Журнальный мир

Очередная годовщина Победы. Градус патриотизма в СМИ, как всегда, нарастает к 9 Мая. Это теперь главный праздник в России, не считая Нового года. Оно и правильно. Остальные-то гораздо мельче. Рождество и Пасха не в счёт, это из других ипостасей человеческих, не всем дарованных.

Мне кажется, что для многих россиян в последнее время главнейшим мероприятием в праздновании Дня Победы становится не военный парад и не концерты, а всенародная акция «Бессмертный полк». И это тоже правильно. Уходят ветераны из жизни земной, и их места в колоннах памяти занимают их потомки с портретами ушедших. Но множество портретов в этих колоннах представляют не ветеранов, а погибших в ту войну молодых солдат, возраст которых тогдашний часто не превышает возраста несущих их портреты потомков. В эти многотысячные добровольные колонны никто людей не загоняет, как бывало, на демонстрации в честь Первомая и на 7-е ноября в советские времена. Многотысячные «Бессмертные полки» в больших городах – это наглядное проявление исторической памяти и убедительное свидетельство того всенародного бедствия нашей страны, перед которым должны бы меркнуть и уничижиться все политические победы.

Да, уходят ветераны. Но странное дело: чем дальше мы отдаляемся во времени от той войны и чем меньше остаётся её свидетелей, тем больше негромкой правды мы о ней узнаём. И тем менее героической, а всё более реальной и трагической предстаёт эта великая людская бойня, и всплывают на свет Божий не только сокрытые ранее геройства и герои, но и виновники преступно грандиозных потерь. На них-то мы и по сей день не любим акцентироваться. Но и глухое замалчивание истинных событий, их фигурантов и причин, то есть искажение действительности, исторической правды – дело недостойное великой страны и её народа.

Нам ли тешиться самообманами, до сих пор ещё процветающими во всех проявлениях общественной жизни. Правда, в этом есть малая доля вины и самих ветеранов, но очень малая. Ведь тогда, в эпоху советского тоталитаризма, разве мог любой отдельный человек, даже на постах высшего военного и государственного руководства, противостать тому мощному потоку псевдопатриотической кривды? Лишь Виктор Петрович Астафьев да ещё несколько писателей – свидетелей той войны – осмеливались, благодаря их литературному авторитету и весу, писать и говорить публично правду, да вряд ли и полную правду, а лишь в меру возможного в тех обстоятельствах.

Вот я и решил рассказать кое-что о войне из слышанного от моих старших родственников, их друзей и других свидетелей тех событий. Но хочу предварить эти рассказы кое-какими личными воспоминаньями из раннего детства, когда я впервые наблюдал отголоски той войны в их живых убедительных проявлениях.

Как известно, «праздник победы Красной Армии и советского народа над нацистской Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» был установлен Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1945 года с отмечанием его 9 мая каждого года. Но лишь с 1965-го он стал нерабочим праздничным днём и начал широко отмечаться военными парадами с демонстрацией нехилого нашего вооружения. До этого, видно, стыдилось руководство нашей страны широко праздновать необычную эту победу – с грандиозными потерями (прежде всего людскими) и «со слезами на глазах» почти у всех оставшихся в живых победителей. Не зря ведь и песня с этими словами появилась. Но я эту слёзность праздника заметил задолго до этой песни, хотя нашу многодетную семью это горе – военных потерь ближайших родственников – как-то обошло. Отец наш не воевал по малолетству. Его отец, наш деда Коля, на ответственных постах оборонных заводов Новосибирска тогда ковал победу. Воевавшие двоюродные братья отцовы, хотя и простреленные в некоторых местах, но выжили. Другой дед погиб ни за что ещё в зловещем 37-м от сталинского геноцида; его два брата уцелели на войне, но вот третий брат, материн дядя Вася – погиб, ещё не доехав до линии фронта. Лишь весточки с железнодорожных станций от него остались: «…приближаемся к фронту, нас опять бомбят, осталось 5 вагонов…», потом «…осталось два вагона…» – и всё.

С детства помню, как в нашем «Клубе геолога» на окраине Бийска отмечались все положенные и дозволенные тогда праздники: Первомай, 7-е ноября, Новый год, а с 1966 года учредился и стал бурно отмечаться День геолога. Мы, дети экспедиционных работников, частенько со стороны наблюдали эти празднества, как подпитыы́е геологи выходили проветриться, иногда с интересными для нас разговорами и репликами. Но День Победы отмечался всегда, и до 1965 года, вечером 9-го мая. Ведь тогда среди геологов и других работников нашей Северо-Алтайской геологоразведочной экспедиции было немало участников войны. Помню, после торжественного заседания и первых возлияний вышел на большое крыльцо клуба дядя Саша Ковалёв с папироской. Мы, несколько пацанов, робко так подкатили к нему, интересуясь медалями и орденом Красной Звезды на его парадном синем пиджаке. Он обводит нас умилённым каким-то взглядом блестящих от влаги глаз и, уткнув палец на звезду с отбитой эмалью на одном луче, прерывающимся голосом поясняет тихонько: «Вот, ребятки… её-то с лета 43-го года на правой стороне носить полагается. А сперва носили на левой… Я тогда не успел перевесить… Она-то меня и спасла… звёздочка эта… А то б прямо в сердце… осколком…». Тут влага из глаз прорвалась у него обильной слезой. Мы с детским сочувственным восторгом слушали молча, а он, подавив эту расслабленность и смахнув слёзы платком, громко вздохнул, добавил тихо: «А сколько ребят моих полегло… И ордена́ не спасли… Осколков да пуль по нам больше было, чем медалей… Вот она – эта война… Не дай Бог вам такое».

Судьба солдата

Петров Юрий Константинович – дядя Юра – это двоюродный брат моего отца. Оба они коренные томичи, внуки томского купца Петра Васильевича Безходарнова. Оба после геологических своих трудов на Алтае и в Кузбассе обосновались в городе Новокузнецке, где ещё с довоенных времён учредилось Западно-Сибирское геологическое управление.

Отцу моему воевать не пришлось. В 14 лет он от военной голодухи ушёл работать к геологам. В 16 лет уже руководил небольшим поисковым отрядом, а в 17 лет получил свою первую медаль – за труд в войне. Дядя Юра был старше на 2 года. Сбежав из дома и добавив себе ещё годок, он с помощью какого-то попутного майора в 1942 году определился в «5-й отдельный учебный стрелковый полк» в городе Нытва (ныне Пермской области). Писем с войны не писал. И вот в феврале 1945 года его матери Вере Петровне в Томск пришло сообщение (полевая почта 66431, № 106) за подписью командира части гвардии подполковника Клещёва:

«Извещаю Вас, что Ваш сын Старший сержант Петров Юрий Константинович за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом ДОБЛЕСТЬ И МУЖЕСТВО НАГРАЖДЕН орденом “Слава 3^й степени” и медалью “За отвагу”. Поздравляю Вас с наградой Вашего сына и желаю Вам успехов в Вашей работе».

Мать солдата очень обрадовалась такому известию и написала ответ:

«Уважаемый товарищ Клещёв!

Разрешите через Вас передать неописуемую благодарность командованию и бойцам Вашей части от имени всей нашей семьи в связи с награждением орденом «Славы 3 степени» и медалью «За отвагу» моего сына Петрова Ю. К.

Нет слов выразить восхищение тому героизму и натиску, с которым приходится нашей родной Красной Армии гнать все дальше и дальше на Запад немецко-фашистских захватчиков.

Гордимся, что в этой великой освободительной битве мой сын занимает почетное место и является примерным бойцом. Награды моего сына вливают мне еще больше сил для поднятия производительности труда, чтобы скорей завершить победу над заклятым врагом.

Ждем дня, когда наши сыны водрузят флаг над Берлином и тем самым будет разбито гнездо фашизма».

Но родные не знали подробностей геройства солдата. Дядя Юра не любил рассказывать о войне. Да и общение с семьёй из-за геологических «скитаний» было не постоянным, когда же трое детей разлетелись по своим гнёздам, оно стало ещё скуднее. А дети ведь часто слишком поздно осознают, что родители их не вечны.

Уже после смерти дяди Юры его другой племянник – Андрей Бахтин – благодаря сайту «Подвиг народа» в Интернете нашёл приказ о награждении его медалью «За отвагу»:

«3 Укр. Фронт. ПРИКАЗ. 1310-му стрелковому полку 19-й стрелковой Воронежско-Шумлинской ордена Трудового Красного Знамени дивизии.

1945 года, январ 16 дня. Действующая Армия. Н-01/М. От имени Президиума Верховного Совета СОЮЗА С.С.Р. НАГРАЖДАЮ: Медалью “ЗА ОТВАГУ”

. . . (идёт перечень награждённых – В.Б.) . . .

17. Наводчика батареи 120 м/м миномётов – сержанта Петрова Юрия Константиновича, за то, что он в бою 07.01.1945 г. в районе с. Жамбек (Венгрия – В. Б.) интенсивным огнем своего миномета отразил три атаки противника, при этом уничтожил до 25-ти немецких солдат и офицеров. В этом бою будучи дважды ранен, не ушел с поля боя до разрешения командира. Уходя с поля боя, вынес с собой тяжело раненного бойца.

1925 года рождения, русский… наград не имеет… трижды ранен».

Приказ подписан уже знакомым нам подполковником Клещёвым.

Но где же период с 1942 по начало 1945 года?

Бытующая у многих родственников легенда судьбы солдата такова.

Рос он практически без отца, который погиб при изысканиях на реке Ангаре ещё в 1930 году. Бывало, мать его, призвав на помощь свою сестру Н. П. Мягкову (обе они – сёстры моего деда, то есть дочери купца Безходарнова П. В.) и, вооружившись поленьями, вдвоём шли разыскивать его и загонять на ночь домой. Авторитет его в кругу такой же полубеспризорной «публики» был довольно велик. С началом войны он совсем от рук отбился, уже грозила ему и милицейская опека, и он сбежал из Томска в сторону фронта. По окончании курсов он в чине младшего лейтенанта направляется на фронт и служит отлично. Имеет ранение и представлен к наградам. Но судьба повернулась так, что в одном из боёв он случайно убивает замполита. По законам военного времени на этом должна была оборваться жизнь сибирского паренька, но военный трибунал определил это как несчастный случай, его разжаловали в рядовой состав и лишили наград.

Мне всегда хотелось уточнить эту версию, так сказать, из первых уст. Однажды представился случай посетить дядю Юру в посёлке, где он раньше работал в каротажной геофизической партии, вблизи Междуреченска, и где они с женой, тётей Гутей, жили обычно летом. Он тогда уже был частично парализован, но вот что мне удалось всё же у него выспросить.

Попав после обучения в действующую армию, он воевал отважно, пользовался авторитетом у бойцов. Однажды во время яростной атаки немцев он вынужден был взять командование ротой (или её остатками) на себя, застрелив при этом штатного командира, который, возможно, обезумев от страха, пытался бежать с поля боя. В «награду» за это дядя Юра был разжалован и получил дисбат, так как начальником штаба полка (или батальона) оказался брат убитого «командира». Но в самый момент отправки его из части эту несправедливость пресёк вернувшийся из какой-то отлучки командир полка, который уже знал дядю Юру как перспективного командира. Хлопотать о возвращении наград и звания дядя Юра не стал, военная карьера ему разонравилась. Так и воевал он дальше в солдатских чинах, но при этом выполняя иногда весьма ответственные задания полковой и фронтовой разведки. Однажды при наступлении наших войск в Карпатах он высадился с парашютной группой на горе, где оказались остатки румынской дивизии с генералом во главе. Румыны взяли наших разведчиков в плен, но дядя Юра убедил генерала, что им бы, румынам, лучше самим сдаться, так как конец их уже предрешён. Что они и сделали.

Потом он был заброшен в глубокий тыл противника в Болгарии в качестве командира разведгруппы из трёх человек. Их задачей было информировать командование о перемещениях вражеских войск. Спрятав десантную амуницию и рацию и сымитировав бежавших из поезда русских военнопленных (что случалось там нередко), они устроились поработать на карьер к одному болгарскому хозяину по фамилии Пе́тров, вынужденно работавшему на немцев, которые тогда уже сквозь пальцы смотрели на наём рабочей силы в болгарских производствах. Первой задачей разведчиков было найти или соорудить высокую антенну для передатчика, и в качестве таковой они облюбовали трубу котельной карьероуправления, располагавшегося на возвышенности. Отличный вариант, но ведь его надо было реализовать как-то. Сам карьер и жильё для рабочих были под горою, где-то в полукилометре от трубы. Около месяца наши разведчики ночами по очереди рыли и маскировали траншейку для провода, чтобы зацепить его на трубу и снизу радировать примерно раз в месяц. Сделали, и началась их шпионская деятельность в тылу врага. Однажды дядя Юра чуть не «засыпался». В его обязанности входило и посещение питейных заведений, где легче добывать информацию из разговоров подвыпивших болгар, многие из которых были у немцев на службе, в том числе на военной. В одном из ресторанчиков он вызвал подозрение у болгарского офицера, который попытался разобраться с «сомнительным типом», но другой, более трезвый офицер начал успокаивать первого, а дядя Юра тем временем незаметно удалился.

Так прошпионили они более полугода, и стали замечать появление машины с радиопеленгатором всё ближе и ближе к горе с трубой после каждого сеанса связи. Само карьероуправление было под бдительным контролем немцев, которым трудно было заподозрить, что труба у конторы может служить антенной русским шпионам. «Ещё сеанса два связи, – утверждал дядя Юра, – и нас бы точно вычислили немцы». Но вскоре наши войска заняли те края, и дядя Юра заявился уже в своей военной форме к бывшему хозяину-однофамильцу, поблагодарил его за «тёплый приём и сотрудничество» и пообещал замолвить за него слово перед нашим командованием.

Находясь почти постоянно в таких делах и опасных переделках, писем домой дядя Юра не писал, и родные уже не знали, что и думать о нём. Я спросил его, как же он мог почти всю войну держать в неведении родню и, главное, мать свою. На что он ответил просто: «Писать не люблю. Да и как из Болгарии было писать? И вообще… О «весёлой» жизни писать – всё равно б не поверили, а правду писать – только расстраивать (да и цензура ведь)… Пошлёшь письмо сегодня, а завтра убьют… А так, без вестей, с надеждой жить легче. А коль уж придёт похоронка, так недели через две как убьют, и задним числом-то пережить легче». Такие вот отговорки у него были. Правда, в самом конце войны он всё же прислал одну посылку, уже из Германии, чем и известил родню о своём здравии.

Вернувшись с войны в Томск, дядя Юра не мог найти работу, и И. М. Мягков (муж его тётушки, тогда причастный к геологической службе в крае) посоветовал ему поступить на курсы геофизиков. Как раз в геологию внедрялись геофизические методы исследования скважин (карота́ж), но доступ к ним был ограничен ввиду секретности, а дядя Юра в этом отношении имел преимущество как бывший фронтовой разведчик, он без особых проверок был допущен на курсы, и получил гражданскую специальность – разведчика недр.

Работая в сложных условиях Кузбасса и Алтая, дядя Юра вскоре стал одним из лучших каротажников Западно-Сибирского геологического управления (ЗСГУ), если не лучшим в Сибири. Основанием тому могут быть следующие свидетельства.

1. Через два примерно года после окончания института я встретился со своим однокашником, который тоже работал тогда каротажником в ЗСГУ. И он мне рассказал, как на конференции геофизических экспедиций встречался с моим родственником Ю. К. Петровым, который считался большим асом в каротаже.

2. Мой отец рассказывал, как в 60-е годы в бытность его главным инженером Северо-Алтайской геологоразведочной экспедиции (в г. Бийске) во время разведки железорудного месторождения на границе Алтая с Казахстаном им сильно досаждали горно-алтайские каротажники, которые своими глубинными приборами почти все скважины приводили в аварийное состояние. Устав с ними бороться, отец организовал экспертную комиссию с приглашением из Москвы ведущих специалистов Министерства геологии. После работы комиссии её председатель (московский профессор) сделал вывод о действительно очень сложных горно-геологических условиях, дал некоторые рекомендации, а в конце посоветовал привлечь опытного оператора, от искусства которого зависит дело в подобных условиях. Он даже подсказал, что знает такого аса в ЗСГУ, это – Юрий Константинович Петров. А когда удивлённый отец сказал, что это же его брат двоюродный, то уже гость московский подивился такой неосведомлённости о выдающихся родственниках. Отец добился, чтобы его брата прикомандировали к ним месяца на полтора. И дядя Юра откаротировал все скважины, не допустив ни одной аварии.

Возникает вопрос. Откуда у него это мастерство? Ведь такую работу можно сравнить с работой искусного хирурга, где, кроме личного мастерства, требуются ещё и предусмотрительность, тщательная подготовка операции, сосредоточенность, аккуратность и чёткость действий всей команды (бригады). И кажется мне, что все эти качества у дяди Юры развились от фронтовой разведки, где цена ошибки была гораздо выше, чем бывает в геологической и даже врачебной практике.

В Томске с 2012 года учредилась прекрасная инициатива под названием «Бессмертный полк», когда в День Победы портреты участников той войны в единой колонне проносят их потомки. Эта инициатива распространилась сначала по всей России, а теперь уже в 500 городах мира, включая и США. Думаю, нынче 9-го мая в этом строю победителей будет представлен и дядя Юра, портрет которого понесут его внуки в Кузбассе и в Москве.

2016 г.

Другой дядя Юра

Был у нас и другой дядя Юра – Липовицкий. О нём мне известно гораздо меньше подробностей его жизни. Он тоже коренной томи́ч, постарше отца нашего года на три, то есть примерно ровесник дяди Юры Петрова. Детство его было благополучнее, чем у его братьев двоюродных (сро́дных, как тогда говорили). Он был единственным ребёнком в семье Александры Евграфовны (тёти Шуры) и Вячеслава Ивановича Липовицких. Его даже пробовали обучать игре на скрипке, пока не выяснилось, что вместо музыкальных занятий он бегал на рыбалку. Поснимав с благородного инструмента все четыре струны и связав их в единую леску, он старался на эту усиленную уду изловить рыбку покрупней обычно добываемых пацанами пескарей, чебаков да ершей и прочей речной мелочи.

Не знаю, как насчёт рыбацкого везения, но фронтовая судьба его везеньем не обделила. Ведь служил он полевым связистом, а обеспечение тогдашней проводной телефонной связи в боевых условиях было делом ответственным и опасным. Не менее опасным тогда было и необеспечение связи, то есть невыполнение приказа.

Как и его родственник Юрка Петров, этот дядя Юра тоже не сразу попал на передовую, а сперва был отправлен в «учебку», где готовили полевых связистов. Между прочим, обеспечение телефонной связи оказалось для него делом в какой-то мере наследственным. Ведь дед его, а мой прадед Пётр Васильевич, купец второй гильдии, был пионером телефонизации Томска. Ещё в 1888 году он устроил 5-верстовую телефонную линию от своего магазина в центре города до своего дома и нефтяных складов за городом.

Перед отправкой дяди Юры на фронт тётя Шура успела даже съездить к нему в учебную часть. Видимо, там же был и другой томи́ч, сын университетского профессора-геолога Булынникова А. Я., и тётя Шура рассказывала, как они с профессором штурмовали поезд при пересадке на какой-то станции. Она вспоминала, как Александр Яковлевич пытался урезонить оттеснявшую его толпу: «Товарищи, товарищи, ведь я профессор, ну что же вы давите, пустите меня, я же профессор…». Но в таких обстоятельствах тогда и не по таким головам ходили.

В связи с этим вспоминается один анекдот советских времён.

Война. Глубокий германский тыл. Возвращаясь из госпиталя на восточный фронт, немецкий офицер приходит на станцию и спрашивает служителя, когда прибудет его поезд. Взглянув на часы, служитель рапортует: «Через три часа, двадцать минут, семь секунд». Офицер благодарит и удивляется: «К чему такая точность?» – на что служитель отвечает: «Так ведь война».

В то же время в глубоком тылу Красной Армии, на станции сибирского городка, тоже возвращаясь из госпиталя на фронт, боевой офицер, уже устав ждать, идёт к начальнику станции с вопросом, когда же будет его состав. И получает не весьма точный ответ: «Да кто ж его знает? Может, через день, может, через два». Вояка возмущается: «Да что у вас тут за бардак в тылу творится?». На что получает не менее резонный ответ: «Так ведь война же!».

Всё же удалось тогда томским родителям проводить своих сыновей на фронт из военного учебного заведения, то есть не совсем зелёными юнцами, а хотя ещё необстрелянными, но уже как-то подготовленными к боевой солдатской службе. Возможно, эта начальная военная подготовка и явилась основной причиной того, что дядя Юра не погиб в той войне.

В отличие от братца и тёзки своего Петрова, он частенько писал домой. Однажды, в ожидании крупного наступления, он сообщил, что мог бы отлучиться с фронта в Томск с особым поручением – для добывания к их связной аппаратуре каких-то специальных лампочек. Их раньше выпускал ленинградский ламповый завод, который осенью 1941-го эвакуировали в Томск. Но главным условием такой командировки была поставлена не менее сложная задача: одарить своего командира за такую отлучку с фронта хорошими часами. Отец дяди Юры и друг моего деда Вячеслав Иванович Липовицкий, происходя, видимо, из сибирских поляков духовного сословия, обладал недюжинными снабженческо-дипломатическими способностями (сверхеврейскими, как он говорил). Добыть хорошие часы ему таки удалось, командировка сына в Томск состоялась, и подсвеченная уже томскими лампочками аппаратура связи, всегда чётко включаясь по командирским часам, немало способствовала успехам наступательных операций наших войск.

А наступлений тогда ещё оставалось до конца войны немало, и тётя Шура, бывшая до того номинальной атеисткой, частенько про себя молилась за сына. Однажды, вытаскивая из подполья ведро картошки, она вдруг сердцем, как говорила мне сама, почувствовала опасность за своего солдата. И, высунув лишь голову над полом, она закрыла глаза и стала молить Бога сохранить ей сына. И Бог сохранил. Даже ранений, по крайней мере тяжёлых, у него, кажется, не было.

Вернувшись с войны, дядя Юра для мирной жизни избрал и самую мирную, жизнеутверждающую профессию, поступив, как сказал бы известный юморист, в «колинарный техникум». Может, война ему так опостылела с её кухней, а может, и генетическая тяга к кулинарии взыграла. Ведь в большинстве купеческих семейств любили вкусно и сытно поесть и знали в этом толк, соревновались, бывало, семьями в поварском искусстве. Вот и дед его Пётр Василич любил иногда, по большим праздникам, сам приготовить какие-то рыбные блюда по своему особому рецепту. Но дядя Юра, освоив технологии производства стандартного борща, стряпни котлет и приготовления прочих блюд из нехитрого рациона строителей коммунизма, в общепите советском не задержался. Иная закваска, электротехническая, в нём возобладала, и проработал он до ухода на пенсию на одном из оборонных заводов.

2017 г.

Секретно

Эту историю о неизвестном мне человеке рассказал отец, будучи слегка «выпимши». Но даже выпимши не слегка, он никогда не назвал бы имя человека, который поведал ему эту историю, уж не знаю, по какому случаю и при каких обстоятельствах. Теперь и я уже смутно помню, при каких обстоятельствах это мне было рассказано в позднем моём детстве, а скорее, в юности. Но саму суть слышанного, в силу её необычности на фоне тогдашнего тотального славословия, я запомнил хорошо, а ещё понял, что человек этот был то ли бывшим, то ли тогда ещё действовавшим кгбистом и что был он не из нашего города Бийска. Ведь отец, хотя и не был никогда ни коммунистом, ни даже комсомольцем, но по должности главного инженера геологоразведочной экспедиции имел доступ к материалам 1-й формы секретности, и поэтому имел общение с людьми из госбезопасности, с которыми мог даже иметь приятельские отношения. Иначе вряд ли бы кадровый службист, даже и в пьяном виде, поведал бы ему своё сокровенное. Хотя ничего секретного в отношении госбезопасности оно и не представляло, но было тайной, застарелой болью этого человека.

Так вот что рассказал об одном эпизоде своей военной молодости этот страж государственного порядка, видимо, в приступе откровенности от гнетущей его душевной боли, оставленной ему этой войной помимо ран и висячих наград.

Было это ранней осенью 41-го года на занятой уже немцами территории. Этот человек, тогда бывший ещё простым солдатом или младшим офицером, уходя от возможного окружения при беспорядочном отступлении наших войск, был ранен. Оставшись почему-то один, он то ползком, то на одной ноге стал потихоньку двигаться на лай собак и оказался у края деревни, где недавно обустроился немецкий военно-полевой госпиталь. Это он понял по видневшимся вдалеке автофургонам с крестами и по снующим там санитарам. Еле дождавшись темноты в кустах при вершине оврага, он добрался до слабо освещённого окошка крайней избы и, убедившись, что кроме хозяйки с двумя детьми никого там нет, тихо постучал. Женщина через стекло разглядела его грязное страдальческое лицо, быстро оценила ситуацию и тихонько вышла на крыльцо. Из-под одёжки достав краюху хлеба и бутылочку с молоком, она быстро сунула ему их и шёпотом стала уговаривать его двигаться дальше, на восток. Она очень боялась за себя и за детей. Ведь в деревне уже знали новый немецкий Оrdnung, то есть порядок, и жестокую расправу над укрывателями красноармейцев и пособниками партизан. Но он показал ей свою простреленную ногу и другие раны, уговаривал укрыть его хоть ненадолго, чтобы собраться с силами. Она отнекивалась, говорила, что если его найдут, то её саму расстреляют или повесят, и детям не поздоровится. Всё же уговорилась она укрыть его – то ли в сарае, то ли в заброшенном овине.

Дня через два, ещё раны не успели поджить у него, патруль обнаружил советского подранка. Может, кто подсказал из деревенских, а может, у немцев был уже особо тщательный досмотр на сельских окраинах. Его из тайного укрытия приволокли на крыльцо и бросили на ступеньках. Бедную хозяйку решили повесить на деревенской «площади» – для всеобщего назидания. А его решили расстрелять тут же у оврага, чтоб улетел туда и не возиться потом с трупом. Всей операцией руководил немецкий офицер-медик, лет сорока, а другой офицер, не медик, взял на себя разборку с хозяйкой, укрывательницей. Он был возрастом и чином помладше военврача, но в такой ситуации чувствовал себя главнее. Обыскав быстро избу и никого там не найдя, так как дети на тот момент, видно, были где-то в чужих дворах, этот служака и ещё два автоматчика поволокли несчастную женщину, очумевшую от грядущего ужаса, к центру деревни, где виднелась виселица, уже испытанная, видимо, на противниках нового режима.

Военврач вермахта в золочёных очках оказался гуманнее кадрового вояки. Заговорив довольно сносно по-русски, он проявил интерес к ранам нового «пациента», спросил что-то про его часть и много ли солдат немецких он убил. Да и сам пленник по-немецки понимал неплохо и кое-как изъясняться мог. Почувствовав гуманистическую закваску лекаря, хоть и вражеского, он стал выпрашивать у него пощады, уповая даже на христианское милосердие. На что военврач возражал:

– Отпускать? Никак. Теб’я будут лечить, и ты оп’ят убивайт немецкий soldaten.

– Nein, nein. Я только оборонялся… Ich habe nicht tцten¹… я уже инвалид, ich bin инвалид… untauglich²… меня комиссуют.

– Aber ich muss… должен… исполняйт приказ, ich bin soldat³.

– Но вы же главный здесь… Sie sind ein Senior hier, ein Chief⁴.

Немец ухмыльнулся от такой отчаянной лести и достал из кобуры «парабеллум». Он велел полицаю подать раненому красноармейцу палку вместо костыля и обыскать хорошенько вместе с оставшимся автоматчиком сарай и овин – нет ли там оружия или ещё чего-нибудь. Он решил сам расстрелять пленника и велел ему идти к оврагу, «дружески» подгоняя и подбадривая: «Schnell, schnell, mein russische Patient. Bald wird es nicht schaden⁵… очен нэболно».

Почти бессознательно поковылял пленник к не определённому ещё месту казни. Он, цепляясь за последние мгновения жизни, несмотря на боль от оживших ран, всё же старался отойти подальше и не переставал молить немца о пощаде. Где тропинка сильно приближалась к оврагу, а по склону его и на дне было немало кустов, немец вдруг негромко, но резко крикнул: «Halt!⁶». Пленник быстро обернулся и упал на колени, офицер пальнул тут же ему над головой и, кивнув на овраг за спиной «пациента», тихо приказал: «Fallen, nach unten⁷». Спасительная догадка вместо пули прошибла мозги пленника. Он упал на край оврага, а немец, пальнув ещё раз мимо, ногой помог ему скатиться вниз, где он укрылся в кустах, а ночью выбрался кое-как на другую сторону оврага и с большим трудом, но вышел на вторые сутки к своим.

2017 г.

_____________________________

¹ Nein, nein. … Ich habe nicht tцten – Нет, нет. … я не убивал.

² ich bin … untauglich – я инвалид.

³ Aber ich muss… ich bin soldat – Но я должен… я солдат.

⁴ Sie sind ein Senior hier, ein Chief – Вы старший здесь, главный.

⁵ Schnell, schnell, mein russische Patient. Bald wird es nicht schaden – Быстрей, быстрей, мой русский пациент. Скоро не будет больно.

⁶ Стой!

⁷ Fallen, nach unten – падать, вниз.