Журнальный мир

Other people¹

Проводника туристы потеряли в Пасху. В полдень. Ровно в середине пути, на краю леса.

На длинный стол в убранном в честь чистого праздника доме на базе «восьмистадников» он выложил из рюкзака два пакетика. В одном — раздавленные неровностями пройденной дороги три крашеных в бледно-синий яйца, осыпавшийся сахарной глазурью кусок кулича — в другом.

— Здравствуйте! Христос воскресе! — Вовка пил весь день вчера и всю дорогу сегодня.

— Вовка, ты? Куда? Заходи чай пить! — из-под стола кто-то говорил человеческим голосом.

— Аркаша? — Вовка приподнял край скатерти, рачительно прикрытой полиэтиленовой пленкой, заглядывая.

— Ты это — завязывай, выключи свет! — Аркадий закрыл ладонями загоревшее до печеночной желтизны лицо.

Вовка, когда заглушили снегоходы на базе среди собак, снующих меж перевернутыми нартами и обглоданными добела оленьими костями, попросил достать из рюкзака водку. Собаки на приезжих лают не со зла — для порядка, а целью водки названо — уважить хозяев в святой Праздник.

На окрестных малорослых кривых березках гроздьями висят белые куропатки, ковыряясь клювиками в спящих пока почках. Выше за пригорком торчит ржавый ветряк умершей метеостанции. Над ветками уныло повисли все его две оставшиеся лопасти из трех проектных.

— Литра хватит «за глаза»! — по-хозяйски двинулся к домику. Водка в зеленой пластиковой бутылке из-под минералки встала в ряд с яйцами и тем, что вчера называлось — кулич. Перевозить напитки по тундре в стекле не «по-туристски»: лишний вес и вероятность разбить. Другое дело — в пластике.

Позавчера, в пятницу, Аркаша, отлавливая ездовых быков, потерял солнцезащитные очки. С самого рассвета бросал нярталу-аркан, рука «замылилась», и петля, зацепившись за дужку возле уха, унесла темные стекла вдаль. Очки полетели под копыта оленям, а те благополучно их затоптали в метровый снег, азартно убегая от Аркаши. Ползал долго, к вечеру глаза потекли не скупыми и совсем не мужскими слезами, а утром Великой субботы не открылись вовсе. Глаза на время оставили Аркашу, и он сидел под столом уже второй день, каждый раз корчась от боли, когда кто-нибудь пускал к нему лучи весеннего солнца, вежливо проведывая и поднимая скатерть. В туалет — по ночам. Темнее места в доме не оказалось, а раньше здесь сидел кот.

— Чайник на плите! Наверное, — донеслось из убежища.

На свет смотреть не было сил, но не поприветствовать друга Аркадий не может. Вместе немало работали! Вовка семнадцать лет за оленями, а Аркаша даже был одно время «бугром» — бригадиром, то есть. Через полчаса Вовка, не выпуская, держит черную руку друга, заросшую дикими ногтями, иногда целуя ее, а затем прикладывая ко лбу, признается:

— Я очень скучаю по тебе, Аркаша.

— Я тоже скучаю. Помнишь? — на бывшего «бугра», выползшего из-под стола, натянули не пропускающие свет в принципе очки-консервы газосварщика, взятые у туристов. В них он совершенно не был похож на человека, способного что-либо помнить — как беглый из психушки, с оттопыренными резинкой ушами.

— Помню…

И они в очередной раз поведали миру историю, как, перегоняя в ранний паводок стадо важинок к морю, переправлялись на упряжках через бурные реки и бездонные озера.

«Снега зимой много было тогда, вот как сейчас. Реки на солнце быстро поднялись. В первом же озере Аркашины нарты утонули под ним, не выдержав веса его и сшитого из морзверя мешка с вещами. Тогда он — вплавь к Вовке на воз. Воз большой — грузовой, шесть оленей в упряжке. Так всю дорогу дальше и плыли: упряжка Аркаши с его гагарьим мешком на нартах, а мужики вдвоем — на возу, по пояс в воде. Застыли все, промерзли за два дня. Быкам-то что — плывут себе да плывут со своей оленьей скоростью. Да, было так»…

— Скучаю по тебе, Аркаша, — они сидят еще пол-литра, и Вовка начинает отставать от действа мыслью, а бывший бригадир снимает очки.

Один из туристов сначала пьет с ними за праздник «пятьдесят», слушает север. Еще разок чарку поднял, уважая хозяев. Его друг, сказавшийся в дверях Сергеем, выпив лишь чай, нервно бродит вокруг снегохода, ждет Вовку на улице. Он давно не пьет, а до места еще почти сто километров! Поехали! Вовка — выходите!..

— А ведь у меня больше нет своих оленей в стаде, Аркаша. Кончились, как работать перестал.

— Это так. Ты уходишь — и олень твой уходит.

В конце стола давно и незаметно сидит Гриша в шапке, а на нем — синяк под глазом. Застарелый, он попал на Гришу в начале Страстной седьмицы, когда тот был еще в поселке. Люди говорят, что жена этот грим положила — любовь у них яркая в конце Великого поста случилась. Сухой мужичок хлебает из большой сковороды что-то замешанное на оленине, вермишели и воде. Воды больше. Вовка тоже забрасывает ложкой в пьяный слюнявый рот жиденького, ну и пару кусочков мясца отловил. Закусывает ностальгией, но скука по вот этому — Грише не столь очевидна.

Замолчали на время. Туристы каждые пять минут забегают в дом, нарочито громко топают сапогами и снова выходят из дома, чертыхаясь, каждый раз проходя мимо свежего черепа оленя в сенях. Тот, один из давеча пойманных Аркашей с роскошными рогами и полностью очищенный от мяса, глядит на них большими любопытными глазами, зачем-то оставленными на своих местах. Посмеивается. Куропатки пересели на деревья подальше — от суеты…

Аркаша с Вовкой дошли до осеннего клеймения оленей, стали перечислять все известные знаки. Вспоминают простые, принадлежащие бригадам, иногда вдруг вынимая из памяти в миг просветлений древние лопарские, что не просто выглядели как наполовину отхваченное в форме полукруга или квадрата ухо, а были истинными произведениями искусства — резьбой по оленю…

Не сдерживая более эмоций, Сергей развязывает волокушу с целью выкинуть оставшуюся водку. Дабы искоренить зло! Не связанные собаки разбегаются в стороны, поджав хвосты и тонко чувствуя электрику в воздухе. Водка, числом — вся, выкинута в старый полуразвалившийся воз, а начинающим уже жалеть горожан членам бригады, не участвующим в застолье, указано место ее захоронения.

— Ребята, вы только Вовке ее больше не давайте!

— Конечное, а как же. Вы хоть куда?

— На восток!..

Вовка затих над сковородой, подперев голову обеими руками. Череп в сенях перестал улыбаться, а Аркаша ушел к себе под стол — разглядывать новые очки.

— В последний раз! Вовка, так ты едешь дальше!? — Сергей сейчас взорвется.

…Тихо за столом. Храп.

— Тогда мы сами! — ни в чем не повинная входная дверь пренебрежительно захлопнута за спиной.

…Светлый праздник Пасхи остался на базе. «Восьмистадники» гуляют сегодня, еще и завтра — водки им оставили вдосталь!

Туристы едут куда-то, сразу сбиваясь с накатанной за зиму ворги. Перемалывая мощным снегоходом мелкий столетний березняк, они за минуту пропадают из вида на целине в неожиданно свалившемся снежном заряде. Без пилы, топора, они думают, что найдут себе место здесь в огромной пустоте. И никто не едет за ними, и никто не собирается догонять или потом искать. Пусть пробуют — туристов теперь много.

— Аркаша. Я скучаю только по тебе.

Ничего теплого больше не нашлось.

«Будка номер семь». Они лежат на соседних дощатых нарах. В подпертую лопатой дверь со свистом вламывается северо-восточный низовой ветер. Без остановок — как торопится по свободе, так и вылетает воем в трубу. И дальше куда-то! Дров только три полена, и они давно сгорели, не оставив ни дыма, ни воспоминаний о нем. Пустая топка гудит.

— Это очень полезно, наверное, что мы больше не пьем. Только вот исход какой-то не очень внятный у нашей оздоровительной кампании, — тот, что помладше подал экономный на морозе голос, перебирая застывшим непослушным ртом.

Ответа нет, да и не нужен он сейчас. Любой ответ легко опровергается, когда во входной двери не хватает почти половины — росомаха выгрызла, и теперь поземок радостно подбирается причудливым языком наноса к моментально остывшей печке.

— Интересно, а последняя экспедиция барона Толля тоже выкинула водку, или все-таки съела, отобрав у собак, последнюю рыбу-вяленку?

Хорошая вышла шутка! Егор еще молодой — умеет правильно повеселиться. Конечное же, он не мог остаться за столом, и уехал из бригады с Сергеем. «Вместе приехал — вместе уехал» — он в логистике работает, и такое правило знает.

Надето на них все, что возможно. Точнее — на сон ничего не снято, а наоборот, вытащены из рюкзаков все запасные штанишки и кофточки. Ноги в спальные мешки вставлены прямо в сапогах. Обувь — арктическое исполнение, выдерживают мороз минус пятьдесят. Так было написано на этикетке в магазине, но теперь-то ясно — врут! Шапки, а на капюшоне спальников лежит иней дыхания вперемешку с беспорядочно оседающим по всей будке снегом. Славная будет ночь! Длинная.

«Будка номер семь». Проводника они потеряли страшно давно — сегодня в полдень, и сейчас еще лишь только вечер — первый вечер из семи запланированных.

— Вовка? Да нормальный он муж…

— Иваныч, спи давай! — перебил Сергей. И стало тихо, если отбросить лютые фоновые шумы. Все он понимает — уехали зря, но вот так вышло. Теперь-то что уже об этом. Нервы…

— …Поехали отсюда! Иваныч, садись! Садись, говорю! — Сергей дает газу с места, и уже через минуту они пропадают за сопкой, топча зазевавшихся березовых карликов гусеницей. Каждый в бригаде, кто в силах, провожает их глазами, подумав или произнеся: «Гладкой вам дороги, туристы!»

Здесь не злобливые люди. И питерские хорошие, а когда водки в святой праздник людям пол саней отсыпают — так и совсем замечательные.

Навигатор, что висит на руле, обратил свое электронное сознание к американским спутникам. Понимает — теперь многое зависит от него. Он — главный! Если сбой какой, зависание, сядут батарейки — все навсегда останутся в тундре, и он в том числе. Поэтому сразу стал выдавать требуемый маршрут. Точка — «Будка номер восемь». Расстояние — девяносто два километра, время в пути — два часа пятнадцать минут. Аминь!

— Сергей, а почему в твоем навигаторе озера квадратные и треугольные, а в Вовкином — в натуральном виде? И рек на твоем нет, а под нами сейчас озеро указано, на самом же деле, смотри — это земля?

— Главное, Иваныч, направление держать! — Сергей остановился на минуточку, чтобы Егор покурил, а сам, тяжело пыхтя в борьбе с многочисленными кнопками и молниями костюма — нарастающей тревогой помочился на снег. Действительно, картинку его навигатор давал какую-то нереальную. Он сам не видит, что ли? Да, на тридцатом километре мысль о том, что можно было бы подождать пока Вовка наскучается всласть по Аркаше, накрыла. Да, не очень разумно. Но и глядеть на то, как уходит драгоценное время похода — нет сил.

— Поехали дальше, Иваныч.

На пятом или шестом озере, не указанном на карте, снегоход провалился в водяную кашу, прикрытую небольшим слоем снега. Пожужжав недолгой мухой, попавшей в паутину, закопался окончательно по самые подножки, и все. Ни шагу, разве что вместе с озером! Это очень тонкое чувство — когда ты проваливаешься среди слуза на большой воде. Этот миг нужно правильно встретить, не заплакать тут же маленьким мальчиком, осознавая накрывшую тебя данность. Засосавшую весь ранее окружавший тебя мир в эту одну точку — не прописанную на картах в середине пустыни.

Воды со снегом почти до колена. Копали четыре часа. Могло быть и хуже, просто берег оказался рядом — всего в двухстах метрах. К концу раскопок силы, которые насиживали целый год в офисных креслах, отданы делу освоения тундры без остатка. Насквозь мокрый от работы, Егор валяется с подветренной стороны саней:

— Ну что ж! Христос Воскресе! Извини, утром забыл.

— И тебя с Праздником, — они давно знают друг друга, к пройденным, а особо к спорным темам, обычно не возвращаются. Все понятно: Вовка — так Вовка. Водка — так водка. Нет их больше! Но.

— Знаешь, Сережа, сегодняшнее посещение тобою моего рюкзака и выгрузка моего личного движимого жидкого имущества считаю оскорблением чувств. Глубоким оскорблением чувств человека, его рюкзака и водки, отдыхающих тут — в тундре!

До «Будки номер восемь» сегодня не дойти — много времени потеряно в фантомном озере. Есть другая рядом — «Будка номер семь». Влево десять километров — Фомка-Нырт. Точка старая, были только однажды, тогда эта развалюха, сколоченная из досок, спасла от голода, дав две буханки черного хлеба. Забыли хлеб тем годом в поселке, а на что прикажете сыр с колбасой намазывать? На руку?.. В тот день два кирпича двухмесячной свежести были приняты как великий дар от лопарского духа Фомы Трифоныча — былинного бригадира оленеводов. Не плесневеет здесь хлеб — примитивным организмам нет места.

Сегодня будка наелась снега под потолок. Та же тундра, только внутри. Пока Егор с лопатой пыхтел в борьбе за шесть квадратных метров жилплощади, звук снегохода, который Сергей перегонял на удобное место, стал затихать где-то под землей.

— Сергей?!

Ни света, ни привета! Сгинул где-то в наносах. Забота погнала вокруг жилища, а там, на дне темной ямы, он — дорогой товарищ! Ушел под снег вместе с техникой, закопался. Так, что не видно его на поверхности, и с каждой попыткой выбраться машину заглатывает все глубже.

Есть ли у тундры дно? Может, где-то и можно нащупать, но не здесь. Неторопливая весенняя ночь заходит на посадку, а снегоход борется, ищет твердое, чтобы зацепиться за него наконец своей зубастой гусеницей, рвануть на свободу. Траншея ширится, расходится краями, растут терриконы отработанного лопатами материала — много снега в тундре! На всех хватит!

Глаза каждые пять минут ищут на запад — не мелькнет ли фара снегохода? Нет, весь запад от юга до севера пуст. Лишь первые звезды выпали на небо, да им навстречу из-под земли светит прожектор перевернувшегося «Линкса». Одежда на ветру колянеет, мокрые руки, пар из-под шапки. Лопата — друг человека. Снег оттенка бороды Абдель-Керима — почти черный. Губы складываются молча в имя:

— Вовка! Вовка, а я верю в тебя все равно! Буду ждать.

Но спать холодно. Три сырых березовых полена долго не желают разгораться, и на растопку уходит пол бутылки солярки, найденной под столом, и бесценная сухая досочка, тонко наструганная ножом. Огонь принялся раз на пятый, но это ничего не изменило в части тепла, а дрова сгорели в быстрый получас. Других нет, пила с топором остались в Вовкиных санях, да и где в тундре растут дрова, даже днем невозможно понять. То, что помещается в общечеловеческое понимание — дрова, осталось на границе леса. Здесь нет вообще ничего и никого.

Каким оно будет — новое утро? Что с ним теперь делать, и что с нами будет? Хорошие вопросы на сон. Свет.

Шум утренней метели не нарушен подъезжающим Вовкой. Та же гудящая баритон-саксофоном голодная до дров печурка, с одного бока почти полностью засыпанная снегом. Даже золу выдуло начисто. Ледяной спальник хрустит, бел, как саван.

Не очень смело, с переломом на шепот:

— Сережка?…

— Иваныч?

Ура, живы! Есть пол термоса остывшего вчера чая.

Кто-нибудь уже — заедьте к нам! Чайку попьем.

Текущее местоположение — север.

Три окна в петербургской квартире на север. Это уже — более чем достаточно севера. Даже ехать никуда не надо. Смотри сквозь стекло, за которым падает снег поздней весны — грусти.

Шашлычный север — через всю страну к Сямозеру, на машине с прицепом. Долго ищешь свое место среди подобных себе. Стойбища жирно намазаны в два слоя по всему берегу, они жарят шашлыки! Почему они все время что-то жарят? Туман? Нет — берег в дыму, завален лодками и катерами. Все условия, не хватает лишь парового отопления. Боже — тут даже пластиковый туалет! Но это север, если верить карте.

Писательский север — начинается на трассе «Кола» в расписанных скальных ужинах под Медгорой.

«Верка! Ты дрянь, но от этого я люблю тебя больше! Андрей. Чебоксары. 1999».

«На Мурманск! Ашотик. Махачкала. 2007».

Гранит, не шелестя на ветру каменными страницами, ждет новые и новые таланты.

Север Веры – увешанный всеми трусами центральной России памятный знак «Полярный Круг», что караулит трассу «Кола». Каждый, развесивший на окружающих березах свое рванье — вернет себе сторицей. Так говорит легенда. Здесь же, или где-то рядом, необходимо под гитару петь Визбора голосом Клемент в порыве сопричастности. Тряпочки родом из профессорской среды развеваются, вера в возвращение крепнет. Жаль лишь, что истоньшилась университетская профессура — песни все тише…

А этот рассвет — здесь. Ветер, как всегда, на месте — не мешает еще, только проснулись.

— Иваныч?..

Пока в термосе чай совсем не замерз, его решено поделить. Никто не делит его по каплям — просто наливают в одну, большую, крышку от термоса и пьют по очереди. Если налить в две — быстрее заледенеет. Голова представляет себе, что тепло побежало в кровь. Нет — это рукам холодно. Что делать будем?

— А ничего, решим. Есть будешь?

Дощатый туалет, что неотъемлемо принадлежит каждой будке, также набит снегом до крыши. Не до него — некогда. Кратер с притихшим снегоходом на дне за ночь замело наполовину, и все, почти все, придется начинать сначала. Хорошо лишь то, что целый день впереди, да погода на ощупь теплее. Наверняка на плюс перевалит, если солнце покажется. Если покажется — вообще хорошо: на солнце лучше виден след снегохода, и по нему легче найти людей. Которые уехали вчера одни без проводника. При условии, что их кто-то хочет найти, конечно.

— Сразу копать будем, или пойдем рыбу поймаем и съедим?

«Съедим рыбу» — это девиз похода. Продуктов взято по-минимуму: для завтраков, перекусов и закуски под бывшую водку. Закуска теперь образовалась излишком, который можно свободно перераспределить. Минус Вовкин рот. Не голодно, короче, жить можно! Хорошо, хоть еда оказалась здесь, а не осталась праздновать на базе. Сжевали по два бутерброда — сыр и околевшая ветчина со льдинами. Глотается не гладко.

— Сергей, не пойманную пока рыбу будем сырую есть, или как? Без дров-то.

— Есть горелка и два баллончика газа к ней — прорвемся.

— Сковорода? Котелок?

— Просто прорвемся, без посуды. На палочках зажарим!

— Нет тут никаких палочек. На лопате, пожалуй, можно, в постном масле, — Егор потряс свежеокрашенной, почти новой складной лопатой, что шла в комплекте со снегоходом. Теоретически должно получиться поджарить, а перевернуть — подбросом, как в ресторанах с «Мишленовскими звездами».

О, горячая Падуя! Где ты сейчас, как тебе без нас?

…Тогда его надлежало называть Шкипер, а не просто Сергей, как сейчас. Когда человек крепко встает на ноги, становится Большим боссом, заканчивает МВА, руководит холдингами, ему, видимо, недостает редкого чувства трясущихся ног и уходящей из-под них тверди. Он едет к теплым морям, обучается морскому делу, получает капитанские корочки — очередные из многочисленных, и, как по волшебству, становится мореходом.

— Шкипер на мостике! — Егор, прочая палубная и трюмная матросня, состоящая из сыновей-недорослей и полуобнаженных жен, вытягиваются в приветствии по струнке. А по команде вольно — дети продолжают игры, жены лежат топлес на огромном белоснежном носу яхты, взрослые матросы пьют джин-тоник в покойной тени кают-компании. В пропорции «один к одному», с вишенкой и лаймом. Шкипер трезво и важно разглядывает экран картплотера, прокладывая маршрут до очередной марины, а огромная пятидесятидвухфутовая яхта — порт приписки Сплит на фордевинде — несется к Венеции. Обгоняя других — вечером Массимилиано будет артистично фламбировать в сотейнике мидии, креветки, шалот и шафран. Лично! Подбрасывать затейливое блюдо до выгорания коньяка и появления аппетитной корочки. Два круглых столика без скатерти неприкрытым достоинством томятся ожиданием в брони…

…Чуть не задавился бутербродом насухо. Без напитков, сидя на нарах. Руки в чем-то неотмываемо черном, крошки на губах:

— Да-а, бывший шкипер, пожалуй, пошли-ка ловить. Попить нет ничего?

— Пиво безалкогольное будешь? Где-то тут, сейчас…— Сергей поймал тяжелый вздох в ответ.

Мотоледобур. Только он! Никаких сил в руках не хватит сверлить здесь лед. Нет, одну-две лунки — пожалуйста. Дальше — за перекурами и посиделками, сбившимся дыханием и мокрой спиной — наступает изнеможение. А бензиновый помощник сверлит тридцать дырок в десять минут. О как! Вода, истосковавшаяся за зиму по воздуху, рванулась наверх, невидимо растекаясь куда-то в стороны под снегом. Над поверхностью лунки, радостно устраивая водовороты, она набирает скорость навстречу весне!

— Через час здесь будет воды по колено! Поймал что-нибудь?

Нечего спрашивать, конечно, Сергей поймал. И Егор поймал — что тут ловить. Не успел бросить в лунку блесну, даже не настроил глубину толком — удар в руку. Есть зубастая! Красивая она — местная щука рябенькая — сытая, сильная. Уткнулась головой в лед — не сдвинуть с места, не идет в лунку. Ничья получается: наверх идти нет никакого желания, а вниз — возможности. Багорик, поданный Сергеем, сыграл на стороне человечества.

Через десять минут стало ясно, что на лопате зажарить все пойманное уже невозможно. Пять прекрасных щук змеями ползают в мокром снегу. Утро задалось. Оставили — пусть здесь плавают пока — будут свежие до востребования.

Снегоход с ночи валяется на дне рукотворной пропасти в позе «на боку». Не по фэн-шую как-то — завелся бы! Забылся, закатанный ночным метровым слоем свежего, прессованного метелью, снега. На сопках вдали кое-где черные точки камней. Не шевелятся. Хотя:

— Смотри! Едет, кажется! Бинокль есть? В снегоходе, тогда ладно… Но ведь едет же! Едет!!

Точка долго, пока Егор курит нервную сигарету, движется на одном месте, а потом теряется вовсе среди себе подобных. Нет — это лишь желания. Интересно, а вдвоем тоже можно сойти с ума? Как скоро?

Копают, не торопясь — солнце и полпути не прошло. Иногда слышится лязг железа по железу, или железа по пластику. Не очень жаль почему-то новый снегоход, ни свой, ни чужой — по очереди лопату берут. Одно непонятно — как отсюда вообще выехать? Как на такую стену подниматься? До озера, что ли, траншею копать?

— Пожалуй, давай, Сережа, свое это пиво. Безалкогольное. Жарко!

В пятидесяти метрах внизу, при впадении в озеро Черной речки, что на картах — Кирпичный ручей, уже видна несмелыми пятнами весенняя открытая вода. Бесшумна — рано ей. По корочке тонкого, намерзшего за ночь льда — по самому краешку, деловито бегает на игрушечных ножках шустрый комочек. Не провалилась бы птаха! Сделали по длинному глотку — неплохое пивко, только больно охлажденное. Прыг! Птичка неожиданно нырнула, а может, упала — просто не стало ее на камне. По воде пустило рябь от порыва ветра. Вот, так и мы с тобой прыгнули куда-то. Даже лучше — упали! И где она теперь? Заинтересованно, еще немножко пива, глаза на воду. Скок! На краю льда перетряхнула крылышками, белое пятно на груди, в клюве вроде какая-то букараха. Точно — треплет кого-то.

— Оляпка, что ли? Не знаешь, кто в воду у нас нырять здесь может?

— Мы можем… Да, наверное, оляпка. Что-то я не очень в этом разбираюсь. Куропаток знаю. Они белые. Копаем?

До вечера высвободиться не удалось, но бонусом возле будки были найдены стоящие вигвамом старые подгнившие жерди от кораля. Во вчерашней усталой темноте не заметили, а макушечки-то торчали! Это неприкосновенный запас неизвестных хозяев. На черный день. Только к ним этот день почему-то не пришел, выбрав нас, а ждать, когда он все-таки достанет именно их, нет желания и времени. Волевым решением наломали себе немножко. Надолго, конечно, не хватит, но хотя бы заснуть в тепле, да спальники просушить с прошлой ночи. Наковыряли из-под наста еще — для верности.

Финны — во всем молодцы! Все-то у них правильно. Лопата сделана на все случаи жизни — жаль, в чашку не лезет, а то и сахар ею можно было бы размешивать. Только вот покрасили зря, «щука жареная в эмали» — это уже слишком. Хотя, у Ильи Лазерсона готовили же на мастер-классе пюре с чернилами каракатицы? Замечательное чернющее пюре! На внешний вид — страшнее некуда, ели лишь «на доверии» к маэстро. Вместе с тем лососем, что он приготовил в посудомоечной машине на режиме «деликатная мойка». Мастер!

— Оригинален Илья, да?

Для начала лопату решили обжечь на горелке. Скандинавская краска сгорела на удивление быстро и бесследно, обнажился блестящий, без единого пятнышка ржавчины, металл. М-да, качество! Сухие жерди загорелись в печурке бодро и не со вчерашним воем — ветер подстих. Жизнь в свете налобных фонариков, тепле и ожидании сытости налаживается. Большие куски только что почищенной рыбы шевелятся на «сковородке» с длинной ручкой, поднимая плавники и растопыривая ребра. Как живая! Рыбу жарят поочередно — руки затекают долго держать лопату на одном месте. Перевернуть подбросом не пробовали — чуть-чуть, однако, пригорает, хоть и масла вдоволь. Почти целая бутылка нашлась в сенях, укрытая снегом. Перчик, соль, рыба шкворчит и вкусно постреливает. Эх, водочки бы!.. Эхо не подхватило.

— Смотри, Сережка, какая интересная картина тут нарисовалась! Все проводники, оказывается, носят имя Вовка! — застолбил открытие Егор, протаскивая сквозь зубы щучьи крепко прожаренные ребра. Ровный набор голых косточек при этом остается меж пальцами.

— И с чего бы ты это взял?

— Тебя по Тунгуске и Виви — Вовка таскал из Туры. По карельским болотам нас Вовка кружит уже какой год. Здесь — тоже без Вовки не обошлось! А?

— Не все, Иваныч. На Маврикии, когда голубых марлинов ловил, у меня гидом был Бирадж.

— Вот я и говорю — гид Бирадж, а по-русски — проводник Вовка!

Все проводники — Вовки!

Но просто их не достанешь! Эксклюзив. Занося свое тело в чуть прогревшийся спальник, который влажным чулком тяжело натягивался на ворох одежды, Егор думал. Обо всем, и о том, как поступать дальше. Куда двигаться — обратно или вперед.

И Сергей думал. Но вслух обсуждать перспективы пока рано — ничего не произошло.

Тундровый Вовка достался им очень кривым путем, стоил долгих трудов и большой бутылки двенадцатилетнего скотча. Через третьи руки. Питерские друзья группами на снегоходах каждую весну ездили на Кольский. Куда — не ясно, особо не раскрывались, но на неделю, а то и больше. С рыбалкой, жильем и удовольствиями. За очередным застольем удалось выманить телефон их проводника Андрея, с которым Егор впоследствии списался по электронке. Кто вы, что вы, куда хотите, какую рыбу? Чем дальше заходило общение, тем отчетливее Иваныч понимал, что это не совсем та история, которую хотелось получить. Рыба — не та, места — близко от жилья. Чего-то не хватает! Такое можно увидеть, и не выезжая далеко на север.

— Андрей, а в тундру повезете?

— Нет. В тундру не повезу. Не моя территория, не возьмусь. Но могу попробовать кого-то поискать из местных оленеводов.

Так образовался Вовка. Со знанием, с «территорией охвата», но с одним сокрушительным изъяном.

— Вовке не наливать! Никогда! Он, если начнет, то закончит, лишь упав. Утром скажет, что на рыбалку не поедет, и вы не поедете, а рыбы нет вообще. Не существует! И все — круиз закончен.

В Егоровой голове мысли сжались. Как это — не наливать? А самому как выпивать? Прятаться? Пить под одеялом? За углом, за снегоходом? Чушь какая-то. Понятно, что не ведрами — Иваныч почти приличный человек, но глоток односолодового из фляжки на морозе никто не отменял. И не отменит! А вечером — два глотка…

— Давай его телефон. Вовки этого, каким бы он ни был! Он хоть не буйный?..

Вовка по телефону пообещал отвезти куда надо. Только без барства! Едем вместе, посуду моем вместе, спим вповалку, едим одной ложкой, рыбу чистим плечом к плечу. Все равны! Денег попросил подозрительно мало, даже и не денег-то почти, но возле остановки автобуса на краю земли ожидал, уснув на сидении праворульной японской легковушки пьяным вдрабадан. Сказать «здравствуйте» и познакомиться, правда, смог.

Так начался первый рейд. Пять лет назад. И остальные четыре заезда тоже: лунки пробивали по очереди, дрова рубили первыми попавшимися свободными руками, спиртное пили из одной чашки и без особых ограничений. Все благополучно… Только вот сегодня он пускает слюни в сковороду на столе восьмой бригады где-то в семидесяти километрах к западу.

…А Андрей утонул два года назад. Лодка перевернулась. Лично так и не увиделись, а скотч за открытие себя ему должен был Вовка передать. Передал ли?..

Спалось теплее сегодня. Ветер поменьше — не так сильно метет. Ведь что во сне на улице важно? Правильно — укрыть нос! Если замерзнет нос — пиши пропало. Поэтому, как бы ты ни был одет к ночи, главное — прикрыть чем-то лицо: шапкой, краем спальника, хоть бы и рукой. При теплом носе жизнь прекрасна!

— Сергей, так что дальше? Ну, откопаем снегоход. Вперед едем или к дому? Пять дней осталось.

— Копаем. Там и посмотрим. Надо чайник согреть. Термоса заряжай. Кофе сделай в один.

За сутки в Кирпичном полыньи размыло шире — мороза нет, на оттепель перетянуло. Неутомимая оляпка, или кто она там, что-то продолжает шарить на дне. Рыбы на сегодня хватит, а к лункам, чтобы набрать воды, не подойти. Их размыло постоянно нарастающим снизу потоком до размеров хорошего банного таза. Чем больше воды выходит на поверхность, тем тяжелее лед, и он сильнее давит на воду, которая еще быстрее бежит на поверхность, чтобы лед стал совсем тяжелым.

Фу-у, запутанно, но флягу набирал в новой лунке метров за двести, куда пока не нагнало воды. Чая-кофе набрали — не перепить, а вот с газом для горелки сложнее — подразумевался как резервный вид готовки пищи. Вода кипит большим паром в железной кружке Иваныча. Сиротская, почти на литр — она зовется так уже не первый год. Вовки нет.

Только день оттепели, а как изменилась тундра! Жирным пятном подбирается к берегу около будки вода под снегом. В этом году морозов под сорок не было — тонкий матерый лед намерз. Он старается держаться, не таять, но времени ему осталось всего ничего. Помогли со своей рыбалкой весне — через все дырки на поверхность хлынуло. Впереди на Фомка-Нырте южная сторона оголяется — полезли к солнцу камни, нагреваясь, пятнами и серыми плешинами ягель, тощие березовые веточки. Поживее пейзаж! Пара первых куропаток прилетела, поют какую-то свою нечленораздельную радость продолжения рода и поедания молодых почек. Не то – укают, не то – лают, но не чирикают уж точно, а воспроизвести невозможно. Самец приплясывает, крыльями по сторонам чертит, надулся — давай скорее, а то собратья прилетят — по загривку получишь и дамский «от ворот по ворот». Но кроме этих больше никого. Пока.

Снег проседает, плохо отлипает от лопаты, когда его откидывают в сторону. Снегоход на солнце нагрел один бок — загорает. Как же тебя уже выкопать-то отсюда? Его заводят, дергают из стороны в сторону, раскачивают, подкапывают под гусеницу, заносят переднюю часть, заднюю — снега хоть отбавляй. В глубине он намерзшийся за зиму, рассыпчатый и в нем не найти опору.

В момент, когда мужики вместе прыгают на правой подножке снегохода, пытаясь всем весом повалить машину набок, вдруг — бзинь! Что-то лопнуло внутри, и снегоход рухнул на снег всем телом. Как подстреленный.

— Приехали!

— Задний амортизатор погиб…

Теперь точно наступило хорошее время подумать: что мы будем делать? Вот такие замечательные — одни посреди ничего, в котором нет никого. Вылезли из ямы, поглядели по сторонам — впереди озеро, а за ним в сорока километрах — «Будка номер восемь». Позади — то место, откуда уже второй день не едет Вовка. И сейчас не едет, хотя оттаяло столько темных точек на горизонте, сложно разобрать что-либо. Кажется, дальше не интересная история начинается. С высоты очень далекого ногами востока глядит на происходящее мудрая гора Парвэй…

Выход утром. Ждать здесь нечего: если тундра поплывет — вообще не выйти будет до лета. В бригаде так мужики и сказали: поплывет — бегите! Никчемный теперь бензин в канистрах снят с волокуши. Оба мотобура в сени — лишний вес. Что осталось лишнего? Батарейки от фонариков не подходят к навигатору, надо экономить. Включили его лишь на пару минут — взять направление на позапрошлогоднюю точку, где сходятся ворги из двух бригад. Набитые дороги, проезжие, если до них дойти — дело сделано, подберут. Шестьдесят семь километров по прямой — а что петлять-то, тут дорог нет, так и пойдем. Добраться бы только. Вовка в первом походе был против чужого включенного навигатора — оберегал тайны тундры и маршрута. В следующих поездках, когда это уже было больше похоже на дружбу, а не на его случайную работу — обмяк. С рыбалок до жилья порой даже возвращались без него по набитой им тропе или по своей навигации. Ну что ж, прибор, и два его последних запасных патрона-батарейки — ведите нас домой!

Пока крутили меню гаджета, в разделе «Охота и рыбалка» навигатор издевательски указал: «Текущее местоположение — Время местное — Так себе день — Время лучшего клева — 16.03 – 17.03».

Да, клево все получается, а день и правда — так себе, видали получше!

Не спится. Пусть и поели до отвала — для завтрашних сил. Нос прикрывал, не помогает. Открывал — неизменно. Не легко на душе. Разное приходит. Она ли это — проверка, которой долго искал?

Бога больше нет.

Валерка утонул тринадцать лет назад. На Пальозере. Друг детства, он захотел в первый раз поглядеть на дальнюю Карелию. Очень мечтал увидеть север, просил показать. Наверное, на поднявшемся ветру его лодка перевернулась — никто теперь не знает. А Егор в это время варил уху на костре. Наваривал от всей души, всыпая черный перец горошком! Потом пол ночи носился в моторке по сентябрьским темным, ставших в ночи невидимыми, волнам. Вызывал все возможные милиции, МЧС, Бога. Никто не явился, а утром он сам нашел Валерку в трех километрах от костра, в прибое, вниз лицом, среди камней восточного берега. У милиции спрашивать было нечего, скорее наоборот. Но вот ты, Бог, — скажи! Зачем ты именно его решил проверить? Когда это случилось, почему не дал знак? Я бы успел! Почему ты проверяешь не того? Ты ведь все знаешь — он же не был готов! Почему ты не обратил свой гнев, промысел, милость, или как это у тебя зовется, на меня? Есть ли ты вообще? А если есть — что ты наделал! Что. Ты. Наделал?!!

— Егорушка, не надо так шутить! — еще нет шести утра, в трубке — толком не проснувшаяся Валеркина жена. Следующим звонком «убил» вестью его мать. Пустота.

Егор сидел на песчаной косе и плакал. За всю прошедшую жизнь. Удочки полетели в прибрежное болото. Никогда больше Иваныч не пойдет на рыбалку! Никогда!

Но уже через два года он гладил рукой воду Пальозера, проезжая еще дальше на Кольский. Тихую водичку над песком — ни ветра, ни ряби. От руки волны — как маленький грустный катерок проскочил. И еще туда-обратно.

— Ну, здравствуй снова! Видишь, еду.

Бога он больше не хочет принимать. Коли тот есть — пусть будет, и пусть ему верит всяк, кто желает. Но не Иваныч, который настырно теперь ищет свой север, а в нем — ответ. Место, где душа его вновь найдет что-то, и с этим — покой. Какое оно, это место, что есть ему покой — он не знает…

За ночь ветром поставило корочку наста — держит, ноги не проваливаются. Перетряхнули в последний раз и уложили вновь рюкзаки — лишние продукты, лишние рыболовные снасти, все лишнее и не имеющее отношения к выживанию — долой. В сенях нашли ржавый кусок от двуручной пилы с зубами, что у крокодила — такими же огромными и кривыми. С нами пойдешь! Съели по банке самодельной тушенки — Сергей же еще и охотник. Ему досталась с буквой «О», Егору — «Л». Этикеток нет, конечно, голая банка, а сверху цветным маркером буквы: «олень» и «лось» соответственно. Дали попробовать друг другу по ложечке. Один пес — дикий зверь. Дома Егорова жена, Татьяна, получив такие банки в качестве презента, спрашивала: «А почему на банках написано "Ноль" и "Один"?» Дитя гипермаркетов, ярких фантиков, букмекерских ставок на матчи, скидок и золотистых этикеток!

В пустой пластик, что валялся сто лет под нарами, набрали воды — поди знай, как оно будет? Литра четыре. Сергей категорически отказался оставить свой титановый рыболовный ящик. Во-первых, титан — крылатый металл, а значит, легкий. Во-вторых, Сергей получил этот ящик в те времена, когда он еще не выбрасывал ничью водку: ни свою, ни чужую. Вокруг этого ящика с мягким сиденьем, обтянутым бывшей зеленой искусственной кожей, построена вся его память!

— Спасибо этому дому! Дойти бы к другому, — Егор смотрит на Сергея, тот невозмутим. Это раздражает. Нет, раздражает — слишком просто. Хочется сказать ему много, все сказать. Взорваться, вынимая откуда-то из глубины себя сегодняшние, вчерашние и позапрошлогодние несогласия. Разойтись не на шутку… Но в этом сейчас нет никакого смысла — ничто не может поменяться. Сейчас и здесь. Их всего только двое для того, чтобы уцелеть.

— Дойти б.

Решили тащить корыто от снегохода. Оно, конечное, большое, но относительно не тяжелое, и очень полезное — в нем ночью можно спать или отгородиться им от ветра, поставив боком. Наметили дойти в четыре дня и три ночевки. Еды взяли на пять, без рыбалки — не до рыбы теперь.

В тундре много дорог. Снегоходные, они все где-то начинаются и приводят куда надо. Вам куда?

Одиночные рыхлые — охотников за удачей и приключениями; накатанные плотнее — бригадные в сторону коралей, которые уже начали ремонтировать в ожидании скорого стада; набитые за длинную зиму ворги — но эти пока так далеко. Прямой линией уходящие вверх на сопку, вьющиеся среди щебневых россыпей, пересекающиеся и идущие параллельно. Нет лишь праздных, никчемных, путей для развлечения — любая дорога здесь имеет свой смысл. И где-то заканчивается. Вам по которой?

Когда солнце поднялось выше, наст держать перестал. Ноги проваливаются по колено, а где и почти по пояс. Корыто, растянутое между двух длинных веревок, бежит хорошо, а «упряжные олени» все чаще припадают на колено. Жарко. Разговаривать? Пока ехали на край земли машиной — все разговоры переговорили: недельная рыбалка грядущей осенью на Большой реке; последняя охота Сергея на Алтае; обороты и налогообложение компаний; аспекты современного климата и состояние озоновой дыры; совсем чуть-чуть политики — дальше не пошло, драться за рулем не принято, хоть за это и не штрафуют; тундра. Ни слова о характерах общих друзей и нижнем белье их жен — это не обсуждаемо. Поэтому сейчас растянули корыто меж веревок, идут молча в пяти метрах по разным сторонам от него. Говорить совершенно не хочется. Каждый часто думает о водке. О ее вреде и пользе. И о Вовке, который ее наместник здесь. Точнее — где-то здесь.

— «В Москву через Никитские ворота проник Боб Кларк, американский шпион. Все с удивлением провожали его глазами, ибо там, где шел Боб Кларк, на мягком асфальте оставались четкие следы в форме раздвоенного копыта. — Видать, шпион», — Сергей часто цитировал Довлатова. И сейчас, оглянувшись назад, и посмотрев на намятую дорогу, как обычно, нашел место писателю. Пусть бы и так, не молчать же день.

Одинокий след снегохода для начала хороший попутчик — старый, но плотный — идти по нему в радость. Но он начинает забирать в сторону от нужного направления. Может вместе пойдем, с нами? Не бросай нас! Нет, все больше вправо… эх, беги, куда тебе нужно! Сразу — почти по колено, и под куртками жарко, как на турецком курорте. Одежда — в корыто, на лица — очки, а то без глаз через час останешься. Давай по кружечке чайку! Посидеть. Снова посидеть. Может, посидим еще? Чай остался? Нет?

Сопка, принятая за самый возможно дальний из ориентиров, не приближается, спасибо, хоть не убегает. А «Будка номер семь» уже давно скрылась позади. Последним маячком долго торчала в спину крыша так и не откопанного туалета. До следующего года! Снегоход заберут поселковые — денег получат и притащат. Пора найти какой-то снежный карниз, под ним ночь. Метели вроде не ожидается. Корыто немного прикопали и принялись пробовать в него гнездиться.

Нет — это не проверка, это не то место, пока все ровно. Тесновато, правда, спать в корыте втроем: Егор, Сергей и его Бог. У него он наверняка есть.

Последние пары сивушных масел, перемноженные на дым дешевых сигарет, наконец-то покинули дом на базе через форточку, открытую Гришей. Гриша — хороший. Гриша — на работе, поэтому в завязке. Он пропил весь прошлогодний кораль, и его турнули из бригады. Поэтому в этом сезоне — положительный герой и виноватая уборщица в доме.

— Да, Вовка, так и сказали — на восток. Только ломанулись куда-то не по-людски — напролом. Туристы, что сказать! Так что, где их восток — они одни и знают. Мы же тебе уже третий день говорим — едь, собирай мужиков. Пропадут, нехорошо это. Ты в отказку!

Утром четвертого дня с праздником было покончено. Аркашины глаза залечились. Он со вчерашнего дня снова перегоняет быков от Кейв к будке у озера, где вяжет их к березам — каждого к своей, и те бегают кругами: то наматываясь на дерево до головы, упираясь рогами в ствол, то в обратную сторону — обретая пять метров короткой свободы. Собирает упряжку под себя, опиливает ей рога — работает. Трое суток пить ему не с руки. Гришу назвали жертвенным перегонщиком важинок — у него самый новый снегоход. Счастливчиком его не назовешь: прогноз по рации дали плюсовой. Поплывет тундра в два-три дня. До моря-то быстро выгонит с собаками, а вот обратно как самому выходить — Бог его знает.

— Знаешь, Вовка, и ведь не говорят — когда гнать. То на сегодня планировали, а теперь опять отложили. Дождутся — вплавь пойдем.

— Говоришь, на восток. К «Будке номер восемь»? Об этом от них слышал?

— Вроде к ней. Нервничали очень.

На улице рыжие кобели рычат за оленью масталыгу. Гришин, похожий на карельскую лайку, привязанный веревкой к снегоходу, прижал кость к насту всем телом и скалит зубы. Он намного мельче безродного кудлатого, ни на кого не похожего, но кость всех ставит на место. У кого кость — тот и кобель! Как зовут обоих, Вовка не знает, лишнее это — дает пендаля большому на торопливой дороге облегчения. В «бардачок» снегохода собрал со стола оставшуюся закуску, намочил в кастрюле хлеба своему кобелю Бою, который четвертые сутки сидит на короткой вязке возле корыта, термос заправил, бензин залил до полного бака. Солнечно! Пусть и дует, но солнечно — следы лучше видно.

На рыхлом, вытопленном снегу машина пошла плавно — как корабль, иногда зарывающийся в волну. Бой, как только хозяин похлопал по сиденью позади себя, юрко запрыгнул на него, и теперь сидит низко, прижимаясь к любимой спине и балансируя хвостом.

— Знаю я, где они. Туда мы собирались, — Вовка привык быть один. Он помчится сейчас вперед, изредка привставая с сиденья, прокладывая самому себе курс рукой. Нет ведь никого — показывать некому, а все равно тычет рукавицей вдаль, отмечает курс.

Это они для кого хочешь туристы. Для него — давно друзья. Крепкая команда. Вообще-то, питерские нормальные мужики, а с этими еще и интересно. Рыбу хорошо ловят. Вовка за всю свою предыдущую жизнь не ловил столько на удочку, сколько с этими ребятами. И ведь получается у них лучше, чем у местных! Да и так, в целом — путевые, настырные, не графье. Не пропадут. Эти — не пропадут, главное, чтобы не поплыли. Егор этот веселый, охотник на куропаток. Все-то ему надо знать.

Пока небо чистое и видимость отличная — навигатор не нужен, тундра ногами исхожена здесь вдоль да поперек. От сопки до сопки. Олени же на месте не сидят. Только ветер стихнет — бегут к морю спасаться от мошки и слепней. Похолоднее погода — обратно тянутся, здесь ягельники побогаче. Пастухи следом. Так и носятся полгода.

— Будка восемь.

Заряд идет за зарядом. То видимость — на километры, то через метр — стена. И никаких следов. Вокруг «Будки номер восемь» чисто, полная прихожая снега — значит, не было их здесь. У следующей, на старой бригаде, тоже. На озеро нечего и ехать — не было никого. Может, в истоке реки, там всегда ловили?.. Нет и здесь.

Вовка несколько озадачен, количеством бензина в баке в том числе. Хватило бы. Собаку кормить нечем. Себя — ладно…

— Когда уезжаю, я ведь Татьяне всегда оставляю все нужные телефоны и приблизительный маршрут. В этот раз крайней точкой — «Будка номер восемь». Если мы не позвоним вечером седьмого дня, то она связывается с Андреем в Кировске, и он вынимает отсюда наши задницы, — Егор обвязал свой конец веревки вокруг пояса. Вроде так тащить полегче.

— Андрюха? Он еще в МЧС? Тогда — да, вытащит…

— Бы — вытащил! От будки бы снял в один день. Но мы с тобой сошли, и теперь у него свободы поиска — тысячи три квадратных километров. Целая Москва. Такая же пустая и оставленная жителями перед Наполеоном.

Никакие номера телефонов и маршруты, на самом деле, Татьяне не говорили ни о чем. Она не знала этих людей и совершенно слабо представляла себе, где находится Кольский. Ночами она не спала. Со времени гибели Валерки ни одну ночь нормально не спала, когда Егора нет рядом. Какие маршруты?! Она использовала бумажку с телефонами вместо закладки в книге. Переворачиваешь страницу — Егор в своем снегу, опять страничка — снова он ловит свою эту дурацкую рыбу. О чем книга? Да кто ее знает, но страница двести девяносто три. Вернулся бы.

В обед жарят сердце, укрывшись в заветерьи корыта. Оленье, оно оказалось вместе со всей едой в одном рюкзаке еще в поселке — Вовка хотел угостить друзей свежатиной. Завернутое в мокрую теперь газету, оно обильно вываляно в шерсти бывшего рогатого хозяина. Молодое, чистое, большое. Больше, чем можно предположить у оленя — взрезано пополам. Мыть нечем, поэтому Сергей долго трет его о снег, выбирая отдельные шерстины — вечер чем-то коротать нужно.

Когда Прометей принес огонь людям в пещеру, они так же хотели приготовить что-нибудь вкусненькое, как и те, что сидят сейчас за корытом. Над огнем горелки, для которой остался последний баллон газа, покачиваются, толкаясь порой, две ложки, в которых шипят и шевелятся квадратные подсоленные кусочки. Горяченького — оно очень даже хорошо! И еще по кусочку. Сердце получилось нежным, приправленным далекими оттенками ягеля, дикой свободы, и совсем чуть-чуть — провинциальными нотками областной газеты. Мишленовские звезды здесь бы закатились все скопом. И поперчить побольше — мясо, отдавая сок, пускает пузыри в ложке! Между грилем и поеданием газ выключают, а то завтра чай согреть будет не на чем. «Пить» снег отказались сразу — он не утоляет жажду, скорее наоборот. Снег — обманщик, и через пять минут воды хочется намного больше.

Солнце и плотный ветер забросали губы бляшками простуд, даже от редких разговоров и шуток они кровавыми трещинами нарушаются в местах болячек. Солнце горит всегда, даже когда его не видно, и вроде бы кажется, что сквозь тучи оно не пробивается. Пурга зарядом, очки сняты, но уже через час глаза просят вернуть стекляшки на место.

Рыбу ловить — ах, оставьте! Двадцать километров в день не предполагают рыбалку.

Вечером выкопали большую яму, поставив в нее корыто. Получилось красиво — ветер дует поверху, а здесь затишье. Наверное, будет теплее, чем вчера. Сытые тушенкой «О», но истаскавшиеся за день, включили навигатор: прошли двадцать два километра. Хорошо, догадались выйти почти ночью, когда наст держит лучше, ноги не валятся выше колен и скорость в два раза выше. Днем совсем невмоготу, силы уходят моментально, как вода из смывного бачка.

— Иваныч, северное сияние — оно, как думаешь, к погоде или наоборот?

Со дна корыта, лежа на спине, Сергей смотрит на густые зеленые разливы. Неторопливые магические, они вдруг в секунду пропадают, выскакивая разгорающимися сполохами с другой стороны ямы.

— Апрель — время частых сияний. Это ни к какой погоде. К завтрашней… Что-то вот в голову пришло — мы с тобой вертолет тогда встретили, упавший на лед Суходольского? В нем не простые люди были — православные бизнесмены, жертвователи и меценаты Валаамского монастыря. Оттуда и летели, из святого места одухотворенные — а разбились, как все. Бог не стал им помогать, или его нет. Вот и здесь — кто нас с тобой ведет: Бог, навигатор или Куйва? И верно ли ведет, — Егору хочется говорить об этом.

— Ночью в яме много думать вредно, Иваныч. К тому же всякую чушь, — Сергей немного раздвинул пространство вокруг себя в тесном корыте, работая локтями и конструкцией таза. Иваныч вернул себе часть обратно, ерзая в ответ.

— Пошли на следующий год на Северный Тиман. Маршрут уже наглядел: Волонга — Белая — Индига. Под пятьсот километров, половина вверх по течению, три волока, один из них приличный.

— Вверх половину не хочу. И сколько на это времени уйдет — месяц? За месяц нас обязательно кто-нибудь съест.

— Да. Но рыбалка — руками черпай! Голец, семга, хариус. Трофеи! Подумаешь, месяц, — зачем Егор предлагает новую вылазку на север, он пока не знает.

— А у тебя самого-то месяц свободный есть? Вот! И у меня тоже. Нет, не пойду я с тобой, Иваныч, за три волока триста верст против течения. Батарейки в навигаторе еле живые, могут накрыться утром при включении — вот и будет тебе здесь волок неведомо куда, хоть на месяц, а то и навсегда.

За разговорами пришло торопливое утро. Может быть, утро — почему-то темно. Заснули-то всего вроде бы на секундочку — только глаза закрыть-открыть.

Мать твою! Замело! Егор, испуганно высвободив в спальнике руку, ткнул ею, как ему показалось, вверх. Свет, вместе со свежим воздухом, вошли наперегонки в быстро раскапываемое перед ними отверстие. Снег на лицо слипшимися от дыхания большими мокрыми комьями.

— Вот как, чуть не того — не самоуничтожились!

Сергей, уже сидя, отбрасывает снег в стороны — здорово как придумали заночевать! К его подветренной стенке ямы надуло поменьше, но промокли оба почти насквозь — хорошо, одежды натянули побольше.

— Надо было сразу копать, как все добрые люди — два на метр да полтора в глубину!

Бой, завертевшись за спиной, залаял на ходу. Остановился — пусть бежит, ищет! Кобель ломанулся в сторону, Вовка едет следом, поднявшись на ногах и оглядываясь вокруг. Что учуял? Собака понеслась по лощине, пропав в снежном заряде. Метров через пятьсот снегоход выкатился на свежий след росомахи — та совсем недавно ушла за ближайшую сопку.

— Бой!!! Ко мне! Ко мне, сказал, Бой, — свистнул громко несколько раз.

Прошлого кобеля, Бакса, тоже отличного охотника, росомаха порвала одним движением. Гиена и рысь в одном теле, она просто не побежала, а легла на спину, делая вид, что испугалась. Бакс прыгнул на нее, а она, своими огромными когтями выпустив ему кишки на-раз, побежала дальше, спасаясь от Вовкиного выстрела. Карабин догнал, а Бакс валялся на снегу, вылизывая свои горячие, лежащие рядом внутренности, не понимая — как это так быстро могло получиться? Не скулил — крепкий пес. Пристрелил и его, похоронив тут же под щебнями. Сняв тогда шкуру со зверя уже возле поселка, тушу выкинул в мусорный контейнер. Поселковые собаки, выскочившие из помойки и почуявшие запах росомахи, с визгом поджав хвосты, разбежались по округе.

Вот ведь как — эти бегут, а тот бился? Теперь в дорогих пимах с длинным, почти черным мехом, щеголяет жена – Елена Федоровна. А Бой вернулся на свист с вопросом: не надо бежать? может, все-таки догнать?!

— Поехали! Нам другие следы нужны.

Куда мужики растворились? Вовка объехал все будки — жилые и полуразрушенные, даже развалины. Все, которые им известны, и те, к которым никогда их не возил, но они могли на них сами выехать, заблудившись. Никаких следов!..

— Давай сегодня уже не захораниваться в яме, а накроемся фольгой, она все отражает и ничего не пропускает. Я специально вожу ее с собой уже много лет. Такой же спасатели укрывают найденные переохлажденные тела. В Финляндии купил!

— Зачем? — Сергей специально спросил, для подъема настроения на ночь. Он слишком давно знал Иваныча, чтобы промолчать сейчас. Тому, для нормального существования, необходимо говорить. В противном случае он погибнет. Не от холода и голода, а от молчания. Как бы утонула акула, перестав плыть.

— Чтобы тела дольше не нагревались, а потом, все-таки нагревшись — не воняли на всю округу, — закончена мысль.

Егору полегчало. За это, в том числе, он и ценит Сергея.

Сегодняшний день был не проще вчерашнего. Весь путь, разбитый на четыре почти одинаковых перехода, оказался тяжелым для сотрудников офисов класса А. Четыре дня пути — это они вспомнили себя лет двадцать назад. Когда деревья были небольшими, а длинные мышцы — действительно длинными и упругими. Когда не было личных автомобилей, и на любую рыбалку — пешком. Когда рюкзак в тридцать килограммов можно было нести весь день по Крыму, Кавказу или болотам Карелии, надежно переставляя подпружиненные ноги, без остановки подыгрывая ему телом.

Это — тогда, а теперь у одного добрая половина рта держится на драгоценных шурупах, у второго — не лучше, и — довеском — бензопилой в позапрошлом году распилено левое колено.

В корыте ничего не убывает и не прибывает, как это было в недавней нормальной жизни — сгорающего бензина нет; еда не съедается почти, да и мало взято ее в дорогу; рыба не ловится; не тратится водка. Но отчего же оно делается таким тяжелым? За спиной остается длинный след от пяти полозьев волокуши и равномерные дырки от ног — глубокие там, где попадается поле рыхлого снега.

— Пожалуй, ты сам накройся. Твоя фольга и влагу не пропускает — к утру в луже спать будешь, — пыхтя Сергей забирается в спальник. — Я так лягу.

Иваныч зашелестел большим куском двуцветной фольги: желтой с одной стороны и обычной с другой — он таскал эту нераспечатанную упаковку лет десять, и вот наконец пригодилась. Или не пригодилась — он сейчас не знает, но завернулся в нее с головой, проковыряв пальцем дырки в районе глаз и рта. Постоянная сырость уже становится привычной.

— Главное, чтобы росомаха нас ни с кем не перепутала. Мы в этом корыте очень напоминаем много призовой еды. Я — в упаковке пока, а ты — уже развернут и подан охлажденным. Видел? Мы сегодня свежие следы два раза переходили. Наверное, когда сердце о снег вытирал, она на запах встала, теперь с нами идет. Лучше бы, конечно, чтобы просто гуляла. Спишь, что ли?

Сергей мощно всхрапнул. Егор заболтался, и теперь рискует долго не уснуть: Сергей обычно ведет себя ночью громко. Зато росомаха не придет — есть свои плюсы!

За прошлую ночь они получили «незачет». Поэтому вечером, как только солнце пошло на убыль, напилили старой пилой кубарей из плотного снега, того, что прятался под рыхлым слоем верхнего. Ровные большие кирпичи они выложили стеной с трех сторон от ветра, оставив одну свободной — через нее должно было выдувать поземок. Если ставить стену с четырех сторон, то получится та же яма — к утру надует полный дом, и разницы между прошедшим утром и наступающим сейчас сном не получить.

В оставленную брешь вместе с поземком на улицу вылетает мощный Серегин храп. Егор старается думать, что привык к нему. Получается не очень.

— Татьяне скажу: не совсем хорошо клевало в этот раз. Все перепробовали, но не хотела кумжа брать. Бывает и такое — не в магазине же рыбу с полки берешь! А так-то нормально вышло — отдохнули, позагорали, развеялись…

Бормочет, засыпая. Фольга шелестит постоянно разворачиваемой шоколадкой. Сначала интересно, но потом надоедает.

В первой бригаде шумно. Явно что-то происходит в доме, и собаки вьются возле входных дверей. Даже полаять на Вовку не хотят — лень, или заняты, на Боя не обращают внимания, а ведь чужак. Слышна музыка. Обычно смотрят телевизор по спутниковой тарелке, вырывая пульт друг у друга каждые пять минут. Новости или фильмы, если найдутся — лучше с голыми женщинами. А тут музыка?

Закрыл дверь, забрасывая рукавицы на вешалку.

— Ну, здравствуйте. Чаю дадите? Переночую у вас?

— Вовка! — пьяным многоголосьем. — Заходи, конечно!

Корреспондент «Комсомольской правды», областного ее филиала, Ирина, сухо сидела усталой английской королевой в середине стола. Гордой, но уже изрядно натанцевавшейся и пьяной. Мужики быстро ввели Вовку в курс дела. Журналистку привезли в их бригаду, потому что по забою они победили в прошлом году. Оленина снова нравится стране. Тяжелый труд оленевода нужно возрождать!

— Снова возрождать, Вовка! Чтобы как раньше! Давай, выходи с нами в тундру! — «возрождать» было произнесено с гордостью. Слово давно забытое, почти иностранное, но за вечер многократно произнесенное и заученное.

— Смотри, Вовка, а она ничего! — но тому меньше всего сейчас хотелось разбираться в прелестях пишущей машинки.

Сегодня поутру ее, закутанную с головой в огромную малицу, как в мешке, притащили из поселка. Само руководство! Велели показать все, ну, почти все, но не нажраться. Бригадиру оставили ящик водки под честное слово — журналистке должно понравиться! Был целый, но пару бутылок забрали — обратная дорога до поселка длинная.

— Собака второй день не жравши. Есть что-нибудь? — Вовке дали голову молодого оленя с рогами на три отростка. Он разрубил ее пополам на пороге в сенях и бросил Бою обе половины. Бригадные сторожевые кобели, не осмеливаясь отбить добычу у охотника честно, нетерпеливо легли поодаль. Ждать.

Ирина до обеда, пока старший не включил процедуру тотального «понравиться», пригласив к столу, бродила по бригаде и задавала всем одни и те же вопросы: надои-удои, поголовье, план, кормовая база. Записывала цифры в блокнот. Совхоз-миллионер?

Все, толкаясь, желали дать интервью, но журналистка выбрала Шостаковича. Ну почему его!? Вот вездеходчики, например, отчаянные ребята, хоть и в мазуте всем телом! Последнюю ходку сейчас делают — кругляк сосновый для кораля, топливо. Зимник по озерам и болотам скис, вскрывается уже — утонуть недолго! Тяжелый тягач хорошо черпает кормой. Чуть что не так — торчком на дно. Рассказать? Не надо?

Выбрать ей не из кого, что ли? Сантехник Шостакович скрылся из поселка от квитанций за коммунальные платежи, а здесь деньги не работают и не имеют цены — удобно. Ему задачей стоит: караулить базу от незнамо чего и кого, топить печь, иногда сготовить на всех, а также постоянно выманивать жалобно рыбу и мясо в запас. Чтобы наморозить, а потом, увезя все припасенное в поселок, пропить, на худой конец — съесть самому с собутыльниками. Но фамилия понравилась женщине. Это была единственно достойная фамилия среди присутствовавших, которая, к тому же, очень выигрышно смотрелась бы в большом репортаже. Она торжественно зачитывала загодя подготовленные в редакции вопросы от читателей-комсомольцев:

— Рога есть и у самок, и у самцов оленей? Волки часто нападают на оленей? Какого веса достигает новорожденный олененок к началу следующей весны? Как вы не путаете диких оленей с домашними? Как отличаете оленей других бригад от своих?

Шостакович очень даже путал оленей со всеми остальными, а своих у него отродясь не было. Поэтому он не ходил за ними вовсе. Из какого места у них растут рога, он, конечно, представлял — видел, как они топорщились на пробегающем стаде. Но вот из кого конкретно они торчат — нет. Наверняка, на самце есть! Полярный волк весом больше оленя, и ростом тоже — кто-то рассказывал, может, собаки возле дома набрехали. Меньше четверти молодого оленя, которые он получил третьего дня при забое и спрятал в холод, весили килограммов девять-десять, но как узнать — сколько весил целый? Неизвестно, к тому же Ваське, кажется, достался кусок побольше — обвесили!

— Мы не путаем оленей по следам! У дикого след шире, чем у домашнего…

Половина бригады, подслушивающая таинство интервью в соседней комнате, слегла, надорвав животы. Шестакович даже их удивил, а сам сидел, осклабившись юмором последнего гнилого переднего зуба, радуясь личному успеху и знаниям, и в ожидании прихода читательской славы…

Петрович, подкидывая в печку дров, задумался — хотел бы он дать интервью или нет? Он — штатный бригадный «бойщик»: забивает оленей по необходимости и для питания здесь, да круглыми сутками в поселке во время осенней массовой заготовки. Сотнями! На пузе у него болтается огромный серебряный крест на якорной цепи, но по ощущениям наличие его не очень помогает слышать Бога. Петровичу в ста поколениях не отмыться от кровищи. Бог ни разу не разговаривал с ним: не о чем. А нечистая сила — та пожалуйста, всегда рядом. Где выпьет стакан, там и начинается, лезет из него во все стороны! Неразлучны они давно. Был помоложе — крепко попадало от него мужикам, а теперь все чаще самому отвесят. За старое поддадут, а потом закроют в дальнюю комнату или к кровати привяжут.

— Ирина, как Вас по батюшке, а юные комсомольцы хотят знать: о чем можно говорить с нечистой силой? Нет? Хорошо, а про разницу между ударом колотушкой и выстрелом в ухо из пистолета? Нет? А что же тогда…

— Да, наш совхоз — миллионер: должен банкам не один миллион! Или даже больше, — Шостакович подбил гладкое окончание своему докладу.

На шумном обеденном застолье, организованном в честь себя — «большой» и красивой гостьи, журналистка много болтала, закурила папиросу с мужиками на дровах в передней. После третьего тоста даже позволяла себя приобнять. Эх, как же хорошо это оленеводам — прямо в начале полугодового заезда приобнять женщину! И даже чуть дальше. Как сезон начнешь — так и закончишь!

Решили показать всей стране через газету, как опиливают рога ездовым быкам. Выловили дружной толпой одного бедолагу, связали его на нартах. Бык, наглухо привязанный, в ужасе ворочает огромными глазами. Ирина поинтересовалась — что ж он так волнуется?

— Старый бык, уже не первый раз тут лежит! Мужики, какой берем — левый? — больной на голову пацан Колька обухом топора одним махом отшиб рог оленю. Брызнула кровь, рог отлетел в сторону, из головы торчит неровный обломок кости. Олень затих в страдании, распахнуты жалостью глаза. Ирину вырвало всем съеденным только что.

— Дебил! Отпилить не можешь, что ли? — Петрович неодобрительно плюнул в сторону Кольки. А тот глупо улыбается — олиго, что с него взять. В тундре сидеть с нормальной головой теперь мало кому хочется.

И женщины теперь не водятся в тундре. Ни в каком виде. Песцы, совы, куропатки, иногда лемминги со стороны Норвегии сплошным ковром, оттуда же рыжие мелкие волки, а с востока и Кейв — огромные полярные. А женщины — нет. Ареал их обитания проходит по границе домов с центральным отоплением. Иногда, правда, их вывозят на Праздник Севера. Там они удивляются всему, и оленям в частности. Лишь быстрые извилистые салмы постоянным напоминанием носят их имена: Маланья, Паранья-речка. Да, еще здесь есть дичкарики — полярные воробьи. Кажется, перечислили всех!

— Как вы тут живете в этой тундре с такими законами? — Ирина расстроена, хмель замещен недоумением.

— Это еще не тундра — здесь граница леса. В тундре все не так!

Выпив и закусив по новой, заиграв отшибание рогов музыкой, танцевали. Корреспондентка, разом взлетев настроением, по-городскому, во вращении мелко тарахтя сухими бедрами вечно комсомольских свежести и объема, а мужики — ничем не вращая, как умеют, но в основном по-медвежьи расставив руки, перетаптываясь в разноцветных резиновых шлепанцах-садовниках и норовя полапать женщину хоть бы за какое-то любое место. Дымно, на всю катушку — «Ласковый май» с белыми розами и оленеводы с сальными рожами, пока аккумуляторы, питающие проигрыватель, не начали сдавать. Генератор не заводили, так и стемнело потихоньку.

— Ну, здравствуйте, чаю дадите? Переночую у вас?

Вовке отдали Васькину кровать. Хозяину она не нужна — упал возле печки на полу уже давно. От протянутого стакана крепкой Вовка отказался: не сейчас. А утром, почти не разговаривая, уехал в сторону восьмого стада. От оленьего черепа ничего не осталось, даже рога Бой прикопал.

— Что-то у Вовки случилось, — заметили на отъезде.

Солнце на ночь садится ненадолго теперь. За натянутыми на жердях проволоками кораля во время экскурсии «по загону для оленьего стада» вновь наливают. Как и не заканчивали — мужики принялись накрывать на сиденье снегохода нехитрый столик.

На первом же столбе Ирина, на минуту предоставленная сама себе, повесилась на гвоздях, удерживающих проволоку. Забилась в проводах, пальто рвануло углом, и из него наследием небольшой зарплаты корреспондента показался серый свалявшийся дешевый ватин — как из-под рваного дерматина на старой входной двери. Ирка упала в яму, которую раскопытили быки в поисках ягеля. Не глубокая — поменьше метра, так что ноги торчат. По ним, да по громким призывам тут же и нашли, услужливо наливая «за успокой души». Про бригаду не должно быть написано ничего плохого!

По внешнему виду мужиков, их растерянности, понятно: «горючее» подходит к концу, но, залив всю территорию бригады феромонами, Ирина может рассчитывать, что выпьет всю их — свою — чашу до дна. Надо быстрее: после обеда ее повезут обратно в сторону города. На экскурсии закусывают мырками — оленьими носами. Обнюхивая красным уличным носом невзрачный кусочек мяса на черством недельном хлебе, она немилосердно для женщины интересуется:

— Вкусно, но почему они не волосатые, как вот у тех — пока живых? Не для прессы!

— Будете еще глаз пробовать?

Книжица убористым почерком была заполнена почти под завязку, но корреспондент записывала в нее не все. Умолчала, например, сколько раз за командировку ее тошнило…

…Увидели друг друга почти одновременно. Егор с Сергеем остановились, просто остановились. Не размахивая руками, не крича. Переглянулись — пришли!

Васька прижал провисшую проволоку кораля ногой к снегу, чтобы над ней можно было проехать, а Шостакович, дернув стартер «Бурана», поехал навстречу в облаке дыма от двигателя. Кто это?! С той стороны никого не может быть вообще, тем более пешком…

Ирина сидит на возу ближе к Егору. Настолько близко, что почти на нем — тесно. Завалив его наполовину своей малицей, которую у нее заберут лишь в поселке, она, перекрывая перегаром выхлоп двигателя, неутомимо продолжает журналистскую деятельность:

— Егор, а Вы из Питера?

— Из Ленинграда, — не поворачиваясь ответил.

— И как Вам наша тундра? Какие впечатления она оставила в ваших сердцах? Запомнилась чем-нибудь? А давайте я напишу про вас обоих репортаж! Назову его как-нибудь так: «Другие люди в тундре». Приедете еще?

Егор повернулся к ней глазами, выбеленными в молочный. Высмотренными почти до остатка. Ирина хлопает ресницами навстречу им — молчаливым, измотанным, с пустотой, надолго отпечатавшейся на дне. Неугомонная цепь казенных и глупых вопросов уткнулась в это дно. Ирина поежилась.

— Так приедете… значит?..

Не торопится сказать, подбирая слово глубоким трещинам на губах.

— Приедем. И, пожалуй, сами напишем, — он не верит тому, что говорит. Никогда более никуда не поедет он с Сергеем. Терять людей Егор больше не может. Черта перейдена, черная метка сработала. И лучше потерять друга, чем человека. Он решил это еще в самом начале. Тогда, давно — в полдень Пасхи, когда туристы потеряли проводника на краю тундры.

Солнце. Оно садится снова — а как же? Видит Вовку. Тот по ворге несется к поселку — передали из первой бригады «восьмистадникам» по «снегоходному радио» новости. Сейчас он приедет, и, как ни в чем не бывало, предложит ребятам попить чаю. Здесь так всегда: каждому предложат чай. (Бутылку он тогда, конечно же, передал).

Сегодня все закончится, а завтра проснутся новые люди. Вроде — те же, но другие.

Этих здесь больше не будет. Никогда!