыл, но не успела высказаться.

— Вам двадцать четыре, девушка. Ваши картины вживую видели сто тридцать семь человек, пять собак и одна кошка. И мастеровой из мастерской — скажу честно, старик не в восторге. А мне понравилось, знаете — есть в ваших картинах какая-то нездешняя прелесть, очарование выдуманных вещей. Вы же грезите, прежде чем рисовать?

Майя кивнула.

— Не сомневался. Смотрите: у вас есть два варианта. Вы едете со мной и делаете то, что я скажу. Или остаетесь в вашей нынешней жизни — с халтурными заказами, ужинами в «Макдональдсе» и картинами, которые не понимает никто, кроме вашей наставницы. Она, кстати, и посоветовала отыскать вас.

Анна Марковна? Но она умерла в…

В желании вывести вас в люди. Невысказанные желания иногда достигают цели.

Да, она в меня верила.

А вы можете поверить мне. Или выйти на следующей станции — вам на Павелецкую, правильно?

— Хорошо, я только позвоню другу.

— Нет. Или вы едете и не задаете вопросов, или выходите и забываете обо всем. Не беспокойтесь, платы с вас не возьмут. И как женщина вы меня не интересуете. Только как тема. Понимаете?

Майе на миг стало обидно. Она понимала, но признавать отказывалась.

— Пропустите, пожалуйста. Я выхожу!

Мужчина безропотно пропустил Майю к двери и отвернулся. Ни задерживать, ни уговаривать собеседницу он явно не собирался. В вагоне словно включили резкость, пассажиры зашевелились, пробираясь к дверям. Азиатка с фарфоровым личиком загораживала собой сына — хитрого крепыша в синей-пресиней курточке. Парень с зелеными волосами потер ухо — его беспокоила новенькая серьга. Похожий на гранитный валун толстый старик вжался в угол сиденья. Па-ве-лец-ка…

— Я согласна, — крикнула Майя и стала проталкиваться назад.

— Не сомневался, — сказал мужчина. — Следуйте за мной, девушка, и вы об этом не пожалеете.

Дальше они ехали молча. На последней станции у вестибюля метро их ожидала машина с тонированными стеклами — джип что ли? Майя не разбиралась в автомобилях. Незнакомец сел вперед, художница устроилась на заднем сиденье, вкусно пахнущем кожей, и незаметно для себя задремала. Когда она открыла глаза, джип въезжал в пустынный дачный поселок. Окна в паре домов светились, что внушало некоторую надежду.

Целью визита оказался уединенный коттедж футуристического дизайна. Живая изгородь вместо забора, мягкий мох вместо плитки дорожек, серебристый песец вместо собаки. «Улыбаемся и машем, — подумала Майя, — и ничему не удивляемся». Прозрачные двери коттеджа разъехались с мелодичным звуком. И тут же стало понятно, почему никакие женщины собеседника не интересовали.

На хозяйке, высокой и стройной, под стать мужчине, было черное платье-футляр из нескольких слоев кружев. Жемчужное ожерелье стекало со стройной шеи не на грудь, а на открытую спину, изящные туфли тоже сияли жемчугом и две крупных жемчужины-капли отблескивали с серег. Каштановые волосы сплелись в высокой прическе, на скуластом бледном лице без возраста выделялись яркие губы и тонкие стрелки бровей.

— Тебе скучно, возлюбленный? Откуда ты взял дитя?

— Из тени, звезда моя. Из городской тени.

Хозяйка бесцеремонно обошла Майю, осторожно прикоснулась к щеке, потрогала гладкий рукав куртки, поморщилась.

— Поднимайся наверх, дитя. В каминном зале брось в огонь всю свою одежду, затем прими ванну, надень халат и жди нас.

— Ступай девочка, — улыбнулся мужчина. — Ты в безопасности. Проголодаешься — на столике у камина чай и закуски. Подремать у камина можно. Звонить или снимать на телефон нельзя. Понимаешь?

— Понимаю, — прошептала Майя. Она вдруг почувствовала себя жуткой дурой, которая приперлась невесть куда и выполняет приказы незнакомых отмороженных богачей. Но отказываться было уже как-то поздно.

Каминный зал второго этажа выглядел строго и стыло. Где-то не закрыли окно, свежий воздух гулял от стены к стене. Огонь в камине едва теплился. Жечь одежду Майя не стала — в чем тогда возвращаться? Аккуратно сложила все на пол, убрала телефон в сумку, и открыла дверь, откуда тянуло душистым паром. Огромная ванная походила на раковину диковинного моллюска, поверхность воды покрывали пестрые лепестки цветов, фонтанчики пузырьков поднимались со дна. На крючке висели белые полотенца и большущий мягкий халат — как в кино. Никаких зеркал, зато есть задвижка на двери. Ну-ка!

Вода оказалась блаженно теплой, она бурлила и обволакивала. В ванне можно было валяться, плескаться, играть в счастливого тюленя, изводить гели с тонкими ароматами, делать прически из пены и даже распевать в голос. Кожа после омовения сделалась упругой и нежной, волосы из привычных бледно-русых превратились в песочные — такого цвета бывает пляж в южном городе на рассвете.

В зале по-прежнему было пусто. Обойдя комнату кругом, Майя постояла у панорамного окна — темнота, еле отсвечивают облака, даже луны не видно. «Легкими закусками» с сервировочного столика получилось бы накормить человек пять, чай оказался таким как она любила — не церемонно-тонким, а купеческим, крепким и сладким. Незаметно расслабившись, Майя поела, подремала на звериной шкуре прямо у очага, снова полакомилась — никто не шел. За окном уже посветлело, розовые ленты рассвета перечертили небо. Что подумает Вася? Она ведь даже не позвонила! Майя вскочила, глянула на камин — и решительно зашвырнула туда заляпанный пуховик. Вспышка — пусто. Кроссовки, джинсы, застиранный серый ком — пусто! Майю охватило чувство удивительной легкости, она хихикнула — и тут распахнулась дверь.

Хозяева одобрительно поглядели на гостью и переглянулись. Мужчина щелкнул пальцами — и прямо из стены выехало большое кресло, похожее на парикмахерское.

Садитесь, девушка, устраивайтесь поудобнее! И ни в коем случае не открывайте глаза. Это очень опасно.

Я увижу что-то не то?

Вы вообще больше ничего не увидите.

Майя поискала улыбку — нет, хозяин говорил серьезно. Ладно, назвался груздем — полезай в кузов. Тихонько вздохнув, художница уселась в кресло, положила руки на подлокотники и закрыла глаза. Сколько времени она оставалась неподвижной — бог знает.

Ловкие пальцы касались девушки, трогали ногти, волосы, щеки, корявый шрам под коленкой, смазывали чем-то остро и пряно пахнущим. На нее что-то надевали, снимали, снова натягивали и застегивали. Ошарашенной Майе казалось, что она кукла в руках неведомого ребенка. Наконец все закончилось.

— Полюбуйтесь! — мужской голос выдернул Майю из дремы. Подле окна оказалось зеркало, Майя приблизилась к нему, пошатнулась с непривычки — вместо кроссовок на ногах оказались высокие туфли на каблуках. Безупречно сидели брюки из терракотовой тонкой шерсти, мешковатый пиджак окутывал плечи, под ним пряталась шелковая тонкая блуза. На шее блестела тонкая золотая цепочка, волосы оказались собраны в гладкий узел, ресницы вдруг потемнели, щеки словно уменьшились, подчеркивая глаза и проступившие грузинские скулы — бабка Майи родилась в Цхалтубо.

Из зеркала смотрела стильная, элегантная дама. Легкая полнота не портила ее, придавая женственность формам, еле заметная асимметрия в линиях кроя добавляла толику обаяния. Не журнальная картинка, а живой человек.

Тепло обняло плечи — мужчина набросил на Майю темное пальто, податливое и нежное на ощупь. Тонкая шелковая косынка сама собой обвила шею.

— Готово.

— Восхитительно, возлюбленный! Мастерская работа! — в голосе хозяйки дома слышалась радость.

Мужчина коротко поклонился:

— Рад развлечь тебя, свет мой.

— Спасибо вам огромное, — встряла Майя. — Я такая красивая стала. Сколько это стоит, вы принимаете карточки? Может в рассрочку?

— Девушка, вы ничего нам не должны и ничем за наряд не платите, — холодно произнес мужчина. Майя его больше не интересовала. — Ступайте вниз, вас ждет машина. Вас отвезут куда пожелаете. Благодарите Анну Марковну и ваш талант.

— Постарайся быть счастливой, человеческое дитя, — чуть смягчила голос хозяйка. — Прощай, больше ты нас не встретишь.

Пожав плечами, Майя коротко распрощалась и сбежала по лестнице вниз. Джип и вправду ее ожидал. Молчаливый, похожий на ворона, черноволосый шофер, выслушал адрес, кивнул и открыл перед девушкой дверь. Машина медленно выехала за ворота.

— Сумка! Подождите, я забыла свою сумку, — дернулась Майя и тут же замолкла. Ее холщовый бэг лежал на сиденье, паспорт, деньги, ключи и телефон оставались на месте. Вася ей не звонил… и время на телефоне сбилось, словно она не провела ночь в чужом доме. За окном снова тянулись сумерки, переходящие в хмурую февральскую темноту. Посыпался медленный снег, он налипал на стекла, распластывался беспомощными кристалликами.

Новая одежда немного смущала Майю — чувство ящерицы, сбросившей кожу. Но надо же когда-нибудь взрослеть! Расставаться с иллюзиями, подростковыми комплексами, плюшевыми медведями и привычкой прыгать на одной ножке… так сказала бы строгая Анна Марковна, безупречная Анна Марковна — ни единой капли краски не попадало на белоснежную блузу наставницы, ни единого волоска не выбивалось из аккуратной прически. Она вглядывалась в неумелые наброски ученицы и нахваливала то, что Майя не видела — волнообразный ритм, колористику фантасмагории, нездешнюю образность и глубину. Она рассылала работы на выставки, показывала старым друзьям из успешного прошлого, пыталась вытолкнуть девушку к славе, как белуха выталкивает своего китенка. Жаль, не успела.

Джип мягко затормозил и остановился у подъезда. Бесстрастный шофер открыл дверцу, помог девушке выйти и не взял денег. Лифт не работал, Майя поднималась на четвертый этаж, цокая каблуками и пошатываясь с непривычки. Вася уже пришел — из прихожей она учуяла запах жареного бекона и дешевого пива.

— А вот и моя любимка! Свинки хрю-хрю!

Их секретная фразочка неожиданно вызвала у Майи приступ острого отвращения, она покорно обвисла в потных объятиях парня, надеясь, что он не заметит. Вася заметил.

— Эй, ты что кредит взяла или миллион выиграла? Вот это платье! Ты просто космос, Май, в натуре секс-космос!

Какое платье? В изумлении оглядев себя, Майя увидела, что облачена в кружевной черный футляр в облипку и сетчатые колготки как у…

— Подруга устроила расхламление и поделилась! Тебе нравится, хрюн?

Вместо ответа Вася облапил девушку и потащил в комнату. Бухнувшись на матрас, Майя покорно проделала положенный ритуал. Обычно ей нравилось, но сегодня острый душок пота и липкая кожа друга перебили желание. По счастью Вася засыпал быстро. Майя сходила в душ — платье стало мягким белым халатом, модные туфли — тапочками с поросячьими мордами. Спать не хотелось. Присев на край постели, она долго смотрела на спящего парня, на извивы татуировки, украшающей мощное плечо, на завитки влажной бороды. Потом ее осенило — схватив скетчбук, Майя принялась делать наброски. Спящий парень, татуировка клубка змей на плече, одна гадюка поднимает плоскую голову и что-то шепчет на ухо, над головой — обрывок кошмарного сна.

— Что не спишь, хрю? — пробормотал Вася и укутался в одеяло.

— Ты мое вдохновение, милый!

Утром Майя притворилась беспечно спящей, пока друг не отправился в барбершоп на утреннюю смену. Как только хлопнула дверь, она вскочила и начала лихорадочно собираться. Когда-то любовно обжитая квартирка казалась теперь грязной, захламленной, пропахшей несвежей одеждой и кислым пивом. То ли дело любимая мастерская, единственное место на свете, принадлежавшее Майе и никому больше.

Одежда снова преобразилась — кожаные ботинки на толстой подошве, чуть мешковатые джинсы с индейским принтом, свободный балахон с капюшоном, спиральная раковина на шнурке, непальская куртка. Волосы… обнаружив на голове аккуратные дреды Майя не удивилась. Перемены начинали ей нравиться.

Вспомнив диалог в метро, художница купила в попутном маркете пакет молока, а, войдя в мастерскую, первым делом наполнила блюдце и поставила в дальний угол. Ей почудилось жадное хлюпанье. А потом — дивное дело! — засветились лампы под потолком, безнадежно перегоревшие еще во времена деда. Он был графоманом от живописи — рисовал афиши, плакаты, расписывал стены в поликлиниках и детских садах, а в свободное время писал «экспрессивный импрессионизм» — городские пейзажи, невыносимо яркие, широко и грубо брошенные на холст. Майя не слишком любила работы деда — может быть потому, что видела в них толику собственного опьянения чистым цветом.

На мольберте стояла последняя работа — «Тюльпаны». Вдохновленная историей о голландской тюльпановой лихорадке художница изобразила золотые луковицы, цветы, сделанные из купюр, и жадных людей, тянущих к сокровищам руки. Но сегодня работа показалась ей надуманной, вычурной и манерной. Отставив картон в сторону, Майя добыла из шкафчика загрунтованный белый холст и выдавила на палитру каплю любимой умбры. Иногда она начинала картину с мазка — проводила кистью по основе и искала, что проступит в нечетком контуре. Так и сейчас…

Хищная тень собаки проявилась на тонком холсте, контур арки выстроился, продолжая линию бега. Скалы домов теснили жертву погони, враждебные люки подворачивались под ноги, но тонкий юноша мчался навстречу солнцу и плащ у него за спиной казался крыльями. Майя очнулась уже ближе к вечеру, голодная как черт, с дрожащими пальцами и пустой, звонкой душой. Возвращаться домой она не согласилась бы ни за какие коврижки, поэтому Вася услышал историю о порыве творческого экстаза и срочном заказе. На такой случай в мастерской пылилась кушетка, в шкафчике лежал ветхий спальник и пара подушек.

Отыскать продуктовый магазин с хорошей едой и гуманными ценами в старомосковских переулках не представлялось возможным. Оставалась «Булошная» на Лялином — тоже недешево, но тарелку горячего супа и пирожок мог позволить себе даже бедный художник. Взглянув в панорамное во всю стену окно Майя снова увидела снег — крыши и тополя засыпало огромными белыми хлопьями, словно бы вальсирующими в желтоватом неярком свете. «Щелкунчик», фея Драже… ее я нарисую, когда вернусь.

На вешалке висела парка, отороченная серебристым мехом, ботинки совершенно не изменились и дреды остались, зато штаны превратились в широченные бохо-брюки, расшитые загадочными спиралями, и балахон стал трикотажной худи с задумчивой головой слона. Чем дальше, тем любопытственнее!

В «Булошной» ее не узнали. Майе и прежде случалось ужинать в пафосном ресторанчике, тогда официанты косились на ее заляпанную обувку и грязные ногти. А теперь она незамедлительно получила столик, вежливые улыбки и комплимент от заведения — хрусткую гренку с теплым паштетом. «Крутон, дорогая. Следует говорить — крутон». Хихикнув, Майя чуть не подавилась. И привлекла внимание причудливой дамы. «Слишком» — у пышнотелой модницы все было чуть сверх меры — яркость помады, вырез блузы, тяжелые серьги на крупных ушах, сладкие обволакивающие духи.

— У вас прекрасный дизайнер, милочка. У кого, если не секрет одеваетесь? У мосье Собакера? На Бохо-Базаре? «Дети света»? «Фрик-фрак»?

Озадаченная Майя не знала, что и ответить. Но собеседницу это не интересовало.

— Смотрите, душенька, у меня завтра кастинг бодипозитивных моделей. Ну не надо этих гримасок, мы все здесь не Барби. Журнал «Пантера».

Розовая? — не удержалась Майя.

Нет, черная конечно же. Наша лучшая модель — афромосквичка, 110 — 80 — 120. Вот визитка, жду вас завтра к полудню в павильоне на Пресне. Не забудьте как следует выспаться, ласточка, вы теперь работаете лицом! Официант, счет, пожалуйста.

Полная позитивщица оплатила крем-суп и пирожок с луком, так что Майя, ничтоже сумняшеся, заказала десерт и еще с полчаса ковыряла пирожное. Знала бы мама — она страстно мечтала увидеть дочку на телеэкране, в кино или на «языке», таскала недовольное дитя на кастинги и успокоилась лишь когда убедилась в абсолютно неблагодарной внешности девочки. Ради нее, пожалуй, стоит разок сходить.

Ночь в мастерской прошла славно — как когда-то давно, в родительском доме, Майя следила за отсветами фар на потолке, слушала, как где-то внизу гнусаво орут друг на друга коты, бредет, бранясь и запинаясь, усталый пьяница, жалобно пищит сигнализация, а ближе к рассвету начинают веселый хор воробьи. В детстве ей казалось — она попадает в специальную ночную сказку, становится страницей книги и сквозь нее пробегают истории книжных героев. Сейчас художница не думала ни о чем — смотрела в темноту, то задремывая, то просыпаясь.

Кастинг, как и ожидалось, оказался суетным, шумным и ужасающе громким. Бодипозитивщицы впечатляли. Одни из них и вправду были красивы — особенной, изломанной, неожиданной прелестью. Другие выглядели счастливыми толстухами. А третьи и счастливыми-то не выглядели. Притворившись застенчивой, Майя держалась поодаль, делала вид, что не замечает, как на нее пялятся. Дреды сделались асимметричным каре, бохо-шик — строгим костюмом оттенка любимой умбры, шнурок на шее — кулоном старого янтаря. Впрочем, все пришлось снять — позитивщица желала видеть моделей исключительно в платьях-мешках собственного фасона. Переодеваться в чужое Майе ужасно не понравилось, но она кое-как стерпела. И — вуаля — прошла!

Услышав о новом витке карьеры подруги, Вася обрадовался, устроил ей вечеринку с друзьями-барберами и их сисястыми разухабистыми подругами. Принаряженная Майя послушно улыбалась, чокалась, показывала, как ходят модели, обещала проходки и кастинги. И за этого… этого хрюнделя она собиралась замуж?

По счастью Вася избавил ее от натужных объяснений — через пару дней он вернулся с работы с цветами и пончиками, накрыл ужин и начал пространно извиняться. Мол прости, подруга, ты стала слишком хороша для меня. Парни говорят, тянка зазналась, и я чувствую — будто ледышка внутри. Давай последний разочек, а? От сеанса близости на продавленном матрасе Майя отказалась с негодованием. Покидала в икеевские сумки пожитки, щедро оставила Васе мультиварку и чайник, вызвала такси и уехала навсегда. Не было никаких кунов, никаких барберов, никаких татуировок, только рисунок с кошмарным сном сохранился — и стал картиной, одной из многих.

На одном из московских показов у успешной модели плюс-сайз Майи Май взяли интервью. Она показала хитрой девочке-журналистке пару картин с мобильника, та заинтересовалась, попросилась прийти в мастерскую, покрутила по сторонам острым носом и сделала щедрое предложение:

Я веду инстаграм, собираю фолловеров, фоткаю твою мазню и делаю тебя модной художницей. Ты работаешь мордой, отвечаешь, что я скажу, селфишься и пиаришься. Лавэ пополам.

— Тридцати процентов с тебя хватит, акула, — фыркнула Майя. И проснулась знаменитой. Не сразу, месяца через два.

Наряд едва успевал меняться — Майя ездила на показы, посещала выставки и премьеры, танцевала на закрытых вечеринках, оттопырив мизинчик, готовила крутоны на мастер-классе, целовала в щечку знаменитого скульптора с непроизносимой фамилией и гладила по голове деток в больнице. И глотала анальгетики как конфетки — новое платье обострило ее восприятие до болезненного. В чем-то это было прекрасно — считывать узоры и фактуры, узнавать руки скульптора, изваявшего статую, чувствовать вязкую сладость подтухшей еды и молочный душок овуляции, запах страха и запах желания. Но голова раскалывалась от избытка неожиданных впечатлений и волны гнева накатывали все чаще. А выплескивать их было некуда — Майя почти не успевала рисовать.

Картины при этом продавались прекрасно — старых запасов пока хватало. Акула безбожно задрала цены, выпустила ограниченный тираж открыток, сумки, футболки, кружки и стикеры. Фанаты сметали все. Скорее всего напарница подворовывала, но Майя не вдавалась в подробности — денег у нее теперь хватало на все. Кроме одежды, конечно — любую юбку, шубку или носки, появившиеся в новенькой студии, ждала быстрая смерть. Вещи горели, рвались, тонули в хлорке, обрызгивались соусами и красками. Наряд оказался ревнив, да и Майя не представляла себя в чем-то обычном. Она всегда выглядела как надо. Прекрасно, сексуально, скромно, таинственно, сдержанно, дерзко…

Дерзость и бросила ее в объятья Абрахама. Немолодой художник прославился и как мастер перформанса и как любитель обнаженной натуры — не голых баб, а телес, претворенных в рельефы, сюжеты и смыслы. Коренастый, сутуловатый, с курчавой бородой и седеющей гривой пышных волос, художник выглядел мужественным, приземленным — не то, что хлыщи в узких брючках, полирующие ноготки и бреющие все что можно. Ему приглянулись мощные контуры «Гранатов» и свободная смелость «Змеиных снов», Майя млела, принимая похвалу, и поглядывала завороженно — Леонардо, как есть Леонардо. Всю осень они бродили друг вокруг друга, принюхивались, прислушивались, обменивались острыми взглядами и двусмысленными словечками. Прежняя Майя давно бы растаяла как масло на сковородке — неужели на свете есть человек, способный увидеть мои полотна?! Нынешняя — держалась до последнего.

Приглашение посетить прибежище скромного изографа, дабы полюбоваться новой картиной, не содержало ни лишнего слова, ни двусмысленной запятой. Но на вешалке Майю ждало трикотажное платье, в котором тело казалось голым. Наряд оказался прав — они не дошли до мастерской, набросившись друг на друга в прихожей. Продолжили в спальне, на вытертом древнем ковре, на огромной кровати с крахмальными простынями… такого марафона Майя не помнила и такой искренней страсти в себе не знала. Огонь к огню, полет к полету, дыхание в дыхание.

Обессиленная, потная Майя раскинулась на ковре, отвела с лица длинные волосы. Поцеловав женщину, Абрахам пристально вгляделся в нее.

— Ты лежи, я сейчас вернусь. Умоляю, ради всего святого, не двигайся!

Мягкий свет залил спальню солнечным молоком, в тишине слышалось лишь тяжелое дыхание и шлепки кисти. Абрахам рисовал как безумный, создавая на белом пространстве утомленное, полное радости тело женщины… нет, темной жрицы древнего храма. Бог поднялся и взлетел с алтаря, опрокинув светильники, а служительница Иштар вслушивается в себя, беременная грезами и предсказаниями. Все, готово!

Прижавшись к разгоряченному телу художника, Майя вглядывалась в этюд. Да, бесспорно будет шедевр. Да, она помнит, как и чем рисуют такие вещи. Нет, провожать не надо. Джинсы, свободный свитер, грязно-белые растоптанные кроссовки. Прощай, Леонардо!

Дома она отменила все показы и встречи, бесцеремонно разрезав сеть обязательств. На вопросы акулы отвечала одно и то же. «Творческий кризис. Ждите!». Навестив мастерскую, Майя сделала там уборку, выгнала пыль из-под шкафов, протерла мольберт, поставила свежих сливок мастеровому. А ночью улетела на белые пляжи Тайланда.

Элегантно одетая молодая туристка с хорошими деньгами привлекала внимание. Кто бы спорил, услужливость персонала зашкаливала, но от попыток познакомиться, привлечь, подманить и удостоить Майя просто не успевала отмахиваться. Поэтому вскорости она перебралась из Пхукета в удаленный уголок побережья — отель там был поскромнее, зато и любопытствующих прохиндеев почти не встречалось. Загорелая Майя часами отмокала в море, собирала ракушки, любовалась на бабочек и цветы, гладила льстивых и перекормленных местных кошек, ездила ловить рыбу и созерцать храмы Будды. Она не взяла с собой ни бумаги, ни красок — лишь изредка рисовала случайные этюды палочкой на песке — и любовалась, как линии выравнивало морем.

Любовь к волнам и погубила ее. Привыкнув к уединению, Майя купалась голой, заплывала далеко и плескалась в прозрачной воде вволю. И какой-то голодный мальчишка решил поживиться за счет европейской раззявы. Когда купальщица вышла на берег, там не было ни шелкового парео, ни соломенной шляпы с вышитыми полями, ни купальника с тиграми, ни изящных сандалий, с ремешками, элегантно обвивающими щиколотку. Только пляжное полотенце с меткой отеля. Прощай, наряд, прощай!

Завернувшись в полотенце, Майя вернулась в номер, наотрез отказалась вызывать полицию, и попросила лишь посодействовать в доставке до ближайшего аэропорта. За щедрую мзду горничная поделилась с ней джинсами и футболкой, удивительно неудобными по сравнению с идеально сидящим волшебным костюмчиком. Ничего, привыкнем. Зато в зеркале — смешливая загорелая девица с лишним весом и прыщом на носу. А не дама прекрасного образа, так ее и растак.

Возвращаться в Москву, Майе пока не хотелось, поэтому она простроила сложный маршрут, чтобы в итоге оказаться в уютных объятиях маленькой балканской страны. Море там было ласковым, виды сказочными, еда отменной, а вероятность встретить назойливых долбоклюев — близкой к нулю. Денег хватало еще на несколько месяцев безбедной жизни, и торопиться Майя точно не собиралась. Она чувствовала, как притупляется горячее болезненное чутье, и намеревалась сменить кожу в уединении и без помех.

Вскоре она начала рисовать заново — правда, полностью сменив технику. Место сочных маслянистых полотен заняли лаконичные этюды сангиной или углем. И скетчбук больше не пустовал — Майя рисовала с натуры торговцев фруктами, рыбаков, шашлычников, загорелых детишек на набережной. Видела бы ее сейчас Анна Марковна — натура, натура, художника лепит натура, а фантазия — это десерт, крем на тортике.

Пару раз к русской блондинке подкатывали местные парни, смуглые и чернокудрые, с античными фигурами и лексиконом карикатурных кавказцев. Отшить их труда не стоило, развлекаться Майе еще не хотелось — всему свое время. Месяц, другой — и люди снова станут загадками.

Пожилая гречанка Хелена готовила как Цирцея. Маленькое кафе на пяток столиков никогда не оказывалось заполнено. И все же еда подавалась безупречно свежей — прямо с огня, с пылу-с жару. Майе нравилось дымное мясо, хрустящие бока лепешек, горьковатая зелень. Но куда больше манили рельефные складки бронзовой кожи, византийские бездны глаз, темный платок, в любую жару обвивающий голову женщины, узловатые суставы натруженных пальцев, деревянный крестик на шелковой веревочке, серебряные браслеты на щиколотках и узкие морщинистые ступни. Хелена ходила босиком, покачивалась словно танцовщица, улыбалась не разжимая губ. Жизнь гречанки переполнилась горечью — и поэтому так сладки были ее медовые печенья и хрустящие пирожки с персиками.

Русская девочка пришлась по вкусу старухе, она присаживалась за столик, поболтать, порасспрашивать, сочувственно поцокать языком — мужа нет, детей нет, сирота — айяйяй. Кушай лучше, не стесняйся, я угощаю. Давным-давно Хелена потеряла дочь — и Майя видела, как следом за грузной женщиной приплясывает юная танцовщица, изящная как статуэтка, как играют вокруг их нерожденные внуки. Оставались лишь краски и холст. Тема зрела, как яблоко в райском саду, наливалась пьянящим соком. Еще день или два — и пора.

Я тебя нарисую…