Журнальный мир

«Фандориана» Бориса Акунина закончена. В феврале 2018 года из печати вышел заключительный том о похождениях лучшего сыщика дореволюционной России – о приключениях его в России послереволюционной. Автор не раз публично заявлял, что эта книга станет последней в цикле. Несмотря на эти разошедшиеся по Интернету заверения (или благодаря им, ибо слава Акунина как мастера мистификаций едва ли не превосходит его славу как писателя «масскультовых» романов), читающая и рецензирующая публика не восприняла их всерьёз. Так, Егор Михайлов в рецензии на «Не прощаюсь», опубликованной на портале «Афиша. Daily» на следующий день после того, как книга официально поступила в продажу – откровенно пишет: «И если уж Акунин действительно не прощается со своим героем (кто, в конце концов, всерьез верит фразе “последний роман о Фандорине”?), то самое время устроить этой франшизе перезагрузку». Рецензент, похоже, воспринимает роман как часть большой уловки автора, нацеленной на то, чтобы вернуть читателям «обновленного» Фандорина.

Несмотря на «безнадежное» название и элегическую концовку, украшенную, точно торт вишенкой, прощальным хокку «Сколько раз я спел / одну и ту же сутру – / пора и честь знать», основания для подозрений, что «фандориана» себя не исчерпала, есть. Об убийстве главного героя мы узнаем, что называется, через третьи руки, в пересказе злодея, подстроившего уничтожение Фандорина и хвастающегося удачным предприятием его жене. Налицо принцип «испорченного телефона», когда в цепочку передачи информации могут вкрасться какие угодно ошибки; и, наконец, отчего мы должны верить основному злому гению романа? Отметим, что и технология убийства такова, что тела так и не нашли – и не должны были! – отчего снова возникает мысль о хитром плане имитации смерти с ведомыми лишь злодею да автору целями. Есть и литературоведческий мотив – многие критики, писавшие о «Не прощаюсь», справедливо заметили, что суть этого романа вовсе не в детективной интриге и не в торжестве добра над злом, а порядка над хаосом. Игорь Кириенков в рецензии «Последний из романов: станет ли «Не прощаюсь» финалом для Фандорина?» высказывает ценную мысль: «…один из ведущих российских беллетристов выпустил очень посредственный детектив – и не самый тривиальный текст о Русской революции», – но также и воздает должное писательской изворотливости: «…идеально закругленный финал, который освобождает автора от любых обязательств». Возможно, если Фандорину суждена дальнейшая литературная жизнь, она будет протекать не стремительно – в пространстве захватывающих приключений, а медленно и вязко – в русле историософских романов, сопряженных с философскими концепциями, которыми в последние годы «увлекся» Акунин («Аристономия», «Другой путь» и т.п.).

Но пафос настоящей статьи в другом. Уж если лично объявленный создателем «последним» роман порождает столько споров, то можем ли мы быть уверенными в том, что разгаданы загадки всех предыдущих книг «фандоринского» цикла, выходящих еще тогда, когда конца-краю не виделось деяниям выдающегося сыщика?

Возьмем сборник детективных новелл «Нефритовые чётки» (изд. «Захаров», 2006 год). Общеизвестно – и опять же инспирировано самим автором – что это не столько самостоятельное произведение, сколько торжество постмодернистского метода, воплощенного в «адресации» к известнейшим мастерам детективного жанра. Приключения Фандорина, лёгшие в основу каждой новеллы, с одной стороны, вписаны в его придуманную биографию – с тем, чтобы не оставить в ней белых пятен, показать, чем занимался Эраст Петрович «в промежутках» между крупными делами, каждому из которых посвящен отдельный роман, в период с 1882 по 1900 год. С другой стороны, они «вмонтированы» в художественную манеру десяти классиков, перечисленных на титульном листе:

«Эта книга посвящается

Санъютэю Энте

Эдгару Аллану По

Жоржу Сименону

Роберту Ван Гулику

Артуру Конан Дойлю

Патриции Хайсмит

Агате Кристи

Вашингтону Ирвингу

Умберто Эко

Морису Леблану».

Не всех этих писателей можно однозначно отнести к когорте детективщиков. Санъютэй Энте был по профессии не литератором, а актёром, и его талант рассказчика вырос из написания для себя ролей, а основным его талантом специалисты полагают мастерство писать диалоги и соединять в одной истории комическое и трагическое. Вашингтон Ирвинг трактуется литературоведением как «писатель-романтик», один из «отцов» американской литературы. То же самое можно сказать и об Эдгаре По, который при жизни считался посредственным журналистом, а после смерти обрёл писательскую славу и который разрабатывал прежде всего жанр «страшного рассказа». Умберто Эко в первую очередь – философ, семиотик и теоретик культуры, и из написанных им романов только «Имя Розы» отличается ярко выраженной детективной интригой, но ею не ограничивается. Так и Роберт Ван Гулик был учёным-востоковедом, а детективно-исторические повести писал, вероятно, для интеллектуальной «разрядки». Артур Конан Дойл, грубо говоря, вообще «многостаночник», работавший, помимо детектива, в жанрах исторического романа, мистической новеллы и даже критического реализма («Торговый дом Гердлстон»). Да и Жорж Сименон был почитаем советским литературоведением и обильно переводим еще в СССР не за детективное мастерство, а за беспристрастность в отображении «пороков буржуазного общества», лежащих в основе большинства распространённых у нас произведений писателя. Новелла «Из жизни щепок», посвящённая ему, самая «революционная» в сборнике – её концепция в том, что и низшие слои общества способны на сильные губительные страсти; таким экзотическим образом проводится мысль об изначальном божественном равенстве людей, которое они сами неправедно разбили на классы. Так что «Нефритовые чётки» нельзя воспринимать плоско – как «подражательство» более знаменитым авторам детективов – или даже прославленным образцам детективного жанра.

Новеллы в книге расположены в том же порядке, в каком имена их незримых «покровителей». Прочитав книгу, нетрудно убедиться, что Санъютэю Энте посвящена новелла «Сигумо», Эдгару Аллану По – «Table-Talk 1882 года», Жоржу Сименону – «Из жизни щепок», Роберту Ван Гулику – «Нефритовые четки», Артуру Конан Дойлю – «Скарпея Баскаковых», Патриции Хайсмит – «Одна десятая процента», Агате Кристи – «Чаепитие в Бристоле», Вашингтону Ирвингу – «Долина мечты», Умберто Эко – «Перед концом света», Морису Леблану – «Узница башни».

Этот ряд посвящений большинство читателей и критиков приняли на веру – не то чтобы зря, но, как мы намерены показать в настоящей статье, здесь не всё так просто.

Начнем с того, что некоторые прототипы в новеллах из «Нефритовых четок» узнаваемы дословно, и это даже отражено в вики-статье о сборнике. Таковы «Скарпея Баскаковых», совпадающая с «Собакой Баскервилей» вплоть до первых букв фамилии злосчастной семьи; «Одна десятая процента», довольно прозрачно восходящая к «Случайным попутчикам» Патриции Хайсмит, известной в России благодаря экранизации Альфреда Хичкока «Незнакомцы в поезде»; «Чаепитие в Бристоле», где у Агаты Кристи «заимствован» не столько сюжет, сколько образ любопытной и наблюдательной старой девы мисс Палмер, поименованной анаграммой фамилии мисс Марпл.

В остальных же новеллах параллели с «первоисточниками» мало очевидны, да и «первоисточники» буквально установить не удаётся. Скажем, что общего у жуткой истории «Перед концом света» о раскольниках, сопротивляющихся Первой всероссийской переписи населения групповыми самоубийствами, с разгулом преступности в стенах средневекового монастыря в «Имени Розы» Умберто Эко? Ничего, кроме идеи, что религиозное служение в глазах фанатиков стоит десятков положенных за него жизней – не жаль ни чужих, ни даже своей. И все-таки здесь речь более о настроении прозы, чем о конкретном подражании.

В других случаях совпадение идет по линии колорита. Это, конечно, «Долина Мечты», окликающая «Сонную лощину» названием географического объекта и мистическим сюжетом, «подложка» которого оказывается вульгарно материальной. Кстати, в «Долине Мечты» ярко прослеживается наличие нескольких прообразов – таинственный персонаж Безголовый всадник семантически и действенно перекликается с героем самого известного нам романа Майн Рида «Всадник без головы» (по сути, Акунин делает кальку с английского названия романа «The headless horseman»). Правда, оказывается он не ездящим на лошади мертвецом, а индейским пончо, нацепленным на обруч, которое надевают на лоб злоумышленники и едут пугать мирных поселян; эдакой коллективной маской.

Достаточно ли внимания «букету» первоисточников «Нефритовых четок» уделила текущая литературная критика и литературоведение? Насколько нам известно, эту тему развивала кандидат филологических наук Алла Головачева. В статье «Чехов в постмодернистском контексте: “Вишневый сад” – “Скарпея Баскаковых” Б. Акунина» («Литература в школе», 2010, № 8) она прослеживала оригинальные параллели «Скарпеи Баскаковых» не только с произведениями Конан Дойла («Собака Баскервилей» и «Пестрая лента»), но и с пьесой Антона Чехова «Вишневый сад». Но, безусловно, и это еще не предел. Кругозор Акунина, как неоднократно отмечала в своих работах Алла Головачева, необычайно широк, что позволяет ему выстраивать в своей прозе такие неожиданные и порой такие тонкие мистификации.

Нет предела совершенству, и потому наше скромное желание – указать на еще один прототип текста из сборника – «Table-Talk 1882 года». Это не столько детектив, сколько детективная реминисценция: на глазах читателей происходит не само зловещее событие, а весьма статичное и герметичное действо – раскрытие Фандориным преступления, оставшегося, как мы бы сегодня сказали, «глухарем», по рассказу очевидца, на протяжении часа-двух, пока длится десерт великосветского обеда.

Напомним вкратце фабулу новеллы. Фандорин приглашен на обед в салон Лидии Николаевны Одинцовой. Характерно, что эта дама носит ту же фамилию, что и героиня тургеневских «Отцов и детей» Анна Сергеевна, несбывшаяся любовь Евгения Базарова. Персонаж романа Тургенева – не обыкновенная аристократка, проводящая время в праздных удовольствиях, но женщина незаурядная, обладающая деловыми способностями и научными познаниями. Нет ли здесь завуалированного «комплимента» от Акунина в адрес владелицы салона?.. Как бы там ни было, но беллетрист верен своему принципу: он по максимуму использует аналогии, вплетая в свои тексты напоминания о «золотом фонде» русской классики, иногда «точечные», а иногда и полномасштабные, поднимая тем самым литературную значимость собственных сочинений.

Вернёмся в салон акунинской Одинцовой. Эта светская львица старается навести застольную беседу на разговор о таинственных происшествиях, дабы дать гостю возможность блеснуть своим дедуктивным методом. Завсегдатай салона Архип Гиацинтович Мустафин рассказывает имевшую шестью годами ранее таинственную историю бесследного исчезновения одной из сестёр-близнецов Каракиных. Девушек отличала лишь родинка на щеке Анюты. Анна и Полина жили с самодуром-отцом в имении, затерянном в глуши Зарайского уезда, и были уже, по меркам того времени, старыми девами – достигли 28 лет. Меж тем тяжёлый характер отца полностью лишал их мужского общества – за исключением ровесников князя, к которым принадлежал и Мустафин, порой заезжавший в имение Каракиных после охоты. Но вот старый князь Каракин затеял переустройство усадьбы и с этой целью вызвал из Парижа двух архитекторов. С молодым архитектором Ренаром, обаятельным молодым человеком, которому шла байроническая хромота, завела роман Полинька – более живая и энергичная из сестёр. В отместку нудная «правильная» Анюта наябедничала отцу на сестру. Французу велели на следующее же утро покинуть имение. Когда он уехал, вместе с ним – по крайней мере, в то же время – исчезла и Полинька. Анюта же была обнаружена в своей комнате в глубоком обмороке. Придя в себя, она проявила признаки тяжелейшего нервного расстройства, и от неё не смогли добиться, что произошло с сестрой. Поиски же, которые провел сперва князь с дворней, а затем полиция, ничего не дали – княжна Полина Каракина как в воду канула. Спустя месяц старый князь скончался от апоплексического удара, а его оставшаяся единственной дочь покинула усадьбу и вообще Россию – обосновалась в Рио-де-Жанейро. Хозяйка салона на пари с Мустафиным предложила Фандорину разгадать загадку близнецов.

Эраст Петрович принимает участие в чужом пари с присущим ему рыцарством, чтобы помочь выиграть даме.

Он уточняет несколько «технических» деталей у Мустафина, очевидца скандала в усадьбе Каракиных. Например: не было ли в багаже изгнанного из имения француза большого сундука? Мустафин догадывается, что подтекст вопроса – не мог ли воздыхатель тайно вывезти влюбленную девицу. Не мог: «Французик был гол как сокол. Мне вспоминаются какие-то чемоданчики, узелочки, пара шляпных коробок». Один ли Ренар уезжал в Москву со станции? Да, это подтверждает возчик, верный слуга Каракиных. Более того, француз и в Москве жил совершенно один, от него отвернулись заказчики, не желающие ссориться с князем. Так что вскоре горе-любовнику ничего не осталось, как вернуться в Париж. Третий вопрос чиновника особых поручений при московском генерал-губернаторе был: не могла ли княжна Полинька сговориться с караульными при усадебных воротах или подкупить их? Не могла, это доказала полиция.

Затем мысль Фандорина принимает экзотический оборот: он интересуется, был ли в усадьбе водопровод, и выясняется, что в деревенском доме князь Каракин действительно устроил водоснабжение, и в покоях его самого, дочерей и гостей имелись «самые настоящие ванные». Это последнее обстоятельство заставляет Фандорина заявить: «Думаю, что ваш п-парадокс разгадан. Только разгадка больно уж неприятная». Чтобы подтвердить свою догадку, он просит лакея Одинцовой пойти на телеграф, отправить телеграмму и дождаться ответа. Никто в гостиной не в курсе содержания телеграммы.

В ожидании лакея с весточкой Фандорин выносит безапелляционный вердикт: «Веселая Полинька убила грустную Анюту. И это еще не самое кошмарное». А затем применяет дедуктивный метод, обосновывая свое общее утверждение частными тезисами. Он начинает дедукцию с психологических умозаключений: «Итак, две скучающие б-барышни. Утекающая меж пальцев, да, собственно, уже почти и утекшая жизнь – я имею в виду женскую жизнь. Праздность. Перебродившие силы души. Неоправдавшиеся надежды. Мучительные отношения с самодуром-отцом. Наконец, физиологическая фрустрация – ведь это молодые, здоровые женщины. …Даже не берусь представить, сколько всего намешано в душе д-девушки, оказавшейся в подобном положении… А тут еще особенность: рядом все время твое живое зеркало, двойняшка-сестра. Вероятно, здесь не могло обойтись без причудливого смешения любви и ненависти». Каковое, по мнению Фандорина, лишь усилила для обеих сестер любовная история одной из них с Ренаром: «До сего момента у Анюты и Полиньки все было одинаково, все поровну, теперь же они оказываются в совершенно разных мирах. Одна счастлива, воскрешена к жизни и – во всяком случае, по видимости – любима. Другая чувствует себя отринутой, одинокой и оттого вдвойне несчастной. Счастливая любовь эгоистична. …И вдруг все это оборвалось в один миг – причем именно т-тогда, когда любовь достигла наивысшей своей вершины.…Ужаснее всего то, что виновницей т-трагедии оказалась родная сестра. Которую, согласимся, тоже можно понять: вынести такое счастье рядом c собственным несчастьем – на это требуется особый склад души, которым Анюта явно не обладала».

Расставив психологические акценты, сыщик переходит к «технологии» преступления, которое назвал «убийством, причем самого худшего, каинова сорта». Он считает, что обстоятельства неопровержимо указывают лишь на одну вероятность: в ночь после скандала, когда француза заперли во флигеле до утра, в спальне княжон Полинька умертвила Анюту каким-либо бескровным способом – задушила или отравила. «Убив сестру, Полинька перетащила тело в ванную, там разрезала его на куски и спустила кровь в трубу». А «расчлененная п-плоть покинула усадьбу, разложенная по чемоданам и шляпным коробкам француза». Части тела убитой убийца передавала сообщнику через окно в какую-то емкость, дабы не запятнать француза кровью; а чтобы самой не испачкаться кровью сестры, Полинька разделась донага. Любовник уносил куски тела и прятал в своих вещах. Наутро он был выставлен из усадьбы, и никто не узнал, какую жуткую «начинку» скрывал несерьезный на вид багаж. Полинька тем временем смастерила родинку на лице, чтобы выдать себя за Анюту.

А затем ее нервы сдали, и она впала в глубокий обморок, завершившийся душевным расстройством. Старый домашний доктор, способный заподозрить подмену девиц, незадолго до этих трагических событий умер. Отец вынужден был списать изменения в характере и поведении Анюты («И раньше-то веселостью не отличалась, а тут и вовсе рта не раскроет») на сильнейший стресс. Земский врач, лечивший пациентку, видел ее впервые и не мог установить личность больной – да и не нужно ему это было.

Спустя какое-то время, после смерти отца (Эраст Петрович недвусмысленно намекает, что Полинька старого князя и отравила), она оставила Россию и на другом конце света вышла замуж за своего возлюбленного.

Одно только Фандорин не берётся утверждать: кто именно, Полинька или Ренар, был инициатором монструозной расправы над Анютой. Хотя в Ренаре он видит только самые скверные черты натуры и уверен, что в основе всей эскапады лежит его корыстолюбие.

Эраст Петрович сам шокирован картиной, которую живописует, но стоит твердо на позиции, что «невозможно ничто иное». Он отвечает на все «дополнительные» вопросы публики, подводя к глобальному вопросу о смысле макабрической мистификации с выдачей себя живой сестры за покойницу: «Если б исчезла Анюта, …то на Полиньку неминуемо пало бы подозрение, что она расправилась с сестрой из мести, и тогда следы убийства искали бы более т-тщательно. Это раз. Исчезновение влюбленной девушки одновременно с французом выводило на первый план версию, что это именно побег, а не преступление. Это два. Ну и, наконец, под видом Анюты она могла бы когда-нибудь в будущем выйти замуж за Ренара, не выдав себя задним числом. Очевидно, именно это и произошло в далеком Рио-де-Жанейро». Однако Мустафин спорит с выводом Фандорина, оперируя шаблонами – «…убедительно говорил об исконных свойствах женской натуры, которая стыдится наготы и не выносит вида крови». Именно в этот момент возвращается лакей и приносит телеграмму от русского посланника при дворе бразильского императора Карла Вебера: «Да. Да. Нет». Так лаконично дипломат ответил на вопросы: «Замужем ли проживающая в Бразилии российская подданная урожденная княжна Анна Каракина? Если да, то хром ли ее муж? И еще: есть ли у княжны на правой щеке родинка? Все это необходимо мне для пари. Фандорин». Это действенно доказывает, что под видом Анны Каракиной в Бразилии проживает Полина, жена хромого Ренара, а родинку она стерла за ненадобностью. «… отсутствие родинки лишний раз подтверждает, что Ренар был соучастником убийства и отлично знает, что женат именно на Полиньке, а не на Анюте», – замечает Фандорин, муссируя зловещую роль мужчины в этом «преступлении страсти».

Что же в этом тексте от Эдгара Аллана По? На первый взгляд – до смешного мало, а именно – что автор прибегает к довольно неуклюжему приёму: в прямую речь Мустафина вписывает реплику: «После приезжаю на похороны – батюшки-светы, усадьбу не узнать. Жутко там сделалось, будто черный ворон крылом накрыл. Посмотрел, помню, и думаю: быть сему месту пусту. Так и вышло», – взывающую к «миру» Эдгара По. Тут и «черный ворон» (брат того, который каркал «Newermore!»), и трагическое сбывшееся пророчество. И все-таки текстовая апелляция к По выглядит довольно натянутой. Возможно, у Акунина не было выбора, коль скоро он посвятил американскому классику именно эту историю? Ведь в ней нет ничего специфически «эдгароповского».

Великий мастер ужасов и мистики крайне редко вводил в свои рассказы любовные линии. Да и вообще женские образы у По нечасто встречаются. Лигейя в одноименной новелле – не простая женщина, а колдунья, вернувшаяся с того света, чтобы сначала уморить новую жену своего небезутешного вдовца, а затем вселиться в ее тело и «оживить» его. Мать и дочь Л’Эспане – «всего лишь» несчастные жертвы кровавого «Убийства на улице Морг». Слабый пол жертв выбран, скорее всего, для демонстрации именно их «слабости», так как преступление вовсе лишено человеческого умысла. И лишь Мари Роже из рассказа «Тайна Мари Роже» пострадала из-за своей молодости, красоты и доверчивости мужчинам. Концептуально этот рассказ отчасти соотносится с «Table-Talk 1882 года», хотя обстоятельства драмы и преступления, описанные в них, разительно непохожи. Однако нельзя сбрасывать со счетов фигуру Огюста Дюпена, объединяющую «Убийство на улице Морг» (1841), «Тайну Мари Роже» (1842) и «Похищенное письмо» (1844) в трилогию об этом аристократе-детективе. Эдгар По подчеркивает, что для Дюпена раскрытие преступлений не было ни долгом службы (почему его некорректно называть сыщиком), ни следствием личной вовлечённости в историю – единственно лишь удовольствием предаваться процессу рационального мышления. Пожалуй, Фандорин в «Table-Talk 1882 года» немного «списан» с неизменно рационально рассуждающего Дюпена, разгадавшего тайну убийства на улице Морг сразу по прочтении газетных публикаций на эту тему, а из осмотра места происшествия почерпнувшего лишь доказательства своей версии. Но Эраст Фандорин намного эмоциональнее Огюста Дюпена; он не только содрогается от ужаса и отвращения, описывая ход преступных событий, но и позволяет себе давать нравственную оценку действиям «антигероев». Дюпена же моральная подоплека преступлений вовсе не волнует; его дело – решенная задачка, перед которой спасовали полицейские, что особенно приятно интеллектуалу.

С теми же «половинчатыми» основаниями можно поискать истоки «Table-Talk 1882 года» в тех рассказах Эдгара По, где упоминается аналогичный способ убийства и избавления от трупа. Тут, безусловно, сразу вспоминается «Сердце-обличитель», где преступник-безумец убил квартирного хозяина из-за того, что не мог выносить вид его глаза с бельмом, расчленил тело и спрятал фрагменты под половицы в своей комнате. Он намеревался вывезти останки через несколько дней, когда внимание полиции к исчезновению старика ослабнет. Он беззастенчиво лжёт полиции о том, что старик, мол, уехал среди ночи. Удовлетворённые этим объяснением, должностные лица и не собираются подозревать маньяка, но устраиваются поудобнее в его комнате и заводят светскую беседу. Во время болтовни убийца начинает улавливать странный тихий звук – «словно тикают завернутые в вату часы», и, уверенный, что все слышат это же тиканье, выдаёт себя, крича, что под полом бьётся сердце покойного. Но этот короткий и весьма линейный рассказ ничего, помимо техники убийства, не роднит с новеллой Акунина – последняя намного «куртуазнее», если уместно так выразиться.

Здесь отметим, что и в «Убийстве на улице Морг» фигурирует отсечённая голова. Зато разгадка этого кошмарного происшествия лежит вообще вне человеческих страстей – ярость вырвавшегося от хозяина орангутанга всё равно что стихийное бедствие; он уничтожил тех, кто был хуже защищён. Правда, прослеживается ещё одна немаловажная цепочка: образ Дюпена и его дедуктивный метод развеивает первоначальный налет мистики, из-за которого задачу не может решить полиция, придавая разгадке реалистичность. Эту богатую сюжетными возможностями коллизию Акунин, вероятнее всего, подразумевал, «обращаясь» к Эдгару По.

И всё же как бы мы ни пытались полностью наложить сюжетно-психологический рисунок «Table-Talk 1882 года» на какое-то из лекал Эдгара По, нас ждёт несовпадение. Конечно, весьма вероятно, что Борис Акунин пародировал не какой-то определенный текст, а саму атмосферу рассказов По: таинственную, мрачную, недобрую, если не вовсе бесчеловечную, причём как со стороны преступника, так и со стороны его оппонента – Огюст Дюпен весьма достоин определения, кое дал Пётр Струве Владимиру Ленину: «мыслящая гильотина». Но с тем же успехом может оказаться, что критика просто «просмотрела» ещё один из источников этой занимательной, но жестокой истории. Возможный прототип принадлежит перу совсем другого автора, даже не поименованного Акуниным в его «пантеоне» для «Нефритовых чёток».

Мы имеем в виду рассказ Картера Диксона (известного также как Джон Диксон Карр, Карр Диксон и Роджер Фэрберн) «Дом в Гоблинском лесу».

Издание антологии «Только не дворецкий», куда входит вышеупомянутый рассказ, имело целью всестороннее знакомство русского читателя с лучшими представителями англо-американского детектива. В антологии 30 авторов; между прочим, в их число входит Алан Александр Милн, который для большинства – автор исключительно саги о Винни-Пухе. В предисловии к его тексту специально оговорено, что Милн – это «не только Пух».

Составители антологии отдавали себе отчёт в том, что многие имена прозвучат на нашей почве впервые – или после основательного забвения. Поэтому в антологию собрали наиболее характерные для авторов детективные истории и предварили их биографо-библиографическими справками. Не стал исключением и Картер Диксон. О нём сообщается, что это «первый американец, которого приняли в английский Детективный клуб. И не зря – ведь он прожил в Англии большую часть жизни, писал самые что ни на есть английские детективы, и прототипами двух придуманных им сыщиков были такие образцовые англичане, как Честертон и Черчилль». А также – что писатель был мастером «убийства в запертой комнате». Этот мотив чрезвычайно важен для рассказа, который мы смеем считать одним из «вдохновителей» акунинской истории.

Рассказ «Дом в Гоблинском лесу» написан Диксоном в 1947 году – спустя более чем сто лет после появления трилогии Эдгара По о Дюпене. Однако между двумя этими текстами есть кое-что общее, как мы увидим далее, и вряд ли совпадение случайно.

«Дом в Гоблинском лесу» относится к серии Картера Диксона «про Генри Мерривейла». Это бывший сотрудник британских спецслужб, аристократ с плебейскими замашками и светлым умом, а также – с широкими связями. Считается, что именно он списан с Уинстона Черчилля.

Завязка «Дома в Гоблинском лесу» выглядит несколько искусственной: молодая пара, Ева Дрейтон и хирург Билл Сейдж, караулят Генри Мерривейла в автомобиле около клуба, где тот обедает, и, по-видимому, заранее подбрасывают на ступени банановую кожуру. Как и следует ожидать, тучный Г.М. (так чаще всего называет свою креатуру писатель) скользит по ней и рушится на ступени, вопя от боли и объясняя, что он «себе задницу свернул». Билл Сейдж предлагает ему медицинскую помощь, и Г.М. подсаживается к парочке в машину. Ева приглашает его на пикник в их компании. Г.М. готов отказаться, и девушка интригует его тем, что на пикнике должна быть еще одна гостья – мисс Вики Адамс. Это имя круто меняет намерения Г.М., он просит новых знакомых заехать за ним завтра. Во временном промежутке с четырёх часов дня до утра до сведения читателя доводят «дело Вики Адамс», имевшее место 20 лет назад. Девочка лет 12 из богатой семьи однажды зимней ночью бесследно пропала из своей спальни в загородном доме – том самом, в Гоблинском лесу. Из дома, где были заперты все окна и прочно затворены все двери – от сквозняков! Спустя неделю бесплодных розысков она объявилась так же волшебно, как и исчезла: проснулась утром в своей кроватке, при том, что окна-двери были по-прежнему заперты. На вопросы, где она была, девочка отвечала, что не знает. Раскрыть тайну пропажи и возвращения Вики Адамс никому не удалось, а сама юная особа с тех пор полюбила дразнить окружение разговорами о том, что ее похитили эльфы и подарили ей способность дематериализоваться. Единственная зацепка, о которой Г.М. напоминает старший инспектор Мастерс, – что до Адамсов домом пользовалась некая банда и наверняка оставила там потайной ход. Но вот беда – полиция его так и не обнаружила, хотя «прощупала» особняк с пола до крыши.

Ева Дрейтон, кузина загадочной Вики, говорит Г.М., что надеется – ему, знаменитому человеку, Вики признается, где она провела неделю в детстве. За 20 лет родители обеих девушек умерли, и они остались единственными родственницами друг у друга. Вика – богачка с огромным наследством, Ева – нищенка на ее фоне. Домом в Гоблинском лесу давно уже никто не пользуется. Но на пикник группа едет именно туда.

Увы! По дороге и за обедом Вики продолжает жеманиться и убеждать всех, что была в стране фей, а заодно обещает снова исчезнуть. Г.М. отмечает, что Ева безумно ревнует Билла к Вики, а Вики, забавляясь, кокетничает с ним. Однако он же видит, что Билл вовсе не пылает к эксцентричной девице ответным чувством, хотя, кажется, принимает все её заигрывания. После обеда на террасе в дом вносят опустевшие корзины для пикника. Ева и Г.М. остаются в шезлонгах на лужайке перед домом, а Вики ведёт Билла показывать жилище ее детства – и осмотр небольшого, как не раз подчеркивает автор, домишки затягивается. В это время Ева успевает излить новому знакомому душу насчет своей любви к Биллу. Она затеяла пикник с Г.М., чтобы тот разоблачил кривляку и тем самым разочаровал Билла! – признаётся девушка. «Спецслужбист» отвечает ей, что Билл напуган Вики, а не влюблён в неё. Затем Ева, обратив внимание, что её возлюбленный слишком долго находится наедине в доме с ее кузиной, бежит внутрь, возвращается со слезами на глазах и заявляет, что прошла по коридору, а двери во всех комнатах заперты – и не лучше ли им с Г.М. уехать в город и оставить голубков в покое?..

В этот душещипательный момент появляется Билл, испачканный землей и соком травы, с тремя земляничинами в ладони. От него участники сцены, а с ними и читатели, получают новые фрагменты паззла. По словам Билла, Вики через пять минут пребывания в доме потребовала от него «земляники из лесной чащи», и он покинул дом с чёрного хода, а потом сорок пять минут ползал по лесу, ища ягоды. Вики же закрыла за ним дверь на засов, и он видел ее усмешку через стекло. Все отправляются на поиски Вики. Стоит ли говорить, что в доме нет ни ее, ни ее следов? Г.М., вооруженный специальными знаниями, осматривает окна, дымоход, ванную и прочие закутки – но тщетно. Все взвинчены до предела, и когда голос Вики раздаётся из темноты, но зажжённая лампа озаряет пустоту на месте, откуда была кинута реплика, – гости торопливо бегут из дома в Гоблинском лесу, наспех похватав корзины с грязной посудой и остатками еды.

Ночью Вики Адамс звонит Г.М. и утверждает, что материализовалась, но где – секрет; она не скажет ему об этом еще пару дней, чтобы проучить. После звонка пропавшей девушки «серпантин» рассказа раскручивается с ускорением и быстро «впадает» в финал. Тою же ночью Г.М. созванивается со старшим инспектором Мастерсом и узнает, что тот выяснил, каков был потайной ход из дома в Гоблинском лесу, активно используемый бандитами. Г.М. и сам уже догадался: это «окно с секретом», способное целиком съезжать вниз, в стену, и снова подниматься, создавая видимость герметично закупоренного помещения. Более того, Г.М. понял и другое: фальшивое окно в доме испорчено, его верхняя часть приколочена гвоздями к притолоке, так, что рама больше не опускается. После исчезновения и возвращения Вики её отец сам вычислил этот хитрый ход из дома и предотвратил новые побеги дочки. Но ей об этом не успел сказать – вскоре умер. Незнание о перемене, происшедшей с окном, сыграло роковую роль в судьбе выросшей Вики. Наутро, при личной встрече, Г.М. и Мастерс обмениваются впечатлениями о новой пропаже девушки. Г.М. уверяет инспектора, что Вики мертва, и сожалеет, что не отвратил от нее беду: «Видите ли, многие справедливо подозревали, что Вики Адамс – обманщица… Так и было. Чтобы привлечь к себе внимание, она разыграла родственников, провернув этот трюк с окном. И с тех пор она ловко этим пользовалась. Вот я и пошел по ложному следу. Я был начеку, ждал, что Вики Адамс выкинет что-нибудь эдакое. Потому мне и в голову не пришло, что опасность угрожает ей: эта элегантная пара красавчиков – мисс Ева Дрейтон и мистер Уильям Сейдж – задумала убить ее». Причину злодеяния Г.М. видит в колоссальном наследстве богатой эксцентричной дамы (и в давней ненависти кузины). Ему же злоумышленники отвели роль свидетеля, способного подтвердить, что Вики вновь проделала какой-то из своих трюков, а они, мол, оба всё время были на глазах у уважаемого человека. Вики действительно хотела вновь «утечь» через окно с секретом. Но все пошло не так…

Реконструировать способ убийства Г.М. помогли два штриха: в ванной дома в Гоблинском лесу, когда он её осматривал, из крана монотонно капала вода. Но разве может течь вода из крана в нежилом доме?.. Лишь в одном случае: если ванной недавно пользовались. Другой элемент разгадки обнаружил Мастерс: в буфете дома стояли грязные тарелки от пикника. Но если посуда осталась в буфете, то чем же наполнили корзины?..

«Видите ли, Сейдж – хирург. Он у меня на глазах забирал из машины свой черный чемоданчик с инструментами. Он отвел Вики Адамс в дом. В ванной он ее заколол, раздел и расчленил тело. …Голова, туловище, сложенные руки и ноги были завернуты в три больших куска тонкой прозрачной клеенки. Каждый был зашит суровой ниткой так, чтобы кровь не капала. Прошлой ночью я нашел один из кусков клеенки, который он порвал с угла, когда возился с иголкой. Затем он вышел из дома, оставив дверь с черного хода открытой, чтобы обеспечить себе то самое земляничное алиби. …Ева Дрейтон …по истечении условленных сорока пяти минут заявила, что ее жених и Вики Адамс крутят там шуры-муры. Она влетела в дом. Но чем она там занималась? Она прошла по коридору до конца. Я слышал ее шаги. Там она попросту заперла дверь и задвинула засов. Затем она вышла ко мне со слезами на глазах. И эти красавчики были готовы к осмотру дома». Говорила за Вики, конечно же, Ева: их голоса, благодаря родству, были похожи, а привычную жеманность кузины она легко сымитировала. Мастерсу ясно все, кроме одной «пустячной» детали: где же находилось тело Вики Адамс, пока её спутники осматривали дом? И кто же и как вынес его наружу? «Мы все», – утверждает Г.М. «Мастерс, …вы не забыли о корзинах для пикника?» По мнению Г.М., корзины сослужили Сейджу отличную службу: он сложил в них части расчлененного тела девушки, и они покинули дом под видом вполне невинной ноши.

Последнюю фразу в рассказе произносит Г.М.: «– Знаете, – сказал он, – а ведь я так никогда и не узнаю, что же я нес – может, голову?».

Как видим, «Дом в Гоблинском лесу» в самом деле содержит много совпадений с «Table-talk 1882 года»: сестры – соперничество из-за мужчины – наследство – загадочное исчезновение из запертого помещения – ванная – способ выноса тела – оставшаяся в живых выдает себя за убитую… Фактически рассказ Акунина является ремейком рассказа Картера Диксона. Так почему же наш автор посвятил его не члену английского Детективного клуба, а американскому мистику? Об этом можно только строить предположения. В конце концов, Борис Акунин – мистификатор почище Вики Адамс.

Укажем и на заимствование, которое, судя по всему, допустил Картер Диксон у Эдгара По: загадка проникновения в кажущуюся герметичной комнату через окно, открываемое тайной пружиной. В «Убийстве на улице Морг» Дюпен обстоятельно анализирует состояние окон в комнате, где женщин убил орангутанг: «Убийцы, несомненно, бежали в одно из этих окон. Но тогда они не могли бы снова закрепить раму изнутри, а ведь окна оказались наглухо запертыми… … Значит, они запираются автоматически. … Я подошел к свободному окну, с трудом вытащил гвоздь и попробовал поднять раму. Как я и думал, она не поддалась. Тут я понял, что где-то есть потайная пружина. …Я снова вставил гвоздь в отверстие и стал внимательно его разглядывать. Человек, вылезший в окно, может снаружи опустить раму, и затвор сам собой защелкнется – но ведь гвоздь сам по себе на место не станет. Отсюда напрашивался вывод, еще более ограничивший поле моих изысканий. Убийцы должны были бежать через другое окно. …я тщательно осмотрел раму второго окна; потом, просунув руку, нащупал и нажал пружину, во всех отношениях схожую со своей соседкой. Затем я занялся гвоздем. Он был такой же крепыш, как его товарищ, и тоже входил в отверстие чуть ли не по самую шляпку. … «Значит, гвоздь не в порядке», – подумал я. И действительно, чуть я до него дотронулся, как шляпка вместе с обломком шпенька осталась у меня в руке. Большая часть гвоздя продолжала сидеть в отверстии, где он, должно быть, и сломался. Излом был старый; об этом говорила покрывавшая его ржавчина; я заметил также, что молоток, сломавший гвоздь, частично вогнал в раму края шляпки. Когда я аккуратно вставил обломок на место, получилось впечатление, будто гвоздь целый. Не было заметно ни малейшей трещинки. Нажав на пружинку, я приподнял окно. Вместе с рамой поднялась и шляпка, плотно сидевшая в отверстии. Я опустил окно – опять впечатление целого гвоздя».

О том, что у Диксона больше, чем совпадение с открытием Дюпена, говорит диалог Г.М. и Мастерса:

« – Только вот окно-то не работает!

… – Да, не работает. А знаете почему?

– Могу догадаться. Расскажите.

– Потому что как раз перед самой смертью мистер Адамс обнаружил, как именно дражайшая дочка одурачила его. Он никому не рассказывал об этом, кроме своего поверенного, – взял пригоршню четырехдюймовых гвоздей и приколотил раму вверху так крепко, что даже орангутан не смог бы ее сдвинуть, а чтоб было незаметно, покрасил их сверху».

Упоминание орангутанга – явная отсылка к хрестоматийному произведению. Так что Диксон получил собственное «наследство» от Эдгара По. А вот Акунин этим наследством не воспользовался. Но оно само по себе погоды не делает. Все равно «родство» трех рассказов очевидно.

Смею полагать, что это далеко не единственное возможное пополнение круга источников, легших в основу «Нефритовых чёток». Внимательному глазу да откроются новые перспективы!

Источники и литература:

Егор Михайлов. «Не прощаюсь»: что не так с последним романом про Эраста Фандорина. – «Афиша. Daily», 9 февраля 2018 года. (https://daily.afisha.ru/brain/8130-ne-proschayus-chto-ne-tak-s-poslednim-romanom-pro-erasta-fandorina/)

Игорь Кириенков. Последний из романов: станет ли «Не прощаюсь» финалом для Фандорина? – «Стиль-РБК», 21 февраля 2018 года. (http://style.rbc.ru/impressions/5a8c40f09a7947130753b048)

«Нефритовые чётки». Материал из Википедии – свободной энциклопедии. (https://ru.wikipedia.org)

Алла Головачева. Чехов в постмодернистском контексте: «Вишневый сад» – «Скарпея Баскаковых» Б. Акунина». – Литература в школе, 2010, № 8.

Борис Акунин. Нефритовые чётки. – М.: Захаров, 2006.

Картер Диксон. Дом в Гоблинском лесу // Только не дворецкий. Золотой век британского детектива. – М.: Corpus, Астрель, 2011.