Поэт, гражданин, человек страстей…

Поэт, гражданин, человек страстей…

Исполнилось 200 лет со дня рождения Николая Некрасова

Большой русский поэт, прозаик и публицист, классик русской литературы Николай Алексеевич Некрасов родился 28 ноября (10 декабря по новому стилю) 1821 года в городке Немирове Подольской губернии. Создатель эпической поэмы «Кому на Руси жить хорошо», поэм «Русские женщины» и «Мороз, Красный нос», стихотворений «Железная дорога», «Дедушка Мазай и зайцы», «Коробейники», «Генерал Топтыгин» и ряда других произведений, посвящённых трагедии крестьянства и страданиям простого народа. Некрасов широко использовал народную разговорную речь, ввёл в русскую поэзию богатство фольклора. Он первым решился на сочетание лирики и сатиры и элегии в одном стихотворении, что до него не практиковалось. Его творчество оказало большое влияние на развитие русской, а позднее советской поэзии. Кроме того, он был одним из самых видных журналистов своего времени – двадцать лет руководил журналом «Современник» и десять лет был редактором «Отечественных записок».

Вряд ли жуткий картёжник и страстный охотник Алексей Некрасов осенью 1817 года, увозя с офицерского бала красавицу Елену Закревскую, мог предположить, что она родит ему великого поэта, который унаследует его страсть к охоте и картам. 28-й егерский полк квартировал в Херсонской губернии. Участник войны с Наполеоном поручик Некрасов был знаком со многими будущими декабристами Южного общества, но их собрания посещал крайне редко. Его больше привлекали охота и карты. Страсть к игре в карты была наследственной в дворянском роду Некрасовых, начиная с предка Николая Алексеевича – Якова Ивановича, богатого рязанского помещика, который довольно быстро лишился своего богатства. Впрочем, и вновь разбогател он достаточно быстро: одно время Яков был воеводой в Сибири. В результате страсти к игре его сыну Алексею досталось уже одно только рязанское имение. Женившись, он получил в качестве приданого ярославское село Грешнево. Но уже его сын, Сергей Алексеевич, заложив на срок Грешнево, лишился и его. Алексей Сергеевич, когда рассказывал своему сыну Николаю, будущему поэту, славную родословную, резюмировал: «Предки наши были богаты. Прапрадед ваш проиграл семь тысяч душ, прадед – две, дед (мой отец) – одну, я – ничего, потому что нечего было проигрывать, но в карточки поиграть тоже люблю».

Чаще отец поэта посещал балы, так как «дикий красавец» женщин любил больше, чем политику. На одном из балов он познакомился с красивой девушкой, умной, образованной, обладающей певческим талантом. Это была дочь местного богача Елена Андреевна Закревская. Влюблённый поручик посватался. Ему отказали.

И талантливая девушка, сбежав с полуграмотным поручиком, после венчания разделила кочевой образ жизни с мужем.

Незадолго до рождения будущего поэта его отец при разделе наследства получил господский дом в сельце Грешневе. В 1923 году А.С. Некрасов выходит в отставку в чине майора, затем переезжает с семьёй в Грешнево в статусе мелкопоместного помещика, где в наследство ему досталось лишь 63 души мужского пола. Его дед (воевода) и отец (штык-юнкер в отставке) поспособствовали этому, проиграв в своё время в карты несколько тысяч душ.

Но Алексей Некрасов был человек напористый и взялся судиться с разными родственниками. К началу 1840-х годов он выиграл несколько тяжб о наследствах. Теперь, имея 400 душ, он стал помещиком средней руки.

Старший сын барина Андрей был болезненным и в январе 1838 года умер. Николай был более крепким, он отлично ездил на лошади и метко стрелял. И отец, забрав мальчика из пятого класса гимназии, отправил его тем же летом в Петербург в Дворянский полк, где выпускников кадетских корпусов и дворянских детей готовили к производству в офицеры.

Но будущий классик обманул отца. Он задумал поступить в Санкт-Петербургский университет. Правда, сдавать экзамены пока не имело смысла, потому что о многих предметах, особенно о латыни, он имел самое смутное представление. Отец был взбешён и отказался содержать сына.

Деньги, взятые из дома, быстро кончились. Но юный Некрасов легко сходился с людьми, и уже в октябре его познакомили с редактором журнала «Сын Отечества» Николаем Полевым. «Строки дать перевести некому», – не раз жаловался Полевой в письмах брату. И еле читавший по-французски Некрасов пригодился и стал получать задания: перевести заметку из французских газет или журналов, написать отзыв о книге или театральной пьесе.

Но нужно было готовиться к поступлению в университет. Оригинальным образом нашёлся репетитор по латыни.

Однажды Некрасов встретил в увеселительном заведении Успенского – профессора духовной академии. С откровенностью молодости рассказал свои нужды. «Я вас выучу латыни, приходите жить ко мне». Как рассказывал поэт: «Две-три недели учит очень хорошо, там опять запьет. Ходил с ним к дьякону Прохорову. То была правая рука у митрополита Серафима, У отца дьякона вечный картёж. Тут я выучился играть в преферанс».

Но ни в 1839, ни в 1940 году Некрасов не выдержал экзамены в университет. И пробыв два года вольнослушателем, бросил его, хотя отец уже смирился с выбором сына.

Денег, добытых случайными заработками, хватало на жизнь в чуланах, на чердаках и на обеды в самых дешевых кухмистерских.

Но осенью 1840 года улыбнулась удача – Некрасов стал сотрудником театрального журнала «Пантеон», редактором которого был драматург и критик Ф. А. Кони, и быстро сделался ближайшим помощником этого высокообразованного человека. Весной 1841 года, уехав по делам в Москву до конца лета, Ф. А. Кони оставил ежемесячник на Некрасова. Но с оплатой его труда начались перебои. В июле Некрасова ждали на родине – выходила замуж его старшая сестра Елизавета, а редактор упорно не отвечал на письма с просьбами о деньгах.

В отчаянии Некрасов совершил ошибку: при коллегах сказал несколько резких слов о Кони. Их передали ему в преобразованном до клеветы виде. Деньги на поездку Некрасов нашёл, но работу потерял. С тех пор Некрасов никогда никого не обсуждал с другими и не составлял мнение о человеке по сплетням, вьющимся вокруг него, – потому многие считали его сухим и замкнутым.

К разрыву с Кони добавилось ещё большее горе – умерла горячо любимая мать.

В Петербург Некрасов вернулся лишь в конце года.

Н. А. Некрасов стал писать для самого успешного тогда журнала «Отечественные записки», владельцем и редактором которого был А. А. Краевский. В 1844 году он дал Некрасову постоянную работу в «Литературной газете» за 6 тысяч рублей в год. Лучшему критику России В. Г. Белинскому, заведовавшему критическим отделом «Отечественных записок», Краевский платил меньше.

Новый дружеский круг, и прежде всего Белинский, как признавался Некрасов, производили его из литературного бродяги в дворяне. Но от идеализма, которым заразили его друзья-писатели, Некрасов жаждал излечиться. «Того идеализма, который в разрез шел с жизнью, – объяснял он позже. – И я стал убивать его в себе и стараться развить в себе практическую сметку. Идеалисты сердили меня, жизнь мимо их проходила, они в ней ровно ничего не смыслили, они все были в мечтах, и все их эксплуатировали».

Бывая в типографиях, общаясь с книгопродавцами, предпринимавшими мелкие издательские проекты, видя, на каком хламе они умудряются делать деньги, Некрасов решился попытать счастья в этом бизнесе.

Первый сборник, на обложке которого он поставил своё имя, появился в продаже в 1845 году. Он назывался «Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов под редакцией Н. Некрасова». Многих из журналистской братии взбесила наглость неизвестного миру господина Некрасова, объявившего себя «ценителем дарований литераторов русских». Почти все издания набросились на сборник, ругая его за «низость тем», ведь в нем описывались мелкие чиновники, дворники, шарманщики, петербургские углы и подворотни. Но поднятый ими шум помог росту продаж сборника.

«Петербургский сборник» с произведениями Тургенева, Достоевского, Белинского принес Некрасову 2 тыс. руб. И он жалел, что не рискнул напечатать на полторы тысячи экземпляров больше.

25-летний Некрасов почувствовал в себе силы быть редактором и издателем ежемесячного журнала. Но организовать новое периодическое издание было очень сложно, так как после восстания декабристов на это требовалось разрешение самого императора. Однако можно было взять в аренду уже существующий журнал. Верный друг литератор И. И. Панаев обещал дать 25 тысяч рублей, Некрасов внес 5 тысяч, взяв их в долг у жены Герцена. Для первых номеров материалы были: многие писатели, желая поддержать болевшего и нуждавшегося в деньгах В. Г. Белинского, подарили ему свои произведения для того, чтобы он по примеру «Петербургского сборника» издал бы их в виде альманаха и вырученные за него деньги оставил себе. Некрасов убедил критика не затевать книжку, а уйти из «Отечественных записок» и взяться вместе с ним и Панаевым за издание своего журнала, в котором и публиковать все заготовленные материалы.

В аренду взяли «Современник», имевший в 1846 году всего 200 подписчиков. Его владельцу Плетнёву договорились платить 3 тысячи рублей ассигнациями в год. Белинскому положили 8 тысяч рублей в год. Правда, он рассчитывал быть пайщиком, соиздателем. Пока шла подготовка к выходу первого номера, все посвященные в это думали, что новый журнал создается как орган Белинского. Но практичный и трезвый Некрасов понимал, что смертельно больному критику жить осталось недолго, и, если его взять в совладельцы, вскоре придется потерять тысячи рублей на выплатах наследнице – жене. «Я, – писал В. Г. Белинский, – почти ничего не сделал в нынешний год для “Современника”, а мои 8 тысяч давно уже забрал».

С новым «Современником» связано много скандалов. Н. А. Некрасов, И. И. Панаев и его жена Авдотья Яковлевна, к которой ветреный Панаев давно охладел, а Некрасов был неравнодушен, стали жить вместе. Чтобы быть поближе к самому ценному сотруднику – В. Г. Белинскому, квартировавшему на Фонтанке, – осенью 1846 года они арендовали квартиру в доме княгини Урусовой, где разместили и контору журнала. В 1848 году у Некрасова и Панаевой родился первый сын, а в 1855 году – второй (оба ребенка умерли в младенческом возрасте). Здесь Николай Алексеевич и Авдотья Яковлевна написали два огромных романа «в две руки» – «Три страны света» и «Мёртвое озеро», чем опять вызвали возмущение и насмешки знакомых, которые заявили, что романы, сочиненные вдвоем, – это балаганство и унижение литературы.

Петербург негодовал, наблюдая совместную жизнь Авдотьи, Некрасова и Панаева, причём доставалось больше всего Ивану Ивановичу. «Только божественное его легкомыслие помогло ему в течение стольких лет играть эту невыносимую роль, которой и часу не вынесли бы более глубокие души. Его спасла его святая пустота, про которую ещё Белинский говаривал, что она “неизмерима никакими инструментами”», – писал спустя десятилетия о нем Чуковский.

Ещё до отъезда в Петербург молодой Некрасов крутил романы с горничными в доме отца, в столице пользовался услугами девиц лёгкого поведения. В 22 года он познакомился с женой писателя и критика Ивана Панаева – Авдотьей. Она была красивой женщиной, писательницей, мемуаристкой и хозяйкой литературного салона. За её внимание боролись многие известные литераторы: Герцен, Гончаров, молодой Достоевский. Она всех отвергала, но в итоге выбрала Некрасова. Это был один из громких романов в среде русских литераторов, который длился 20 лет. Они жили в гражданском браке, часто ссорились (Некрасов был очень ревнивым), скандалили и быстро мирились. Иван Панаев, которому жена давно была неинтересна, не мешал их союзу. Авдотья стала музой поэта, а двенадцать строчек стихотворения «Мы с тобой бестолковые люди» вполне могут считаться кратким путеводителем по их отношениям:

 

Мы с тобой бестолковые люди:

Что минута, то вспышка готова!

Облегченье взволнованной груди,

Неразумное, резкое слово.

 

Говори же, когда ты сердита,

Всё, что душу волнует и мучит!

Будем, друг мой, сердиться открыто:

Легче мир – и скорее наскучит.

 

Если проза в любви неизбежна,

Так возьмем и с нее долю счастья:

После ссоры так полно, так нежно

Возвращенье любви и участья…

 

Журналы, по словам Некрасова, «стали скучны и пошлы до крайности». И стали терять подписчиков. В 1849 году у «Отечественных записок» их число уменьшилось на 500 человек, у «Современника» – на 700. Деньги от подписки не окупали затрат на издание, «Современник» задолжал за бумагу, типографии и некоторым авторам. Спасали карты. В начале 1850-х годов Некрасов начал ездить в Английский клуб играть в коммерческие карточные игры, прежде всего в преферанс.

А. Я. Панаева вспоминала: «Я несколько раз замечала Некрасову, что он втянулся в карты; он самоуверенно отвечал, что у него всегда хватит настолько характера, чтобы бросить игру, когда захочет. А когда я говорила, что карты вредно должны действовать на его нервы, то он возражал: “Напротив, за картами я ещё притупляю мои нервы, а иначе они бы меня довели до нервного удара. Чувствуешь потребность писать стихи, но знаешь заранее, что никогда их не дозволят напечатать. Это такое состояние, как если бы у человека отрезали язык, и он лишился возможности говорить”».

Обладая феноменальной памятью, умея владеть собой и наблюдать за соперником, Некрасов был одним из самых удачливых игроков в Английском клубе. Когда хотели играть на большие суммы, то из клуба переезжали на квартиру к Некрасову – играть без зрителей, чтобы только узкий круг знал, кто сколько выиграл и проиграл. Иногда просиживали за картами по 12–14 часов. Если одна и та же компания постоянно собиралась у кого-нибудь с часу дня до шести вечера, то такие встречи назывались утренниками. Если Некрасов играл с кем-то одним из компании, то это именовалось единоборством. Его выигрыши достигали нескольких десятков тысяч. Самый крупный за одну игру, по признанию писателя, был 83 тысячи рублей.

Но необходимость в карточных играх диктовалась не только нуждой в деньгах. Карты давали возможность редактору «Современника» общаться с сильными мира сего: министры, высшие чиновники министерств, генералы, аристократы в течение двух десятилетий были партнерами Некрасова за карточным столом. Разгоряченные игрой и вином, они много говорили и таким образом позволяли узнать, куда дует политический ветер.

«В то время, – писала А. Я. Панаева, – Некрасов исполнял все свои прихоти, не задумываясь о деньгах. Многие, конечно, завидовали ему, многие обращались к нему: кто за деньгами, кто за покровительством чьим-нибудь его влиятельных знакомых». Плата авторам доходила до размеров баснословных.

Поэт музы гнева и печали, певец народного горя, глашатай мук и стонов всех обездоленных – и вдруг большую часть жизни был окружён полным комфортом и почти роскошью, сладко ел и пил, играл в карты…

«Сам я, – разъяснял Некрасов, – не в тягость кассе журнала. Когда у меня нет своих денег, я беру деньги из неё, вообще я расходую и деньги подписки, и займы журнала как хочу, на свои надобности. Но у меня бывают временами свои деньги: я из них употребляю на расходы журнала, сколько считаю возможным, а свои заимствования из его кассы уплачиваю всегда все. Не скажу Вам, что вовсе не беру никакой доли из его доходов в вознаграждение себе за редакционный труд, но думаю, что это меньше, чем те деньги, которые расходую на журнальные надобности из моих собственных денег. Видите ли, я играю в карты: веду большую игру. В коммерческие игры я играю очень хорошо, так что вообще остаюсь в выигрыше».

Щегольская коляска, прекрасные лошади, охотничьи собаки, выписанные из-за границы, одежда от лучших петербургских портных, роскошные обеды – все эти атрибуты новой жизни Некрасова раздражали многих его современников.

Когда Некрасов проезжал в санях по Невскому в модной боярской шапке, то едва успевал отвечать на поклоны прохожих и проезжих.

Критик А. М. Скабичевский писал: «Всего этого оказалось достаточным, чтобы людям, привыкшим мыслить по шаблонам, совсем разочароваться в Некрасове не только как в человеке, но и как в поэте».

Сколько же времени могло так продолжаться? Охота, клуб, карты. «Головорез карточного стола» – окрестил Некрасова Тургенев, а Белинский, как-то раз, разозлившись после проигрыша, сказал Некрасову: «С вами, батенька играть опасно, без сапог оставите!»

Но Некрасову не просто везло в картах, У него были свои правила:

1. Никогда не испытывать судьбу.

2. Если в одной игре не везёт, переходи на другую.

3. Расчётливого и умного игрока надо брать измором.

4. Перед игрой надо посмотреть партнёру в глаза: Если он взгляда не выдержит, игра ваша, но если выдержит, то больше тысячи не ставить.

5. Играть только на деньги, которые отложены заранее, именно для игры.

В 1862 году умирает Иван Панаев. Авдотья официально овдовела, а ей уже за сорок. И ей страстно хочется семьи. Ей хочется ребёнка. Тут-то и подвернулся некто Головачёв, сделавший ей предложение. И она решилась. Ну а что Некрасов! Он давно к ней охладел, думала она.

После разрыва с Панаевой поэт встречается с французской актрисой Селиной Лефрен. Она не была красавицей, плохо говорила по-русски, зато умела играть на рояле, пела и остроумно шутила. Некрасов её содержал, а всем его знакомым она очень нравилась. В 1867 году они поехали вместе в Париж, Но Некрасов вернулся оттуда один. Селина бросила его.

Единственной законной женой Некрасова была крестьянская девушка Фёкла Викторова. Они встретились, когда поэту было 48, а ей 23. Так как имя Фёкла ему не нравилось, Фёкла Анисимовна стала называться Зинаидой Николаевной. Она учила наизусть стихи Николая Алексеевича и восхищалась ими. Последние годы Некрасов тяжело болел, и Зинаида ухаживала за ним. Незадолго до смерти поэта они обвенчались.

Но свои лучшие лирические стихи «Три элегии» и романс «Прости», поэт посвятил Авдотье Панаевой:

 

Прости! Не помни дней паденья,

Тоски, унынья, озлобленья –

Не помни бурь, не помни слёз,

Не помни ревности угроз!

 

Но дни, когда любви светило

Над нами ласково всходило

И бодро мы свершали путь, –

Благослови и не забудь!

 

Этим некрасовским строкам принадлежит своего рода рекорд: более чем сорок композиторов положили их на музыку. Среди них – Чайковский, Римский-Корсаков, Кюи…

С 1877 года деньги Некрасова потекли к врачам, которые лечили его от рака кишечника. В одном из писем к брату Федору писатель жаловался: «Наличность плывет, как вода». Десятки тысяч рублей ушли на лечение, операцию, на наблюдение и уход после нее. Зиночка и его родная сестра Анна Алексеевна Буткевич, сменяя друг друга, провели у постели писателя все страшные дни до его кончины 27 декабря 1877 года.

Во время похорон 30 декабря 1877 года оригинальным образом помянули поэта его коллеги. Сын писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина, ставшего после смерти Некрасова официальным редактором «Отечественных записок», К. М. Салтыков вспоминал:

«Мы всей семьёй, за исключением отца, отправившегося отдать последний долг своему бывшему редактору, собрались у окон, выходивших на улицу. Скоро перед нашими глазами предстала громадная процессия людей всех слоев общества. Похороны были – величественны. Гроб несли на руках, толпа заполнила всю ширину проспекта, сотни голосов пели покойному “вечную память”.

За катафалком ехал ряд карет. Из одной из них вдруг высунулся папа и, показав нам игральную карту, скрылся в окошечке экипажа.

Когда отец приехал домой, то мама спросила его, что значил этот его жест, на что он ответил, что, едучи на кладбище, он и его компаньоны по карете засели за партию в винт, будучи уверенными, что душа Некрасова должна была радоваться, видя, что его поминают тем же образом, каким он любил проводить большую часть своей жизни».

Георгий Валентинович Плеханов (1856–1918) на похоронах Некрасова представлял тайное революционное народническое общество «Земля и воля». Землевольцы широко использовали поэзию Некрасова для революционной пропаганды, похоронам Некрасова они придали политическое значение.

Воспоминания Плеханова – слово революционера, отстаивавшего революционную сущность поэзии Некрасова:

«Нам было известно, что у гроба Некрасова будут произнесены речи, и общество “Земля и воля” нашло нужным со своей стороны выдвинуть оратора, который должен был, не стесняясь присутствием тайной и явной полиции, высказать то, что думала об авторе “Железной дороги” тогдашняя революционная интеллигенция. Выбор пал на меня. Я не помню, много ли ораторов говорило передо мной. Помню только, что в их числе были Засодимский и Достоевский. Речь народника Засодимского преисполнена была высочайшим сочувствием к поэзии Некрасова. Мы вполне разделяли это сочувствие, однако к речи Засодимского отнеслись довольно холодно. Зато речь Ф. М. Достоевского вызвала в наших рядах большое оживление. Как известно, уже скоро после его выступления на литературном поприще у Ф. М. Достоевского были довольно большие неприятности с кружком Белинского, к которому принадлежал также Некрасов. Эти неприятности оставили свой след на отношении Достоевского ко всему кружку. Но и помимо того, не подлежит ни малейшему сомнению, что Достоевский не мог без весьма существенных оговорок одобрять направление некрасовской музы. Тем не менее, Достоевский, как видно, захотел на этот раз держаться правила: о мертвом надо говорить хорошее или вовсе не говорить. Он выставлял только сильные стороны поэзии Некрасова. Между прочим, он сказал, что по своему таланту Некрасов был не ниже Пушкина. Это показалось нам вопиющей несправедливостью.

Он был выше Пушкина! – закричали мы дружно и громко. Бедный Достоевский этого не ожидал. На мгновение он растерялся. Но его любовь к Пушкину была слишком велика, чтобы он мог согласиться с нами. Поставив Некрасова на один уровень с Пушкиным, он дошел до крайнего предела уступок “молодому поколению”.

Не выше, но и не ниже Пушкина! – не без раздражения ответил он, обернувшись в нашу сторону. Мы стояли на своем: “Выше, выше!” Достоевский, очевидно, убедился, что нас не переговорить, и продолжал свою речь, уже не отзываясь на наши замечания».

 

Три анкеты о Некрасове

 

В декабре этого года исполнилось 200 лет со дня рождения одного великих поэтов России – Николая Алексеевича Некрасова. Ни один из наших поэтов и прозаиков не вызывал столько споров и противоречий, поэтому и отношение читателей и писателей к нему всегда были предметом интереса и изучения.

Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Тютчев с Фетом не удостоились даже одной всероссийской анкеты, А жизни и творчеству Некрасова были в разное время посвящены три анкеты, на которые отвечали писатели, критики и художники. Ответы очень разнообразны, противоположны и неоднозначны: от полного неприятия и безразличия до почитания и пылкой любви, так как и сам Некрасов был человек неоднозначный. Талантливый поэт, успешный редактор, борец с пороками общества, помещик, охотник, игрок и ловелас.

Впервые, в 1902 году, общественно-политическая и литературная газета «Новости дня», выходившая в Москве, попросила ответить современных деятелей культуры на вопросы анкеты «Отжил ли Некрасов?». Вызвало эту анкету высказывание Льва Толстого: «В русской поэзии… после Пушкина и Лермонтова (Тютчев обыкновенно забывается) поэтическая слава переходит сначала к весьма сомнительным поэтам Майкову, Полонскому, Фету, потом к совершенно лишённому поэтического дара, Некрасову».

Ещё раньше Тургенев сказал о Некрасове: «Любители русской словесности будут ещё перечитывать лучшие стихотворения Полонского, когда самое имя г. Некрасова покроется забвением. В измышлениях “скорбной” музы г. Некрасова – её-то, поэзии-то, и нет ни на грош». И эти слова говорили бывшие друзья, соратники по журналу «Современник».

Многие писатели и другие деятели искусства откликнулись на эту анкету. Вот некоторые ответы.

 

Леонид Андреев:

Некрасов не был моею первою любовью и захватывал меня меньше, чем другие поэты, и менее всего захватывали меня его гражданские стихотворения. Очень часто они казались мне неискренними, быть может, под давлением тех смутных и особенно сильных в своей неопределённости слухов о личности поэта, которые циркулировали тогда в обществе… В настоящее время Некрасов, как мне кажется, уважаем более, чем когда-нибудь, и менее, чем когда-нибудь, читаем.

 

Пётр Боборыкин:

Я не считаю себя достаточно компетентным для того, чтобы решать вопросы поэтического творчества в их тесном смысле, но что касается Некрасова, я глубоко убеждён, что… это настоящий поэт с крупным темпераментом, с большим лирическим подъёмом. Как художник он написал ряд литературных шедевров, давно ставших достоянием большой публики, он создал свои собственные, вполне оригинальные «некрасовские» темпы и ритмы; значение его для своего времени вне всякого сомнения.

Некрасов наложил сильный отпечаток не только на литературу, но и на настроение тогдашнего общества. Даже в своих обличительных вещах он не прозаик в стихах, а поэт с искренним художественным одушевлением.

 

Антон Чехов:

Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко, и если говорить об ошибках, то почему-то ни одному русскому поэту я так охотно не прощаю ошибок, как ему. Долго ли он еще будет жить, решить не берусь, но думаю, что долго, на наш век хватит; во всяком случае, о том, что он уже отжил или устарел, не может быть и речи.

 

Илья Репин:

Разумное общество всегда будет с великим почтением относиться к своему великому поэту…

Давно ли Некрасов, как поэт-гражданин, царил в нашей литературе как звезда первой величины; со страстью декламировался молодёжью и корифеями в литературе, считался примером, как принцип истинной поэзии. И вот не прошло и 25 лет со дня смерти поэта, как во вкусах и требованиях просвещённой части нашего общества произошли такие перемены в воззрениях и симпатиях, что уже требуется доказать, был ли Некрасов поэтом.

В 60-х годах, когда поэт-гражданин стоял в зените своей славы; когда издевались над Фетом… когда обвиняли Пушкина за идиотизм Онегина, – тогда «желанным» был Некрасов…

Поэт истинно русский. У него зычный голос, меткий язык и живой здравый ум с сарказмом ко всякой несправедливости. Правда – девиз этого рыцаря печального образа.

 

Иван Бунин:

Я очень люблю Некрасова, и часто перечитываю его с большим удовольствием. Это большой и яркий талант: возьмите хотя бы Некрасовский «Мороз, Красный нос» – какое это ослепительное великолепие! Как хороши в нем картины русской природы, как пленительны образы русской женщины. Я положительно удивляюсь, как Толстой, этот великий художник, почти со сладострастьем изображающий картины пластичного мира – вспомните, напр., его описание царскосельских скачек – не оценил поэтического дарования Некрасова.

 

Николай Минский:

Я считаю Некрасова одним из великих поэтов. Я сам вырос под его влиянием. Я думаю, что истинной поэзии не чужды ни гражданские, ни политические мотивы, которые столь же жизненны, как все другие мотивы. Кроме поэта народного горя, я вижу в Некрасове одного из величайших пейзажистов и жанристов русской деревни. Я, однако, считаю Некрасова грешным в том отношении, что он пошел против традиции, завещанной нам Пушкиным, – избегать сентиментальности и драматизма. Он ввел в литературу своими слезливыми поэмами о народном горе элемент сентиментальности, и писатели последних десятилетий выросли под его влиянием. К сожалению, он своей слезливостью понизил искренний, строгий и суровый строй северной литературы.

 

Валерий Брюсов:

«Мне борьба мешала быть поэтом» – вот слова, в которых Некрасов определил свою судьбу. Но, несмотря на все помехи, какие он сам ставил своему творчеству, не быть поэтом он не мог. Слова Тургенева, что в стихах Некрасова «ее-то, поэзии-то и нет ни на грош», грубая несправедливость. У Некрасова самобытный склад стихотворной речи, свои, ему одному свойственные размеры и рифмы: это внешние, но безошибочные признаки истинного дарования. Некрасовские стихи легко узнать без подписи: у него свое лицо; это не безличный стих нынешних эпигонов гражданской поэзии. После Пушкина и Лермонтова Некрасов запел на особый лад, не подражая своим учителям, – что тоже доступно только большим дарованиям. Некрасов сумел найти красоту в таких областях, перед которыми отступали его предшественники. Поэзия Некрасова до сих пор не оценена справедливо, и конечно первая причина тому – его «гражданское служение». Оно сделало из его стихов предмет партийных споров и лишило их спокойных читателей и критиков.

 

Кстати, тот же Валерий Брюсов в 1905 году в статье «Родная поэзия» утверждал, что: «…второстепенные поэты пушкинского времени понимали, что такое стих, в чём его сила. А в 50-х, 60-х и 70-х годах ясное сознание этого таилось лишь в Фете и Тютчеве. Даже такие сильные художники, как Майков, Полонский и Некрасов, знали о «тайне» стиха лишь смутно, «по слухам». А – Яхонтов, Михайлов, Плещеев, даже Мей, даже Апухтин, и особенно пришедший позже Надсон – не знали даже азбуки своего искусства…» Правда, впоследствии, как бы извиняясь перед Некрасовым, он называет его одним из лучших поэтов города, наряду с Пушкиным и Достоевским.

В 1919 году Корней Иванович Чуковский, подробно изучавший жизнь и творчество Н. А. Некрасова и написавший много критических и литературоведческих статей о нём, потом объединённых в книгу, составил свою анкету о Некрасове. На неё ответили многие писатели: Асеев, Ахматова, Блок, Волошин, Гиппиус, Горький, Городецкий, Гумилёв, Замятин, Вячеслав Иванов, Маяковский, Мережковский, Сологуб и художник Репин.

 

Илья Репин, написавший картину «Бурлаки на Волге» говорил о Некрасовских «Бурлаках»:

Разве может бурлак петь на ходу, под лямкой?! Ведь лямка тянет назад, – того и гляди – оступишься, или на корни споткнёшься…

 

Оказалось, что многие любили стихи Некрасова. В их числе Ахматова, Блок, Волошин, Городецкий, Гумилёв и другие. Например, на девятый вопрос: «Каково ваше мнение о народолюбии Некрасова?» – Гумилёв ответил: «У Некрасова к народу отношение иностранца». А на десятый вопрос: «Как вы относитесь к распространённому мнению, будто Некрасов был безнравственный человек?» – ответ Николая Степановича был: «Ценю в его безнравственности лишнее доказательство его сильного темперамента». Александр Блок на этот вопрос ответил так: «Он был страстный человек и “барин”».

Но были те, кто не признавал Некрасова и его творчество. Это Асеев, Горький и Замятин. Некоторые отвечали уклончиво. Например, Маяковский на первый вопрос – «любите ли вы стихи Некрасова?» – ответил: «Не знаю». На девятый вопрос о народолюбии Некрасова, ответ был: «Дело тёмное». А на десятый вопрос о безнравственности Некрасова, он выдал: «Очень интересовался, – не был ли он шулером».

Но, тем не менее, в стихотворении «Юбилейное» написал:

 

А Некрасов

Коля,

сын покойного Алёши, –

он и в карты,

он и в стих,

и так

неплох на вид.

Знаете его?

вот он

мужик хороший.

Этот

нам компания –

пускай стоит.

 

А о связи Некрасова с семьёй Панаевых, он ничего не сказал. У самого была аналогичная связь с семьёй Бриков.

Значительно позднее – в 1986 году – Московская центральная универсальная научная библиотека имени Н.А. Некрасова распространила ещё одну некрасовскую анкету, автором которой являлся В.Н. Леонович. И на неё отвечали современные поэты и писатели.

В год 200-летнего юбилея поэта Ярославская областная универсальная научная библиотека имени Н.А. Некрасова хотела бы поддержать и развить эту традицию. Сотрудники библиотеки просят дать свои ответы на анкету Корнея Ивановича Чуковского.

Обращение к творчеству Николая Алексеевича Некрасова заставит нас вновь подумать о сострадании, совестливости, сочувствии, о возможности «любить не себя, а свою родину» и о том, достойны ли мы, знать и понимать творчество поэта.

 

Работая над статьёй о Некрасове, я тоже решил ответить на анкету, составленную Корнеем Чуковским, всё-таки я родился 8 января, в день смерти Некрасова по новому стилю, и вот что получилось.

 

1. Любите ли вы стихи Некрасова?

Люблю, но не все. Мне не нравятся его плачи и стоны, типа – «Назови мне такую обитель…» и «Выдь на Волгу, чей стон раздаётся…». Я люблю поэму «Кому на Руси жить хорошо»,

 

2. Какие стихи Некрасова Вы считаете лучшими?

«Мороз, Красный нос», «Генерал Топтыгин», эпиграммы и некоторые из его сатирических стихов, например: «Современная ода», «Колыбельная песня», «Нравственный человек» и другие.

 

3. Как вы относитесь к стихотворной технике Некрасова?

В технике-то он слабоват. Хотя и выработал свой стиль и размер. Правда, строка у него длинновата. И рифмовка не всегда точна.

 

4. Не было ли вашей жизни периода, когда его поэзия была для Вас дороже поэзии Пушкина и Лермонтова?

Никогда, кроме раннего детства.

 

5. Как относились вы к Некрасову в детстве?

В раннем детстве, в 5-6 лет, едва научившись читать, на новогодних ёлках, я читал наизусть длиннющие стихи Некрасова – «Мороз, Красный нос» и «Генерал Топтыгин».

Мне нравились его «Крестьянские дети» и «Дедушка Мазай и зайцы». Одного я только не мог понять, как человек, любящий зайцев и прочих зверьков, мог хладнокровно их убивать на охоте. Позднее я написал пародию-подражание Некрасову в цикле пародий «Вышел зайчик погулять»:

 

ОДНАЖДЫ

 

Опять я в деревне, писать неохота…

В усадьбе моей и тепло, и уют,

Но душу мою будоражит чего-то,

Мне мысли о зайцах уснуть не дают.

 

О, милые плуты! Кто часто их видел

Тот, верю я, любит пушистых зверьков.

Ни разу я в жизни своей не обидел

Косых беляков, заводных русаков.

 

Однажды, в студёную зимнюю пору,

Я к лесу шагал, несмотря на мороз.

Гляжу, поднимается по косогору

Охотник, он зайца убитого нёс.

 

«Охотник», – спросил я его с интересом:

«Откуда зайчишка?» – а тот отвечал:

«Послушай, дружище, пошёл-ка ты лесом,

Ты вроде не егерь!» И я замолчал.

 

Был заяц прострелен, покойник, калека,

И уши повисли, и лапы сплелись…

В лесу раздавался топор дровосека

И залпом четыре ружья раздались.

 

Что звук раздаётся, – да всё это – враки,

Что в школе внушали нам всем до поры.

Везде раздаются работы и драки,

Рубанки, подпилки, ножи, топоры.

 

Чего не напишут бумагамараки,

Чего не придумает русский поэт:

В России с утра раздаются собаки

И кошки на крышах, когда меркнет свет.

 

И это открытие прошлого века

До вас донести я ничуть не боюсь.

В лесу раздается топор дровосека,

Я тоже с топорным1 стихом раздаюсь.

 

Я тоже вития, да жаль не мессия.

Но всё раздаётся, и я не пойму: –

Повсюду с утра раздаётся Россия,

А кем раздаётся, почём и кому.

 

6. Как относились вы к Некрасову в юности?

Никак. Я думаю, в этом виновата школа, которая пресытила нас Некрасовым.

В юности я искал своего любимого поэта, но это, по моему мнению, должны были быть не Пушкин, Лермонтов и Некрасов, которые были для всех, а кто-то другой. У меня любимые поэты чередовались. Сначала это были Есенин и Блок, Потом Белый, Брюсов и Бальмонт. Затем я познакомился с французами. Первыми были Бодлер и Вийон, потом я узнал Рембо, Верлена и Аполлинера. До Тютчева и Гумилёва я дошёл уже в зрелом возрасте.

 

7. Не оказал ли Некрасов влияния на ваше творчество?

Любовь к России, к её народу и языку я впитал с молоком матери. А Некрасов показал мне: чтобы быть истинно народным русским поэтом, надо писать русским народным языком и использовать в своём творчестве все наречия и диалекты нашего языка, всё богатство нашего фольклора.

 

8. Как вы относитесь к известному утверждению Тургенева, будто в стихах Некрасова «поэзия и не ночевала»?

Я не обращаю внимания на мнения прозаиков о поэтах и поэзии. Все прозаики – это неудавшиеся поэты. Потому что все в юности начинали со стихов. Например, наше всё в прозе, Лев Николаевич Толстой, в молодости, в Крымскую войну, писал стихи, крайне длинные и неудачные. После, полностью перейдя на прозу, стал утверждать, что поэзия – это танцы за плугом. «Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой, есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды. Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие».

А сам Лев Николаевич, своими многими страницами на французском языке, с последующими переводами, в романе «Война и мир», отвратил от этой книги многих читателей, не понимающих по-французски. То ли это было желание автора блеснуть познаниями в иностранных языках, то ли просто погоня за количеством строк и страниц.

Что касается Тургенева, то он начал со стихов, но скоро бросил их и сам своих стихов не любил. Заслуживает внимание его стихотворение «В дороге» из которого получился романс «Утро туманное, утро седое…» и стихи в прозе. Повторюсь: в прозе! А некрасовские стихи он поначалу сравнивал с пушкинскими.

Что же касается творчества Некрасова, то, по моему мнению, поэт, создавший собственное течение, литературный стиль и оказавший влияние на родную литературу, достоин права называться классиком.

 

9. Каково ваше мнение о народолюбии Некрасова?

Конечно, это тоже спорный вопрос. Некрасов, будучи сыном помещика, с детских лет видел классовую несправедливость, самодурство отца, но, конечно, свою мать он жалел больше, чем крепостных крестьян. И поэтому тоже стал помещиком, но после отмены крепостного права.

 

10. Как вы относитесь к распространённому мнению, будто Некрасов был безнравственный человек?

К этому я отношусь спокойно. Ничто человеческое нам не чуждо. Некрасов любил играть в карты, но нет доказательств, что он был шулером. Пристрастие Николая Алексеевича к картам обсуждали и осуждали и после его кончины. Но И. А. Панаев, многолетний соратник Н. А. Некрасова по «Современнику», в своих воспоминаниях писал: «Много почитаемых и уважаемых людей играют в карты, и это не мешает им быть почитаемыми и уважаемыми в обществе. Клевета не касается их имени. По крайней мере, деньги, выигранные Некрасовым у людей, которым ничего не стоило проиграть, были им употребляемы уже гораздо лучше, чем деньги, выигранные другими. На деньги Некрасова много поддерживалось неимущих людей, много развилось талантов, много бедняков сделалось людьми».

Все предки Некрасова любили играть, но в основном проигрывали.

И только нашему поэту, как говорят картёжники, – «масть пошла!

Некрасов играл в клубе на протяжении многих лет; случалось ему иногда и проигрывать, но общий счёт был в его пользу и шёл на сотни тысяч. Один только будущий министр финансов Александр Абаза проиграл Некрасову в общей сложности более миллиона франков.

 

Министр Императорского двора и личный друг Александра II, генерал-адъютант Александр Адлерберг тоже проиграл Некрасову немалую сумму. Благодаря своим выигрышам, поэту удалось сколотить небольшой капитал и вернуть родовое имение Грешнево, которое было отобрано за долги его деда. Часть выигранных денег шла на расходы, связанные с изданием журнала «Современник».

О необычайных успехах Некрасова в игре и его любви к карточным выигрышам ходили анекдоты. Например: Однажды познакомиться со знаменитым поэтом пришёл провинциальный купец, приехавший в столицу продавать лес. Знакомство это дорого обошлось простаку. Спустя несколько дней Белинский поинтересовался у Некрасова:

Что, хороша ли была игра?

Да он у меня восемь тысяч украл! – с гневом воскликнул Некрасов.

Как украл? Ведь вы его обчистили!

Да, обчистил, но он умудрился в другой пойти и там ещё восемь тысяч проиграл – не мне! Не мне!

Что же касается его связи с Авдотьей Панаевой, то это в большей степени вина Ивана Панаева. «В нем есть что-то – доброе и хорошее, – писал об И. И. Панаеве В. Г. Белинский, – но что за бедный, за пустой человек – жаль даже».

Но что бы ни говорили, что бы ни писали о Некрасове, несмотря на все противоречия, он приблизил литературу к народу и необычайно расширил стилистический диапазон русской поэзии. Его творчество учит нас чувствовать духовную красоту и щедрость русского характера. В редкой поэтической отзывчивости на чужую радость и чужую боль Некрасов и сейчас исключительный и неповторимый поэт.

 


1 В. Г. Белинский высказывался в адрес гражданской лирики Некрасова: «Что за талант у этого человека! И что за топор – его талант!»