Планетарий

Планетарий

Об авторе: Корнев Виталий Анатольевич, родился в Минске в 1968 г. Окончил Воронежское военное училище и долго служил в армии. Теперь просто живу, в том же Минске.

 

Плохая тётя

колхозник пил и резал сало,
на остановочном столбе
плохая тётя написала:
любви на свете больше нет.

я исправлял ножом ошибки –
не больше нет, а меньше нет.
колхозник собирал пожитки,
смотрел в автобусный билет.

мне было жалко эту тётю,
себя немножко и других.
рычал автобус в повороте,
колхозник выпил и затих.

по трассе можно быстро ехать,
но мы тянулись, как ослы.
я наблюдал траву в кювете,
переосмысливал посыл.

вернётся женщина в деревню,
где на исправленном столбе
мы пишем с ней попеременно,
она себе, а я себе.

 

Ту-ту

две минуты, пять минут,
а потом часы и сутки.
я не жду, меня не ждут
люди, лебеди и утки.

одуванчик не дорос
до коммерческих растений.
разлетаются вразброс
одуванчиковы тени.

душит камушек рука,
телефон молчит в кармане.
кучевые облака
отражаются в стакане.

свистнет поездом ту-ту
проходящая маршрутка.
я не жду, меня не ждут
люди, лебеди и утки.

 

Любимой

I
придёт зима, и будем есть клубнику,
задорого, невкусную, но всё ж.
я отличаю женщину по крику,
когда она, развёрнутая в клёш,

когда её увидишь без перчаток
(они легли дуэтом на трюмо),
когда коньяк на столике початый
показывает истинное дно.

на этикетке звёздочки и буквы,
а у неё – ни звёздочек, ни букв.
мне хочется то сахара, то клюквы,
то кандидатом хочется наук.

идёт зима, а кто-то уезжает –
на лыжах, электричках и авто.
у коньяка иллюзия густая,
но часто послевкусие не то.

II
пустою кажется квартира,
по-настоящему один.
хожу нечитанным Шекспиром
и недочитанным Толстым.

война и мир по телефону,
горит яичница в дыму.
шумит дождём потуоконно,
реально можно утонуть.

оригинальное молчанье
приличной с виду тишины.
я всё копаю, что начально?
что было между я и мы?

подумал – пустота поможет,
не сможет длиться пустота.
в прихожей двигаюсь прохожим,
она по-своему пуста.

III
плакала ворона возле сыра,
на плацу ходила строевым.
я хочу добра тебе и мира,
и родным, и даже не родным.

я хочу невидимым браслетом
переждать надуманную блажь.
я хочу добра тебе и света,
только аккуратно, не размажь.

только не запей водой без газа,
не оставь кастрюлей на плите.
я хочу остаться первым разом,
чёртиком в итоговой черте.

 

Последний аист

последний аист двинулся на юг.
испуг преображается осенний.
предполагаю это не испуг,
а жёлтые сползающие тени.

последнее зелёное прости,
как переход на градусы пониже,
но градусы, похоже, не ахти –
мокрее проживается и жиже.

арбузов на базаре завались.
повсюду несусветная расцветка.
где листья опускаются на бис –
у дерева подстриженная ветка.

где утром куролесила метла,
до вечера навалится по новой.
от этого становится дотла
берёзово, осиново, кленово.

 

Всё хорошо

всё хорошо, но плохо до истерик,
до тряпочного мокрого броска.
то не хватает главного, то денег.
квартиры не хватает из песка.

подходит электричество к розетке,
до неба освещает потолок.
два яблока, зависшие на ветке,
в конце концов, завалятся на бок.

в конце концов, начало не устроит
такое положение вещей.
случайно получаемся по трое,
но каждый получается ничей.

 

Планетарий

не умер друг, а только умирает.
не хочет апельсинов и конфет.
палата превратилась в планетарий,
а свет похож на выключенный свет.

он думает, что думает и помнит,
но путается в складках одеял,
наверное, настраивает роуминг,
в другие погружается поля.

жена прошла, как осень или лето.
у дочки любование собой.
подумали, что песенка допета,
что папа недостаточно живой.

врачу не представляет интереса
читать его историю любви…
я управляю роликовым креслом
и сам себе командую: гони!