Журнальный мир

М. П. ПОГОДИНУ

< Москва. 1820–1821>

<…>Вы, шуткою, просили у меня стихов. Я, чтобы отшутиться, посылаю вам их. Они, как увидите, довольно вздорны, но я утешаюсь по крайней мере тем, что это последние. Впредь ограничусь прозою, тем охотнее, что она весьма достаточна для изъявления вам моей преданности и уважения…<…>

И. С. ГАГАРИНУ

Мюнхен. 3 мая 1836

<…>Вы просили меня прислать вам мой бумажный хлам. Ловлю вас на слове. Пользуюсь этим случаем, чтобы от него избавиться. Делайте с ним что вам заблагорассудится. Я питаю отвращение к старой исписанной бумаге, особливо исписанной мной. От нее до тошноты пахнет затхлостью…<…>

И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ

Турин. 1/13 ноября 1837

<…>Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость!

И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ

Мюнхен. 1/13 декабря 1839

<…>Мне надоело существование человека без родины, и пора подумать о приискании приюта для надвигающихся лет. <…>

И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ

Мюнхен. 14 апреля 1840

<…>Хотя я уже несколько лет не присутствовал на праздновании этого дня (Пасхи. — Ред.) в России, я никак не могу привыкнуть к тому, чтобы встретить его наступление без тоски по родине, и это не единственное обстоятельство в году, когда я познаю на опыте, что впечатления детства молодеют по мере того, как человек стареет. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Москва. 26 июля 1843

<…>…больше всего мне хотелось бы показать тебе самый город (Москву. — Ред.) в его огромном разнообразии. Ты, умеющая разглядеть все, — чего бы ты только не высмотрела здесь. Как бы ты почуяла наитием то, что древние называли духом места; он реет над этим величественным нагромождением, таким разнообразным, таким живописным. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

<Петербург. > Среда. 10 декабря 1852

<…>Судьба, судьба!.. И что в особенности раздражает меня, что в особенности возмущает меня в этой ненавистной разлуке, так это мысль, что только с одним существом на свете, при всем моем желании, я ни разу не расставался, и это существо — я сам… Ах, до чего же наскучил мне и утомил меня этот унылый спутник. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

С.-Петербург. Понедельник. 16 ноября 1853

<…>Да, в недрах моей души — трагедия, ибо часто я ощущаю глубокое отвращение к себе самому и в то же время ощущаю, насколько бесплодно это чувство отвращения, так как эта беспристрастная оценка самого себя исходит исключительно от ума; сердце тут ни при чем, ибо тут не примешивается ничего, что походило бы на прорыв христианского раскаяния. Тем не менее состояние внутренней тревоги, сделавшееся для меня почти привычным, мне достаточно тягостно, так как я с благодарностью и нежностью принимаю все, что ты говоришь мне доброго и ласкового. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Петербург. Пятница. 23 июля 1854

<…>Намедни у меня были кое-какие неприятности в министерстве¹ — все из-за злосчастной цензуры. Конечно, ничего особенно важного — и, однако же, если бы я не был так нищ, с каким <наслаждением> я тут же швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим скопищем кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира, рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей безнаказанности своего кретинизма. Что за отродье, великий боже, и вот за какие-то гроши приходится терпеть, чтобы тебя распекали и пробирали подобные типы! <…>

А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ

Ницца. 10/22 декабря 1864

<…> Странное явление встречается теперь между русскими за границею, как бы в смысле реакции противу общего стремления, — это сильнейшая, в небывалых размерах развивающаяся тоска по России при первом соприкосновении с нерусским миром. <…>

Я. Ф. ГОЛОВАЦКОМУ

С.-Петербург. 12 мая 1867

Из всего сказанного и читанного на вчерашнем обеде ничто так заживо не задело русского сердца, как ваше задушевное русское слово, почтеннейший Яков Федорович…

Да, одно уже это слово, это все выстрадавшее и все пережившее русское слово, есть своего рода трофей. Знамя изорвано, но не побеждено, и вы свято сберегли его на вашей израненной груди. <…>

Н. И. ТЮТЧЕВУ

Петербург. 8 июня <1867>

<…> С каждым днем все осязательнее чувствуем, что настала та пора, когда так трудно и нерадостно живется, — годы ушли, ваше превосходительство, как говорил мне старый, знакомый мне сторож в нашем министерстве, — ушли и унесли все, чем жилось <…>

Е. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Петербург. 15 сентября 1867

<… как трудно бывает человеку, мне по крайней мере, освободиться от гнета совершенно непривычных впечатлений и сохранить сознание собственной личности. Этот переход нетруден лишь при избытке молодости, когда внутренняя жизнь так громко поет в человеке, что заглушает все внешние звуки…<…>

Е. К. БОГДАНОВОЙ

<1868, осень>

<…>Бывают в жизни такие обстоятельства, которые не являются делом человека, которые являются… самим роком, явным роком… Одно-единственное слово может сразу убить и прошлое, и настоящее, и нужно время, чтобы оправиться от подобной встряски…<…> Бог да хранит Вас.

А. Д. БЛУДОВОЙ

<Петербург. > 19 февраля 1870

<…>…я не могу не откликнуться на зов прошлого, того прошлого, чья связь с нами становится все тесней по мере того, как оно все более от нас отдаляется…

Да и какую ценность, какое значение имела бы суета окружающего нас настоящего, если бы столь дорогое нам прошлое не отбрасывало на него свои великие тени? <…>

Е. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Петербург. 5 декабря <1870>

<…>Господи, действительно, устраивать политические выступления в России — это все равно, что пытаться высечь огонь из куска мыла. Но есть нечто еще более нелепое, чем подобные попытки, это ужас, который они внушают. Пора бы наконец понять, что в России всерьез можно принимать только самое Россию. <…>Допускаю, что не всякий доходит до того, чтобы считать себя лучше других; однако очень трудно всерьез убедить себя, что ты хуже, чем другие. — Что же до огорчений и разочарований, которые мы иной раз испытываем по вине себе подобных из-за того, что они не в состоянии оценить, чего мы стоим и чем мы являемся, — а подчас даже и как мы к ним относимся, — ощущать все это, конечно, очень горько, очень тяжело, и даже то соображение, что к нам явно несправедливы, не может нас утешить. Правда, чаще всего несправедливое к нам отношение является следствием недоразумения, но, увы, недоразумение часто оказывается самой опасной и самой неотвратимой неизбежностью. <…>

А. Ф. АКСАКОВОЙ

Петербург. Пятница, 28 сентября 1872

<…>Ты пишешь мне, что в московском обществе сейчас наблюдается отсутствие интересов, то же самое можно сказать в данный момент и о Петербурге. Но не обстоятельства тому причиной. Это отсутствие интересов целиком заключено в самих людях. Не к чему обольщаться. Современное русское общество — одно из самых бесцветных, самых заурядных в умственном и нравственном отношении среди тех, что когда-либо появлялись на мировой арене, а заурядности не свойственно чем-либо живо интересоваться. Там, где нет стремлений, даже зло мельчает. Быть может, мы еще дойдем до того, что будем с грустью вспоминать о бреднях нигилизма… <…>

И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ

Мюнхен. 15 апреля 1837

<…>…мне было бы затруднительно отправить в поездку жену совсем одну с тремя детьми. Но эта слабая женщина обладает силой духа, соизмеримой разве только с нежностью, заключенной в ее сердце. У меня есть свои причины так говорить. Один Бог, создавший ее, ведает, сколько мужества скрыто в этой душе. Но я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня. Я могу сказать, уверившись в этом на опыте, что за одиннадцать лет не было ни одного дня в ее жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. Это способность очень редкая и очень возвышенная, когда это не фраза. То, что я говорю, должно быть, покажется вам странным. Но, повторяю, я имею на то свои причины. И эта дань, воздаваемая ей мною, является лишь весьма слабым искуплением…

В. А. ЖУКОВСКОМУ

Турин. 6 октября 1838

<…>Есть ужасные годины в существовании человеческом…² Пережить все, чем мы жили — жили в продолжение целых двенадцати лет… Что обыкновеннее этой судьбы — и что ужаснее? Все пережить и все-таки жить… Есть слова, которые мы всю нашу жизнь употребляем, не понимая… и вдруг поймем… и в одном слове, как в провале, как в пропасти, все обрушится. <…> Вы принесли с собою то, что после нее я более всего любил в мире: отечество и поэзию… Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение… Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастия. Простите. Вера моя не обманет меня.<…>

И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ

Тегернзее. <2> июля 1840

<…>Вы знаете мою привязанность к госпоже Крюденер и можете легко себе представить, какую радость доставило мне свидание с нею.

После России это моя самая давняя любовь. Ей было четырнадцать лет, когда я увидел ее впервые. А сегодня, 2 июля, четырнадцать лет исполнилось ее старшему сыну. Она все еще очень хороша собой, и наша дружба, к счастью, изменилась не более, чем ее внешность. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Карлсруэ. 17 июля 1847

<…>Милая моя кисанька, хочешь знать, от чего зависит теперешнее мое настроение? От убеждения, черпаемого мною отовсюду, что время мое минуло и что ничто в настоящем уже не принадлежит мне. Страны, которые я вновь увидел, стали уже не те. Могу ли я забыть, что в былое время, когда я посещал их в первый, во второй, в третий раз, я был еще молод и был любим… А нынче я стар и одинок, очень одинок. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Москва. Понедельник. 2 июля <1851>

Что же произошло в твоем сердце, если ты стала сомневаться во мне, если перестала понимать, перестала чувствовать, что ты для меня — всё, и что в сравнении с тобою все остальное — ничто? — Я завтра же, если это будет возможно, выеду к тебе. Не только в Овстуг, я поеду, если это потребуется, хоть в Китай, чтобы узнать у тебя, в самом ли деле ты сомневаешься и не воображаешь ли ты случайно, что я могу жить при наличии такого сомнения? Знаешь, милая моя кисанька, мысль, что ты сомневаешься во мне, заключает в себе нечто такое, что способно свести меня с ума. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

<Москва > Понедельник. 9 июля < 1851>

<…>Только ты одна и способна знать меня вдоль и поперек — как ты и знаешь — и не питать ко мне чувства полнейшего презрения. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Москва. Пятница. 13 июля <1851>

<…>Позавчера, в среду, я получил письмо от 4-го, написанное в комнате с видом в сад и на маленькую церковь, той самой комнате, которую ты предназначала мне. Но не смею слишком останавливать свои мысли на всем этом из страха разбудить дремлющее чудовище… Ведь у меня нет больше твоего всемогущего присутствия, чтобы его успокоить.

Да, без тебя мне многого стоит защищаться от -него.

В твоем письме разлит тихий покой, некая безмятежность, которая благотворно на меня подействовала. Я почувствовал себя живущим в твоих мечтаниях жизнью призрака. Этот вид существования не противен мне. После всех моих беснований это так успокаивает меня.<…>…Согласись, милая моя кисанька, что порой я бываю поистине отвратителен.

Но ты меня любишь, прощаешь меня и жалеешь. И к тому же, ты не можешь скрыть от самой себя в такие минуты, что и на тебе лежит доля ответственности за мои сумасбродства. Ведь ты же знаешь, что, когда ты тут, я никогда не кричу так громко…<…>

Д. И. СУШКОВОЙ

<Петербург.> Четверг, 20 сентября <1851>

<…>Последняя почта не доставила мне никакого известия из Овстуга. Это случается впервые… Немыслимо, чтобы без какой-либо важной причины моя жена пропустила почтовый день, не написав мне. — Это невозможно. — Не могу сказать, какой пытке я подвергаюсь с прошлого вторника… Если ничего не случилось… если они выехали 13-го, как предполагали, они должны были приехать 17-го — и тогда я могу получить сегодня известие о их прибытии.

Ах, какая мука!.. Я ненавижу себя за то, что создан таким, так же как ненавижу других за то, что они созданы иначе… Да сохранит и да возвратит мне ее Господь, и мне больше нечего будет просить у него…<…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

<Петербург.> Среда. 17 декабря 1852

<…>Спасибо тебе за то, что ты так меня любишь. Говоря между нами, я не знаю никого, кто был бы менее, чем я, достоин любви. Поэтому, когда я становился объектом чьей-нибудь любви, это всегда меня удивляло, не удивляет меня только твоя любовь. Ибо я убежден, ты до конца меня знаешь, и воспринимаю твою любовь как Божий дар. Я совсем ее не заслуживаю… и все же, киска, ты не можешь меня не любить, я это чувствую, не можешь… Пусть я делал глупости, поступки мои были противоречивы, непоследовательны. Истинным во мне является только мое чувство к тебе… Это правда, киска, что ты часто чувствуешь рядом с собой мое присутствие? У меня этого утешения нет, только раза два, услышав шаги в соседней комнате, я испытал приятную и горькую иллюзию, будто приближаешься ты, но ощущение это больше не повторилось, и теперь я воспринимаю разлуку только как небытие и как пропасть между нами. <…>

Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

С.-Петербург. 16 октября 1853

<…>Не знаю, только ли в прошлом любил я тебя, но очень ясно чувствую, что будущее без тебя меня бы ужаснуло. <…>