Журнальный мир

Существует мнение о том, что каждое новое поколение переводит своего Данте. Полагаю, с Элиотом можно говорить о том же. Мы хорошо знаем переводы мастеров советской школы и в целом авторов того периода (И. Кашкин, И. Романович, Н. Берберова), времен Оттепели (А. Сергеев, А. Найман), времен 80­х и горбачевской перестройки (С. Степанов, Я. Пробштейн, О. Седакова и другие).

Переводить Элиота я начал в рубежные 90­е. В 1992­м прочел его в оригинале, не обращаясь к русскоязычным версиям. Этот период времени все же ближе к окружающей нас сейчас реальности. По крайней мере, так мне видится. Теперь, взявшись перевести заново «Песню любви…» – одно из основ­ых стихотворений Элиота, я ставил своей целью дать Элиота современного, конечно не в плане лексики, но, скорее, в плане мироощущения – приблизить его и к тем, кто, допустим, неплохо владеет английским, но все же не отваживается читать в подлиннике такие, непростые во всех отношениях, произведения. При восприятии стихотворения максимальная близость перевода к ритму и стилистике подлинника, очевидно играет немаловажную роль т.к. многие, скорее всего, открывали поэта в оригинале и помнят завораживающий ритм этого маленького шедевра поэзии ХХ в.

Пусть более молодое поколение литераторов «наткнется» в будущем на своего Элиота. Думаю, именно так и произойдет. Но, как представитель определенного времени, я хотел бы представить свою версию одного из самых ярких произведений этого изумительного поэта сегодняшнему читателю.

К.С. Фарай, Москва

S’io credesse che mia risposta fosse
A persona che mai tornasse al mondo,
Questa fiamma staria senza piu scosse.
Ma percioche giammai di questo fondo
Non torno vivo alcun, s’i’odo il vero,
Senza tema d’infamia ti rispondo.*

Пора и нам с тобой – пойдем!
Пал вечер на небесный окоем,
Как вялый пациент на стол больничный;
Пойдем вдоль улиц мы полупустых
К открытиям ночных
Кафе и номерам неприхотливым,
Где сор и хлам в углах и пахнет пивом:
По улицам, что тянутся, как спор,
Сквозь праздный разговор
Нас приводя к вопросу непростому…
О, не пытайся отгадать!
Пойдем, чтоб время не терять.

А в душном зале дамы, как назло,
Заладили о Микеланджело.

Туман, что трется желтою спиною об окно,
Дым желтый – тот, что клочьями летит в окно,
Спустился змейкой в плоскость предвечерья,
Застыл над лужами у ям дренажных, но
Лишь копоть с дымоходов подхватив,
Террасу обогнул, подпрыгнул аккуратно
И, различив, сколь ночь октябрьская нежна,
Пронесся по двору и сник внезапно.

Придет пора, наступит час
Туманов – тех, что по двору кружатся
И трутся желтыми боками об окно;
Наступит час, наступит час
Во взгляде встречных нам зеркально повторяться;
И время убивать и созидать,
И время для трудов и дней, и – то,
Чтобы вопрос на блюдечке подать;
Хоть мой, хоть твой наступит час,
И час твоих бесчисленных сомнений,
Предвидений и переосмыслений,
Когда поджарен хлеб и стынет чай.

А в душном зале дамы, как назло,
Заладили о Микеланджело.

Придет пора, наступит час
Решать: «Как я отважусь?», «Как отважусь?».
И час – смущенно по ступеням вниз слететь,
Всем показав, что рано стал лысеть, –
(И люди скажут: «Глянь-ка, вон бежит плешивый!»)
На мне визитка, воротник сжимает шею,
Добротный галстук – в тон, хоть и приколот шпилькою дешевой, –
(И скажут: «Он щеголеват, а вид-то все равно паршивый!»)
Как я отважусь
Вселенной докучать?
Пройдет минутой время
Для прозрений и решений, что минута пустит вспять.

Ведь я их знал наперечет – видал я всё –
Те утра, полдни, вечера видал.
Я жизнь свою кофейной ложкой отмерял;
Я знаю голоса, что осень унесет
Под музыки неспешные пассажи.
И как же я отважусь?

Ведь я глаза встречал – я знал их все –
Глаза, что уязвят тебя пустой тирадой.
Когда распознан я, разоблачен опять,
Когда булавкой пригвожден к стене,
Не стоит ли начать
Отбрасывать свои обычаи и взгляды?
Но как же я отважусь?

Ведь я касался рук – я знал их все –
Рук – что в браслетах, белых рук, холеных
(Но – в волосках – под сенью ламп настольных!).
Не запах ли парфюма сладкий –
Резон для моего упадка?..
Рук, что сжимают шаль и вдоль стола скользят…
Да как же я отважусь?
С чего бы мне начать?
. . . . .
Сказать ли, что бродил один по захолустьям
И замечал, как в окнах ротозеи
Стоят и трубками дымят в одной пижаме?..

Хочу я быть проворными клешнями,
Бегущими по дну морей безбурных.
. . . . .
Полудень или вечер мирно спит уж!
Примят ладонью длинной,
Спит… изнемог… прикинулся больным он,
Здесь, на полу простерт, лежит у наших ног.
И что ж мне – после чая, кексов и абсента
Приблизить крах насущного момента?
Хотя в постах, мольбах я был искусен,
И хоть глава моя (плешивая) упала в блюдо с плеч,
Я не пророк – да и игра не стоит свеч.
На миг всего блеснул мой звездный час.
Прислужник вечный взял мой плащ, язвительно смеясь.
И, честно говоря, я струсил.

Тогда к чему все, да и стоило ль потом,
После обедов, чая с мармеладом,
После всех сплетен – так ли было надо –
Над чашкою своей теряя время, –
Шутить, не забывая о проблеме, –
На шар вселенский водрузив ладонь,
Его подкатывать к вопросу непростому,
Глаголя: «Лазарь я – явился с того света,
Чтоб правду возвестить» – пока, сквозь сон,
С подушкой под щекой, особе некой
Сказать не вздумалось: «Да я ведь не о том!
Все это не о том».

Тогда к чему все, да и стоило ль потом
Нам вхолостую тратить время:
После закатов, выметенных улиц,
После всех чтений, после чаепитий, шуршанья платьев кружевных –
Что расскажу о них? –
Сюжет, пожалуй, и не важен! –
Взамен магический фонарь сплетенья нервов на стене покажет:
К чему все, если, несмотря на время,
Одна особа поведет плечом,
Отбросит шаль, уйдет к окну с упреком:
«Все это не о том.
Ведь я просила не о том».
. . . . .
Нет! Я не Гамлет, да и быть не мог им;
Придворный лорд, угодник королей –
Простой дублер, обласканный плебей,
Советник принца в сцене проходной –
Всегда настороже и на подхвате –
Чванлив, хоть и далек от высшей знати –
Я рассуждать мастак, но все – некстати;
А временами глуп и неприятен, –
А временами в роли Шутовской.

Староват я… староват…
Засучу я брюки. Вынесу халат…

Обновить себе прическу? Может, персик съесть пора?
В белых брюках, с тонкой тростью выйду к пляжу, как вчера.
Там русалки друг для дружки пели до утра.

Мне споют они едва ли.

И видел я, как в даль морскую плыли
Они, срезая гребни белых волн,
А ветер брызги черные вздымал.

К себе нас девы моря зазывали,
Кружась в венках из бурых тин морских.
Но – тонем, пробудясь от слов людских.

Стихотворение сочинено в 1911 г. (Впервые: журнал Poetry, июнь 1915 г.). Название – «Песня любви…» (The Love Song of J. Alfred Prufrock) восходит к заголовкам стихотворений (песен) трубадуров Прованса («Песня-тенсона…», «Песня-спор о любви…», «Песня о верности Даме» и т.д.) и в целом к средневековой поэтической традиции.

* Данте, «Божественная комедия», «Ад», XXVII, 61-66. В круге восьмом (Восьмом рву), где грешники движутся, замкнутые в языки пламени, Данте и Вергилий встречают графа Гвидо да Монтефельтро, одного из «лукавых советчиков», который в ответ на просьбу Данте поведать историю своей жизни говорит: Когда б я верил, что возможен случай – / С тем говорить, кто снова в мир вернется, / Боле мой огнь не дрогнул бы зыбучий. / Но нет пути из этого колодца, / К живым, – не страшно бесславья примером / Мне стать: отвечу, раз тебе неймется. (Перевод А. Илюшина).

Примечание:
К.С. Фарай (1971 г.р.) – поэт, переводчик, живет в Москве. Печатался в журналах «Арион», «Урал», и др. Опубликовал 9 поэтических книг, переводы стихов Джима Моррисона «Пленка полдень» (2004, совместно с М. Немцовым), собрание переводов Т.С. Элиота и Эзры Паунда «Паломничество волхвов» (2005, совместно с Л. Гуниным и К. Чухрукидзе), с 1999 по 2001 выпускал сетевой поэтический журнал «Лимб», в настоящее время – редактор и соиздатель античной серии изд-ва «Русский Гулливер».