Журнальный мир

Любовь к Родине, её надёжная защита, ратный труд на благо своих соотечественников – это не просто фраза, не пустые слова для Геннадия Евстафьевича Кузнецова.

Бывший офицер-артиллерист, он прослужил в Советской Армии пятнадцать лет и был уволен в отставку в связи с травмой, полученной при исполнении обязанностей военной службы. Выйдя из госпиталя, получил гражданскую специальность и посвятил себя журналистике.

Сегодня, по общему признанию, Геннадий Евстафьевич Кузнецов – заслуженный старейшина литературной общественности Новокузнецка.

Его произведения регулярно появляются на страницах альманаха «Кузнецкая крепость». Публиковал прозу, литературно¬критические статьи, стихи в журналах «Наш современник», «Подъём», «Журналист», «Пограничник», «Огни Кузбасса», «Сибирь», «Байкал», «Дальний Восток», в центральной и областной прессе.

Родился 3 ноября 1928 года в селе Бердюжье Тюменской области. В 1930-х годах семья переехала в Амурскую область, где и прошли его детство и юность. После окончания средней школы поступил в Хабаровское артиллерийское училище. Окончив его, в офицерском звании служил в Группе советских войск в Румынии, в Одесском и Забайкальском военных округах.

В 1967 году окончил Читинский педагогический институт и работал в органах печати, в том числе в редакции газеты «На боевом посту» Забайкальского военного округа.

Член Союза журналистов СССР.

В 1990 году по семейным обстоятельствам переехал из Читы в Новокузнецк. Проживая в Кузбассе, Геннадий Евстафьевич Кузнецов стал автором одиннадцати сборников стихотворений, четырёх книг прозы и одной – литературной критики.

Нынче ветерану исполнилось 92 года. Несмотря на обострившиеся проблемы со здоровьем, он по-прежнему уделяет особенное внимание творчеству, продолжает выпускать новые сборники своих произведений. В них – лирические зарисовки с натуры, стихотворения, рассказы, философские размышления, воспоминания, записки из блокнотов. Эти книги небольшого формата – «карманного» – не более 100 страниц в каждой, тиражом по 50 экземпляров (на большее у автора не хватает пенсии)…

Об особенностях творчества Геннадия Кузнецова в аннотации к одному из его сборников так отозвалась в своё время наша знаменитая поэтесса Л.А.Никонова:

«Это настоящее стихотворное повествование

о нелёгком пути человека к главным, высшим ценностям…»

* * *

Энтузиазма предвоенный взрыв.

Стаханов. Шмидт. Папанин. Чкалов…

Романтики восторженный порыв

в делах больших и даже самых малых.

Покончено навеки с голодухой.

На полках –

мясо, масло, белый хлеб.

И в музыке, и в песнях – сила духа

тех незабвенных предвоенных лет.

И только от врагов покоя нету…

Они кишмя кишат внутри страны.

Их козни пресекать в стране Советов

от мала до велика – все должны.

…Сижу я на уроке в третьем классе.

В учебнике истории портрет

врага, пролезшего к военной власти,

старательно пером свожу на нет.

В руке вскипает мстительное чувство,

усердней пальцы по странице трут…

И смотрит Блюхер праведно и грустно

на детский беспощадный самосуд.

* * *

В далёком году сорок третьем

На Курской дуге шли бои…

В колхозе трудился я летом,

За что получал трудодни.

Я днём лошадьми на бестарке

Возил от комбайна зерно.

Работал до полной упарки,

Но вечером шёл на гумно.

Там брёвна лежали внакладку.

Их месяц не в полный накал

По спинам, округлым и гладким,

Резвясь, серебром поливал.

На брёвнах, довольно громоздких,

Заметная в кучке ребят,

Была ты одета в матроску,

И звали «морячкой» тебя.

Всем лет по пятнадцать…

Ватагой,

Прижавшись друг к дружке тесней,

Инстинктом мы чуяли тягу,

Извечную между людей.

Мы ели душистые сливы.

Туман шёл, похожий на дым.

…Я был молодым и счастливым

И, кажется, даже любим.

УЧИМСЯ В БАРАКАХ

С августа – госпиталь в здании школы.

Школа – в бараках. И наш шестой «А»

Учится в комнате, где служит полом

Без всякой примеси глина одна.

Стынут чернила в непроливашке.

В пальцы сначала я подышу,

Не на тетрадке (их нету в продаже),

А на газетке задачку решу.

После уроков мальчишки – за санки:

Надо к бараку дрова подвезти.

Утром дежурный натопит времянку,

Чтобы учитель урок мог вести.

На переменке обступим печурку:

Телу теплей – и в глазёнках лучи.

Только сосед мой – и вялый, и хмурый;

Он похоронку вчера получил…

* * *

Вот и продана спешно корова –

И прощайте навек, Сиваки!

Здравствуй, станция Бочкарёво,

Негустые твои сосняки…

Здесь пройдут мои детство и юность.

И в тяжёлый военный год

Мне по сердцу, как будто по струнам,

Потрясенье смычком проведёт.

День запомнится мне…

Спозаранку,

Чтобы не леденела в нас кровь,

В школу мы натаскаем на санках

С золотистою смолкою дров.

На уроке вдруг что-то заплещет,

Сладкогласно в груди запоёт –

Неземной, нестареющей, вечной

На тетрадку слезой упадёт.

ПОСЛЕДНИЕ РУБЛИ

Мы в Бочкарёво жили бедно.

На смену собираясь, мать

Дала мне два рубля: «Последние.

Смотри, не вздумай потерять!»

Я, с головой в платок закутан,

Засунув в варежку рубли,

В худые валенки обутый –

Снабженец хлебом всей семьи.

^{Но в очереди длинной-длинной}

^{Терпенья не было стоять.}

^{Стал с ребятнёю магазинной}

^{В пятнашки, пряталки играть.}

^{Запыхавшись, не отдышавшись,}

^{Я прибежал к прилавку в срок,}

^{Но все карманы обыскавши,}

^{Рублей нигде найти не смог.}

^{Я на пол сел, как обессиленный,}

^{На магазин весь разревясь…}

^{И помню – женщина красивая.}

^{Со щёк мне вытирала грязь.}

Потом всех в чём-то убеждала.

После её горячих слов

Толпа мне в шапку накидала

Потёртых рыжих медяков.

Да, это было чудодейство!

Шёл с хлебом я и прыгал, пел.

И только с домом по соседству,

Озябнув, варежки надел.

И вновь душа от счастья в пятках.

Ведь пальцы в варежке нашли

Липучие, в комочек смятые,

Последние в семье рубли…

ПРОДАЖА КОРОВЫ

Пал случился, и сено сгорело.

И корову решили продать.

И пришли. Как хозяева, сели –

По рублю стали деньги давать.

Говорят, что, мол, деньги не пахнут…

Пахли деньги отцовской бедой

И ещё не осознанным страхом

Перед нас ожидавшей нуждой.

Всё-то голос мне слышится зычный:

«Будет плохо доиться – прибью»…

Запах денежный – специфичен.

С детских лет я его не терплю.

ЭХ, КАРТОШЕЧКА – КАРТОХА…

Ах, картошка – первый овощ

Все военные года.

Для больных и для здоровых –

Это главная еда.

И в одёжке, и без оной,

Сваренною в котелке,

Жареною и толчёной,

Запечённою в песке

И в отъезде, и на месте

С солью, а нередко – без,

Часто со слезами вместе

Елась ты в один присест.

Ели – редко, чтоб от брюха, –

Червячка бы заморить,

Чтобы только голодуха

Не сумела с ног свалить.

Эх, картошечка – картоха,

Хоть невзрачна ты собой,

Но была крепка эпоха

И невзрачною тобой!

ПУШКА-ВЕТЕРАН

Её не охраняют даже.

Все в городе имеют власть

на ней потрогать винтик каждый

и постучать затвором всласть.

Но помнятся «старушке» были:

как бил без промаха снаряд,

какой красавицей ходила

она и в бой, и на парад.

Луч солнца

в щит ударит прямо –

и отблеском великих дней,

как ордена,

косые шрамы

и вмятины горят на ней!

УТРО НА ПОЛИГОНЕ

Туман белее молока –

И тихо-тихо, как на даче.

Но блеск холодного штыка

красноречив и однозначен.

И маскировочная сеть,

окоп скрывающая тонко,

трубы мерцающая медь

в готовности сигналить звонко –

всё говорит,

что тишина

непрочна, зыбка, уязвима,

тревожно-коротка она…

И потому —

неповторима!

АТАКА

Мороз забайкальский ярится,

Из рук выбивает цевьё,

И кажется – вот просочится

Сквозь кожу он в сердце моё.

Но свист заглушает метельный

Команда: «В атаку! За мной!»

Бегу… И под серой шинелью

Жара, как в хорошей парной.

* * *

Я полз, неловко локти ставя,

По косогору вниз скользя.

Сержант командовал: «Отставить!»

И значит – начинать «с нуля»…

Дыша прерывисто и жадно,

Набивши снега в рукава,

Я клял погоду и сержанта

И к цели полз едва-едва.

Когда я, выдохшись, усталый,

Привстал – ну всё, казалось мне –

Сержант скомандовал: «Отставить!»

И я мешком свалился в снег.

А он, моё смятенье видя,

Лёг рядом: «Следуйте за мной!»

И я пополз через обиду

К победе первой над собой.

ПЕРВЫЙ ВЫСТРЕЛ

То утро было светлым, синим…

И Сашка Иванов, гордясь,

Рванул за шнур со всею силой,

Сломав волненье и боязнь.

И гаубица, с лязгом вздрогнув,

Стволом откинулась назад.

Смяв тишину огнём и громом,

В цель первый полетел снаряд.

Дышал азартом первый бой,

И воздух выстрелы терзали,

И мы восторженно глотали

Тот сладкий дым пороховой!

^ОТДЫХ

^{Я двое суток напролёт}

^{Замковым был}

^{на стрельбах взводных.}

^{Но вот настал и мой черёд –}

^{На два часа мне дали отдых.}

^{Упала гильза, зашипев…}

^{Земля от выстрелов гудела.}

^{Я постелил под бок шинель,}

^{А вещмешок подушкой сделал.}

^{Ещё услышать выстрел смог.}

^{Потом я ничего не помнил.}

^{Спал, как артиллерийский бог,}

^{Хранимый молнией и громом!}

* * *

В степи пылят артпоезда.

Свернулся день над полигоном.

Мишень ночного небосвода

пробила первая звезда.

О, молодости краснозвёздность,

гдe траекторией огня

в одно мгновение

мир познан,

коль точно цель поражена!

И нет сомнения в успехе.

И жизнь прекрасна и скромна.

И негодяям на потеху

ешё не сгублена страна.

И сердце

шаг отчизны слышит,

и цель сияет впереди.

И всё вокруг живёт и дышит

неповторимостью пути.

Я горд судьбой,

и мне не стыдно

за звёзд погонных серебро,

когда слепому даже видно,

что вся страна творит добро!

ВОЕННЫЕ СНЫ

О, юность под военным стягом!

Мужала, крепла день за днём,

Дружила честно ты с присягой,

Ходила рядом с арт-огнём.

Теперь, когда перед рассветом

Едва для снов наступит час,

В былое я вхожу несмело,

Как новичок, прибывший в часть.

Как будто вновь я – первый номер.

И, словно наяву, встаёт

Передо мной в огне и громе

Родной артиллерийский взвод.

В гнездо вставляю панораму,

Наводку делаю – и жду.

Виляет танк, ныряет в яму…

Врешь, окаянный, попаду!

Ночь –

словно динамит с запалом.

И сны военные дымят…

Такое время: я в запасе,

Но я по-прежнему – солдат!

НА КОНТРОЛЕ

Душу мне беспокойство точит,

словно в чём-то пред ним виноват.

Я смотреть не могу ему в очи,

отвожу от охранника взгляд.

На посту он в универсаме

на проходе в товарный зал,

так стреляет в людей глазами,

словно хочет свалить наповал.

Впрочем,

разве я не виновен,

что приходится так мне жить,

будто я нахожусь под конвоем,

и за мной надо в оба следить?

Разве,

смявши трусливые нервы,

без боязни и жизнь положить,

грудью встал в девяносто первом,

чтоб свободу свою защитить?..

Так раздумывая,

случайно

взгляда я не успел отвернуть –

и увидел не боль и отчаянье,

а какую-то мутную жуть.

И в душе шевельнулось смущенье,

и с тоскою подумалось мне:

«Боже мой, это ведь отраженье

беспросветности

нынешних дней…»

(1998 г.)

ЖИВУЩИМ В «ЭТОЙ СТРАНЕ»

Соборный шаг её деяний,

Немеркантильный дух его

В рутине вашего сознанья –

Лишь блажь, не более того.

А боли тяжкие России?..

Вы лишь утяжеляли их.

Чужда вам мощь её стихии

И тёмен лик её святых.

Вы – антиподы жизни русской.

И хоть в столице, хоть в глуши

Вам не постичь душонкой тусклой

Свет солнечной её души.

ПРИЗНАНИЕ БРОДЯГИ

Эти мглистые утра печали,

Эти чёрные ночи тоски

Занавесили светлые дали,

Заглушили надежды ростки.

Всё вокруг одинаково серо,

Словно сетка сплошного дождя.

Я бреду то на юг, то на север –

А дорога одна – в никуда.

ПАМЯТИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА

_{«В тени от облака}

_{мне выройте могилу…»}

_{Ю. П. Кузнецов.}

Иду по России. Навстречу – мужик.

«Здорово, идущий!» – «Здорово!»

«Куда ты?» – «Ищу, где под облаком

счастье лежит».

«А где?» – «А спроси Кузнецова!»

Сказал и растаял, как облако, он…

Иду по России я снова.

Встречаются мне Благодать и Закон.

«Не видели вы Кузнецова?».

Закон чертыхнулся: «Пошёл он туда,

Откуда он выскочил голым…»

Библейская висла на нём борода

И грезила вечным престолом.

К руке прикоснулась моей Благодать:

«Прости неразумное слово.

Обиделся сильно мой спутник, видать,

На Юрия Кузнецова…

Иди! Коль судьба тебя одарит

Уменьем одеть старость слова

в обновы,

Узреешь, как облако слёзно грустит

Недвижимо

над Кузнецовым».

О РОССИИ

В сердцах ей присно жить и ныне!

Но мы об этом не шумим –

о самой дорогой святыне

наедине с собой молчим.

Но славою России дышим

и мощью сил её живём.

Немой укор Отчизны слышим,

когда не в ногу с ней идём.

На добрый путь нас наставляет,

о наших промахах грустит,

и прегрешения прощает…

И лишь измены не простит!

* * *

Волшебные мечи, ковры и дверцы…

Ведёт героев страшная стезя:

в комочек сжавшись, гулко бьётся сердце.

восторгом переполнены глаза…

Трезвеет ум под бременем познанья,

его всё реже опьяняет мир.

И тайною не манят заклинанья,

и чудо свой теряет эликсир.

Но видно – волшебству не измениться!

И в этом провиденье всё же есть,

что я умом не верю в небылицы,

а сердцем потихоньку жду чудес.

* * *

^{«Любить иных –}

^{тяжелый крест…»}

Борис Пастернак.

Тяжёл ли, лёгок этот крест –

он всё же крест. А тут иное.

Улыбка, слово, взгляд иль жест –

предвосхищают неземное.

С пути не сбил тебя искус,

и миру всё в тебе открыто –

и полно искренностью чувств,

и с жизнью воедино слито.

Прекрасна ль ты? И да, и нет.

Окраска эта в чём-то ложна.

Заря румянит лишь рассвет,

но заменить его не может.

Так ощущают божество,

так веет высшее блаженство,

когда земное естество

вдруг обретает совершенство.

* * *

Так нечаянно с сердцем бывает –

Что-то тронет его, всколыхнёт,

Словно музыка в нём заиграет,

Словно солнышком день расцветёт.

Жизнь моя недалёко от краю,

Где ни света, ни искры огня…

Мир спасёт красота? Я не знаю.

Но, случалось, спасала меня.

* * *

Трезвеет ум под бременем познанья,

Его всё реже удивляет мир.

И тайною не манят заклинанья,

И чудо свой теряет эликсир.

В оковы душу не заключит возраст.

Пусть будут мысль ясна и глаз остёр,

Чтобы собрать лучей осенних хворост

И, хоть один ещё, зажечь костёр.

* * *

Быть умником. Сходить с ума.

И отрицать. И восхищаться.

И быть в слезах. И рассмеяться.

Читая жизни письмена,

Вдоль, поперёк,

вразброс, в разрядку,

Взахлёб, взасос от «А» до «Я», –

Зачитываясь до упадку

Прекрасной книгой бытия!

* * *

А жизнь, наверно, тем и хороша,

Что небо надо мною голубеет,

Что светит солнце, и поёт душа,

Хоть отчего поёт – не разумеет.

Пожалуй, жизнь ещё прекрасна тем,

Что час придёт – и красотой берёзка

Естественно взволнует и неброско

Лишь тем, что это всё не насовсем…

* * *

О, есть счастливые минуты –

такая странная пора,

когда с души снимает путы,

не жизнь, а лишь её игра.

И так искусно, вдохновенно

она опустит в свой туман,

что не заметен совершенно

и восхитителен обман.

О СЛОВАХ

Не все, не все… Но есть такие,

рождённые в тот самый срок,

когда, высоты взяв крутые,

хватает за душу восторг.

Когда, отринув все границы

обыденности бытия,

душа летит подобно птице –

сама от счастья не своя!

* * *

Опустив поводья, родич дальний

ехал полем и пугал грачей:

словно головою ненормальный,

голосил всей глоткой «эй» да «эй».

Не умея слов придумать нужных,

вкладывал в протяжное «эй-эй»

он восторгом вздыбленную душу

от свиданья с милою своей.

Он в деревне первым стал поэтом,

хоть совсем о том не разумел.

Главное, что быть должно при этом,

он, как убедились мы, имел!

ПОЭЗИЯ

В пустыне звуков – серой, скучной –

взрастила вдохновенно ты

среди холодных разнозвучий

свои горящие цветы.

К ним тянутся в младые годы,

пожалуй, все кому не лень,

не зная, что тотчас невзгоды

на них свою набросят тень.

О, сколько муки и страданий

на твой алтарь принесено!

Несметно юных дарований

в пустыне той погребено.

Но даже тот удачник редкий,

кто всё же смог сорвать цветок,

таврованный твоею меткой,

счастливым стать так и не смог.

* * *

О, сколько было наяву чудесных снов!

Как бился над разгадкою их тайны!

И как мне не хватало нужных слов

Всплеск жизни выразить случайный.

Чтобы в оправе солнечной стиха

Горел он той единственною краской,

Когда взывает каждая строка –

Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

* * *

У каждого в жизни своя нагрузка –

Всё в природе о том говорит.

И трясёт хвостом трясогузка,

И огнём горихвостка горит.

* * *

Пылала трепетность сомнений,

И тлела истины твердынь.

Жар поэтических мгновений,

Ликуя, плавил прозы стынь.

Мир полон был утех ничтожных

И слёз, высоких как печаль,

И преднамеренностей ложных,

И откровений невзначай.

И пустоты за сложной гранью,

И смысла в линиях простых.

Торжествований неживых

И полных жизни умираний…

МУЗА

В деяниях свободна и вольна,

Любые ненавистны ей оковы.

Меняет десять раз на дню обновы,

И каждый раз в них светит новизна.

Её характер крут и норовист,

Ни празднословия не терпит, ни елея.

Взор нынче весь от радости шалеет,

А завтра от печали тих и мглист.

То в голосе звучание трубы,

То волн морских тревожный ропот,

То трав осенних еле слышный шёпот…

Всё это –

как последний вздох судьбы.

ТВОРЧЕСТВО

Мучительный и сладостный полёт

Мятущегося обновленья духа.

И обостренье зрения и слуха,

И слова сокровенного исход.

^{Свеченье красок,}

^{раньше не известных.}

^{Попрание невидимых границ.}

^{Рождение прекрасных небылиц,}

^{Картин, каким в обыденном нет места.}

^{И половодье чувств и вдохновенья,}

^{Исповедальный интеллекта взрыв.}

^{Полубезумный к истине прорыв}

^{Сквозь страхи, заблужденья и сомненья.}