Они мне рассказывают за Одессу

Они мне рассказывают за Одессу

1

Весна 1956 года. Только что прошел ХХ съезд партии. У народа поднялось настроение, и появились мечты о какой-то новой, еще непонятно какой именно, но совершенно точно, что новой, жизни. А для меня, мальчишки из десятого класса 27-й средней школы белорусского города Гомеля, знаковым фактором явился джазовый фестиваль, который нам подарило министерство культуры СССР. Собственно, фестивалем – это я сам его так назвал, а на самом деле это были гастроли эстрадных оркестров всех республик страны, которые один за другим приезжали в Гомель со своими программами. Начался этот «фестиваль» еще осенью 1955 года. Концерты проходили во Дворце культуры железнодорожников, который стоял на привокзальной площади, – единственное тогда общественное здание в городе со сценой и сравнительно крупным зрительным залом.

Правда, следует сказать, что сами слова «джаз», «джаз-оркестр» тогда вслух не произносились и в газетах не появлялись. Их заменяло словосочетание «эстрадный оркестр», но для тех, кто мечтал услышать джаз «живьем», и это было праздником. Уже шли передачи «Голоса Америки» о джазе – единственные  передачи «оттуда», которые не подавлялись нашими глушилками. И я ежевечерне, несмотря на то, что вся семья уже спит, включал купленный отцом радиоприемник «Пионер» и с волнением ждал, когда прозвучат желанные слова: «Muzik USA. Brodcast every day of the World. Willis Konover speeking to you from the United States of America» – «Музыка США. Ежедневные передачи на весь мир. Уиллис Коновер говорит с вами из Соединенных Штатов Америки». В 11 часов вечера начиналась программа свинговых биг-бендов, в полночь – малых составов.

Собственно, именно эти два фактора – свободная от глушения передача «вражеских голосов», пусть только музыкальных, но все же «вражеских», и возрождение джазовой жизни в СССР – и стали для меня первыми признаками наступающего нового времени.

Первым приехал в Гомель оркестр Дмитрия Покрасса. Потом один за другим потянулись Государственные оркестры национальных республик: Константина Орбеляна из Еревана (тогда на афишах еще стояло имя Артемия Айвазяна), Константина Певзнера из Тбилиси, Шико Аранова из Кишинева, Юозаса Ташкуса из Вильнюса, Александра Блехмана из Ленинграда и даже Государственный эстрадный оркестр Абхазии под управлением прекрасного трубача Александра Горбатых.

Программа у всех была обычной: в основе лежали песни советских композиторов, а оркестр выполнял аккомпанирующие функции. Не более того. У Покрасса запомнилась молодая Ирина Бржевская, исполнившая песню бывшего скрипача утесовского оркестра Владимира Шаинского «Лето», которую потом долго еще напевали молодые гомельские меломаны. Число пьес оркестрового джаза можно было посчитать по пальцам. Но вот, наконец, появилась афиша, предвещающая приезд оркестра Леонида Утесова.

Приезд Утесова стал праздником для всех, кого я знал, потому что имя этого человека было у всех на устах. С билетами была проблема, но я на концерт попал. Программа называлась «За два-тридцать вокруг Европы». Почему именно так она называлась, было неясно, но это уже не имело значения. Главное – что на сцене будет одна из самых легендарных фигур эпохи – САМ Леонид Утесов.

И вот концерт. Идет занавес. На сцене – оркестр. Внешне – ничего особенного: обычный бенд тройного состава плюс секция струнных, но сразу же обращает на себя внимание Аркадий Котлярский. Он легко узнается, потому что своими размерами он выделялся еще в фильме «Веселые ребята». Кроме того, перед ним, кроме привычных тенор-саксофона и кларнета, стоит огромный саксофон-бас. Он на колесиках. Все понятно: вещь совершенно неподъемная, в руках не унесешь. Правда, мне так и не удалось разгадать, зачем его выкатили. За весь концерт он не издал ни одного звука: музыкант так к нему в течение всей программы и не притронулся.

Звучат первые такты «Нам песня строить и жить…», и выходит Мастер. Как говорили в то время, «бурные аплодисменты, переходящие в овацию».

Оказывается, вести концерт будет он сам. Здоровается. Объясняет, что на сцене – эстрадный оркестр (девичья фамилия – джаз). Что программа называется «За два-тридцать вокруг Европы», потому что вместе с оркестром мы сейчас должны совершить круиз на особом музыкальном теплоходе, и что это обойдется каждому из нас всего 2 рубля 30 копеек. Оказывается, он подсчитал, что это – средняя стоимость билета на его концерт. Он, Леонид Утесов, – капитан корабля. Аркадий Котлярский – старпом. Корабль «отходит от пристани».

Замысел авторов сценария просматривался легко. Никаких круизных рейсов тогда, в середине пятидесятых, еще не существовало. Правда, по Черному морю курсировал теплоход «Победа» (якобы бывший «Адольф Гитлер»), но почему бы не помечтать, тем более, что, посетив ряд стран, можно познакомить нас и с музыкой этих стран. Той самой музыкой, которую исполнять в концертах в те дни было просто запрещено – «низкопоклонство перед Западом»!

Это была прекрасная поездка. Западные шлягеры лились рекой. Некоторые песни исполнялись впервые, а некоторых я больше вообще ни разу в жизни  не услышал. Одна из них – «Старый скрипач» из репертуара Ива Монтана – звучит в ушах и сегодня. Прекрасная мелодия. Могу напеть хоть сейчас. Трагическая история старого бездомного музыканта, который ходит по городу со своей собакой. Идет дождь, и он все ждет, когда «небо перестанет плакать». И вот, «чтоб холод прогнать прочь, его укрыла собой ночь». И спел это Утесов с такой проникновенной трагедийной нотой, что зал прослезился. Но это уже было тогда, когда мы вместе с ним «оказались в Париже».

Я не помню, откуда и куда двигался наш «круизный теплоход», но почему-то в конце пути он оказался в Одессе. «Леонид Осипович, на горизонте Одесса! – кричит Котлярский. – Вы знаете, что это за город?» И начинает рассказывать Утесову про Одесский порт, про набережную, про Дерибасовскую, про Привоз…

«Ха! – усмехается Утесов. – Они мне рассказывают за Одессу!» И он сам начинает про нее рассказывать. И делает это с такой страстью, как может делать только человек, для которого предмет этой страсти – главное в его жизни. И перед нами проходят бульвары, памятник Дюку, Фонтанка, Аркадия. И вот мы попадаем на Привоз. И тут Утесов вдруг преображается в грека, торгующего кефалью. И этот грек начинает объяснять нам, своим покупателям, как надо вести себя на кухне с этой рыбой. «Кефалика не надо варики! Кефалика надо жарики!» Грек показывает, как он укладывает рыбки на сковородке: «Эка, бия..» – дальше идет счет по-гречески. Зал в восторге…

Потом мы оказываемся на одесской набережной. Ее заполняет нарядно одетая толпа. На рейде – теплоход. И зал чуть ли ни реально слышит плеск волн у причала. И вот финал всего «одесского» эпизода: в исполнении великого одессита Леонида Утесова песня еще двух одесситов и евреев – поэта Семена Кирсанова и композитора Модеста Табачникова «У Черного моря».

Песня была создана в начале 50-х, а записана в 1956-м, когда власти уже позволили хоть немного использовать американские стандарты джазового звучания.

Вступление – унисон пяти саксофонов, почти  «миллеровский» chorus crystall.

Пройдет полсотни лет, и запись этой песни с легендарным «миллер-саунд», впервые появившемся на советских экранах в фильме «Серенада солнечной долины», где снимался оркестр Гленна Миллера, будет использована в многосерийном фильме «Ликвидация», события которого происходят где-то сразу после войны. А великий аккорд пяти саксофонов на сцене якобы будет «исполнять» небольшой ансамбль.

Неужели авторам фильма трудно было посадить в кадр для записи одного только этого небольшого эпизода большой состав, чтобы звучание соответствовало набору инструментов? Для любителей и знатоков свинговых биг-бендов такое нарушение музыкальной этики было просто непозволительным. Ведь запись эта с таким звучанием является редкой не только для средины 50-х, но даже и для нашего времени, когда оркестры такого рода вообще практически исчезли из современной эстрады.

Но эти утесовские слова: «Они мне рассказывают за Одессу!»…

 

2

Эти слова и этот концерт в Гомеле почти шестьдесят лет назад я немедленно вспомнил, когда у меня в руках оказалась книга отца и сына Бориса и Эдуарда Амчиславских «Я родился в Одессе…» (Одесса-Нью-Йорк: EDNA Media Corp., 2009. – 864 с.).  Я согласен с авторами книги: в Одессе действительно родилось много людей, вошедших в перечень тех, кем может гордиться человечество. Но сказать эту фразу так, чтобы это могло быть вынесено в заглавие книги, мог только один человек – Леонид Утесов. Жизни и творчеству этого человека посвящено несколько книг и бесчисленное множество статей, в том числе две мои. Писатель Матвей Гейзер в своей книге «Леонид Утесов», в серии «Жизнь замечательных людей» (2008), внес в список литературы 71 наименование. Но у такой книги, как эта, нет аналогов.

Как гласит подзаголовок, книга создана по материалам архива фонда «Музей-квартира Л.О.Утесова в Одессе». Довольно сложная конструкция у этой фразы, но дело не в этом, а в том, что архив есть, фонд есть, улица (простите, переулок) Утесова есть, даже квартира уже летом 2015 года появилась. Музея вот только нет. Настоящего музея! Да и квартира-то досталась властям от самих Амчиславских, которые много лет в свое время жили в ней, а теперь разместили собранный ими же мемориальный фонд. Не хочет почему-то государство создавать музей памяти человека, который, как никто, прославил этот, и без того достаточно представленный в истории России и СССР, город.

Да и с изданием книги не обошлось без казуса. Книга, написанная бывшими одесситами о выдающемся одессите на материале, собранном в Одессе и там же хранящемся в особом архиве, вышла на другом конце света – в Нью-Йорке. Но будем надеяться на лучшее, и власти, наконец, поймут, чем их город обязан этому человеку. Как говорят в таких случаях, «еще не вечер». Тем более, что прецедент уже есть: еще каких-то десять лет назад власти Беларуси не просто не признавали, а травили память о своем великом земляке Марке Шагале, а теперь создают на его родине, в Витебске, целую мемориальную зону.

Если бы от меня зависело, подзаголовком этой книги я поставил бы другую фразу: «Леонид Утесов глазами современников», потому что, как продемонстрировали создатели, ее особенность заключается в том, что в ней собрано немыслимое число совершенно уникальных документов. Я не знаю другого такого издания (разве что полного собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма), где бы было выставлено такое количество автографов.

Ведь и личность Утесова уникальная. Человек, с чьего хрипловатого голоса запела вся почти 200-миллионная Страна Советов. Первый артист эстрады, удостоенный звания народного артиста СССР. Едва ли не полный ровесник партии большевиков: он родился почти одновременно с этой партией и умер тогда, когда она уже находилась в агонии. Так они и существовали параллельно все эти годы, независимо друг от друга. А ведь если бы не эта самая партия, и судьба Утесова, и судьба джаза в СССР были бы, как минимум, более удачливыми. Из текстов книги отца и сына Амчиславских, только на основании изложенных на ее страницах материалов, можно было бы составить если не энциклопедию советской жизни, то уж, во всяком случае, энциклопедию советской эстрады. И я думаю, что такая энциклопедия появится. Как обещают авторы, во втором томе этого издания будет приведен подробный алфавитный указатель. Судя по всему, он сам по себе вполне сможет заменить любую энциклопедию.

Однако есть в этой книге, в ее сочетании исторических свидетельств, и свой недостаток – фрагментарность. Чтобы составить представление о каком-то отдельно взятом явлении, данные нужно собирать по всей книге. В результате иногда даже создается впечатление, что авторы недооценивают какие-то моменты в жизни Утесова, едва касаясь их в ряде эпизодов, не создавая ощущения целостности. Разумеется, это и не входило в задачу авторов. Это уже дело других людей – историков, которые смогут отдельно заняться анализом того, что происходило в тот или иной момент истории. Мне же книга предоставила редкую возможность пополнить фактами две темы, которыми я занимаюсь довольно много времени: «Утесов и джаз» и «Утесов и еврейский вопрос». Особенно вторая тема. У Амчиславских она представлена также фрагментарно. Антисемитская атмосфера в «стране развитого социализма» описана через фрагменты книг Аркадия Ваксберга. В качестве примера такого анализа достаточно привести главу из книги М.Гейзера, которую автор и назвал соответственно: «“Пятый пункт”» в жизни Утесова».

Есть и еще одна проблема, которая, на мой взгляд, так же достаточно существенна. В целом, книга представляет жизнь и творчество Утесова в некоей элегической ауре, а ведь  картина гораздо более противоречива и даже гораздо более драматична.

При внимательном изучении книги можно наткнуться и на любопытные ситуации. Вот следует рассказ о серии концертов Л.Утесова в Московском театре эстрады с 16 по 23 декабря того же 1956 года. Программа называется «Только для друзей». В нее включено обозрение «За 3-80 вокруг Европы». В Гомеле билеты стоили, если верить самому Утесову, только 2-30. Как подорожали билеты на его концерты за какие-то полгода!

 

3

Имя Утесова окружено множеством легенд. Какая из них соответствует реальным событиям его жизни, а какая нет, сегодня, в год, когда ему 8 марта исполнилось 125 лет, сказать сложно. Одну из них я услышал в рассказе Аркадия Котлярского. Он уверял, что все рассказанное – правда.

В 1980 году Котлярский закончил писать книгу воспоминаний, и осенью того года ребята из Ленинградского джаз-клуба пригласили его на концерты ежегодного джазового фестиваля «Осенние ритмы». Встреча с Котлярским получилась очень яркой. Людей собралось много, вопросы сыпались со всех сторон. Один из вопросов задал и я.

Аркадий, существует легенда о том, как ваш оркестр в 1938 году, в самый разгар репрессий, дал концерт на Лубянке. И там, вроде, Утесов отпустил шутку, которая могла в те годы стоить ему жизни. Расскажите, это и в самом деле так было?

Да, эта история таки имела место. Вообще-то мы в Кремле выступали трижды, но этот концерт был особенный. Наш оркестр только-только перевели из Ленинграда в Москву, и первое же выступление – перед чекистами. Как сейчас помню, огромный зал, битком набитый людьми в чекистской форме. Мы начинаем, как обычно, с марша из «Веселых ребят». Из боковой кулисы выходит Леонид Осипович, и тут неожиданно весь зал встает и устраивает ему овацию. Такая у него тогда была популярность. И идут аплодисменты. И идут. И идут. Мы уже переглядываемся: так встречают только вождей. Но Леонид Осипович протягивает руку вперед и как бы показывает: хватит, хватит. Все усаживаются, и тут Леонид Осипович говорит: «Вот видите, я сегодня, наверное, единственный человек в стране, который одним движением руки может посадить всю Лубянку». Мы онемели, а в зале только поулыбались. Как это ему тогда сошло с рук, до сих пор не понимаю.

Я Утесова на сцене видел только два раза за всю свою жизнь. Но оба эпизода оставили во мне глубокий отпечаток. Первый раз это был концерт в Гомеле в 1956 году. Второй раз – в Москве, 5 сентября 1974 года. Тогда я приехал в Москву на пять дней в служебную командировку.

Будучи заместителем главного врача района, я должен был достать типовой проект сельской больницы: ее предполагали построить в одной из деревень по Вильнюсскому шоссе, которое вело в мемориальную зону Хатынь. Объездив три проектных института, я получил три различных проекта. Больницу, в конечном итоге, так и не построили, но поездка в Москву у меня врезалась в память как одно из самых ярких событий в жизни.

Пять дней в Москве – это пять вечеров в московских театрах. Женщина, торгующая театральными билетами в одном из киосков на улице Горького, выслушав мой взволнованный монолог о том, какой я фанат театра и как мне плохо в Минске, откуда я приехал, быть оторванным от великого театрального искусства, дала мне, видимо, все лучшее, что у нее в тот день было.

Мне предстояло посетить театр Моссовета – спектакль «Дальше – тишина», с Фаиной Раневской и Ростиславом Пляттом, и Театр Сатиры – спектакль «Проснись и пой!», с Татьяной Пельтцер и Георгием Менглетом в главных ролях. Правда, перед тем, как дать мне билет в театр Сатиры, кассирша как-то застыла, как бы раздумывая над чем-то, внимательно посмотрела мне прямо в глаза и глубоко вздохнула. Значение этого вздоха я понял несколько позднее.

Четыре дня пролетели мгновенно. Спектакль «Дальше – тишина» остался одним из самых сильных эмоциональных потрясений в жизни. И, конечно же, все дело – в исполнителях главных ролей. История двух супругов, очень пожилых людей, которых их дети в силу материальных условий разлучают в последние годы их долгой совместной жизни, трагична сама по себе, а в исполнении гениальных актеров – Раневской и Плятта – просто потрясает. Я в первый и, может быть, в последний раз в жизни видел, как не просто плачет, а рыдает огромный зал театра Моссовета.

Поезд в Минск уходил почти в полночь, и в течение пятницы я еще успел зайти на территорию Кремля, облазить храм Василия Блаженного и прикупить кое-какие книги в магазине на улице Горького, напротив Моссовета, в доме, который я для себя называл всегда домом Эренбурга. Заехав на вокзал и оставив вещи в камере хранения, я с чистой совестью отправился в Театр Сатиры. Вот тут меня и ждал настоящий сюрприз.

Уже в метро на станции Маяковского меня буквально хватали за руки, выпрашивая «лишний билетик в Сатиру». Владельцев таких драгоценностей чуть не рвали на части. Я знал, что театр Сатиры весьма популярен, но чтобы настолько…

И «вот парадный подъезд». Одно за другим такси высаживают людей в нарядной одежде. Публика в вестибюле как-то непривычно возбуждена. Так и не разобравшись, что происходит, я занял свое место в зале.

Шел спектакль «Проснись и пой». Георгий Менглет и Татьяна Пельтцер! Не столько дуэт, сколько дуэль двух звезд. Он играл роль пожилого человека, влюбленного в молодую соседку. Она – тоже соседку, тетю Тоню, которая и в ее солидном возрасте способна показать, что она еще на что-то способна. А способна Татьяна Пельтцер, как выяснилось, еще на многое. Она легко и непринужденно взлетала на второй этаж декораций, пела, танцевала, а отплясывая канкан, вскидывала ноги так высоко и так энергично, что ей могли бы, вероятно, позавидовать молодые участницы парижского бурлеска.

Время пролетело, как одна минута. Пошел занавес. Зал буквально взорвался громом аплодисментов. Актеры выходили кланяться, и тут по радио на весь зал прозвучал голос диктора: «Просим зрителей не расходиться. Сейчас состоится чествование народной артистки СССР Татьяны Ивановны Пельтцер в связи с ее 70-летием».

Судя по реакции рядом сидящих зрителей, я понял, что они знали о предстоящем событии. Для меня же это был тот самый, может быть, единственный в жизни случай, когда неожиданно оказавшийся в столице провинциальный любитель театра получает редкую возможность прикоснуться к празднику, который сам по себе уникален.

 

4

Чтобы описать, что происходило на сцене в тот вечер, надо писать отдельно еще одно воспоминание. Коснусь только того, что прямо относится к теме моих нынешних записок. В финале спектакля все персонажи дружной компанией спели популярную в то время песню «Проснись и пой», которая за три года до этого впервые прозвучала в фильме «Джентльмены удачи». Озвучивала ее в фильме Лариса Мондрус.

Уже в тот момент, когда артисты на сцене начали эту песню петь, мысли мои внезапно перенеслись в совершенно иную плоскость. Я в то время занимался сбором материалов для задуманной повести об Эдди Рознере, его непростой жизни, об оркестрах, которые он возглавлял, о его родных и близких, друзьях и соратниках. Вспомнил и Ларису Мондрус, которая в нале 60-х пела в его оркестре, а ее муж Эгил Шварц был аранжировщиком и музыкальным руководителем этого оркестра. И как-то сразу стало грустно.

В 1972 году уехал Рознер, спустя год – Лариса с мужем. Их имена немедленно были вычеркнуты из истории советской эстрады, а из титров фильма «Карнавальная ночь» исчезла фамилия Рознера – дирижера оркестра, который записывал музыку к этому фильму.

Вспомнилось и то, как мы в своей компании с удовольствием распевали эту популярную песенку и восхищались афористичностью ее текста.

 

Этот закон давно известен:

Неинтересен мир без песен.

Но, если даже дождь идет с утра,

Надо, чтоб люди точно знали:

Нет оснований для печали –

Завтра всё будет лучше, чем вчера.

 

А вот по припеву этой песни однажды возникли жаркие споры. И касались они уже не закономерностей нашей жизни, а истории народа, к которому собравшиеся в тот день в компании ребята принадлежали, – еврейского народа.

Всё началось с того, что Паша Берлин сказал:

Поэт, который написал текст этой песни, был евреем.

Надо сказать, что пробежало уже полсотни лет, а мне так и не удалось узнать не только национальность, но даже имя автора текста песни «Проснись и пой».

А тогда у Паши спросили, естественно, с чего он это взял? И он ответил:

А вы послушайте, о чем поется в припеве:

 

Проснись и пой!

Проснись и пой!

Попробуй в жизни хоть раз

Не выпускать улыбку из открытых глаз.

Пускай капризен успех.

Он выбирает из всех,

Кто может первым посмеяться над собой.

Пой, засыпая!

Пой во сне!

Проснись и пой!

 

Паша, а причем тут евреи?

А потому что только евреи способны смеяться над собой. Самоирония – особенность еврейского юмора.

Ни у одного другого народа такой особенности нет, как нет ни одного больше народа, о котором бы говорили, что у него есть свой собственный национальный юмор.

Дискуссия тогда разгорелась нешуточная. Спустя несколько дней она продолжилась. Даже сегодня на эту тему мало кто способен рассуждать.

Но тогда в собравшейся компании были не просто еврейские ребята. Это была часть команды КВН Минска, которая в 1968 году завоевала «серебро» на всесоюзном телевизионном конкурсе. А в команде в тот «победный» год из 16-ти участников было 12 евреев, 2 полуеврея и только два человека – славяне. Один из них – капитан команды, позднее профессор БГУ Миша Колосов.

Время было сложное: еврейские активисты вели борьбу за право евреев на эмиграцию и репатриацию. Всех больше волновала проблема государственного антисемитизма и отказа евреям в собственной национальной культурной жизни. Как сейчас я вспоминаю, спор о еврейской самоиронии тогда завершился после одной моей реплики. Я просто вспомнил слова Горького, написанные им в начале 1930-х годов: «Никто так не унижает евреев, как они сами себя своими анекдотами».

Все эти мысли промелькнули у меня тогда, в театре Сатиры, когда зрители устроили актерам настоящую, долго не смолкающую овацию. О том, что происходило в зале в тот вечер и как шло чествование юбилярши, надо писать отдельно. Коснусь только того, что прямо относится к теме моего сегодняшнего разговора. Случилось это уже в самом конце, так сказать, под финал юбилейного праздненства, когда все – и труппа театра Сатиры, и поздравляющие, и зрители, и, скорее всего, сама Татьяна Пельтцер – основательно подустали. И тут произошло, на мой взгляд, едва ли не самое интересное.

Кажется, после того, как юбиляршу поздравили мхатовцы, а Борис Петкер рассказал, как его семья проживала рядом с семьей актера Иоганна Пельтцера, на одной лестничной площадке, и на его глазах происходило становление дочери Иоганна Татьяны как драматической актрисы, на сцене появились Михаил Державин и Александр Ширвинд.

Собственно, это они и вели весь вечер, но под занавес устроили сюрприз: под руки они вывели на сцену Утесова. Крупный, грузный, Леонид Осипович шел тяжело, медленно, и пока он шел, в зале стоял гром аплодисментов. Когда, наконец, зал успокоился, Утесов подошел к микрофону, и повернувшись к сидящей на особом троне юбилярше, сказал:

Дорогая Танечка! Ты помнишь такой же вечер, устроенный в твою честь пять лет назад? Ты помнишь, что я тебе тогда сказал, когда поздравлял? Если не помнишь, я тебе напомню.

Я сказал тогда: «Дорогая Танечка! Я бы с радостью опустился сейчас перед тобой на колени, если бы был уверен, что смогу подняться».

Но вот прошло пять лет, и я опять должен тебе сказать, что я с радостью опустился бы сегодня перед тобой на колени, если бы был уверен, что смогу опуститься…