Журнальный мир

«Ты боишься смерти?»

Обычно такой вопрос задавать не принято. Но вот Галина Сергеевна Гампер не избегала таких «лобовых» вопросов и задала его мне. Я сказал — нет, хотя это было неправдой: просто я старался не думать на эту тему. А вот Галина Сергеевна думала:

Смерть не старуха, не карга –

Пацан с губами без кровинки…

(Все, что словами не избыть)

Или вот такие замечательные строки:

Вершины обнажены,

Подножья усохли, увяли.

Больничной полны тишины

Пустые осенние дали.

Наступишь –

и пустишь в распыл

Тьму листьев,

заждавшихся тленья.

Неужто и ты

заслужил

Не больше,

чем эти растенья?

На стылом пороге

зимы

Бесцветны они

и убоги,

Такие же, впрочем,

как мы,

На этом фатальном

пороге.

Когда-то Лев Толстой поборол свой страх смерти размышлением о смысле жизни, о том, как надо жить. Ситуация Галины Сергеевны была иная: о том, как надо жить ей пришлось задуматься рано. Инвалид детства, она не могла передвигаться самостоятельно. Целые области жизни были для нее недоступны.

Тютчев в старости жаловался:

Все отнял у меня казнящий Бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон…

Бог отнял у Тютчева то, что прежде дал в избытке. У Галины Сергеевны Он отнял многое, но дал талант. Дал ли силу воли? Думаю, что так называемая «сила воли» не дарится, а постепенно обретается самим человеком. А талант заставляет сопротивляться судьбе, жить вопреки обстоятельствам.

В одном из своих стихотворений Гампер сетует, что не вела дневника:

Себя кляну, что не записала

я не одной дневниковой строчки.

И все, что помню –

горело сердце.

Горящим сердцем стихи писала.

(Что было с тобой в молодые годы)

Не надо было ей жалеть, что не вела дневник. Ее стихи и есть ее лирический дневник: в них было все — радость, тоска, горечь, любовь. Не было, однако, двух крайностей: постоянных жалоб на судьбу и неестественного бодрячества. Круг ее жизненных впечатлений был, конечно, ограничен, но то, что переживалось — переживалось остро и свежо:

Скворечник сбит,

поломан куст сирени.

Кругом черно –

предзимье, тишина.

И саженцами в полиэтилене

Веранда наша загромождена.

Сосед по даче землю соскребает

С резиновых сапог, с граблей, с лопат

И, разогнувшись, долго наблюдает,

Как стелется дымок

вдоль черных гряд

От куч ботвы картофельной –

к воротам.

И я в делах — остатки лета жгу.

Пора домой, к многоэтажным сотам,

Укроюсь в них,

приветствуя пургу.

Вроде бы просто бытовая зарисовка, но тут и сожаление об ушедшем лете, и предчувствие замкнутой в четырех стенах зимней жизни. Вообще Гампер очень чувствовала то, что обычно составляет в нашей жизни лишь фон: смену времен года, приращение дня:

День прирос на петушиный шаг –

Видно, тьму по зернышку клевал.

Но покуда поле, лес, овраг

Запружив, декабрьский снег ровнял,

Дни к весне накапливали мочь,

Изнутри светились все сильней,

В белую перетекая ночь

Без луны, без сна, без фонарей…

У нее были любовные стихи. О любви можно (а, может быть, и нужно) писать невнятно — не все ведь улавливается словом. И у Гампер случалась в стихах такая лирическая невнятица:

Сколько жизни лет?

Без тебя не в счет…

Ты сейчас…

еще ты когда-то был …

От тебя к тебе –

не живу — тону.

Рук объятья — круг

И на Водах Спас.

Она руководила литературным объединением, и молодежь тянулась к ней. И она сама обретала силы, можно сказать, молодела, общаясь с молодежью. Общение с ней никогда не было пустым: она интересовалась многим — не только литературой, но и общественной жизнью, и политикой.

Она жила в современности и не стремилась отгородиться от нее. Очень ее сейчас не хватает.