Письма небу

Письма небу

Семь сонетов

1

 

И может быть, в сонете затеряться –

мечта моя… Не ведала о ней.

И всё равно, кем быть, как называться,

среди каких незваной жить теней.

 

Теней… Людей – бродяг и пилигримов,

чужих-родных; деревьев, птиц и снов;

личин, не различимых из-под гримов,

актёрских не усвоивших азов…

 

Что зеркало? Так пропасть в нас глядится,

и щурится, и не отводит глаз!

Она-то знает: нам не повториться,

и наша встреча – только в этот раз,

 

в единственный… И поздно нам виниться,

и каяться… Нет бездны про запас.

 

2

 

Что каяться? – Нет бездны про запас.

Любовь и смерть случаются однажды.

И если был безумен и отважен,

то счастье знал в единственный свой раз.

 

Его не заменить, не повторить,

хоть трижды тридцать выходи на вызов.

Разулыбавшись, все поклоны выдав,

лишь пот смахнёшь… Да что там говорить!

 

И потому всё снится та страна,

где яблоня цветёт, сирень и вереск

всем временам наперекор по вере:

жива любовь, коль памятна она.

 

Пусть жизнь одна, и вечность веселится,

что нам с тобой вовек не повториться.

 

3

 

Да, нам с тобой вовек не повториться…

Мы есть сегодня, пусть сегодня длится

с дождём и снегом в пасмурном окне

или несётся, будто на коне.

 

А птица в клетке? Может – это я?

Не вдруг пригрезится, как той вороне,

что жизнь свою должна дожить в Вероне,

где ты бывал, где не бывала я.

 

И что с того, что небыль – только небыль,

что город тот, как сказка или сон,

а дождь вторичен, потому что – с неба,

что хочется кричать: «Вина, гарсон!»

 

И колокол опять тебя разбудит

в том городе, когда меня не будет.

 

4

 

В том городе, когда меня не будет,

и поцелуй чужой тебя разбудит,

напомнит сон, прохаживаясь мимо:

«Совсем не та была тобой любима».

 

Там облако гнездится на трубе,

и дерево, покорное судьбе,

глядится в небо, как в окно чужое, –

так слушают беспамятство немое…

 

И в день один, не глядя на закат,

ты скажешь вслух: «Я так хочу назад».

Но не вернётся августа звезда

на небеса, как нет не станет да.

 

В том городе, где мне не поселиться,

бессонница в любовницы рядится.

 

5

 

Бессонница в любовницы рядится,

чтоб и во сне не мог ты притвориться

счастливым в городе чужом у моря,

и лишь ему сердцебиеньем вторя.

 

Чужая жизнь, чужие небеса…

А из воды зелёная звезда

глядит, как будто дом её – вода,

и в глубь ушли, как в память, голоса.

 

А память ждёт и хлеба, и водицы,

она грустна, и надо ей кормиться.

Всё впрок идёт: былое, небылицы,

и даже то, что перестало сниться…

 

Вернись в мой сон. Но стоит торопиться.

Я здесь ещё. И есть одна страница.

 

6

 

Я здесь ещё. И есть одна страница.

Чтобы сказать Люблю? Или – проститься?

Земных примет… Устанешь называть

и не для них – та синяя тетрадь.

 

Я в синюю записываю сны,

а чёрная – река отчаянья.

Лишь тайны ни в одну не внесены –

умеют жить по умолчанию.

 

Им верно служат тени на снегу,

и дым из труб в рождественскую стужу,

огонь в окне, распахнутом наружу,

и иней трав на пойменном лугу.

 

Одна страница… Тайнопись метели.

На небо письма. С жизнью улетели.

 

7

 

На небо письма. С жизнью улетели.

Пусть не на век – до ворожбы метели –

мне нравится меж строчек оставаться.

Сбылась мечта – в сонете затеряться.

 

Всё об одном, и всё неповторимо –

любовь и сон, случайность и судьба.

Слова, слова… В них – всё, что так любимо:

туман и солнце, песня и мольба.

 

И бездна глаз, и небо воскресенья,

когда вернувшись, пропасть одолев,

ты выдохнешь: «Оплачено прозренье…

Но для чего и как мне жить, прозрев?

Сказать Люблю?! Лети, моя синица!

Нет слова лучше, чтоб навек проститься».

 

г. Москва