Журнальный мир

КРЕЩЕНСКИЙ ДЕНЬ

Улицы, дома и переулки

Сжала стужа жёстко и всерьёз –

Так, что в рощах деревенских гулко

Лопались стволы седых берёз.

Глубина вселенская звучала

Тонким-тонким звоном бубенца.

Этой песне не было начала,

Этой грусти не было конца.

Холодно и солнечно на диво!

Смолкли все земные голоса.

…Что-то на земле происходило…

…Что-то совершалось в небесах…

И никто не ведал, что в пределах,

Где-то на задворках бытия,

Тихо во дворе заиндевелом

Мальчик очарованный стоял.

* * *

Травы, звери, птичьи переливы!..

Радуясь, мелькая и звуча,

Всё живёт в неведенье счастливом…

Только людям ведома печаль.

Знаем мы, что есть на свете нечисть,

Только, уподобленным почти,

Нам понятья «вечность», «бесконечность» –

Разум, бедный разум! – не постичь.

Но зато – как милость иль немилость? –

Осознать такое не суметь,

Свыше нам зачем-то приоткрылась

Сущность рокового слова «смерть».

Проступая сквозь свинец ненастья,

Сквозь весёлый полдень голубой,

Чёрная «memento mori» надпись,

Словно меч, висит над головой.

С тайною надеждой и тревогой,

В большинстве своём на склоне лет,

Молим приютиться ближе к Богу,

Веря: рядом с Богом смерти нет.

АЗИЯ

Май в казахской степи. Маки в алых рубашках.

В море маков бежит золотая казашка.

Под закатом густым пламенеют просторы…

Выше – розовый свет; дальше – синие горы.

Там равнина; там дол; там, на склоне уютном –     

Философский дымок у задумчивой юрты.

Пронеслись табуны за седыми веками,

Всё былое вдали улеглось облаками…

А казашка бежит, лепестки растревожа, –

Сколько воли гнедой, сколько юности, Боже!..

 САД

Предзимью всю печаль передоверив,

Октябрь отшептал… В пустом саду,

Как на гравюре, чёрные деревья

Кривых ветвей явили наготу.

Примолкло всё: остывшие тропинки,

И за ночь поседевшая трава,

И та скамейка с выгнутою спинкой…

…Листва так ломко хрустнула сперва;

Возню небесных хлябей укрощая,

Морозец молодой дохнул затем, –

И падал снег… деревья превращая

В букеты свежих, сонных хризантем.

Захочется на миг побыть счастливым,

Любимым быть захочется опять,

Средь яблонь одиноким черносливом

В том белом сне без шапки постоять…

Но вдруг кольнёт, что всё не так отныне,

Что прежнего себя не повторить,

Вот – сердце есть, но в нём сверкает иней,

Вон – есть цветы, но некому дарить.

РУССКИЙ СЕВЕР

Средь камней изумрудная травка,

Глубже с метр – уже мерзлота.

Вроде лето, а прут без антрактов

Стаи туч… и тоска ещё та.

Ещё та, говорю я, погодка!

Голый берег под светом скупым,

Лишь у кромки тяжёлая лодка

Спит тревожно, как пёс на цепи.

Выше! к людям! к амбарам и избам,

К тем продутым ветрами местам,

Где отсутствуют всякие «измы»,

Жизнь сурова и с виду проста.

Там солёная рыба в подклетях,

В тихих комнатах строгий уют;

Там на кольях развешены сети,

И поморы в бахилах идут.

…Тучи, тучи – сплошная морока,

Воздух даже на ощупь свинцов;

И в пальтишке стоит одиноко

Кто-то грустный, как трезвый Рубцов.

Эта близость студёного моря,

Эти сивых туманов слои…

Храм бревенчатый стойко на взгорье

Держит ржавые шлемы свои.

Он давно уже необитаем.

Лишь в окошке глухом в тёмный час

Жёлтый отсвет дрожит… Словно тайно

Кто-то молится. Может, за нас.

* * * 

Глухие дебри. Луч прощальный…

Гниют болота. Дремлют совы.

Там – одинока и печальна,

Людьми забыта, бродит совесть.

Там нет жилья и нет дороги.

Туманы сыро липнут к платью,

Быльё босые режет ноги –

Идёт она и молча плачет.

Стремясь к богатству и успеху,

Её, как дряхлую служанку

И как досадную помеху,

Прогнали прочь… А ей всех жалко.

* * *

И не могу я в этот дом

Войти без низкого поклона.

Виктор Баянов

Свет вечерний высок. Ещё нету семи.

У конторы автобус споткнулся и скрипнул…

Ты приехал домой – что ж так сердце щемит? – 

Ни шагнуть, ни вздохнуть и ни вскрикнуть.

Свет вечерний высок. Далеко до росы.

А над крышей родимой твоей развалюхи

Бравый клён шелестит – так нелепо красив! –

Как гвардейский султан на мужицком треухе.

Эх ты, дом, ты мой дом, что поделаешь тут.

Для живущего здесь населенья

Ты всего лишь чуднÓй бабки Марьи закут,

Для меня же – начало вселенной.

Всякий раз заходя в сень простых потолков,

В предзакатных лучах, как в оранжевом дыме,

Я крещусь на портреты своих стариков,

На которых они молодые.

Здесь когда-то твоя загорелась звезда,

И от высшей печали заплакал впервые…

Детских лет голоса, отзвенев навсегда,

В ленты радуг ушли и в цветы полевые.

…Вот приблизишься и… мать не выйдет встречать.

Той минуты страшусь до иголок по телу! –  

Мне куда приезжать? Где мне выть по ночам

От всемирной тоски оголтелой?! 

 …Редкий лай, палисад, сон травы под окном,

Мирозданья огни… – или это всё тени?

Появляясь на свет, мы всё знаем о нём,

Покидаем в неведенье, в горьком смятенье…

Дан приход и уход. Ничего на века.

Но я так не хочу, я на Бога в обиде, –

Без меня над землёй будут плыть облака,

Но как я – их никто больше так не увидит!

Этот день голубой мне глаза напитал,

От подлунных ночей голова серебрится;

Пусть когда и шатнусь, но я жить не устал,

Это сердце в груди не готово разбиться!..

Ничего, ничего, мы ещё поживём.

Пусть косая не шлёт свою группу захвата;

Улыбнуться сквозь слёзы, вздохнуть о своём…

Ну, веди меня, матушка, в хату.

ВОТ ПРИЕХАЛ

Вот приехал в январе. 

Крыши. Тени синие.

Тихо. Белая сирень –

Не в цвету, а в инее.

Снег небес вокруг избы

Чистоты исполнен;

Что ж такое позабыл,

Что ж такое вспомнил?..

Прощемлюсь в калитку я,

Обращусь к сирени:

Что молчишь, сестра моя,

Божие творение?

Разгорается уже

Красота закатная…

Тихо, благостно в душе,

Что ж слеза вдруг капнула?

Разожгу среди зимы

Мёрзлые поленья;

Жаль, c тобой исчезнем мы,

Божии творения.

Вслед другие зацветут,

Иней их застудит…

Нас с тобой не будет тут.

Нас совсем не будет.

* * * 

Наевшись жизни оголтелой,

Устав сражаться в темноте,

Устав метаться в тесноте,

Душа донашивает тело,

Уже готовая взлететь.

Уже ей чужды мир жестокий

И агрессивная среда.

Покинув землю навсегда,

К своим таинственным истокам,

К мирам ли грозным и далёким –

Взлетит куда?..

* * *

Молодая мама своему сыночку,

Сидя у окошка, под синиц свистки,

Вышивала в полдень синюю сорочку –

В крестик чёрно-белые цветки.

Лишь всего два цвета (ниток было мало),

Только в два рядочка стёжка пролегла,

Только на сорочке, но хотела мама,

Чтоб в цветах вся доля у него была.

С трёх икон святые молча наблюдали.

Над шитьём витала лёгкая рука.

За окном сияли голубые дали,

Зеленели травы, плыли облака…

Дорогая мама, как ты угадала.

В стороне далёкой после, без тебя,

Вышилась сыночку (ниток было мало)

В крестик чёрно-белая судьба.

К ДЕРЕВНЕ

Встаёшь и спозаранок шаришь спички…

Деревня, ну опять ты, ё-моё,

Укуталась в ненастье, как чумичка,

В осенне-беспросветное хламьё…

Да хватит облачаться по старинке,

И печь топить особой нет нужды.

Ну что ты по привычке моешь крынки –

Кому они, щербатые, нужны?

Никто не навестит, не приголубит

Забытую в забытом том краю,

Лишь дети городские как бы любят

За пенсию несчастную твою.

В глуши ты и сама почти глухая,

Теряешь ум, по-старчески чудишь.

Уж у окна печально не вздыхаешь,

Лишь в никуда невидяще глядишь…

Деревня! Погоди ещё немножко!

Принарядись. Нам нечего терять.

Накроем стол. Я сдую пыль с гармошки –

И с песней!.. Помирать так помирать.

ЗОЛОТОЙ ЖУК

Осенний свет к земле прильнёт,

Печаль высокую прольёт…        

И в чаще, ржавой до изнанки,

Лешак нечёсаный вздохнёт,

Рябина красным полыхнёт,

Как шалью смуглая цыганка.

Денёк погодой одарил

И поздним солнцем озарил,

Сменил унылые картины;

В кусту, застрявшем в камыше,

Блестит, похожий на мишень,

Лоскут ажурной паутины…

 …Бредёшь в стеклянной пустоте

С невольной думою о тех,

Кто здесь топтал тропинки эти:

Ушли в грядущие года,

Иль в никуда и навсегда –      

Прожив своё и не заметив?..

Луч низом медленно скользит,

Травинку острую пронзит

До самой тоненькой прожилки;

Жук золотой по ней ползёт,

Ползёт, родной, своей стезёй,

Упорно так – как я по жизни…

ЗЕМЛЯ

В чёрном космосе, как бы случайно

Приютившая рой человечий,

Странный свет голубой излучая,

Еле слышно планета щебечет…

Неподвластны законам науки,

С постоянством каким-то напрасным,

В ней рождаются жизни и звуки,

Чтоб мгновенно в безвременье гаснуть…

Всё живое под солнечным светом

Возникает, кипит, умирает…

А вселенский безжалостный ветер

Следом хрупкую память стирает.