Образ жизни

Образ жизни

(Светлая жизнь. Из пустыни. Развод. Одиночество)

Окончив Сибирский металлургический институт (теперь СибГИУ), Кира Моисеевна Мальцева более двадцати лет проработала в проектных организациях города. Сейчас она – штатный сотрудник редакции городской газеты «Кузнецкий рабочий».

Стихи и прозу пишет давно. Занималась в литературном объединении «Гренада». Постоянно участвует в поэтических вечерах в новокузнецком Доме творческих Союзов.

Произведения Киры Мальцевой регулярно появляются на страницах альманаха «Кузнецкая крепость», газеты «Кузнецкий рабочий, печатались в журналах «Литературный Кузбасс, «Огни Кузбасса», в коллективных сборниках. Подборка стихотворений Киры Мальцевой опубликована и в писательской хрестоматии «Кузнецкий автограф», представившей читателям избранные произведения наших авторов.

В предлагаемых вашему вниманию прозаических зарисовках Киры Моисеевны Мальцевой можно заметить поэтические мотивы, характерные для авторского восприятия современной действительности.

 

«Жизнь, словно крик ворон,

бьющий крылом окрестность…»

И. Бродский.

«Прощальная ода».

 

1. СВЕТЛАЯ ЖИЗНЬ

А овощи продавать лучше, чем мороженую рыбу, например.

Клава знает – может сравнить.

Она год простояла на улице у лотков с замёрзшей, слипшейся рыбой. Все пальцы исколола об этого розового окуня. Уж лучше – минтай! Кета, горбуша, селёдка, мойва, которая ломалась, перемороженная; и хозяин орал на Клаву, обещая, что вычтет с неё за потерю рыбой товарного вида.

Вся эта рыба снилась ей ещё полгода потом, и, казалось, от рыбного запаха она не отмоется никогда. А эти тяжеленные ящики, неподъемные просто, и руки, оледеневшие постоянно, которые теперь всё время болят…

Хозяин был зол, быстр и подозрителен. Приезжал внезапно.

Клава делала вид, что не видит, как он следит за её торговлей, сидя в машине. Зимой он заставлял поливать рыбу в ящиках водой, чтобы льдом ещё добавить вес. Клава, видя какую-нибудь бабульку, которая просила: «Доченька, мне взвесь рыбку, чтоб подешевле…» – потихоньку откалывала лишний лёд.

Однажды она попалась, не увидев подъехавшего хозяина.

Дождавшись, пока уйдет покупательница, он прошипел ей:

Собирайся… И чтоб духу твоего здесь больше не было, зараза!

Затем бросил ей паспорт, и выгнал тут же.

А зарплату за последнюю неделю так и не отдал.

Так Клава и попала «на фрукты».

На фруктах тоже нелегко, но работа не на улице, в киоске, осенью и зимой – обогреватель работает. И хозяин, смуглый, неприветливый, но лучше прежнего. Не кричит на Клаву, паспорт не отобрал, не подозревает в ней воровку, которая может забрать выручку и убежать… Ящики и мешки тоже тяжёлые, но он присылает ей в помощь паренька.

Клава старается, разговаривает с покупателями приветливо, помогает выбрать фрукты получше, отбирает с гроздей гнилые виноградины, которые покупатели, особенно мужчины, не глядя, кладут ей на весы. И продаёт она всегда больше, чем сменщица, горластая и грубая Люська; и хозяин уже несколько раз давал ей по тысяче рублей лишних, как премию.

Устают сильно ноги, и «гудят» вечером, налившись чугунной тяжестью. И руки к вечеру опухают иногда. Но Клава всё выдержит.

Она дорожит этой работой.

Ведь дома больная мама, которая так хотела для Клавы лучшей, чем у неё, жизни, и маленькая дочка, Риточка, для которой Клава в лепёшку расшибётся, а даст ей всё – и балет, и фигурное катание, и выучит её в лучшей школе, и будет у неё другая, хорошая, счастливая, светлая жизнь…

 

2. ИЗ ПУСТЫНИ

Он уходил в забытье постепенно…

Сначала он любил весь мир, и мир был ласков и добр к нему.

Эйфория продолжалась недолго.

Накатывала волна тоски и чёрной злобы ко всему и всем. Его начинало трясти от ненависти, сердце билось все отчаяннее, было трудно дышать. И тут приходило понимание – он не нужен никому. Все они только притворяются, когда говорят о своих чувствах. Все они просто врут! И он тоже ненавидит, ненавидит их всех! И он спасался от них.

Спасение он нашел для себя давно.

Вначале это не действовало, была только злоба. Злоба на весь мир, отчаяние и невозможность что-то изменить.

Потом, постепенно, он начинал проваливаться в мягкую чёрную бездну. Сначала на несколько часов, потом приходил в себя, ужасался своему отчаянию – и опять спасительное забытье, длящееся уже гораздо дольше – три, четыре часа, которые действовала очередная порция спасительной жидкости. Время исчезало. Мир исчезал…

А внутри него оживал ненасытный зверь, который подчинял его своей власти. Он требовал только одного – ещё, ещё, ещё!

В минуты просветления он, замирая от отчаяния, ждал – кто из них победит на этот раз?

Проходило несколько дней…

А потом, насытившись, зверь уползал опять в свою тайную, глухую, тёмную нору.

И он вдруг понимал - всё, не могу больше, не хочу… Наступала страшная слабость, сердце колотилось, как двигатель механизма, пошедшего «в разнос». Он не засыпал, а впадал почти в беспамятство.

Но мир за пределами этого провала-сна опять начинал проступать своими звуками и запахами. Очнувшись после долгих часов забытья в густом, тяжелом, темном, неизвестном безвременьи, он понимал – я спасен, пусть временно, но я опять здесь.

Наступало утро…

Болела голова, тряслись руки. Его мутило; пересохший язык, казалось, занимал весь рот, став огромным и неповоротливым… Наваливалась дикая слабость и страшная жажда. Он выползал из чёрной пустыни, обессилевший, и хотевший только одного – воды, воды, воды.

Но он опять возвращался, и это было главное.

А иначе жизнь иногда становится такой невыносимой, Господи…

 

3. РАЗВОД

Эта осень была очень странной.

Долго не выпадал снег. Потом, в одну ночь, всё вдруг изменилось, и явилось волшебное утро. Ветви берёз сверкали ледяными искрами, и неожиданно странен был в белом пушистом пространстве ещё совсем зелёный, не успевший пожелтеть, куст. Но уже к вечеру волшебство закончилось, снег растаял и долго не выпадал опять…

И вот последний день октября, и на чёрную землю, на блестящий асфальт сеется мелкий дождик. Позади уставшее лето…

 

Автобусная остановка возле вокзала переполнена. Пришла очередная электричка. Шум, разговоры; кричат, смеются, плачут дети; бегают собаки; шуршат шины, играет музыка; сумки, рюкзаки, – воскресный вечер в провинциальном городе.

 

Я говорю ему – я хочу развода! Я не буду больше жить с тобой!

А он? – другой голос, старше и спокойнее.

А он – представляешь: «Мне и так хорошо, я не хочу разводиться». – Конечно, хорошо ему! Всё свесил на меня, и ничего делать не хочет, ему и так хорошо!.. Я – в суд. В суде мне сказали: «Детей нет, квартиру делить не надо – обращайтесь в ЗАГС». Он отказался. Он мне несколько месяцев нервы мотал! Я тогда ему позвонила и сказала: «Слушай меня внимательно! Через девять месяцев я рожу ребенка. И ты, сволочь, будешь ему восемнадцать лет платить алименты, так как ты мой законный муж, вот я тебя отцом и запишу!» – Через два часа он позвонил и сказал: «Я согласен на развод! Когда приходить в ЗАГС?»

Правильно мне мама сказала: «Уж такую-то сволочь ты себе всегда в мужья найдёшь, если захочешь. На что он тебе?»

 

И молодая, кровь с молоком, деваха, крепко сбитая, ярко накрашенная, победно, убедительно и презрительно усмехнулась.

Собеседница понимающе и согласно кивнула, и они заторопились к подъезжающему к остановке автобусу.

 

4. ОДИНОЧЕСТВО

Он любил её всю свою жизнь…

А жизнь его, длинная и не всегда праведная, давала ему теперь много поводов для раздумий и воспоминаний.

Но всегда, рефреном ко всем событиям его жизни, и радостным, и горестным – была она.

И вот теперь её больше нет…

 

Август стоял тёплым, и ночи еще не обдавали резким холодом, вползавшим в окно. Он просил оставлять его открытым, так ему было легче коротать бессонное время, слушая звуки ночной жизни и наблюдая за медленно светлеющим небом, на котором постепенно исчезали звёзды.

До утра он был беспомощен. Он даже не смог бы закрыть окно, случись вдруг резкая перемена погоды.

Днём он чувствовал себя увереннее, научившись управлять своей инвалидной коляской, но перебраться на неё с кровати сам не мог, не хватало сил…

 

Воспоминания, воспоминания…

Но хорошо, что они у него были; это оставалось единственным, что ещё связывало его с прошлой жизнью…

Днём приходят те, кто по очереди ухаживают за ним. Они пытаются облегчить его жизнь; он понимает это, благодарен им в душе, но что поделать, – они так страшно раздражают его, мешают оставаться один на один с его сокровищами – воспоминаниями.

А ночи принадлежали ему полностью…

И хотя он уже принял беспомощную унизительность своего нового положения, смириться с ним не мог… А в воспоминаниях он опять был молодым, сильным и свободным в своих ошибках и заблуждениях, в совершённых, не всегда верных, поступках. Он жил…

 

Днём, в хорошую погоду, его коляску выкатывали в сад, в тенистый уголок под двумя раскидистыми березами, и он по несколько часов мог спокойно думать, наблюдать, вспоминать.

Проклятое тело подвело его, оно подводило снова и снова, отнимая надежду на последнюю перемену участи, но ум его был по-прежнему ясен. Вот только характер здорово испортился, хотя и раньше он был не сахарным.

 

Воспоминания, воспоминания…

И горькие, и радостные одновременно.

(2012 2014)