Журнальный мир

Николай Михайлович Карамзин — выдающийся историк и писатель (1766–1826) — в 2021 году отмечает свое 255-летие; этот же год оказался и 195-й годовщиной со дня его смерти. Наш великий современник, реформатор литературного русского языка, автор «Истории государства Российского», прожил ровно 60 лет.

Сегодня скажут: литератор-Карамзин устарел. Он донельзя скучен со своим длинным вычурным языком, фразеологическими оборотами старой доброй екатерининской эпохи, от которой мы находимся на таком же расстоянии, как Марс от Луны, он весь пропах нафталином, словно бабушкин сундук и безнадежно отстал от XXI века…

Скажут также: Карамзин ушел в прошлое и как историк: за прошедшее время плотно наслоились на его «Историю» новые научные течения и новые исторические школы, включая, конечно, современные, которые уж точно знают, как все было на самом деле и которым опять-таки чужды и монархические пристрастия, и многочисленные литературные отступления Николая Михайловича…

Много чего скажут.

И во многом будут правы.

Да, карамзинская трактовка «преданий старины глубокой» вряд ли удовлетворит сегодня вдохновенного последователя теории прогресса и демократии. Да, чудовищно гипотрофированная с точки зрения современного читателя, не знающего снисхождения к любому проявлению чувств, сентиментальность, которая была в самой литературной природе не только Карамзина, но и всех авторов того времени («Вертеры» прочно владели думами молодежи), в наши дни обречена быть сосланной на дальние полки библиотек. Ибо вряд ли кто-нибудь всерьез сейчас отнесется к страданиям бедной Лизы: правят бал новые песни.

Все это, конечно, так.

Но тем не менее…

Прочитайте Карамзина хотя бы потому, что любой филолог скажет вам — вся русская классическая литература вышла из его наивной «Лизы», именно на ней были взращены Пушкин и Гоголь, Толстой и Достоевский…

Любой историк не станет отрицать: карамзинская «История» явилась повивальной бабкой будущей российской исторической науки.

Согласитесь, этого более чем достаточно.

Почтите Карамзина — откройте его.

А теперь краткая биография нашего героя, поучительная и любопытная.

Прямой свидетель одного из самых грозных, самых судьбоносных событий в истории человечества — Великой французской революции, человек, которому суждено было видеть последствия этого грандиозного взрыва, затронувшего не только Европу, но и весь мир, родоначальник современной русской словесности, ученый, философ, острослов и прочая, прочая, прочая родился в центре провинциальной российской жизни, в ее тигле — близ Волги и близ Симбирска в семье потомственного дворянина 1 (12) декабря 1766 года.

Получил домашнее образование (первый учитель — сельский дьяк, пристрастивший мальчика к чтению церковных книг). С детства впитал в себя весь уклад тогдашней неспешной русской жизни (о чем впоследствии вспоминал с трогательной любовью).

Был горд, подвижен, шаловлив.

Прикипел и к Библии, и к светской литературе — в частности, к авантюрным романам. И то и другое разожгло в мальчике огонь воображения — первое условие становления творческой личности.

В тринадцать лет оказался в пансионе профессора Московского университета И. М. Шадена, умницы и гуманиста (в Москву дальновидно отправил мальчика его овдовевший отец).

Неудивительно, что уже в таком возрасте Карамзин посещал занятия в университете и приобщался к знаниям, совершенствуясь, прежде всего, в иностранных языках и доводя их знание до совершенства. Кроме того, его ожидали здесь философия, история, и, конечно же, литература.

Мечтам о посещении заграничных университетов (прежде всего Лейпцигского) тогда не суждено было сбыться: подобно пушкинскому Петруше Гриневу Николенька отправлен на военную службу. Правда, не в оренбургскую тьму-таракань, а в Санкт-Петербург, в один из престижнейших для молодых дворян полков — Преображенский.

Жизнь столицы, конечно, поразила провинциала: балы, смотры, петербургские литераторы, в круг которых ввел молодого военного его дальний родственник — И. И. Дмитриев, поэт и видный сановник.

Николай лихо отплясывал (по свидетельству современников, являлся одним из первых танцоров полка), флиртовал, веселился, как и положено молодому, недурному собой, остроумному гвардейцу — однако литературные занятия все крепче привязывали его к себе. Они послужили не последним аргументом в пользу скорой отставки.

Честолюбивый, полный замыслов Карамзин возвращается в родное гнездо. Он там не сильно скучает. Первые опыты с пером и бумагой перемежаются с поездками на театральные и музыкальные вечера. Именно в Симбирске сталкивается со смышленым дворянином директор Московского университета И. П. Тургенев (литератор, масон), и уговаривает своего собеседника переехать в Москву. Карамзин внял совету. В старой столице он продолжает образование, сближается с масонами, оттачивает и совершенствует литературное мастерство. И вот — наконец-то, заграница.

В 1789 и 1790 гг. (знаменательный для мировой истории час!) путешественник знакомится с Германией, Швейцарией, Францией, Англией, посещая музеи, театры, встречаясь с местными знаменитостями, жадно впитывая в себя многовековую европейскую культуру — от ее философии до архитектуры и музыки (неудивительно, что в Кенигсберге Карамзин нанес визит знаменитому философу Э. Канту и увлеченно беседовал с ним о нравственном законе). Взорвавшаяся революция во Франции потрясла Карамзина. Он — в Париже, в эпицентре событий, о которых историки впоследствии будут говорить с таким придыханием — бродит по улицам, наблюдает, записывает. Писателя можно увидеть и в Национальной ассамблее, и в революционных клубах, и в лабораториях ученых. В конце концов, неутомимый очевидец французской драмы знакомится с одной из самых знаменитых и зловещих фигур той эпохи — Максимилианом Робеспьером (характер последнего, убежденность и крайняя принципиальность произвели на Карамзина неизгладимое впечатление).

Явившись свидетелем не только торжества революции, но и ее немыслимой жестокости, «второй Нестор нашей истории» на всю жизнь выносит твердое убеждение: самое страшное, что только может быть — это торжество бушующей черни, «самовластие народа». Уже тогда, задумываясь над будущим России, очевидец подобного «самовластия» и, как прямое следствие оного, беспрерывно работающих гильотин, выносит твердый вердикт: страну от подобных напастей спасет только сильное централизованное государство с самодержавием во главе.

Благополучно возвратившись на родину, отойдя от впечатлений (их оказалось более, чем достаточно), Карамзин с головой уходит в литературную деятельность: создает знаменитый «Московский журнал», в котором печатает свои первые значимые произведения — «Бедную Лизу» и «Письма русского путешественника», уделяет внимание критическим рецензиям, является редактором, переводчиком, выступает на страницах журнала в защиту арестованного масона Новикова (ода «К милости», обращенная к самой Екатерине II). Именно в «Письмах» обнаруживается страсть Карамзина прежде всего к отечественной истории — вне всякого сомнения, она явилась той искрой, из которой возгорелось в недалеком будущем пламя его желания в двенадцати полновесных томах осмыслить путь своего многострадального народа. Задумывая создать «перечень славных дел», Карамзин с восторгом отзывается о трудах своих знаменитых предшественников — Тацита и Юма, Робертсона и Гиббона.

В то же самое время его «Бедная Лиза» имеет ошеломляющий успех — дело доходит до настоящей «лизомании». Многие девушки, подражая героине повести, подобным образом решают свести счеты с жизнью, благо водоемов в России бессчетное множество (увы, некоторых не спасают), сам же пруд возле Симонова монастыря в Москве, скрывший «под водами своими» Лизу, становится не только местом паломничества — несчастные влюбленные пытаются совершить роковой прыжок именно в него.

После ряда повестей («Юлия», «Остров Борнгольм», «Наталья, боярская дочь») Карамзин становится самым популярным в читающей России автором — закормленная иностранными переводами публика с восторгом принимает истории «из русской жизни». Несмотря на более чем красноречивое молчание венценосной императрицы (кстати, очень любившей литературу и всегда отмечавшей выходящие новинки) по поводу творчества Николая Михайловича, Карамзин храбро продолжает печатать в «Московском журнале» весьма скользкие для самодержавия материалы. По словам самого храбреца, в те годы он «ходил под черными облаками». Вступление на престол Павла I не особо выправило положение.

Именно в те годы Карамзин отступает от сочинительства, все чаще обращаясь к историческим источникам, интересуясь рукописями, проводя часы в кругу собирателей и ценителей русской старины (А. И. Мусин-Пушкин и другие единомышленники). Создание монументального труда, которому он посвятил огромную часть своей жизни и которое, в конечном счете, его обессмертило, было не за горами. Тем более, «черные облака» рассеиваются: Александр I, поначалу Карамзина «не замечавший», не без подачи друзей и почитателей творчества последнего проявляет благосклонность к нему и к его историко-литературным опытам. Именным указом от 31 октября 1803 года дворянину Карамзину даровано звание официального придворного историографа с назначенным жалованием: две тысячи рублей в год.

С этого времени Карамзин и начинает свое добровольное затворничество. Окончательно отойдя от литературной деятельности, он запирается в кабинете для того, чтобы, «подобно Нестору», начать титаническую работу — «Историю государства российского». И лишь «гроза двенадцатого года» отрывает автора первого в России грандиозного научного труда от любимого занятия. Находящийся в то время в Москве Карамзин вновь становится очевидцем исторических событий. В который раз Россия находится на краю гибели: наш затворник воочию наблюдает грозную поступь истории, становится свидетелем невероятных страданий и невиданного героизма. Вместе с жителями и отступающими после Бородина войсками Кутузова он покидает горящий город, пытается вступить в ополчение. Трагические события войны потрясают историографа. Наполеоновское нашествие являет ему свои ужасные картины словно бы для того, чтобы он еще взволнованней, еще ярче отобразил удивительную и трагическую судьбу страны.

Карамзин торопится оплатить свой долг перед Родиной: в феврале 1818 года выпущены в свет первые восемь томов — небольшой тираж (три тысячи экземпляров) расходится в течение месяца, что для тогдашней читающей России было абсолютным скоростным рекордом. Вскоре выходят еще три тома. Автора ждет грандиозный успех: «Историю» читают «и верхи и низы», о ней спорят во всех великосветских и литературных салонах, ее срочно переводят на иностранные языки. Император окончательно приближает к себе знаменитого литератора — Карамзин поселяется в Царском Селе. И продолжает работу.

Последний год жизни омрачен еще одной отечественной трагедией — восстанием декабристов. И вновь он — свидетель: 14 декабря 1825 года находится на Сенатской площади, с болью наблюдает за последствиями неудавшегося офицерского бунта. Здоровье русского Тацита не выдерживает. Простудившийся в тот страшный день Карамзин так и не смог поправиться.

22 мая (3 июня) 1826 года его не стало.