Журнальный мир

Мы сидим на пляже на складных стульях и жмуримся от удовольствия. Сегодня море особенно чистое. Прозрачное. В четыре часа дня золотые переливчатые нити в зеленоватой воде похожи на большие медовые соты, только соты не колеблются, а нити в воде дрожат и свободно плавают между бликами спелого дневного света. От зрелища невозможно оторваться: зеленоватая прозрачная вода и геометрически правильный, но искривленный живой линзой воды и постоянно извивающийся золотой узор, образуемый солнцем, завораживают.

Все-таки отрываю глаза от моря, потому что вижу краем глаза: к нам на большой скорости движется пара — мужчина и женщина. Мужчина идет спокойным размеренным шагом. Женщина, опережая его, летит, восклицая на нидерландском языке:

— Как приятно встретить соотечественников на испанском побережье!

Пара движется от парковки, на которой стоит наша машина с голландскими номерами. Понятно: они заметили желто-синий номер с буквами NL. Он на самом деле выделяется среди испанских номером на белом фоне.

Господи, как же мне никого не хочется видеть!.. Кроме моря, ничего и никого!

Голландка я относительная, но на всякий случай начинаю улыбаться. С трудом, опираясь на палку, поднимаюсь со стула, на который плюхнулась недавно, дабы насладиться редким зрелищем воды, прошитой золотыми нитями…

Худенькая бледная женщина лет семидесяти с забранными в узел волосами протягивает ко мне руки и почти обнимает меня за плечи. Не привыкшая к проявлениям бурной радости со стороны голландцев, я теряюсь, не зная, что сказать. Янрик тоже поднимается со стула и протягивает руку спутнику женщины — высокому мужчине с пышной гривой седых волос и артистической бородой.

Мы познакомились, обменявшись именами. Мефрау¹ назвалась Ринске, а спутник ее — Хансом. Не успела я объяснить, что я не совсем голландка (акцент все равно выдаст мою неголландскость), как женщина начала горячо тараторить. Она рассказала, что они сбежали из Нидерландов от коррупции. Мои брови невольно поползли наверх: если в Нидерландах коррупция, то что тогда в Африке?

— Вы не знаете, что там делается! Всех подряд заставляют прививаться, а мы не хотим! Вот и сбежали сюда, в Испанию.

Знаю, что там делается (мы недавно оттуда), но молчу. Спрашиваю, где они поселились. Выяснилось, что в Уэркаль Овэра.

Уэркаль Овэра — городок, находящийся недалеко о нашей деревни, в горах. Довольно живописное местечко. Там много зелени и отвлекающих от страшных ковидных мыслей пейзажей…Чуть ли не единственное в наших краях место, где чудесным образом сохранился лес: испанцы не до конца вырубили его в конце шестнадцатого века, когда активно строили флот.

Интересно, как антиваксы голландского разлива пробрались сюда, в Альмерию, без QR-кода? В самолет их вряд ли пустили бы; в поездах проверяют наличие прививки, да и поездом с многочисленными пересадками ехать сюда, за две с половиной тысячи километров, неудобно, долго и дорого; машиной можно проскочить, но рискованно — на границах могут остановить с проверкой… Уже в июне, зная, что к морю мы поедем в сентябре, Янрик проел мне плешь, ежедневно талдыча, что я немедленно должна пойти в прививочный пункт и сделать укол. Если честно, я хотела быть уколотой другой вакциной, но с моей возрастной группой могла получить в Нидерландах только определенный препарат. Угрозами отмены поездки к морю Янрик допилил меня до того, что я сдалась, и до сих пор жива.

И все-таки — как мефрау и менеер² приехали в Испанию? Может быть, они приехали с ПЦР-тестом? Все может быть.

Узнав, что я привита дважды, женщина пришла в ужас:

— Вы хоть знаете, что содержится в вакцине? Там оксид графита³! У вас кровь черная!

— Мефрау, — отвечаю. — У меня только вчера брали кровь из вены, — показываю исколотые руки в синяках. — Я своими глазами видела: моя кровь красная.

Из моих вен взять кровь на анализ — это вам не пальцами щелкнуть. Это процедура, мучительная и для меня, и для медсестер. В испанской поликлинике несколько сестер позавчера пытались, и только одной, самой старшей, это удалось. Ежедневно я принимаю две капсулы разжижителя крови, и после аналитической экзекуции мои вены заклеиваются пластырем в нескольких местах, чтобы кровь не текла по рукам понапрасну.

— Вы почитайте, почитайте об оксиде графита в интернете!

Я согласно киваю головой:

— Почитаю обязательно.

— По глазам вашего мужа я вижу: он не верит в то, что я говорю! Но вы все-таки почитайте в интернете.

Краем глаза слежу за Янриком. Он подбирается, выпрямляется и внутренне отчуждается от незваных собеседников. Его серо-голубые глаза цвета Северного моря темнеют совсем незаметно, но я знаю все их оттенки, а также их значения.

Спутник мефрау неподвижно и молчаливо стоит рядом. По его одобряющему взгляду на нее видно, что мнение партнерши — это и его мнение. Тем не менее я поступаю «по-голландски», а именно — смягчаю ситуацию:

— Мефрау, мой муж прислушивается к любой информации. Но он по роду занятий — ученый, правда, не биолог, а геолог, и привык любую информацию проверять. Наши смартфоны на пляже не всегда ловят интернет. Вот когда мы придем домой, мы обязательно почитаем в компьютере об оксид графене. Спасибо, что предлагаете задуматься о вакцине — это, увы, всех касается.

— Вы в курсе, что вакцина может привести к тромбозу? — не унимается мефрау. — К инсульту! К инфаркту!

Янрик делает два шага назад и подбирается еще больше. А мне, как пережившей тромбоз, микроинфаркт и даже легочную эмболию, становится интересно. Изображаю живейший интерес к теме и выслушиваю вводную лекцию о «графеноксиде». По объяснению Ринске, это не что иное, как первый двумерный материал, достигший стадии коммерческого применения. Его используют, например, для изготовления прозрачных проводящих пленок для мобильных телефонов, в медицинской диагностике, в некоторых лекарствах, в компьютерной промышленности, просто в промышленности для обеззараживания отходов, поступающих в почву. Это самый легкий из твердых материалов, в принципе, позитивный порошочек, с гораздо лучшими очищающими свойствами, чем активированный уголь. Но, содержащийся в антиковидных вакцинах, он, по словам мефрау, наносит вред.

Не отвечаю за достоверность информации, а могу только передать слова пришелицы, взявшей меня в оборот — в этакие информационные тиски.

Оказывается, нас заставляют носить маски, даже если мы вакцинированы, потому что маски содержат наночастицы оксида графита, которые мы вдыхаем (в эту галиматью я сразу не поверила и до сих пор не верю).

— Знаете ли вы, почему нас продолжают проверять с помощью ПЦР-теста, несмотря на то, что неоднократно было сказано, что этот тест ненадежен на девяносто пять процентов?

Я читала, что примерно пятьдесят на пятьдесят.

— …А вот почему: на кончик тампона нанесен наноразмерный оксид графена, который попадает прямо в мозг. Вы знаете, почему они хотят абсолютно всех отвакцинить? Потому что содержащийся в РНК-вакцинах наноразмерный оксид графена превращает вас в ходячую антенну и усиливает работу опасных белков. Вы посмотрите, посмотрите в интернете!

…Согласно киваю головой: посмотрю, дескать, уговорили. Но, честно говоря, уже надоедает слушать словесные ученые излияния. Мне так хочется вернуться к созерцанию воды, смотреть на море, сколько захочу, и быть совершенно свободной в своем роскошном занятии! Ковидной информации мне и дома хватает: у нас имеются телевизор и компьютер — стоит только нажать на кнопку, как прямо в мозг в изобилии поступает ковидная шелуха, отшелушенная журналистами и (как бы) независимыми экспертами. Я же хочу хоть немного поблаженствовать сию минуту, успеть до зимы запастись витаминами позитива!

Мефрау Ринске не унимается:

— Он преобразует электромагнитный сигнал от передатчика, например, мобильного телефона, в сигнал, который понимает живая клетка и на который реагирует. Значит, человека можно легко превратить в биоробота. А знаете, почему людей нужно ревакцинивать каждые шесть месяцев против гипотетических новых штаммов? Чтобы восполнить запас графена, который, вопреки утверждениям некоторых, организм постепенно устраняет!

Забегая вперед, скажу, что в интернете посмотрела и ужаснулась: опасный гидрогель, о котором она говорила — это искусственное вещество, создающее преобразователь между электромагнитным сигналом и живой клеткой. Значит, при введении антенн мобильников мы все превратимся в дистанционно управляемых биороботов!

Ученая голландка «несет» и «несет». Бурный поток информации, в котором я уже мало что разбираю от усталости, не иссякает. Янрик уже откровенно поворачивается спиной к соотечественникам, неспешно раздевается и идет в воду, оставив меня им в качестве заложницы-слушательницы.

Между делом Ринске успевает мне поведать, что у нее рак легких с метастазами и ей совершенно не подходит голландский климат. В этом я ее поддерживаю. Голландский климат не подходит никому, даже самим голландцам, он не годится ни к черту. Там вечные дожди и пасмурное небо, а здесь, в Испании, все наоборот: небо вечно голубое, без облаков, много солнца, и море не похоже на Северное. Средиземное море — голубое, зеленоватое, доброе, гостеприимно теплое, в нем можно купаться с апреля, иногда с марта, по ноябрь. А в Северном — дай Бог, чтобы с конца июня до начала сентября, в лучшем случае, и даже в середине лета температура в нем, как в Средиземном — в ноябре. Северное море мутное, Средиземное — прозрачное. Северное море всегда холодное, даже в июле и августе — как Средиземное в ноябре: плюс пятнадцать-семнадцать градусов.

Голландская лекция заканчивается неожиданно: Ринске уносит в сторону от магистральной темы вакцин и ковида, и она резко переходит к совсем уж страшной теме детского жертвоприношения. Оказывается, в Нидерландах развито воровство детей из детских домов и социально неблагополучных семей для культовых жертвоприношений. Потом их закапывают на кладбищах, а посвященные в ритуальные ужасы люди приносят цветы.

— Куда именно они их приносят? Те, кто приносит цветы знают, где именно похоронены дети? — автоматически спрашиваю я. По образованию я — журналист, поэтому при любой нестыковке в рассказе собеседника задаю наводящие вопросы.

— Ну не будут же люди перекапывать кладбища! — восклицает Ринске.

Все, тушите свет! Нидерландская полиция перекопает любое кладбище при исчезновении хотя бы одного ребенка!

Мне отчаянно хочется сбежать от Ринске. Прямо в одежде — в море. Оцениваю свои географические позиции. За спиной у меня скала. Слева — море. Справа — вилла, огромное имение, отгороженное забором с закрытой калиткой (хозяева приезжают в сезон, а он давно закончился). Остается тропинка, ведущая к деревне Посо-дель-Эспарто, между скалой и виллой. Или можно пройти по пляжу к автостоянке за спиной Ринске. Но ключи в одежде Янрика, да и машину я не вожу. Значит, надо сказать, что у меня срочная встреча в Посо-дель-Эспарто.

Только набираю воздуха в легкие, чтобы соврать, как — о Боги! спасибо, родимые! — из воды, отряхиваясь, выходит Янрик.

— Ну как водичка? — не узнаю свой дрожащий голос.

— Отличная! — бодро отвечает муж.

Ринске тоже переключается на Янрика и начинает его обвинять в ретроградстве. Но Янрик крепок, как скала за нашими спинами. Что он отвечает, я уже не слышу: мои ноги ватные, и в голове шумит отнюдь не море. От слабости я уже падаю…

Однако, надо спасать положение. В конце концов, всякий имеет право на заблуждения, а хамить людям, даже незнакомым, не хочется…

— Ринске, — говорю я, — а есть какое-нибудь лекарство от злой вакцины?

— Конечно. Зайдите в любую тьенду⁴, где продаются биодобавки…

Делаю вид, что слушаю названия, согласно киваю головой, моля богов, чтобы пришельцы куда-нибудь исчезли.

Наконец, боги меня услышали.

— Спасибо за беседу, Елена (разве это было беседой? монологом скорее).

Ринске вновь обняла меня, и вдруг выдала нечто странное:

 — А вы люби=те, обязательно люби=те!

Резко повернувшись, она пошла назад, к стоянке. Молчаливый спутник последовал за ней. А я осталась с непроизнесенными вопросами: а любить-то кого? Или что?

Ну, море я люблю, это понятно. Своего сына люблю. Внуков. Янрика люблю. На протяжении монолога Ринске я ни разу не заговорила о любви. Как мои сердечные чувства могут помочь человечеству в борьбе с ковидом?

Села на пляжный стул, призадумавшись. Посмотрела на море. Золотые нити из воды исчезли. Волшебство закончилось.