Журнальный мир

Кто помнит меня на первом курсе медицинского, тот подтвердит, что я носил золотой перстень – он был у меня на безымянном пальце. Перстень крупный, почти довлатовский, но не дешёвый.

Я носил его, не снимая, десять лет – это был подарок Мурада, который был известен в Баку как Япон Мурад, Казанский Мурад и Татарин, – мой друг, бывший вольный борец, который держал собаку для боёв и с братом вместе наводил страх на весь район. Сейчас живёт в Марселе, как пишут. Но нет у него социальных сетей. Зная его прекрасно, думаю, что они ему не нужны, от слова «совсем». И, наверное, дня нет, чтобы я его не вспоминал.

Япон был скроен из противоречий. Книг он принципиально не читал – но заставлял меня пересказывать и слушал часами. Телевизора у него вообще не было – так что с фильмами было то же самое.

Он пил водку, ел свинину, но иногда ходил в татарскую мечеть (суннитскую), которая была за бакинским цирком, над Кубинкой. Часами качался гантелями и штангой, но от здорового образа жизни был далёк. Был одновременно жестоким и добрым – вот так, точнее не скажешь.

Одному кооператору они с братом раздробили пальцы молотком, потому что то ли долг не возвращал, то ли бакшиш не давал. Во время бакинских погромов они же спрятали а потом вывезли из города две армянские семьи.

Совмещал грубость невероятную, в частности, виртуозно строил фразы из смеси сплошного тюркского и русского мата, и удивительную церемонность и такт – на моё 15-летие привёл для меня проститутку (заодно и себе) – но девственности я не потерял, потому что было действительно рано, и я просто растерялся. Так мы вчетвером пили кофе и играли в карты до утра – Мурад и сам не стал уединяться.

Страдал бессонницей, и мы по ночам ходили с ним, иногда и с его братом, в чайхану – выглядело это так: Япон, переваливаясь, как моряк (такая у него была походочка), подходил к стойке, брал вазочку с сахаром и высыпал всё своей собаке (это было покрытое шрамами чудовище со вставными золотыми клыками – свои были сломаны на боях), а чайханщик глядел на это с тоской во взоре.

– Бясты, да, гардаш (хватит, брат)! – выдавливал наконец чайханщик.

Япон хмурил брови (он просто мало говорил по природе), и чайханщик фальшиво улыбался и добавлял:

– Диабет у вашей уважаемой собаки может случиться!

При этом Мурад вообще не понимал, как можно обмануть человека по мелочи – играя с ним, я без конца жульничал, а он, проигрывая, только цокал языком и качал головой (так же точно с ним и мой дед играл в карты и нарды).

Впрочем, однажды он мне сказал:

– Гардаш, брат машину купил, но надо колёса снять – колёса хреновые.

Я пошёл с ним, и во дворе увидел новенькую машину. Я два часа снимал эти чёртовы колёса, стучал, ходил, подставлял кирпичи – снял, в конце концов. Мурад всё это время курил, сунув руки в карманы лайкового плаща. Потом мы взяли по паре колёс и пошли домой. Через квартал я поставил колёса и хотел закурить.

– Чё ты палишь, быстро иди!

– А что?

– Как, э, что, хозяин машины увидит!

И мне всё стало понятно.

В общем, я не встречал больше таких людей.

И вот доцент Теплов, который вёл неорганическую химию, както на отработке мне сказал – а это был желчный такой дядька, страдавший радикулитом:

– Григоров, когда видят вашу руку с печаткой, думают, что у вас три ларька на Молодёжной!

И я спросил:

– Это плохо?

– Знаете, в Москве так не принято у интеллигентных людей! Вы же не чучмек, Григоров. Вы эпатируете! Но смотритесь смешно!

Я устыдился и стал перстень снимать – а он застрял на суставе. И Теплов развёл щёлочь и сунул мне (на кафедре было несколько раковин):

– Попробуйте с этим.

Перстень слез. Я его больше никогда не надевал, он лежал мёртвым грузом, и я его однажды продал.

Прости меня, Мурад.