Журнальный мир

Рассказывать про войну отец не любил. Обычно на мои просьбы отвечал: «Не хочется мне все это вспоминать. Тяжело. Может, как-нибудь потом». Но в тот раз согласился.

Отмечали День Победы. Отец с утра готовился к параду: гладил офицерскую форму, начищал медали, до блеска полировал бархоткой сапоги. Мама суетилась на кухне, загружая в холодильник блюда с салатами. Готовый к выходу отец, застегивая парадный ремень с кортиком, принялся ее укорять:

— Лида, нам пора, а ты еще в халате.

— В халате! Тебе просто, Ваня, — оделся и пошел. Не забыл — сегодня наша очередь гостей принимать? — нервно ответила мама, на ходу снимая алюминиевые бигуди. — Не волнуйся, успеем.

— Юра, ты готов? Пойдешь с нами? — переключился отец на меня.

— Мне рано, школьная колонна позже собирается.

После парада к нам в гости пришли друзья родителей — трое фронтовиков с женами. В квартире было весело и шумно. Женщины возбужденно обсуждали чей-то наряд. Мужчины с нетерпением поглядывали на накрытый праздничный стол. Дядя Слава громко рассказывал анекдоты про Чапаева и сам первым начинал заливисто хохотать. Папа по-хозяйски открывал бутылки. Наконец, пригласили к столу. Гости расселись, плотно сдвинув стулья, успокаивая хозяйку: «Ничего, в тесноте, да не в обиде»…

На мгновение все замолчали. Стало слышно, как в прихожей тикают настенные часы.

— Давайте за победу! Двадцать пять лет прошло, а будто вчера было, — поднял рюмку дядя Коля — старший из друзей.

— Вчера — не вчера, а уже дети взрослые. Наша институт заканчивает, сын — подросток, — возразил отец.

— Брось, Ваня, вы у нас мужики молодые. Пятидесяти нет. Победители! — горячо стала убеждать Шурочка, жена дяди Алексея.

— Закусывайте, не стесняйтесь, успеете наговориться. Грибочки соленые, селедочка, помидоры — сама мариновала, — вмешалась мама.

Из кухни потянуло запеченной рыбой.

— Сейчас леща из духовки достану.

— Откуда лещ? Вроде в рыбный не завозили, — удивилась тетя Наташа.

— У нас не из магазина. Ваня поймал.

Поднимали тосты за армию и мирную жизнь. В прокуренной комнате из старенького приемника сквозь треск помех звучало: «Дымилась роща под горою, и вместе с ней горел закат. Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…».

Гости за столом приумолкли. Дядя Алексей поднялся, с трудом отодвинув стул:

— Давайте помянем тех, кто не вернулся, кто не дожил до победы!

Застолье продолжалось. Захмелевшие фронтовики наперебой рассказывали то смешные, то грустные военные истории. Отец, по обыкновению, молчал. Я — единственный ребенок за столом — приставал:

— Папа, ну давай, и ты что-нибудь! Другие ведь рассказывают.

— Знаешь, в том бою под Сталинградом нас ведь тоже в живых осталось только трое из всей батареи, как в этой песне. Немцы разбомбили наши позиции, но я смог сбить их «Юнкерс». Контузило меня тогда, попал в госпиталь…

Отец замолчал, и мне показалось, что он уже не с нами, а там — в кромешном аду сталинградского боя.

Повисла неловкая пауза. Через открытую балконную дверь доносились со двора детские голоса, кто-то неумело тренькал на гитаре.

Молчание прервала Шурочка – самая молодая и веселая:

— Мужчины, хватит о прошлом. Вы — победители и герои! А сейчас женщины хотят танцевать, и больше никаких грустных воспоминаний! Юра, — обратилась она ко мне, — включай проигрыватель и ставь «Рио-Риту».

Женщины заметно оживились, поглядывали в зеркало, поправляя прически с модной химической завивкой и подкрашивая губы. Мужчины поспешно курили на балконе. Я с радостью бросился исполнять приказ, зная, что это любимая мелодия моей мамы.

С первыми звуками музыки кавалеры стали приглашать дам. Мне всегда было непонятно: почему при этом маму обязательно выбирает не папа, а кто-нибудь из гостей, а отец с удовольствием танцует с женой приятеля. Да и другие пары тоже были не против таких «обменов».

Танцы продолжались, а я старался успеть подобрать подходящие мелодии, пока не закончились пластинки. Неутомимая Шурочка предложила поставить еще раз «Рио-Риту», но уставшие гости уже рассаживались по своим местам.

Дядя Коля повернулся к жене:

— Галя, давай нашу!

Она негромко запела: «Ой, цветет калина…», и вмиг, до этого совершенно незаметная, тихая стала душой компании. Все подхватили, и еще долго с увлечением пели.

За окном стемнело. Гости стали расходиться. Папа со своим другом допивали коньяк. Мама, проходя мимо, незаметно делала знаки, чтобы он остановился. Наконец, все ушли, и все затихло…

Неожиданно отец заговорил. Он вспоминал, как пришлось три недели в окружении есть одну свеклу: рядом с ними было колхозное поле. Удивлялся, что никто из сослуживцев за всю войну ни разу не болел простудой, хотя часто приходилось идти по колено в ледяной воде, выталкивая пушку из грязи. Рассказывал, как немцы для устрашения сбрасывали с самолетов дырявые железные бочки, которые жутко свистели, изматывая нервы.

И вдруг запнулся и надолго замолчал. А мне, тринадцатилетнему мальчишке, не терпелось услышать что-нибудь героическое и я теребил его:

— Ну, расскажи еще…

— Знаешь, на войне совсем не так интересно, как вам, мальчишкам, кажется. Там много жестокости и крови. Это не кино, никакой романтики нет. Ну, хочешь, — слушай. Не могу забыть один случай…

Он достал из серванта начатую бутылку водки, налил себе рюмку и выпил, закусив соленым огурцом.

— Мы стояли на прямой наводке под Курском. Знаешь, что такое прямая наводка? — Его глаза загорелись. — Ничего ты не знаешь! Это когда нас, зенитчиков, ставили против танков. Наводить приходилось на глаз, через ствол. Понимаешь, наши пушки не для наземной стрельбы. Могли бить только в прямой видимости. Значит, и мы у фрицев — как на ладони. Тут уж кто кого!

Он налил себе еще рюмку и выпил. Вошла мама:

— Ваня, как тебе не стыдно? Какой пример подаешь сыну? Ты из всех мужчин был самым пьяным.

— Лидочка, но ведь сегодня мой праздник. Наш праздник. Что будет, если я чуть лишнего выпью? Вот, Юре про войну рассказываю.

— Так, все. Это последняя.

Она сама налила отцу полрюмки, завинтила бутылку и унесла ее с собой.

— …Ты говорил про прямую наводку.

— Да. Знаешь, как били наши зенитки? Если попадали в танк, насквозь прошивали. Сам подумай, мы ведь самолеты на шести тысячах метров сбивали, а тут — почти в упор.

Он поднял рюмку: «Ну, прямой наводкой!», — и выпил, не закусывая. Я понял, что отец опьянел, но мне очень хотелось дослушать.

— Папа, а что дальше?

Отец задумался, словно возвращаясь в то военное время. Потом продолжил:

— Мы подбили танк. Я вышел из-за бруствера посмотреть. А тут как раз он вылез. Рвет с пояса пистолет, а у меня винтовка. Я выстрелил первым. Он упал.

— Ты его убил?

— Да. Подошел посмотреть, а он такой же молодой парень. Лежит, а глаза голубые, как у твоей мамы. В небо смотрят…

По лицу отца покатились слезы.

— Если бы не ты его, так он тебя!

— Да, конечно. И все равно мне было его жалко. Подумал, что и у него дома — мама, сестра. А я его жизни лишил, понимаешь?

Но я не понимал, и запальчиво возразил:

— Когда вы сбивали немецкие самолеты, там ведь тоже были летчики?

— Все так. Но одно дело — взрыв далеко в небе, и другое — если стреляешь почти в упор.

— Папа, не плачь. Ты — герой, и все сделал правильно.

Я продолжал на этом настаивать. Говорил, что и меня бы не было на свете, выстрели тот немец первым. Но при этом почему-то совсем не чувствовал уверенности в своих словах. Как будто вдруг начал понимать. Понимать что-то большое и важное.

Вошла мать и раздраженно произнесла:

— Ваня, так и знала, что ты опять наберешься. Правильно моя мама говорила: «Не можешь пить — пей кефир!»

Отец растерянно вытер слезы, встал, чуть пошатнулся, потом обнял меня за плечи. Я на мгновение прижался к нему, почувствовав возникшее между нами тепло. А он, отрешенно глядя перед собой, пошел в свою комнату, на ходу тихо повторяя: «Никак не забыть…»

Мама спросила:

— Сынок, о чем это он?

Но мне почему-то совсем не хотелось этим делиться.

— Да так, про один бой вспоминал.

Больше отец о войне мне никогда не рассказывал.

Ямм, июнь 2019 г.