«Окруженец»

«Окруженец»

Рассказ-быль

БУРОВАЯ ВЫШКА – на северном отроге горы Большой Каным, район Кузнецкого Алатау. Бульдозер выровнял площадку, повалил и распихал по краям поверженные пихты, земля оголилась. И теперь, как только разбегутся тучки и пригреет солнце, земля парит, как пашня, густо пахнет содранным корьём, папоротником.

Старший мастер Храпов сидит на поваленной лесине, расстегнув спецовку. Сидит, вытянув ноги в литых резиновых сапогах, давая отдых натруженному за смену телу. А смена была тяжёлой, аварийной. Мы с ним ждём вездеход, который должен увезти нас вниз, в посёлок.

Храпов – фронтовик, почти долгих три года, чуть ли не всю войну, протопал в качест-ве командира пехотной роты и остался жив, редчайший (подтвердят ветераны) случай. Летом 42-го попал в окружение. Вышел – с десятью бойцами своей роты.

Вездеход из посёлка запаздывал, и я, чтобы заполнить паузу, спросил его: что было потом, после выхода?

Храпов снимает кепку, тут же опять надевает. Долго смотрит на носки своих сапог. Рассказывать ему не хочется, но я молча, эгоистично жду, и он:

Да что было?.. Попал сразу на переформировку. Там полковник. Посмотрел мои бумаги, спрашивает: – Кем последнее время воевал? – Командиром стрелковой роты. – Не учился? – Нет, не пришлось. – Подучиться тебе надо, езжай-ка в училище… И направил он меня в город Киров. «В распоряжение командира запасной бригады, для определения в пехотное училище», – такая запись была.

Приезжаю в Киров, представился. Командир бригады спрашивает: – На фронте был? – Был, с июля 41-го. – Командовал ротой? – Да, с ноября 41-го. – А на гражданке, говоришь, учительствовал? – Было такое. – Да милый мой, какая тебе учеба? Ты сам учить должен! У меня таких фронтовиков, как ты, с опытом, раз-два и обчёлся. Вот тебе взвод, бери, учи.

Стал я командовать курсантским взводом. Ну, мне легко было. Все эти планы, конспекты, устав там, тактика – знакомое же дело. А взвод был, как рота – 70 человек.

 

Включили меня в тройку военного трибунала, заседателем. И этой работёнки немного покушал… Cyдил-то майор, а я и ещё один лейтенант сидели да слушали, ну и подписывали… Какие дела разбирали? Да всё больше за дезертирство. Да и дезертирство-то… выскочит солдат на станции за кипятком, а поезд ушёл. Патруль его хап – вот тебе и дезертир…

Ну, служу, новобранцев обучаю, месяца уже два или три прошло. Вызывает неожиданно комбриг: – В окружении был? – Был. – Где и сколько? – В районе Смоленска, десять дней.

Покачал он головой, поморщился: десять дней!.. Берёт моё личное дело, запечатывает на пять сургучных печатей. Вручает мне: – Езжай в Суздаль, там обратишься вот по этому адресу. – Я спрашиваю: – Что, новое назначение? – Он хмуро: – Да, новое.

 

Еду в Суздаль, старинный городишко, церкви одни. Спрашиваю на улице у военного: как пройти по такому-то адресу? Показывает: беленький домик, с крылечком. Вхожу, чемоданчик с мелким барахлишком со мной. Сидит подполковник госбезопасности. Подаю своё личное дело, запечатанное. Читает долго. Потом вызывает девушку: «Проводите его». И ни слова больше – куда, зачем?..

Меня тут беспокойство взяло: почему – госбезопасности? Может, в их войска переводят?

Иду за девушкой, та молчит. Подходим к старой крепости – так я сперва подумал. Высоченная глухая стена, кованые ворота. Глазок в воротах. Часовой у девушки пропуск проверил. Она ему: «А этот – со мной». И приводит меня к капитану. Я спрашиваю, уже напрямки: «В чём дело?». Он говорит: - В окружении был? – Был, ну и что? Сам был, сам и вышел. – А то, что будем тебя просвечивать. – Я уже заводиться начал: – Рентгеном, что ли? – Вот-вот, – лыбится капитан, – и рентгеном тоже. Так что, если есть за душой что, не прячь, всё равно отыщем…

Обыскали меня, общупали, ремень сняли, погоны. Чемоданчик забрали. Отвели в камеру, в спину бросили: «Без права переписки и выхода на территорию!».

А в камере – человек пятьдесят, сесть не знаю куда, не то что лечь. Как позже узнал – кто из плена, кто, как и я, окруженцы. Понял я, что закатали меня в суздальскую тюрьму. Сам припрыгал! Наслышан был много о ней… А недавно уже прочитал: в Суздале, в тюрьме той самой, сидел и Паулюс всем известный. Выходит, мы с фельдмаршалом как бы «односидельцы»…

Две недели прошли. Никуда не вызывают, ничё не спрашивают. Кормят два раза в день – жидкая баланда. Ложки не было, через верх выпивал.

Потом – вызывают. Сидит лейтенант. Стал расспрашивать, как я попал в окружение, с кем? Узнал, что я из Сталинска, говорит: «Да мы с тобой, лейтенант, земляки, я из Барнаула! Как дела на родине? Что пишуг, кто?».

Да тут-то я сразу понял: разговор этот «земляков» – продолжение проверки…

Ещё ровно месяц просидел. Нас, человек двадцать, которые «рентген» прошли и криминала не дали, выстраивают в тюремном дворе. Когда вывели во двор, чуть не упал, голова от воздуха закружилась…

Выстроили нас. Капитан тот лыбистый речь сказал. Направляетесь, мол, для продолжения службы, надеемся, что будете служить так же честно и добросовестно…

Ну, и так далее.

А среди нас и майоры были, и подполковник один. Накормили «довоенным» обедом – первое, второе, третье. И строем под оркестр из тюрьмы вывели…

А ещё через месяц с небольшим я снова был на фронте… Командиром роты…

 

ХРАПОВ УМОЛКАЕТ, оглядывается на гудящую вышку. Потом долго смотрит вниз, в разлогу. Там – никакого движения. И мне кажется, что смотрит он не в разлогу, а в своё прошлое.

Я не сдерживаюсь – и с журналистской настырностью:

А как получилось, что всю войну лейтенантом и в одной должности? Я слышал: на фронте каждые три-четыре месяца в боевых условиях – по звёздочке прибавляли. Неуж вас ни разу не представили?

Да представляли… Как дойдут до графы: «Был ли в плену, в окружении?» – так и стоп-команда.

Это за десять-то дней?!

Храпов молчит. Военные воспоминания действуют на него угнетающе.

 

БУРОВАЯ ПОСЛЕ АВАРИИ уже два часа как снова в работе, станок гудит – всё, кажется, в порядке. Но Храпов, по всему видать, не может успокоиться. Сменный мастер, молодой и неопытный, допустивший аварию, – его ученик. Способный, старательный, но – с кем не бывает!

Храпов снова снимает кепку, ладонью приглаживает слипшиеся от пота поредевшие волосы. Стаскивает раскалившиеся на солнце сапоги. На правой ноге, от лодыжки – белые строчки шрамов. Он массирует ногу, морщится, шевелит на ветерке пальцами.

Ранение? – спрашиваю я. – И что? До сих пор болит?

Да не то что болит, а как бы тянет. Особо, когда смену на ногах попляшешь. Да это что… Вот когда мне хирург осколок отсюда вынимал … – Храпов говорит и при этом тщательно обматывает, должно быть, ещё по солдатской привычке, вокруг голенищ влажные портянки. – Приклеил на окно снимок, заморозил мне ногу. Я лежу, смотрю… Долго он ковырялся, долотом колотил. Не может вытащить, потерял осколок. Кровью всё залило… Командует: тащите его под рентген. Там сунули зонд до самого осколка. Принесли обратно на стол. Хирург по зонду пошёл и снова «заблудился».

А замораживание стадо уже силу терять. Боль несусветная. Подо мной всё от пота мокрое, хоть выжимай. Снова меня под рентген, и прямо там, под рентгеном, хирург стал продолжать.

Рядом сестричка. Я говорю: можно я за вас держаться буду, не могу больше терпеть. Она руку протягивает. Ухватился я выше локтя ей. И как мне уж совсем невмоготу станет, я пальцы стисну – вроде легше мне.

Наконец, хирург выдернул осколок, пот с него тоже градом. Бросил осколок в чашку. На, говорит, твой подарок. И сестре: перевязывайте! И ушёл.

Утром сестра подходит – смотрю, а у неё, родненькой, выше локтя пять чёрных синяков от моих пальцев…

 

СНИЗУ ДОНЕСЛОСЬ долгожданное жужжание взбирающегося на гору вездехода.

Храпов стал обуваться.

Вот что, – говорит он неожиданно, – ты поезжай, а я, наверное, задержусь ещё.

Как «задержусь»? Ведь транспорта на посёлок больше не будет.

Ничего, – отвечает. – Я пешочком, потихоньку.

Да справится он без вас! – убеждаю. – Эта авария ему – знаете, какой урок…

Вместо ответа Храпов улыбается, протягивает мне руку.

Рука его темна от соляра, перевита венами. Пожатие короткое, но крепкое, ухватистое.

И я пытаюсь представить себе госпитальных сестричек, слабых женщин, которые так просто, буднично брали себе часть боли таких прочных мужиков, как старший буровой мас-тер Иван Николаевич Храпов.