Журнальный мир

Подарок – вещь особенная. Подарки бывают разные: практичные, ненужные, шокирующие, от всего сердца, а иногда жизненно необходимые. Бывают подарки судьбы, но эта история не про них.

Анатолий Михайлович Беспричинный был человеком основательным. Но пил, и пил много. Особенно под селёдочку. Мы не будем перечислять его подвиги и рекламировать селёдку, которую любил наш герой. Просто скажем, он мог бы стать героем не одного рассказа.

Будучи сторожем детского садика номер 18, Беспричинный часто размышлял о своей прошлой жизни и приходил к мнению, что она не задалась и что он в ней… На этом он успокаивался. Все-таки сторож.

А потом. А потом случилось нечто: Беспричинный завязал. И не было даже никакой причины (извините за каламбур). Просто, проснувшись после очередного… ну вы меня поняли.

Итак, он завязал.

Мысли о «Мороше», которую Беспричинный любил, конечно же, были. Но он стойко пил кефир. Хотя дома спиртное имелось. Это была литровая бутылка водки, припасённая для брата в виде подарка на Новый год. Позорная мысль о покушении на эту бутылку время от времени вонзалась в голову Беспричинного, но каждый раз, вот уже целую неделю, он стоически гнал её прочь.

Лупырёв Геннадий Григорьевич, на миру просто Лупырь, не был человеком обязательным. При этом был прирождённым вором. В детстве он тырил мороженое из ларьков, а однажды стырил книгу из библиотеки. Фенимор Купер «Пионеры». Этот акт побудил его записаться в эту самую библиотеку под номером 24214. Доступ к книгам был огромен, и он тихо поменял «Пионеров» на «Прерию». В своей биографии при поступлении на очередную работу Лупырь в графе «Увлечения» писал «Спорт, книги». Под «спортом» имелись в виду соревнования «Кто кого перепьёт», в которых он неоднократно участвовал и побеждал.

А ещё у него был талант сабубеседника. Он сам изобрёл это слово, когда сидел однажды напротив зеркала и по обыкновению пил горькую.

Надо было знать Лупырёва. Алкоголик с тридцатилетним стажем, трижды разведённый, менявший места работы каждые полгода, но при этом неисправимый романтик и любитель острых ощущений.

Так, например, будучи в деревне, в гостях у одного из бывших тестей, он на спор за бутылку «Перцовки» решился оседлать борова. И всё бы хорошо, но боров был не согласен и смахнул, как щепку, нашего героя в самую середину навозной кучи. Отчего вся деревня неделю держалась за животы от смеха, а Лупырь всё это время источал ароматы свежего навоза и пытался избавиться от столь эксклюзивного запаха. Он испробовал духи бывшей тёщи и даже попарился в бане. Но, увы, всё было тщетно. Выход, как нередко бывает, нашёлся сам. Тесть всё же поставил незадачливому герою обещанную бутылку. Пили вместе, потом ещё, ещё, ещё… радуясь весне и тому, что вкус алкоголя сбивает память о самом происшествии и о разных запахах.

***

Новогоднюю ночь Беспричинному выпало встречать на работе. Он сидел на табуретке перед окном и наблюдал за тихо парящими в воздухе снежинками, иллюминацией и наряженной во дворе ёлкой.

Город встречал новый год. С улицы доносились музыка, смех и залпы многочисленных фейерверков. Лёгкая грусть овладела Беспричинным. Он поднялся, накинул тулуп и вышел на улицу, решив немного размяться и вдохнуть атмосферу праздника, а заодно осмотреть территорию. Но сделать этого он не успел, потому что прямо перед ним из сарая вынырнула фигура, усердно тащившая что-то напоминающее дверь.

Беспричинный обалдел от такой наглости, но тут же пришёл в себя и крикнул:

– Стой!

Фигура растерянно замерла, бросив свою ношу. В несколько прыжков Беспричинный оказался рядом с воришкой и схватил его за рукав. Бедолага был напуган настолько, что даже не пытался сопротивляться.

– Ты чего делаешь, гад?

– Покорно прошу извинения, – пробормотал мужчина, и Беспричинный почувствовал стойкий запах трёхдневного перегара.

Осветив фонарём лицо задержанного, Беспричинный хоть и не без труда узнал в нём своего одноклассника Генку Лупыря.

– Лупырь, ты, что ли?

– Я. Толян? Вот так встреча. Ты что тут делаешь?

– Это я тебя должен спрашивать, что ты делаешь тут? Охраняю от таких, как ты. Да, Лупырь, каким ты был, таким ты и остался. Что теперь прикажешь с тобой делать?

– Отпустить. Я ж не хотел, как-то само собой вышло. Понимаешь, трубы горят, а денег кот наплакал. Вот и завела нечистая.

Беспричинный понимал, что должен задержать воришку, но природная доброта и мягкость не позволяли ему сделать это. К тому же он, как никто другой, хорошо понимал Лупыря, поскольку сам неоднократно испытывал на себе похмельный синдром.

– А давай похмелю! – неожиданно для самого себя произнес Беспричинный.

– Как это?

– Так это! Только вначале дверь нужно вернуть на место.

Накануне в детском саду был новогодний корпоратив, после которого остались кое-какие закуски и полбутылки шампанского. Последнее целый вечер напрягало Беспричинного, всё это время боровшегося с соблазном её прикончить. Он уговаривал себя, что, если выпьет глоток шампанского, ничего страшного не случится. Но его жизнь показывала обратное: обычно после глотка всё только начиналось…

Беспричинный достал из холодильника остатки былой роскоши, увенчав натюрморт початой бутылкой «Абрау-Дюрсо», разлил содержимое в стаканы и произнёс короткий, но многообещающий тост:

– За встречу!

***

Встреча имела продолжение в комнате общежития, где на тот момент обитал Беспричинный.

Первую стопку водки выпили молча, после чего Беспричинный произнёс:

– Вообще-то это был подарок. Брату моему, – и налил по второй.

– А ты ничего живёшь. Знатно, – Лупырь осмотрел комнату Беспричинного, инстинктивно ища, что плохо лежит.

– Да это временно. В квартире-то моей строители работают. Евроремонт, понимаешь ли. Триста квадратов, не шутка.

Лупырь почесал затылок. Ему тоже хотелось, чтобы хоть где-то в его жизни был евроремонт, и выпалил:

– Да я тоже упакованный. Просто вынужден сейчас лечь на дно. Делим сферы влияния. Ты думаешь, легко быть вором в законе, – отпустив всякие тормоза, завирался он.

Беспричинный в душе понимал, что его приятель блефует, но соревновательный момент, возникший в ходе беседы, побудил его на ответный шаг.

– Да, если честно, я тоже… Понимаешь, у меня фирма, а в детском саду прикрываю нерадивого родственника. Забухал, вот я на смену вместо него и вышел. А то потеряет работу и совсем пропадёт.

Взгляд Лупыря упёрся в календарь с пальмами, и он неожиданно спросил:

– А ты где вообще отдыхаешь? – и, не дождавшись ответа, продолжил. – Я-то обычно на своей вилле. На Мальдивах. Так сказать, заложник недвижимости.

Беспричинный в долгу не остался:

– А я обычно… в Австрии. Там у меня гостиничный бизнес. На горнолыжном курорте, – и он разлил остатки водки по стаканам.

Алкогольное опьянение имеет свои стадии. Каждая из них характеризуется темами для разговоров. Наши герои дошли до стадии «Женщины».

– А у тебя с бабами как? – бесцеремонно спросил Лупырь, чем застал врасплох Беспричинного.

Дело в том, что женщина у Беспричинного была. Периодически, но на постоянной основе. Звали её Тамара, и работала она в булочной на кассе. Из-за постоянного соседства с хлебобулочными изделиями Тамара не располагала модельной внешностью. Грудь, как подошедшее сдобное тесто, призывно выпирала наружу. Для жизни это было самое то, но для соревновательного момента мнимого благополучия, в котором Беспричинный сейчас участвовал, она не подходила.

В голову пришло воспоминание юности:

– Есть! Вылитая Сиси Кейтч.

– Серьёзно? А моя… Видел Анджелину Джоли? Моя круче.

Дальше были рассказы о ценных бумагах, фондовых рынках, не обошлось без швейцарских часов, бриллиантов и антиквариата, коллекции раритетных автомобилей и так далее и тому подобное.

Беспричинный открыл глаза, в лицо нещадно било солнце. Сквозь похмельный туман виделся образовавшийся в комнате редкостный бардак. Лупыря, как, собственно, настенных часов, в комнате не было.

На середине стола одиноко и осуждающее стояла пустая бутылка водки, которая еще некоторое время назад была подарком.

Клятва

«Мы в ответе за тех, кого приручили», – эта фраза, сказанная Экзюпери, не просто красивые слова. За ними – истории и драмы многих людей.

Конец восьмидесятых – начало девяностых годов многим запомнились как эпоха всеобщего дефицита. Продукты питания, одежда, обувь и другие товары купить было крайне сложно. Нынешнему поколению трудно представить, что люди записывались в бесконечные очереди, дежурили ночами, отмечались, и всё это ради завидной пары обуви, качественных обоев, дутого пальто, предметов мебели. Более того, в стране, победившей фашизм и открывшей для человечества космическую эру, были введены талоны, регламентирующие покупки. Слово «достать», рождённое десятилетиями назад, приобрело пиковое значение.

Стоял конец ноября. Снег ещё не выпал, но лужи были уже затянуты льдом. Нагрянувший вне снега мороз порождал иллюзию начала арктического холода. Он сковывал движения, и казалось, что мир застыл.

Лучи остывшего солнца ярко освещали тропинку, ведущую к железнодорожному переезду, по которой бежала худенькая нескладная девочка лет двенадцати. Даже брошенный на неё мельком взгляд не оставлял никакого сомнения, что ребёнок был одет с чужого плеча. Несуразное, не по размеру пальто, тёмно-зелёного цвета варежки с дырками на больших пальцах, шапка, словно доставшаяся по наследству, коричневые вытянутые рейтузы и не по сезону лёгкие из искусственной кожи чёрные ботинки на пластмассовой подошве. Ребёнок на бегу кутался в синий грубой вязки шарф, временами передёргиваясь от холода.

Маруся, именно так звали девочку, бежала на выходные к своей тётке Ольге Петровне, живущей за железнодорожным переездом рядом с хлебокомбинатом. Лишь только там, оставшись на выходные у своей родственницы, ребёнок мог вдоволь наесться, помыться и пару дней поспать в чистой, пахнущей свежестью постели.

Такие еженедельные походы начались год назад, после того, как сгорел дом, где Маруся жила со своей мамой, и они вынуждены были ютиться в предоставленной комбинатом крошечной части маленького домика без удобств, больше напоминавшую конуру.

Мама воспитывала Марусю одна. Денег с мизерной зарплаты еле хватало на жизнь, и постоянная нужда стала их спутником. Порой за счастье на ужин был отварной рис с кубанской томатной пастой. Если к чаю появлялись дешёвые карамельки, это был почти праздник. Ну а вместо бутерброда с колбасой или сыром был чёрный хлеб с подсолнечным маслом и солью.

Дело осложнялось тем, что Марусина мама часто болела. Она не любила говорить о своей хвори, но два-три раза в году вынуждена была ложиться в больницу.

Работала она в детском садике прачкой, и Маруся после школы бежала на мамину работу, чтобы пообедать: там всегда была гарантирована ей тарелка супа.

Ольга Петровна, насколько могла, опекала младшую сестру и принимала племянницу. Работала она заведующей продуктовым магазином, и слова «дефицит» для неё не существовало в принципе. Она могла достать всё, ну, или почти всё.

Маруся любила бывать у Ольги Петровны, там она испытывала иллюзию большой настоящей семьи, поскольку у тётки был любящий муж, во всём поддерживающий свою супругу и не перечащий ей, и две дочери – погодки, чуть постарше Маруси. Были они избалованы, при любой возможности убегали из дома гулять. Им и в голову не приходило, что маме нужно помогать. Ольга Петровна беззаветно любила своих дочурок и готова была потакать их прихотям. С Марусей девочки играли, конечно, но всегда давали понять, кто есть кто.

Маруся никогда не обижалась и с большим удовольствием помогала тётке по хозяйству, вместе с ней готовила первое, пекла пироги и любила гладить тёткины белые халаты, прилежно разглаживая каждую складочку. Так она выражала свою искреннюю детскую любовь и благодарность за приют.

Почти подбежав к дому тётушки, Маруся почувствовала нестерпимый голод, который усиливался от запаха ванили, исходившего от пекарен хлебокомбината. На секунду девочке показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

Маруся вбежала в подъезд, проворно преодолела лестничные пролёты и нажала на звонок знакомой двери. Дверь почти тотчас распахнулась, на пороге квартиры девочку радушно встретила Ольга Петровна, в фартуке, присыпанном свежей мукой, косынке и мягких домашних тапочках, которые Маруся любила примерять.

– Ну, здравствуй, егоза. Как раз к чаю с пирогами, – с этими словами Ольга Петровна закрыла за Марусей дверь, и девочка оказалась в атмосфере уюта и тепла.

Выходные пронеслись стремительно. Ещё бы: в них уложились стирка и накрахмаливание халатов, лепка пельменей, генеральная уборка, вечерняя игра в лото, просмотр «В гостях у сказки» и много других приятных моментов, среди которых была открытая банка сгущёнки, всегда стоявшая на кухонном столе Ольги Петровны. Маруся при любой удобной возможности забегала на кухню и быстро съедала две ложки, чтобы никто не увидел. Так ребёнок пытался наесться впрок от постоянного недоедания. Ольга Петровна всё понимала и делала вид, что не замечала, как содержимое банки улетучивается на глазах.

Настала пора возвращаться домой. Маруся стояла в коридоре, на неё смотрели холодные стоптанные ботинки. Девочка с ужасом представила, как она побежит в них по морозу и подошвы буду снова примерзать к её ступням. Поёжившись от этой мысли, она нагнулась и стала нехотя запихивать ногу в ботинок.

Её мысли прервал голос Ольги Петровны:

– Господи, что это у тебя за обувь? Ну-ка, дай сюда.

Маруся послушно протянула ботинок.

– У тебя что, обуть больше нечего?

– Нечего, – еле слышно пробормотала Маруся и почувствовала, как её лицо заливает краска стыда. – Прошлогодние малы стали.

– Погоди-ка, – с этими словами Ольга Петровна выдвинула один из ящиков массивного шкафа, стоявшего в коридоре, и достала оттуда коробку, на которой красовалось название «Salander» и сбоку была нарисована ящерка с короной на голове. Открыв коробку, Ольга Петровна достала из неё сапожки. Они не были новыми, но вполне в хорошем состоянии и к тому же красивые.

– На-ка, примерь! – Ольга Петровна протянула сапожки Марусе.

– Да зачем? Не надо, – сконфузилась девочка.

– Надевай, я тебе говорю! – настаивала Ольга Петровна.

– Спасибо, – сказала Маруся и чуть не расплакалась.

Не помня себя от счастья, Маруся бежала по знакомой тропинке по направлению к дому. Первый раз за долгое время у неё была комфортная, удобная, тёплая обувь по размеру. Красивые сапожки как будто сами несли девочку, которая просто порхала от счастья.

Всю неделю Маруся не могла нарадоваться обновке. Дома она аккуратно мыла подошвы, протирала верх обуви подсолнечным маслом, используя его вместо крема. Когда она шла по улице, ей казалось: все смотрят на неё, на её замечательные сапожки.

Девчонки в школе тоже заметили обновку.

– Ничего себе. Хорошие шузы, – оценила Валька. – Где взяла?

– Подарили, – гордо отвечала Маруся.

Утром, как и неделю назад, Маруся вновь бежала по знакомой тропинке к Ольге Петровне, только в этот раз она не ёжилась от холода, ведь на ногах были тёплые и удобные «саламандры».

Выходные в гостях прошли, как всегда, в заботах, делах, тепло и по-семейному.

Уже воскресным вечером, когда Маруся засобиралась домой, с улицы вернулись её двоюродные сестры. Четырнадцатилетняя Лариса, окинув Марусю взглядом, сразу закричала:

– Ма-а-ам, это чё? – и указала пальцем на сапоги, надетые на Марусю.

Маруся съёжилась. На возгласы дочери подошла Ольга Петровна.

– А чё они на ней делают? – возмущённо вопрошала Лариса. – Это мои сапоги.

– Ну ты же их совсем не носишь.

– Ну и что? Это мои сапоги. Пусть она их снимет.

Испуганная Маруся начала стягивать сапоги с ног. Ольга Петровна суетливо вытащила из обувницы старые Марусины ботинки. Марусю парализовало от беспомощности и обиды. Она не могла вымолвить ни слова.

Засунув ноги в ботинки, Маруся как ошпаренная выскочила из квартиры. Она бежала, и слезы, лившиеся градом, мешали видеть и дышать. Отчаяние и боль сжало грудь. Она не чувствовала никакого мороза. Она не могла понять, за что с ней так жестоко обошлись самые близкие люди.

Всю ночь Маруся проплакала в подушку от обиды и унижения. Она не находила ответов на свои вопросы, и от этого ей было ещё больнее. В ту ночь она поклялась, что, когда вырастет, у неё обязательно будет вдоволь еды, уютный дом, красивая одежда, удобная обувь.

– Мария Викторовна, разрешите?

– Заходи, Галочка.

– Мария Викторовна, к вам соискатель вакансии на собеседование.

– Пусть зайдёт через пять минут, – Мария Викторовна встала и подошла к окну. Это была красивая, успешная, респектабельная бизнес-леди. В ней тяжело было узнать ту нескладную, вечно не доедавшую, одетую с чужого плеча Марусю.

Она исполнила клятву, которую дала в ту далёкую зимнюю ночь.