Журнальный мир

Имена и фамилии героев, события и места действий – 
плод авторского вымысла

Всему на свете истинную цену

Отменно знает время – лишь оно

Сметает шелуху, сдувает пену

И сцеживает в амфоры вино.

И. Губерман

Небо и Земля лишены сострадания. Вся тьма

вещей для них подобна соломенному чучелу…

Дао Дэ Цзин

* * *

– Отцепи клещи, бульдог!

– Постой, кто разрешил? Какая муха тебя укусила?! Подожди, идём завтра!

– Слышишь, ветер? Он зовёт… Я должен идти.

– Ну не баран ли, Алый?! Куда? Прогноз плохой, ты ночь не спал!! Сгинуть хочешь? Я против! Запрещаю.

– Тогда оставайся, а надумаешь нагнать – буду рад. Если что, сам отвечу.

* * *

Егор Ильич прошёл к раскрытому окну ординаторской. Вдохнул ясную свежесть октября и потянулся крепко сбитым телом, разминая затёкшие у операционного стола мышцы. Упёрся руками в подоконник и взглянул на почти прозрачную рощу у больничной ограды. За верхушками берёз, на обманчивом расстоянии – рукой подать – синими аилами маячили горы, кольцом окружавшие Горно-Алтайск. На плечи дальних вершин кое-где легли узорные снежные шали.

Егор Ильич жил в Горно-Алтайске с окончания института. На его глазах благодатная долина с длинным проспектом становилась тесной, и частное жильё новосёлов уже грибами росло по склонам.

Иногда после больницы он мог пройтись вдоль реки, близ Национального театра – слушая шёпот кая, незримо падающий с небес, у старых купеческих особняков – были, у каменных ущелий – слухи о легендарной джунгарской и казачье-кержацкой истории. Вспоминал и семейные предания о своей причастности к знаменитому роду, о чём особо не распространялся: когда и что там было, как говорят деды, «река давно унесла».

Солнце, ныряя меж облаков, словно звало выйти и куда-то бежать следом за ним по тропкам сосновых предгорий и опустевших дач. Ветерок раскидал ворохи листвы, подхватил стайку воробьёв. На подоконнике зашелестела оставленная кем-то из коллег газета в пятнах картин с леденящими душу предсказаниями конца света, донеслось «дин-дон, дин-дон» – басовитые переливы колоколов от звонницы православной церкви…

Егор Ильич вслушался в тяжкие звуки металла, терявшиеся где-то во дворах пятиэтажек, и замер, ощутив диссонанс и неясную тревогу. Душевный покой исчезал в смутных догадках: то ли время перемен сказалось на труде звонаря? Или огрубело собственное восприятие? Или кто-то, или что-то… А было отчего.

Профессиональный и гражданский рост Егора Ильича пришёлся на годы, потрясшие фундамент державы. Устройство мира для встревоженных, как пчёлы в разорённом улье, людей менялось с революционной скоростью. Реальные цели, если таковые имелись, верхи удачно скрывали, оттягивая миг прозрения думающих граждан. Жизнь стала как на передовой: всё больше больных и всё меньше койко-мест, лекарств, аппаратуры, а в росте смертности люди винят медиков. В такой ситуации Егор Ильич видел один смысл – добросовестно выполняемую работу, и с головой уходил в больничные будни.

Крик дикой боли из реанимации, следом по коридору прогрохотала каталка, – в операционную, определил Егор Ильич. Он глубоко вдохнул в лёгкие свежесть дня и ушёл к своему столу оформлять истории болезни и выписки.

Из коридора слышались распоряжения медсестёр ходячим больным. В больнице очередной дежурный день, и к гадалке не ходи – до утра «скорые» навезут страдальцев, жертв дорожных аварий, увечных от пьяной резни, пожаров, кому не обойтись без срочной операции.

Кто-то постучал в дверь и звонко окликнул:

– Эзен!¹

Егор Ильич живо оглянулся, невольно присвистнув:

– О, Алла, привет! Что здесь делает наша красавица? – и широко развёл руки. – Входи, располагайся.

В ординаторскую ступила племянница – в джинсовой куртке, брючках и накинутом сверху белом халате. С улыбкой внимательных, с раскосинкой глаз полукровки на гордом от природы лице села на диван – прямая, уверенная, уже не младшая женщина их рода. Отвела за шею «хвост» волос, падавший с вытянутого, как у египтянки Нефертити, затылка, хотя отцом её был русский геолог из Омска, который в заброшенном шурфе получил травму, несовместимую с жизнью. С тех пор племянница принималась Егором Ильичом как дочь. Она старше его Алика на три года, стрекозой-златоглазкой играла с малышом, помогала с учёбой в школе. Упорная с детства, теперь это серьёзная альпинистка, мастер спорта, у неё своё дело, семья.

– Бала², ты с дороги? В отделении скоро обед, а я могу предложить тебе волшебный чай, только что настоялся! Усталость как рукой снимет! – с улыбкой заявил Егор Ильич.

Взял со стола чайник с надписью «Столовая», наполнил стакан и синюю пиалу горячим бордово-бронзовым напитком, заваренным на сборе таёжных корешков, подарке вылеченного пациента. Смолистый аромат таёжной благодатью разлился по комнате.

Подвинув к гостье пиалу, пачку печенья и блюдце с тёмными ломтиками курута (из деревенских угощений персоналу), Егор Ильич присел к столу. Нахваливая силу золотого и красного корня, приготовился слушать. Вскользь пожурил, что Алла забыла родню, отпил глоток и откинул голову, смакуя терпкое послевкусие. Племянница, водя ладонью над обжигающей пиалой и катая во рту карамельку, с улыбкой напомнила:

– Ты же знаешь: если Магомет не идёт к горе, то гора придёт к… – и притихла, лучась участием.

По залёгшим у карих глаз морщинкам она видела: не отдыхает, устал её немолодой дядя, сберегая чужие жизни. Экстренный хирург с золотыми руками – большой авторитет в своём деле, безотказен и в постоянном стрессе от риска, сложных разрезов, разрывов и близости смерти. Бывает, после поздних операций тут и ночует, а дома проблема.

Потягивая живительнй напиток, Алла рассеянно сказала:

– Вот еду мимо и решила поздороваться. У нас всё нормально. Верочка подросла, ты её давно не видел – такая болтушка! Пока я закрою сезон, в садик поочерёдно водят бабушка и Диман. Он ушёл в авторемонт, железяки – его стихия. – И жестом над пиалой показала «хватит».

Егор Ильич, задумчиво теребя пуговицу на своём халате, вдруг негромко признался:

– Послушай, балa. Православие и белая вера зовут к одному: от греховных мук – к избавлению и радости. Но вот затих звон от церкви, а в моей голове крутится мысль, ну ты помнишь Хэма: «По ком плачет колокол? Он плачет по тебе». У меня-то порядок, а на душе осадок. Скажи, к чему? У сестры всё в порядке?

– Да, хотя мама переживает, что фабрика закрыта.

– Об этом подумаю. А ты что же, опять на турбазу? Мы с коллегой Иваном сделали ряд операций хорошему парню, его – представь – за огородами напрочь переломал медведь! Люди еле отбили. Звери идут к жилью, ты там хорошенько предупреди охрану!

Алла медлила, беспокоясь о реакции дяди. Нелегка миссия – известить семью высотника о факте, который не предвещал ничего хорошего. Ситуация требовала бережного и нестандартного подхода, но дядя с некоторых пор крепких напитков не одобрял.

Она тронула саднящее плечо, которым больно стукнулась в дверцу автомобиля, на повороте трассы поднимая звонивший радиотелефон. Остановив машину, ещё не веря, кричала в трубку:

– Повтори, кто сорвался в лавине? Точно он? Когда, где? Ждите, я беру людей и к вам!..

Крылатая буря высот метнулась перед взором Аллы и зависла косматой мертвоглазой ведьмой. К полудню она как из рога изобилия валит снег – крупой или тяжкими хлопьями. И непредсказуем вздох перегруженных пластов – перед обрушением. Снега незримо сползают с нижнего плотного скользкого наста, присоединяя соседние поля, вдруг срываются и летят, свистя на скорости от полусотни до сотен километров в час. Удар тонн льда и наста о дно ущелья вздымает облако белой пыли. В заселённых Альпах так гибнут ухоженные долинные посёлки. Дымчато-голубое божество дальних хребтов, у солнечных подножий величаво принимая восторг и поклонение людей, в выси промахов не прощает.

С лавиной упал брат. Ну не мог он, что-то не так! Но как? Только б не головой вниз… – рассуждала Алла, отбрасывая сантименты. – Сухая лавина бьёт по горлу, мокрая берёт в плен. Под прессом сознание гаснет, и лишь у легко раненных на спасение есть от полчаса до полутора. Но Алик спасатель, молод, тренирован, упорен! Увы – импульсивный романтик, сама ставила на вид!.. Ситуация хреновая, травмы неизбежны, пешим ходом не успеть. Не вариант. Только лететь… Иначе… возможно, уже мы его теряем.

Алла решительно поднялась и, не отводя потемневших глаз, произнесла:

– Дядя, наш Алик…

– Что, альпинисты уже перезимовали лето? – обрадовался Егор Ильич. – Сын приехал, ждать домой? Жаль, твоя тётя в командировке. Но всё отлично, я сам приготовлю ужин!

– Нет, они с Костей ушли на хребет, сегодня поднялись, – глухо прозвучал ответ.

– Опять служба! Но уже возвращаются, рапортуют? Продолжай, зачем молчишь? – мягко настоял вмиг настороженный Егор Ильич.

– Такое дело, ты выслушай спокойно. Там как раз сошла лавина, и ситуация пока непонятная. Спасатели, все отряды ищут. Будем надеяться, обойдётся испугом. Шансы есть.

Егор Ильич закашлялся. Отставил чай. Железная воля, выработанная точной работой на сложнейшем материале – человеке, требовала сдержанности и здесь, в выражении крайних отцовских чувств.

– Так, и где мой сын?.. – строго спросил он, вставая.

– Пока там. Пожалуйста, верь и крепись. Подземных толчков вроде не было. А я в дороге узнала о ЧП и сразу в офис. С Димой зашли в банк, сдала дела, и помчала к аэродрому. У сторожа нашла адрес. Думаю, нам поможет Павел, авиатор спасательной службы, хороший мужик, знакомый с парашютной юности…

Нервно шагая по ординаторской, Егор Ильич понял, что Алла не дозвонилась, с районами связь плоха, всё усложняется. Теперь работать и ждать, сидя на месте, свыше его сил. Пулей летела угроза, догоняя единственного сына, словно архара, выслеженного с вертолёта, и требовала личного вмешательства.

– Ясно, что ничего не ясно, – мгновенно подытожил он. – Спасибо, что не скрыла. Маму пока не известим, сердечников волновать нельзя. Значит, так: мы едем вместе. Иду к главврачу: я три года без отпуска. Подожди минуту.

– Хорошо, смотаем в село вместе, – согласилась Алла. – Потом завернём в спорткомитет, соберу команду и…

Скоро они вышли через служебный выход. Медбрат подал хирургу баул с инструментами, автомобиль рванул с места.

За городом, в пожухлой полустепи, кружила пыль, мелькали деревни, коршуны спускались за добычей к норам сусликов.

Егор Ильич, цепляясь за надежду, как за опору, смотрел вперёд, не различая ориентиров, погружаясь в трясину раздумий. Сидящая за рулём племянница коснулась его плеча. Подняла глаза в размазанной подводке, и её гортанный голос поник:

– Знаю, дядя, я виновата: с Костей убедила вас отпустить брата. Он мальцом бегал в секцию, бредил альпинизмом. С нами взял пару вершин, прошёл УТК на второй разряд, сдал нормы по лыжам и зачислен в МЧС. А мог бы тут кропать статьи, вам помогать… Но кто знал? Костя ищет. Прости…

– Поздно, молчи. Я отпустил, я… – морщась, как от зубной боли, склонил голову Егор Ильич и поражённо спросил: – Но, дочь, получается, что Алика ищет Костя? А мой сын – пропал? Как такое возможно?! Говори честно!

– Дядя, пока неясно, но всяко бывает. Зотов ищет в районе схода.

Заметив излом бровей над его горящими глазами, учащение дыхания и серость щёк, она сбавила скорость, затормозила. Достала аптечку с блистерами реланиума, валокордина и предложила: – Пожалуйста, прими.

Недовольно крякнув, Егор Ильич проглотил таблетку и убрал в сторону бутыль с водой.

– Пока ждём вестей и верим: Алик серьёзный, сильный спортсмен, – спокойно рассуждала Алла. – Если по инструкции успел закрыть лицо шарфом, а руки отвёл в замок за голову, если падал сверх и сбоку лавины, то в завале раскопал снег от груди, создал воздушную капсулу и давно вылез.

– Он в такой беде, а ты молчала?.. Боже, пусть он вылезет! Но «если», опять «если»… Не зря я боялся! С ума сойти: попасть под пресс! Верный шок и… Так, уже ясней… – поник в горьких мыслях Егор Ильич. Смятенный взгляд блуждал далеко, с мучительным желанием мягкой опоры телу, голове сына и спасения согревающей ходьбой. – Ему срочно нужен врач. Я не бог, но латал тьму ваших спортсменов. Если ранен, кровь отдам: дороже сына в мире нет!..

– Тебе туда нельзя! – остановила Алла. – Ты не мальчик, и просто не готов. Останешься здесь, медик есть, с тобой свяжется, и проконсультируешь!

– О как! Нет, женщина, выбрось чепуху из головы! Я всё решил, – резко осадил её Егор Ильич, и ткнул пальцем себе в грудь. – Тут всё в порядке, дыхалка в норме, спортом и трудом я закалён, был неплохим слаломистом. Знаю, что говорю. Не возражать!

– Ну, раз так… – запротестовала было племянница и огорчённо выдохнула. – Тебя ж не отговорить! Покумекаю с парнями. Но знай, дядя, трёхтысячеметровая высота опасна простому туристу без акклиматизации, то есть без постепенных подъёмов-спусков. С гипоксией, горной болезнью, не шутят – грозит отёком мозга, лёгких, отказом сердца! Героем не стать, дворнягой, овощем – реальней. Кому я говорю? Здесь ты врач.

– Думаю, у туристов пределы выносливости разные. Обещаю: вот вернёмся в город, и в момент сбегаю на Тугаю и назад, сдам нормы ГТО, – почти шутя откликнулся Егор Ильич. – Надеюсь, этого хватит, гроза скалолазов?

Неопределённо хмыкнув и будто забыв о нём, Алла зашептала:

Облики дев в облаках и туманах

Нашим орлам сторожить, разгребать камнепад…

* * *

Наконец, они оказались на улице будто вымершей деревни. Заметив и расспросив девочку лет десяти, Алла припарковала авто перед серым штакетником скромной усадьбы.

В голубой веранде рубленого дома скрылась сухонькая женщина, развесив на верёвке мокрое бельё. Лёгкий кизячный дым метался над низкой баней. Широкоплечий худощавый мужчина лет сорока заделывал жердиной дыру в овечьем загоне.

– Привет, «начальник Чукотки»! – крикнула от калитки Алла, размашисто шагая. – Теперь скот не убежит, оставь это дело. Ты нам нужен: Алик пропал…

Павел выпрямился, точным броском отправил молоток к ржавой банке с гвоздями. Поздоровался, пожав протянутые руки, присел на выбеленное временем треснутое бревно. Выслушал обоих.

– Проблема… А точно Алик? – почесал ершистый затылок, потянулся к пачке сигарет, закурил. – Он же спасатель, ёлы-палы! Сейсмологи молчат? Хреново, однако, все ходим под Богом, а там прямо под Его пятой. Я готов хоть сейчас, но вы знаете наш бардак: топлива, зарплаты йок, люди бегут. Мы с командиром ботинки сбили о пороги, однако аэропорт никому не нужен, кроме народа. «Ми» холим на свои гроши. Отряд соберём, однако поисковый рейс стоит не хилой суммы… – он запнулся.

– Не вопрос, она уже есть, – отрезала Алла. – Повторяю: надо срочно найти человека. И выбить разрешение на высотную посадку.

– Но это совсем другое дело! – вскинулся Павел. – Во-первых, к границе нужен пропуск. Во-вторых, пилот рискует машиной и людьми. Однако… козырь у нас есть: вам, доктор, тузы явно задолжали за сотню операций… По рукам? Едем.

Племянница живо обняла Егора Ильича:

– Всё срастётся! Верь, мой братишка в деда: «живуч, как кошка, ухом чуткий, как собака, как беркут, зоркий на весёлые глаза». Наверно, уже вышел к поисковикам.

– Мой сын настоящий мужчина, но столько часов на морозе…

– Паша, доктор настаивает лететь с нами. Я против, но…

– Хм. А выдержите, Егор Ильич?

– Конечно, как иначе.

– Тогда берите запас сжиженного кислорода.

Трое вернулись в город, прошли кабинеты администрации. Убедив чиновников в предельной осторожности экстренной посадки, получили понимание с кучей грозных предписаний и, наконец, «добро».

Племянница подвезла Егора Ильича ближе к дому и уехала. Он влился в череду торопливых неулыбчивых прохожих. Повернув за массивное здание библиотеки, вошёл в двухэтажный сосновый дом с высокими скрипучими ступенями, обитель нескольких дружных семей, открыл дверь.

В квартире Егор Ильич устало стянул пальто, привычно нырнул в тапки. Закатав рукава рубашки, умыл горящее лицо холодной водой и отметил в зеркале взгляд, передавшийся и сыну, который сейчас в горах. В памяти Алик жил таким, каким с матерью видел пару недель назад: чуть задумчивый, смуглый худощавый парень с миндалевидными жгучими глазами в рамке густых ресниц, с армейской выправкой и грацией молодого ирбиса, барса. «Любуясь своим юным продолжением, мы мечтали о долгом счастье и внуках. Была радость. Теперь он там, и время сжато в удар. Мне б найти, согреть, увезти тебя, дорогой, а торчу здесь…» – отец смахнул слезу.

В гостиной оглядел стол с кипой медицинской литературы, приготовленной к просмотру. Вчера сам обещал способному младшему коллеге помочь со статьёй в журнал, но теперь это неважно. Натягивая синий тренировочный костюм, на пару минут плюхнулся в кресло, включил телевизор. «И в ящике непокой, сцены насилия, кровь, ложь… Деньги и власть, ничего хорошего. «Кааны в нынешние дни зверью безумному сродни», – верно с древности. Что в сухом остатке? – работа и семья. О, моя бедная семья!..» …Егор Ильич закрыл лицо руками.

Он обул кеды и побежал улицей и улочками до ближней горы с крутыми подъёмами более километра высотой. Добрался на лесистый верх к телевышке, и долго скользил по острой сухой траве вниз, слетел к подножью раз и два. Лёгкие с нагрузкой справились.

За это время сизые тучи с горизонта сдвинулись к притихшему городу. Порыв холодного ветра шумно взметал ветви, нёс листву с обочин дорог. «Погода портится, – понял Егор Ильич у дома и взмолился: – Боги, что вы мне готовите?»

Полил дождь, скрывая горный мир и поблёкший город. За окнами квартиры с крыши булькала в потоки вода. Алла позвонила, что к вертолёту завезли топливо, продукты, поисковое оборудование. Новостей из альплагеря нет. Вылет назначен на утро.

– Почему не сейчас?? Грозовой фронт?.. Что же делать?! – Егор Ильич взглянул на ручные часы с металлическим браслетом и затряс, словно виновника проблем. – Мальчик мой, только держись! Боги, заберите меня, оставьте сына! Быстрей взойди, заря…

В душе тлела надежда, сминаемая воющей тоской беды и вины. Что-то повернулось в груди, ощутимо царапая. Он, готовый к немедленному спасению сына любой ценой, прислонился к стене. Сполз на колени и простёрся ниц, умоляя:

– О Алтай, священная земля и небо, я часть твоя, прошу, молю в беде! Поддержи, сохрани молодую жизнь! Перевал, на котором упал наш сын, будь к нему добрым! Сберегите его, боги и духи!..

Алкышем³ предков человек умолял оживший в сознании мощный, невидимый и пугающий пантеон природной веры закрыть древнюю коварную щель меж светлым днём и жутью тьмы, жадной до заблудших, особенно в полнолуние.

Прошли часы прежде чем прибыла Алла. Она известила, что поисковики ждут отмашку, вновь попросила остаться и получила отказ.

* * *

Тёмным утром они с четырьмя закалёнными полётами-походами парнями, в тёплой одежде, ушанках и трёхпалых рукавицах, собрались в здании Поисково-вертолётной службы. Казалось, она забыта перестроечной властью, подобной диверсанту в чужом хозяйстве.

Егор Ильич раненым вороном метался по сырому залу с проплешинами на потолке и сурово глядел сквозь мутное стекло. Пробежал к водородной станции, где мокрым филином в брезентовом дождевике учёный физик-метеоролог снимал и передавал показания с приборов, поговорил с техником у вертолёта на взлётной полосе, окружённой полем некошеной лебеды. Потрогал обшивку металлического брюха, бесчувственно слушая Павла. Он авторитетно убеждал:

– Нормально, доктор, до хребта меньше трёх сотен километров, это быстро. Вот вы верите в удачу при операциях? Так и мы, оттого рост успеха. Главное, однако, вера и выдержка. Человек не иголка, район исхожен, можно сказать, знаком наизусть…

– Надеюсь. Там я не был и не мечтал бы, если б не… – Егору Ильичу стало не до описаний, метнулся назад. Его знобило. – Есть вести с базы?

Алла, уже в стёганом красном комбинезоне, куда-то звонила и контролировала ход приготовлений.

– Нет – видно, рация села…

Колкий ком в груди разросся, заставил расстегнуть ворот рубашки, присесть на одно из шатких синих кресел. Алла заметила и, поняв без слов, распорядилась:

– Парни, Серый, Кирилл, найдите аптечку! Бери таблетку, Егор Ильич, так-то верней. Вон от горизонта светлеет, скоро полетим. Жека, ты в магазин за пивом? Возьми коньяк, с запасом.

Тупая боль отступала. Вернулся посланник, следом внесли чай. Племянница, авторитетно диктуя, что пора принять горячего полезного, плеснула толику коньяка и в кружку Егора Ильича. Синеглазый в конопушках парень с окладистой бородкой подсел к нему, гудя большим добрым шмелём:

– Уважаемый доктор, капля на грудь в знак благопожелания горам важна и в поиске. Мы с Алым кореша. Ваш сын на своём месте – в соревнованиях, на скалодроме и маршрутах, он наш первый бард и своё последнее отдаст любому чуваку. Отец, мы тут родня, слово чести.

– Спасибо. Доброе слово о сыне – бальзам отцовскому сердцу. Вот встречу его и уж всё выскажу! И что вас, физики-лирики, не держат тёплые места? Своей волей доказываете состоятельность в зоне риска? Ищете сильных ощущений? Но настали нелёгкие времена, а люди горам – пыль! Эх, молодость не ценит простого счастья жить…

Наконец подул заспанный ветер, тесня шлейф дождей, заполнил мир свежестью. Солнечный луч в ярко-лазурном окне меж летучего мрака стал сигналом к взлёту. Получив «добро» метеоролога, решили лететь с дозаправкой в Усть-Коксе. Приняв на борт команду, Павел оглядел пассажиров и поднял «Ми», уговаривая:

– Ну, чтоб ни тучки, ни хмарки!

Люди в чреве машины уселись, верх и пол затрясло, горизонт накренился.

За окном беркуты ловили вихревые потоки. Жизнь длилась в привычном ритме – от следов жилья к вольным стадам коров и табунов, бредущих по склонам в поисках корма. Уходили клоки тумана, облачность спускалась вниз.

Егора Ильича сотрясла дрожь. Племянница заставила надеть запасные носки, на спину кинула китайский пуховик в бурых пятнах вонючего топлива, опять бормоча:

– Богу молиться и думы хребтов постигать. Сберёг бы себя, хранитель…

Под вертолётом двигались синие цепи гор и вздыбленных скал, с них скользили ленты рек. Спасатели дремали, экономя силы перед работой. Алла, указывая за борт, сквозь шум лопастей кричала в ухо Егору Ильичу:

– Ура, над Теректинским чисто, теперь к хребту! Трёхглавая Госпожа Кадын-Бажи – высшая точка Сибири, пуповина Кин-Алтай, от неё тысячи километров до Кунь-Луня и Тянь-Шаня! На ней сто семьдесят ледников! Зима и в горах Африки трудное время, аховые ситуации. Тут мы таскали из трещин, разломов, снимали со скал. Опасность есть всегда. Высь, её вселенское одиночество внушает закон: спасение человека – долг, счастье!

– И Алик такой! – согласился Егор Ильич, сглатывая слюну. Запах бензина с валокордином смешались в воздухе, его поташнивало. – Однако не могу понять: почему мой сын один? Неужели ребята не были в связке, как обычно? Хочу задать вопрос, глядя в глаза Косте.

– Думаю, Зотов уже даёт ответ комиссии, – повернулась племянница. – Альпинистское братство выше подозрений, сам поймёшь. Будет ли сегодня солнце или туман, не зная дороги, легко заблудиться и погибнуть, потому ты – ни шагу от нас в сторону. Вверху я командир и отвечаю за твою жизнь.

Егор Ильич промолчал, переживая мучительный раздрай чувств, возникших к давно знакомому простоватому парню, кого считал другом и наставником сына.

Вертолёт в завихрениях над водоразделами, меж ущелий взмывал то вбок, то ввысь, казалось, падал. В дрожащем утреннем свете Егор Ильич отметил уже близ машины опасный блеск гордых ледяных громад, выступов и мрак вогнутых «цирков» хребта, летящую синей стрекозой тень по снежным склонам, и ниже – километры в новые бездны. Охватил холодок почтительного страха, жившего в крови поколений предков, в его крови и сознании. И отвращение к неповторимым ребристым главам, тьме пропастей. Где здесь дорогой сынок?? – И почувствовал себя выбитым из седла маленьким кочевником.

Это пришло издали, где за Теньгой пацаном на старом коняге трусил рядом с дедом-чабаном. Объезжали моренные предгорья, оглядывая запретные выси, коронованные на зорях золотом, днями – хрусталём. В перекочёвках к пастбищам семья подбирала новорождённых ягнят, уводила стада от хищников и бурь. Заныло сломанное ребро – память о погоне.

Воспоминание прервала Алла, напомнив, что подъём тут начинают, считай, ночью: под солнцем таяние снега рождает облака и непогоду, уйдут до схода лавин. Притянув поклажу к спине, просила дышать-выдыхать не спеша и, чуть что, пользоваться кислородом.

Вертолёт замедлился, тарахтя, завис и сел в серо-снежном безлюдье вечной мерзлоты – ребята говорили, на плато. Близко и вдали маячили бело-чёрные и голубые купола-зубцы. Не представляя мест и названий, Егор Ильич впоследствии плохо помнил день.

Все вышли с мотками верёвок и карабинов, нацепили кошки, взяли лавинные щупы. Егор Ильич потяжелел и на ходу иногда приникал к кислородной маске. Неловко шёл он в связке за людьми, торящими путь среди оползней и вздыбленных хаотичных гряд широкого поля. Когда меж торосов ниже открылся вид с чёрными, как маковые зёрна, точками, Егор Ильич встал, вглядываясь: может, там Алик?

– Это поисковики, – объяснила Алла, с ракетницей в одной руке, поддержав Егора Ильича другой. – Нам туда, будем искать. Вот и снег пошёл, как без него. Скоро лавинные очаги, снежные шары полетят с карнизов, так что бдим. Мужики, ищем по квадратам! – распорядилась она.

Егору Ильичу показалось – молчаливая команда знала то, что он не мог уяснить и старательно гнал от себя.

– Добрались, всё путем? – быстрый в движениях здоровяк Костя Зотов вынырнул перед ними из белизны и хмуро доложил: – Лавинные сбросы как бетон, надо успеть. Радиус поисков сужен.

Он был выше рослых парней, которые остановились, ожидая конкретики на невысказанный вопрос. Егор Ильич дёрнулся, сжал кулаки и, задыхаясь от нахлынувшего горя и гнева, пошёл на парня. Схватив его за грудки, рванул куртку на себя и двинул правой рукой под ребро:

– Вот как? Значит, ты оставил друга, командуешь тут, а он… он… Где мой сын?

Спортсмен побледнел, выкатил глаза с воспалёнными белками, с трудом отцепил его руки, и отступил:

– Простите…

– Простить, что ты враг? Ты предатель! – гневно печатал Егор Ильич. – Что я скажу матери, где наш сын?

Спасатели напряжённо слушали. Костя провёл рукой по щетине небритых щёк и с надрывом ответил:

– Я ищу. Стыдно, горько, что здесь… живой и лишний! Лучше б вместе… Но всего на метр я был от Алого, да. Бог свидетель, это случай! Говорю вам, отцу друга, как своему!..

– Не верю!! Докажи! – хрипел в истерике Егор Ильич, чувствуя на губах солоноватый привкус. В глазах темнело, он приник к аппарату, вовремя подсунутому Аллой. Костя поддержал руку, но он гневно оттолкнул. Люди топтались рядом.

– Чем? В утреннюю рань, дежурные подтвердят, я оставил на них группу любителей горной активности и просил сообщить о нас в штаб. Пришлось: Алик с неделю был днём взвинчен или лежал пластом, болел, но без температуры. И вдруг удивил: «Я иду или будет поздно». Я сдерживал, ругал – ну не сегодня ж! – но он конкретно уходил. И я решил проводить, из уважения к бате, то есть к вам… Одна нога тут, и другая тут, думал, маршрут сократим и начальство нас поймёт, раз парень придёт в норму. Шли в темпе, друг шустрил, хотя почти не ел, настоял. На седле дождь с ветром, ночёвка обычная, в рань лезли с ледорубами. Ледник прошли в паре, поднялись по засыпанным перилам. И попали в молоко, не понять, где тело фирна и склон языка, присели передохнуть. Чую, под нами дышит, лавшнур укрепил и предложил обвязку. Алый заартачился: «Зачем? Мы тут сто раз были». Резон, и я тормознул, дурак!.. А он встал, поправил очки на лбу и сказал:

– Смотри-ка, или: смотри как… – и шагнул вперёд.

Что он увидел? Я не успел остеречь, а наст глухо треснул и поплыл под ним и с ним, не обвязанным. Копец! Я вжался в метре от схода, держать нечем. Шум, вой – лавина упала с пушечным грохотом, эхо в мозгу, в округе… Стихло, сквозь пыль вижу неоглядную пахоту в пропасть. Отполз вбок, внизу кучи льда, глыб наста, камней. Тут группа томичей показалась. Сообщили по рации. Вместе приспустились – а ни пятна каски, куртки, звука, – сгорбившись, он отвернулся. Да, пожалел напарника, а теперь виноват, как салага! Статья УК найдётся. Алый не должен, не мог так со мной! За что?..

Парни что-то уточнили, он отверг:

– Нет, снег подрезать мы не могли, фирн был глаже строганой доски. Ещё Алый мог ткнуться в край, скально-снежный гребень. Под весом тела облепленный пургой участок треснул, сорвался и вовлёк его. – Он замолк.

– Знаю, за что: за преступную халатность! – приходя в себя, впечатал в тишину Егор Ильич. Он разрывался в бешеном желании придушить удачливого дубину-парня и понять. – Всё не так! Старший нарушил закон: следи за безопасностью товарища как за собой, страхуй. Ты увёл больного? Ты сам убил его!

Костя набычился. Алла встала наперерез, как танк, и жёстко сказала:

– Доктор в целом прав, а лучше б ждал внизу. Здесь не всё однозначно. У человека есть долг и границы личной ответственности. К великому сожалению, признаем факт, Алик почему-то их перешёл. Мы не судьи. Разговор окончен.

Кирилл, незаменимо расторопный поисковик с бледным шрамом на виске, веско произнёс:

– В горах наша сила среди силовых волн неба и гор. Здесь каждый принимает решение и отвечает за себя. Даже если кажется, что это – не наша мораль. Стремление помочь товарищу слабеет, когда сам балансируешь между жизнью и смертью. Это как на войне. Я был в Афгане. В горах, в окружении случалось: в перестрелке у твоего соседа кончились патроны, он кричит: дай! А ты сам не знаешь, сколько их у тебя в запасе, может, последний. Всегда свой выбор и ответ. И вдвое сложней организовать поиск и спуск двух людей.

– Такие форс-мажорные обстоятельства, – подвела черту Алла и скомандовала: – Мужики, за дело, следим за сигналами. Веди, Кость.

Егор Ильич в смятении отступил со своей отцовской правотой, и, когда Зотов приблизился, резко отвернулся и поспешил вперёд.

С безопасного участка по выбитым впередиидущим ступенькам в снегу, от ввинченного ледобура по верёвочной дороге спустились в сторону разлома и разошлись к бугристым спрессованным или моренным холмам, копали траншеи, кто-то лез выше.

– Внимательней, парни! – просила Алла, вглядываясь в белизну. – И там нет? Хоть бы намёк…

Егор Ильич сквозь порошу взглянул в небо. Там висли выступы огромного гребня в разделе хребтов, куда легко… «Разве сын ослеп в тумане? За какие грехи?.. Помоги нам, Боже!»

– Иисус, Бурхан⁴, укажи след к моей кровинке! – бормотал, устремляясь, сбрасывая ледовые слёзы колом вставшими рукавицами. – Пусть искалечен, лишь бы дышал. Где ты? – слушал, тщетно уповая на неведомую подсказку. – Ты жив, улым?

Угрюмое пространство молчало. Летела уже не крупа, запуржило, поисковый день кончался в беспросветности. Спасатели устали, холод проникал в потные комбинезоны, сырые валенки.

– Работу сворачиваем. Пора на базу, – угрюмо известила группу Алла.

Егор Ильич, хрипя и кашляя, едва держась на ногах, неуклюже встал перед людьми:

– Нет, стойте!.. Я хочу, чтоб мне вернули сына!

– Прости, отец, поздно, обмёрзнем тут – и каюк, – обнял его Женя, тыча в лицо усами в сосульках. – Держись. Мы только люди, насквозь не видим. Такая жизнь, ёксель-моксель.

Отряд торопился к вертолёту. Парни подняли Егора Ильича, его ноги заплетались.

Он понял, что значит взвыть волком:

– Бала, сердце моё, я тебя потерял! Как жить??

* * *

Шумные лопасти гоняли ледяной воздух по щебнистой площадке высотной базы. Тёмной бирюзой блеснула гладь озёр, лента реки, почти километровая Ак-кемская стена. Отряд под рюкзаками выбрался и поплёлся к штабу.

В тесном жилье поисковики сменили свитера, носки, разложили отсыревшие вещи и спальники. Вслед за Зотовым куда-то исчезла Алла. Упав на спальник, Егор Ильич потёр ладони, со стоном сбросил набухшую обувь и впал в понятное только ему единение с сыном.

Дежурные гремели посудой, на керосинке готовили лапшу с тушёнкой, кипятили чай, резали хлеб, сало и лук.

Кирилл подошёл к Егору Ильичу, подал рюкзак, сообщив:

– Вещи Алика…

Он сел, вынимая свитер, майки, куртку, державшие тепло пропавшего сына, вдыхал родной запах. Пристально оглядел фотоаппарат, кипу снимков, книжки с символом лотоса, тетрадку записей и стихов, камни и корни. Пачку сигарет, флакон витаминов. Сложил обратно. Закрыв голову сильными в операционной, бесполезными здесь руками, которыми когда-то крепко держал и подбрасывал визжащего от счастья черноглазого кроху, застонал от горя и бессилия.

Люди позвали, сдвинувшись к кастрюле с горячей едой и зажжённой в банке свечой с фотографией его сына. Тесно уселись, звякнула посуда. В круге осунувшихся лиц горели налобные фонарики. Появились Алла и Зотов, он держался сзади, пришли штабные.

Павел разлил по кружкам спиртное. Алла усадила Егора Ильича рядом, и он застыл, зримо осознавая черту невозвратности. Обняв его одной рукой, женщина выразила общую мысль:

– Мы сделали всё, что могли. Надежды не оправдались. Алик уже не с нами, он остаётся здесь. Прости, я не успела, прощай. Нам всегда будет тебя не хватать. Светлая память моему брату, сыну доктора, высотнику…

После минуты молчания сослуживцы заговорили.

– Алик – ас! – выразил почтение быстро захмелевший Кирилл. – Чуть время дорого, он взлетал по ровной стене за пять минут мозгового штурма, мощного бега и запредельных прыжков! Палец в щель и – ящеркой, без страховки. Экстремал, такое дело. Вечная память хорошему человеку. А там – разберутся…

Егор Ильич, до сих пор не ведавший о рисковой дерзости сына, поднял кружку.

– Да, мой сын непрост. Правдолюбивый, честный. От несовершенства жизни ушёл из военного училища, из редакции. Горы стали его судьбой и последней… колыбелью. Что ж… Прости, сын, глупого отца, горжусь тобой, ты в моём сердце!.. – и замер.

– У каждого своя судьба, а жизнь правильная чаще коротка. Скорбим и помним. Держись, доктор, мы с тобой, – поддержал Павел. – Что скажешь, тут сдался и альпинист-одиночник Месснер.

Вот пример молодым. Тиролец первым в мире взял 14 восьмитысячников мира, сделал больше двух тысяч восхождений. А в 1996 году прибыл покорить нашу красавицу, – я доставил его из города. Тогда погодного окна не виделось, однако гостя подгонял билет на международный рейс. Шерпов, портеров в лагере отродясь не было, заброску солидного снаряжения гостя к стоянкам сделали парень-банщик и столовские девчата. Шёл Месснер соло, дивясь сложности подходов к Белухе: с ног сбивал шквальный ветер под сотню километров в час. Две американские супер-палатки порвал в хлам, рюкзак исчез в буре. Ни видимости, ни чувства местности. Мужик не дошёл двести метров до купола и развернулся. Его встречали наши: «Ну как?». и услышали: «Плохо, но хорошо! Гора с характером». Он здраво оценил риск: упорство равно смерти. Так бывает на восьмитысячниках из-за последних 50 метров к вершине, где буря носит облака.

– Ещё бы, – подтвердил кто-то. – Кадын-Бажи – дама особая, непокорней Эльбруса. Хотя с тех пор очертания сгладились – ледники деградируют, часты ледопады, лавины. А люди идут…

– Да, на моей памяти здесь выжила лишь треть потерпевших бедствие. Любовь и жертвенность рождают легенды. Да, мы на всё смотрим сквозь призму гор, – вздохнула Алла. – «Ось и магнит земли» вошли в плоть и кровь. Брат мой классно пел. Споём его песню?

Хор зазвучал негромко и слаженно:

Облики дев в облаках и снегах и туманах

Нашим орлам сторожить, разгребать камнепад,

Видя с вершины монголов и степи Синьцзяна,

Богу молиться и думы хребтов постигать…

* * *

Народ разбрёлся по местам, упал и словно умер. Не смыкая воспалённых глаз, трое таращились с соседних спальников и гадали: почему Алик проявил самоволие, почему шагнул? В чём причина?

Алла уткнулась в мокрый платок, потом приподнялась и туманно высказалась:

– Может, любовь? Как тут парню без неё? А там кто их знает, нынешних молодых.

– Летом была у него милая и укатила, вроде в Питер, – приоткрыл завесу тех событий Зотов.

Чувства Егора Ильича обострились при упоминании мира любви, часто жестокой и безжалостной, рождающей горечь, одиночество. В приливе боли он потянулся к парню:

– Неужели из-за?.. Проклят день, когда я отдал вам сына! Костя, что меж вас вышло? Ревность? Признайся!

Видимо сдерживаясь, Зотов разразился звенящим шёпотом:

– Бред! Она мне никто, и поднималась с его группой! Знаю, Алый сцепился с их руководителем, а потом они улетели, и всё. Мы своих не предаём и чужих не бросаем, гниль тут не живёт! Ёлы-палы, какое восхождение без доверия чувакам, с кем рядом годы? Мы с поддержкой, выручкой, проверкой… Я просто лох…

– Где было твое хвалёное чутьё, умник, что просмотрел проклятую лавину? – простонал Егор Ильич.

– Это вопрос туда, выше, как я понимаю. Я давно тут служу, видел парней в состоянии эйфории и депрессии, знаю, как ломает крен личной жизни, тараканы в голове. Вкус высоты, восторг и кайф в сезонных сидениях сходят на противоположность.

Спасение – в перестройке организма, это называется сублимацией. Вообще-то в горы лезут те, кто переживает трудные времена… Алый общителен, но вот теперь мне кажется, он чего-то ждал.

Сам хребет – трёхглавая пирамида, шаманское место силы. При подходе авто встают, а вертолёты сопровождает нечто типа тарелок или быстро уходящих звёзд. Вы не заметили? А в разрежённости городскому турью, мистикам рядом с «камнем Рериха» мнится вход в Беловодье или в Шамбалу. Высота трансформирует сознание, запросто сносит башню, толкает на риск. Мы это не принимаем, хоть кто и что там слышал. Вон вроде видели в пурге Чёрного Альпиниста. Но один омский физик тут научно объяснил: он – сгусток молекул и волновых схем, из которых лепится любой зримый облик, а дотронься – глюк рассыплется. Допустим, он мог увлечь высотника в общий путь, или Ледяная Дева… Думаю, глюки, скорее – пугала для безбашенных «чайников», чтоб не шастали по фирнам голыми-босыми, без альпенштоков. Или элитная охрана святого места? Тут мы пас, – Зотов замолк.

Алла уже спала, ровно дыша. Слушая вполуха, Егор Ильич вдруг увидел перед собой усталого, измотанного стрессом парня. И понял: «В чём-то он прав. А я в работе, поговорить некогда. Сам виноват. Поздно. И могилки не будет на кладбище…». Застыв, он накинул спальник на спину и забылся полусном.

Ему казалось, будто вышел из скал на поляну в зажатом куртиной лиственниц и мраком туч каменном полукруге. Порывистый сырой ветер, крылатясь, нёс печальные голоса бесчисленных ручьёв. В центре, у двухметровой фигуры стремительной спортсменки с формами античной богини, беломраморной и милой настолько, что хотелось пожалеть: «Не холодно ли вам, одной среди бурь и тьмы?» – отчётливо веяла аура смерти. На стене-мемориале темнели впаянные металлические квадраты. На них серебрилась готика имён людей, прибывших достичь вершины со всего мира, из Австралии и Японии, вот свежие русские строки золотом, и дорогое имя… Полные сил спортсмены скользнули в ледяные тиски злого Эрлика⁵. Там Ледяная Дева, Чёрный Альпинист и…

Егор Ильич открыл глаза, прислушался: утомлённые люди спали, похрапывая. В духоте не дышалось, брезжила мысль: успей собрать и увезти домой горсть щебня с места упокоения сына: будет, как было у предков… камни на курган воина.

Он выбрался на воздух. Лампы генератора под пятнистым ликом луны зловеще освещали кедрач, балки и строения. Найдя камешки, Егор Ильич встал в звоне звёзд и грюканье дальнего камнепада. Вгляделся в скос хребта, обитель Хранительницы жизни, и спросил:

– Зачем ты взяла мою кровинку, Мать, зачем отдала каану? Верни мне сына!..

В ответ вскинулись неясные гортанные звуки. Его голос? Алик жив?! Там, на пределе бытия, на грани ухода бывает: плач, мольба любящих и любимых, или небесная воля заставляют смертного вернуться из рокового туннеля. И пациент выходит из комы, по неведомой причине встаёт в морге! – вдруг обожгла счастливая мысль. Защипало глаза, сердце Егора Ильича ширилось радужным озонирующим светом, какой ощущал дома, играя в шахматы с сыном или ожидая к полночи домой. Да, он, родной, тёплый, рядом! Теперь растерянно и нежно обнял неуловимую тонкость узнаваемого юношеского стана. Раскрывшись навстречу, сердца их пели, прощально шептали о щемящей любви и прощении.

Сбоку загремел щебень – шла Алла, протягивая куртку. Егор Ильич одиноко очнулся. В избытке невыразимых чувств он горестно признался:

– Уулым⁶ только что был здесь, со мной…

– Боже, храни нам разум! Ты, видно, слышал крики? Так это птица улар, вроде тундровых гусей! Смирись.

– Ты молодая, ещё не понимаешь!.. – поражённый неверием, как святотатством, запротестовал он.

– Может быть, только Алик уже не вернётся. Но остаться здесь – участь не умеющих ползать. Будем жить и помнить его. Идём?.. Брр, какая холодная ночь. Ну, постой немного и возвращайся, – зябко кутаясь, она ушла.

«Не умеющих ползать» – Егора Ильича, словно ударом обуха по голове, пронзила догадка. Она проливала свет на трагедию, но… об этом молчок, это его тайна! В любом начале спит конец. Тихо ждала змея-судьба отмеренное сыну время. С одной стороны, оно лечит, каждого заставляет торопиться свершить своё лучшее дело. С другой – настигает без слов. Эта сила безжалостна к глухому на предупреждения человеку, муравью на ладони подножий, пылинке на реснице Вечности…

Да, до сих пор Егор Ильич чтил табу предков: грех попирать ногой каменные головы святынь, и стал врачом. Знал, что в их роду некогда рождались предки с падучей, кому якобы предписывался путь камланий, как теперь пишут, трансовых излечений больных. Сынок с детства был чуток, страдал за раненых птичек, за всё сломанное живое, иногда падал, теряя сознание, боялся темы смерти. Пришлось подлечить, негатив исчез, потом забылся. Парень поглощал знания, занялся йогой, буддизмом. Даже спокойно обмолвился, что уйдёт в нирвану, растворившись на атомы. Шутка или предчувствие? Кто знал. Он был добрым, любил жизнь и спасал людей. Но в последний путь вышел больным, и пусть эта беда станет предупреждением другим. «О, Алтай, я камушек малый твой…»⁷

Однако что значит: «Смотри»? Может, сын услышал крик улара, или мелькнул мистический гусь-помощник, что явно снился раньше – в переливах бело-розового, синего и фиолетового сиянья взмахнул перед лицом звенящими шаманскими крыльями? Эйфория восторга смутила, толкнула сознание вперёд, к непостижимо прекрасному и, поверив в зыбкий мост перехода к другому небу, дорогой сын… шагнул с ледяной стены.

Лети, мой крылатый! Спасай, как можешь!..

* * *

Егор Ильич шагал по заснеженной улице. Вот и лёг Покров. Морозный ветер выбивал слезу, голова побаливала. Теперь это с ним частенько, как следствие пребывания на вершине и выпавших следом потрясений. Тогда ему едва удалось предупредить пневмонию, он отказывался от ведения операций – не мог. Идут поминки за поминками. Он взошёл под тихие, пропахшие ладаном церковные своды.

В мерцании лампад и иконных ликов Егор Ильич возжёг поминальную свечу, укрепил под скорбным распятием всепрощающего Христа, произнёс мольбу с именами жены и сына. Терпеливая, добрая подруга, не пережив потери, скончалась во сне, всё безвозвратно, они оставили его. Постоял, обозревая обитель святых и ангелов, незримых родных душ, склонил поседевшую голову и вышел.

Егор Ильич уже подходил к своему дому, когда заметил девушку. Сероглазая блондинка с тонкими чертами выступила из арки деревьев и обратилась к нему:

– Добрый день! Извините, вы местный житель? Я издалека, ищу парня, альпиниста Алика. Дом его из этих трёх, помню. Может быть, вы подскажете?

«Это та альпинистка!.. Спрашивает моего мальчика…» – Егор Ильич поражённо остановился. Окинув незнакомку узким прицельным взглядом древнего ханского рода, передавшимся и сыну, он жадно искал в юном облике какой-то важный ему ответ. Тёмный спортивный костюм и рюкзак за спиной оттеняли безвинно сияющую женственность.

– Что, в «путь, опасный, как военная тропа»? – Егор Ильич угрюмо усмехнулся.

– Нет, почему же, надеюсь на безопасный! – она прищурилась и задорно повела носиком. – Я не ошиблась, вы подскажете?

– Вы проницательны, если настаиваете.

– Может, и так… Вы – отец Алика? Ой, мне везёт! Будем знакомы: я Лиза! Скажите, он здесь или там? – пел розовый овал губ, с весёлой надеждой искал взгляд, а рука указала за горизонт.

– Придётся пригласить вас в дом. Идёмте, – не отрицая и не уточняя, предложил Егор Ильич.

Гостья засеменила следом.

Жильё вдовца потеряло былой уют. Девушка, что-то щебеча, покрутилась в ожидании. Сжала-разжала маленькие ладони, вопросительно уставилась округлившимися глазами.

Егор Ильич уже минут пять молча стоял напротив, понимая: нормальный человек, недоумевает, ждёт и волнуется. Ведь зачем-то вернулась. Чувство? Нет, это нелепо! Где она была раньше? Не писала, не звонила, сияет, не ведая горя…

Но ведь живёт за тысячи километров, а оттуда гора ещё дальше и недоступней для связи. Так что могло развести влюблённых, нарушить гармонию отношений? Глупая ревность? – Егор Ильич не мог спросить прямо, и в сердцах повернулся к окну.

Пара жёлтых синиц на лету приблизилась к стеклу и дробно стукнула клювиками. – «Что им тут? Или это всевидящие души сына, жены?» – Он проводил взглядом летящие комочки перьев…

Да много ли когда-то понимал он сам о себе, и молодёжь, захваченная симпатией и гормональным всплеском? И как сказать ждущей лёгких шагов молодого бога, что всё, она опоздала?

По осторожному покашливанию за спиной Егор Ильич понял, что гостья встревожена, готова исчезнуть, и обернулся.

– Мой сын ушёл. Навсегда, – перехваченным спазмом горлом больше ничего не смог ей сказать, лишь указал вглубь полки книжного шкафа. Алик с нежной печалью смотрел на них с фото в чёрной рамке.

Лиза поражённо вгляделась, побледнела и вскрикнула. Пытаясь выразить соболезнование, пошатнулась, но он успел поддержать.

– Разве вы не знали, девушка? – с укором спросил Егор Ильич, уже не сомневаясь в ответе.

– Это неправда! Вы лжёте! Он жив! Или… неужели остался… там? – в шоке восклицала она, и, поверив ощутимой вокруг беде, заплакала.

Не вытирая потока слёз, исказившись от боли, села на диван и прикрыла рукой едва заметный живот.

«Вот как…» – понял Егор Ильич.

Они по-человечески родственно обнялись, безутешные в одном горе, защищая ещё не рождённого кроху. Потом пили валерьянку и чай, говорили и плакали, листая фотоальбом. Оказалось, Лиза окончила обучение и устроилась в торгпредство. Пока живёт с родителями.

– Почему мы расстались?.. – мучительно вспоминала она. – У нас вышло недоразумение: Алик не понял, психанул, а я глупо обиделась, не успела объясниться, как улетели. Там – новая работа, расстояния, связи нет, и вот этот маленький сюрприз…

Лиза в слезах прилегла в комнате Алика и уснула. Наутро захотела увидеть высоту, породнившую её с любимым и забравшую его. Там она положила цветы и вернулась домой.

Егор Ильич понял, что время лучший судья и лекарь. Природа не терпит пустоты. Спасибо, сын!

Шли годы. Иногда в тихом доме бывал перенёсший условное наказание Костя – по пути на соревнования или с уловом с рыбалки. Он рассказал, как в Гималаях сорвался со скалы, не застегнув одного карабина. После лечения признался за рюмкой вина Егору Ильичу:

– Высота – что космос, понял я, когда падал. И точно бы погиб. Алик пришёл на помощь: мягко принял, как в ладони… Уверен, друг мой – ангел. Там это просто, почему нет? Так я говорю, отец?

Он теперь водит молодых по туристическим маршрутам.

* * *

Прошло около пятнадцати лет. Наконец в городе с жителями, исповедующими до семи религий, возведён ярко-жёлтый буддистский дацан. Он поражал дыханием Тибета – золочёными фигурками наверху и по углам загнутой крыши, молитвенными барабанами и трепещущими вдоль веранды флажками. Открыт недавно, но к бурятскому ламе постоянная очередь бедняков, потерявших надежду.

«Ом мани падме хум… да будет драгоценность в цветке лотоса, – шепнул памятливый Егор Ильич. Заслуженный врач, уже пенсионер, он работал в той же больнице и консультировал в новой частной клинике. – Тропа не зарастает, с коллегой опыт тысячелетий», – он усмехнулся и пошёл к мосту, выгнутому над юркой Улалушкой.

Вдоль течения реки вышел к подъёму по сосновой лестнице, она вела на террасу с плановой застройкой домов под красной черепицей, открыл дверь одной из четырёхэтажек. Он получил здесь квартиру в связи со сносом их старого аварийного дома. Событие пришлось на осень, и ребята из МЧС приезжали поздравить с новосельем.

За накрытый стол сели уже пятидесятилетние и близко к тому Алла, Костя, Кирилл с гитарой и Павел. Помянули Алика. Обсудили малые и в принципе нерешаемые проблемы, пели старые песни: «Если друг оказался вдруг», «Там вдали за рекой», «Жила бы страна родная».

Павел, приняв гитару от Кирилла и настраивая по-своему, попросил:

– В своё время летал я в Киргизию. Под горой Туя-Ушу трёхкилометровой высоты есть такой же длины туннель – соединяет Чуйскую и Сусамырскую долины. Там я слышал местную песню, поддержите:

Проблема очень модная:

В горах своя природная,

Чертовски незнакомая среда.

Здесь кто-то улыбается,

А кто-то загибается –

И почему приехал он сюда?..

Кирилл удивил сообщением, что Райнхольд Месснер недавно получил суперпремию «Золотой ледоруб». Европа вручила за бессчётные достижения в альпинизме.

На это Алла повела мудрой головой, и Егор Ильич услышал: – Так он в пятьдесят лет шёл на Белуху, само то! У нас подобной элиты до шестисот человек «Покорителей высочайших гор» – Кавказа, Камчатки, Алтая, и среди них благодарные иностранцы. Наша красота в десятке федеральных вершин, куда альпинисты идут за званием «Снежный барс России». От СССР остались вот такие значки-жетоны с 60-х годов, аттестации, «Ушбы» с красным крестом, почётные медали. Мы нашли себя здесь, и вот создали.

Гости говорили об успехах друзей и знакомых, посвятили Егора Ильича в свои проблемы. Женя поведал:

– Работы прибавилось. Мы теперь любителям экстрима запретить мало что можем, они лезут вверх встречать Новый год – наблюдаем. А там «бутылочный лёд», даже на Кавказе – минус 40–50, а не мангал с гамаком и пляжный зонтик. – Он что-то вспомнил и артистично изобразил. – Летом одна красотка скользнула и столкнулась лбом с выступом скалы, висит в нокауте. Снял я, спускаю, а птичка с сине-розовыми волосами весомая. Очнулась и орёт: «Откуда потом воняет?». Вот здрасьте вам, приплыли. Ну не скунс же я, а ты полазь с моё!

Альпинисты смеялись:

– О, нашей братве гидромассаж дают реки! Слышали байку о других спасателях, не конкурентах? Альпинист падает над расщелиной, на лету цепляется за сухую веточку и вопит: «На помощь!». – Тишина. И вдруг тоненький голос шепчет: «Ничего не бойся. Я твой ангел и тебя спасу». Мужик: «А что, рядом больше никого нет?!».

Алла отозвалась:

– Он смело мог падать, хотя… некоторые вмёрзли. Под лавиной погиб и молодой Сергей Бодров.

– Они верили лишь в себя и покорили цели ценой жизни, – встал с рюмкой Костя. – Я видел на Эвересте точки отсчёта идущим за пять тысяч – это ледяная Спящая красавица и Зелёные ботинки. Вечная память…

«Люди как жертвоприношение: ведь «стылым громадам… теплей от горячих сердец», – подумал Егор Ильич строчкой из где-то слышанных стихов. Он дружил со многими известными людьми и поэтами, уважал Бориса Укачина. Тут же постаравшись изгнать леденящую мысль, отозвался:

– Пора вам, ребята, бросать эту игру в рулетку со смертью.

И услышал с двух сторон:

– А куда бежать от своих и глобальных проблем? Теперь ещё цифра достаёт, вроде полезная вещь, но от негатива не скрыться. Серость, мелкота надоели. Спасение – в свободе и силе идущих. Горы – свежесть мысли, вдохновение, кайф просто быть, дышать тишиной, тайной ущелий. Никто из наших, и оставив там обмороженные пальцы ног и рук, не в силах жить без скал. Это дар божий, и нам не постичь его замысла.

Да, молча согласился Егор Ильич, он и это понял, причастился величию.

Через год дорожная авария унесла Женю, который наконец женился и ехал к семье в Бийск. Егор Ильич давно перестал разгадывать причины трагедий. Простил зов и отчуждённость горам. Их гордый вид тоже не вечен, и может ли человек равняться с ними в гневе? Или в целительной воздушной красоте пейзажных видов? Твёрдое и мягкое чуть взаимодействуют, перетекая. Время вело к восприятию иных событий в огромном мире – при полной невозможности хоть что-то понять до конца. Кроме любви – к земле предков, людям, поиску знаний и делу, – дающей жизни силу, свет и смысл.

На прогулках, в доме племянницы, Егор Ильич наблюдал игры, шалости и опасные забавы малышей и подростков. Склонный к грустному философствованию, он видел, что жизнь не становилась лучше той, поры его детства и юности. Смущало и внушало опасение равнодушие к проявлениям жестокости, бездумное бытие большинства людей, неумение и нежелание молодых развивать свою духовную силу. Вещизм и рост благополучия, уход в интернет опасны. Внук Никита иной, пусть далеко, – радует: успешно учился, занялся танцами, в чём дед с радостью помогает. Лизавета привозила мальчика к горам, затем дед добирался к ним в туманный Питер.

Теперь парень на фото в чёрном, так похож на молодого отца! Мужает юный орёл, ирбис! Звонит, обещал навестить деда перед отправкой на учёбу в институт хореографии. Далеко собрался внук – в Чехию, и это беспокойно, но пусть его жизнь будет творческой, успешной, продлит благородный род.

Однажды в квартиру поступил звонок из Управления МЧС:

– Егор Ильич? Приглашаем вас или кого-то от семьи лететь в альпинистский лагерь.

– Позвольте узнать, зачем? – подняв трубку, мгновенно вспомнив трагедию и её тяжкое преодоление, осторожно удивился он.

– Вы слышали о недавнем землетрясении в районе Катунского хребта? – вежливо поинтересовался мужской голос с той стороны. – Там от стены отошла часть ледопадной площадки. Обнажились останки погибших спортсменов. Есть список. Для опознания сына Алексея необходимо ваше присутствие. Сможете?

Мысли взметнулись: боги! Мужской амулет кин-эне – отпавшая на третий день после рождения крохотная пуповина сына, бережно зашитая старой бабушкой в кусочек тонкой кожи, вместе с зерном свинца и наконечника стрелы, с рождения висел над колыбелью. Это – энергетический центр человека, равный славянскому пониманию живот – жизнь – жито, тот же пуп Земли. Он дома – парень не взял, к несчастью, свой оберег на службу. При похоронах узелок зашивают в пояс усопшего.

Егор Ильич решил сообщить весть Никите и друзьям, что теперь сын будет похоронен по-человечески. Ведь на Земле нет важнее соблюдения традиций – с праздника по поводу появления нового человека до предания земле и печальной тризны, с восхвалением его душевных качеств и деяний на предначертанном звёздами пути.

И он сказал:

– Наконец-то! Однако прошло почти двадцать лет. Узнаю ли?

– Время не столь властно в ледовом саркофаге, под крышей мира.