От Замоскворечья до Дуная
От Замоскворечья до Дуная
* * *
Сердце не устаёт – не из такого сплава
Этот живой мотор. Не устаёт, щемит…
Птица ли закричит за перелеском справа,
Песня ли зазвучит, речка ли зашумит –
Голову поверну и не посмею хрустнуть
Веткой сухой ольхи, сбросившей листьев груз.
Разве нельзя любить и предаваться грусти?
Главное не предать родственных этих уз
С музыкою земли, с каждым из вечных звуков,
Тех, что вошли в меня, словно замкнули круг.
Станет ли сын меня в светлом лесу аукать,
В ельнике ли густом тихо окликнет друг –
Голову поверну, стану неслышным эхом
Тех, кому нужен я, а не тщеславно – всех…
Разве на смех всегда надо ответить смехом? –
Главное не смутить чей-то счастливый смех.
Босая женщина
Над морем опускаются потемки,
Но белопенно светится прибой.
Босая женщина, идущая по кромке
Песка и влаги, может быть тобой.
Ее шаги, как у тебя, упруги,
И пряди непослушны на ходу.
Ни спутника, ни сына, ни подруги…
Я долго мысленно за ней иду.
Она танкетки держит на отлете
И, убирая прядь волос со лба,
Не тает в темноте и непогоде.
Виденье ли? Реальность ли?
Судьба.
Я провожу, насколько хватит взгляда,
До тех огней, где отступает мгла,
До поворота головы: «Не надо…»
И я пойму, что это ты была.
* * *
А это будет так:
коснется солнце
Вагонных окон с правой стороны,
И вдруг моя любимая проснется
Среди стучащей ровно тишины.
В каком-то нетерпенье долгожданном
На руку обопрется
и тогда
Наполовину срезаны туманом
К ней выйдут островерхие стога,
И проплывет, сверкая колеями,
Проселок с одиноким грибником…
А я лежу с прикрытыми глазами,
Как будто сплю,
но сам слежу тайком
За пробужденьем утренней улыбки
И говорить ни слова не хочу.
От встречной речки медленные блики
Скользнут по обнаженному плечу,
И я еще прижмусь к нему щекою,
Но не сейчас, пока глядит она
С улыбкой ожиданья и покоя,
Которых мне не оправдать сполна.
В пути
От Замоскворечья до Дуная,
Все свои дороги вспоминая,
Понял вдруг, что их связал мой брат.
Если б он не пал под Ленинградом,
Я бы, люди, не жил с вами рядом,
Не был бы своей России рад.
Здесь – мои рыбацкие рассветы,
Здесь – мои дурацкие ответы
На вопросы, вставшие ребром.
Но моя держава их прощала,
Снова провожала от причала,
И вода сверкала серебром.
Я не знаю, сколько мне осталось,
Не берёт в пути меня усталость,
Я ещё с попутчицей шучу,
А настигнет вечная остуда –
Может, с братом встречусь…
И оттуда
Первым снегом к внукам прилечу.
В Старой Руссе
Памяти Николая Боброва и других асов
44-го авиаполка
Путь ваш небесный безостановочный –
Не подведённый итог.
44-й бомбардировочный,
Дважды прославленный полк.
Помнят просторы за Старою Руссою
Или за Тихвином даль,
Как уходили лётчики русские
Прямо в бессмертие…
Жаль,
Что уходили они беззаботными,
Каждый мечтал и любил,
А на полях, называвшихся лётными, –
Клевер теперь и люпин.
Письма от брата шуршат карандашные,
Тронул их ветер весны,
Но времена, небывало продажные, –
Этим посланьям тесны!
Пятна земли, как халат маскировочный…
В 44-м рождён,
Я как поклонник безоговорочный,
44-й бомбардировочный
Помню.
И пру на рожон!
В библиотеке Фештетичей
Война – к исходу. Кестхей взят!
В победных залпах
Фештетич – граф и меценат –
Застыл у замка.
Сильна усадьба! Но ценней
Всего от века –
Графьями собранная в ней
Библиотека.
Хранитель самых редких книг
Дрожал над ними.
Майор советский сразу вник –
Запомним имя!
Заделал окна кирпичом,
Задраил двери
И надпись «Химия!» зачёл –
Рискни проверить…
А был бы тут немецкий хват –
Какая стенка?!
Таков он, русский оккупант –
Майор Шевченко!
Он, может, тоже книжник был –
Однофамилец,
Но точно: армию любил
И справедливость!
Коснись, мадьярская рука,
Тех фолиантов!
И пусть припомнит венгр слегка
Нас, «оккупантов»…
Навечерие Рождества
Я всегда хоть на мгновенье
Вспоминаю в эти дни
Запах ели, вдохновенья
И малеевской лыжни.
Не осталось даже фото
Нас, успешных, молодых…
Перечислю – мне охота! –
Многих нет уже в живых:
Поликарпов и Устинов,
Юрий Коваль и Кушак –
Не делю их, но постигну,
Кто мне друг, а кто лишь так…
Там – Личутин и Куняев,
Там – Дагуров и Бобров…
На снегу в футбол гоняем,
Выпиваем – будь здоров!
Мы в одной стране творили,
Чтоб за совесть – не за страх,
Не о «бабках» говорили,
А о бабах и стихах…
Нет Малеевки любимой,
В перелесках – никого,
Лишь бесшумный лёт совиный…
Скоро полночь. Рождество.
Предосенний романс
Вот и уходит лето,
Воздух чуть-чуть горчит.
Думал, что песня спета,
А ничего – звучит.
Силы свои прикину:
Хватит ли высоты?
Если искать причину
Песни,
то это – ты.
Город шумит, как море,
Ищет Москва слова
В русском печальном взоре –
Вера и синева.
Небо в оконной раме
Хочет не онеметь.
Столько всего за нами…
Даже устанешь петь.
Ну, ничего, осилим,
Есть ведь в душе запас.
Скоро краснеть осинам,
Верю, что не за нас.
Станет вода прозрачна,
Дымная даль – светла…
И не случайно, значит,
Летом судьба свела.
Снежная прогулка
«Наш автобус по средам в 12 часов
Отправляется в Новую Рузу…»
Как заметил однажды поэт Соколов,
Объявленье пронизано грустью.
Даже чем-то трагическим веет от слов…
Ты читаешь и грусти не знаешь:
«Наш автобус по средам в 12 часов…».
Ты и вправду на нем уезжаешь
Ненадолго. И путь твой еще не далек.
Снег идет и летит повсеместно:
На полях продуваемых – наискосок,
У густых перелесков – отвесно.
Ледяные холсты не впервой ему ткать,
Охлаждать, занавешивать дали.
Никуда я тебя не хотел отпускать,
Даже в ближнюю Рузу.
Видали!
Это что же такое себе ты внушил?
Привыкай и беспечно прощайся…
Снег
ресницы и брови твои опушил,
Снег твой светлый,
сияющий взгляд притушил.
Забываю его. Возвращайся.
* * *
…И опять
через тысячи лет,
Через все расстоянья и грозы
Проникает рассеянный свет
Сквозь раскидистые березы.
Ты идешь в перебежках теней
И капризничаешь, уставши.
Я считаюсь у нас посильней,
Потому что значительно старше.
Больше видел и больше прочел
И дороги знавал поопасней.
Только это, увы, ни при чем:
Ты практичней, свежей и всевластней.
Ты мудрее на тысячи лет.
Что улыбка твоя предвещает?
Сквозь березы рассеянный свет
Проникает и рай обещает.