Поэты Лугового края

Поэты Лугового края

В пяти часах езды от Москвы, за Мещерой на рязанщине между реками Окой и Мокшей лежит луговой край, обозначенный на картах как пителинский район. Нет здесь ни промышленных предприятий, ни городов, даже малых. Люди живут как встарь: земледелие, уход за скотиной, охота да рыбалка.

Сам райцентр Пителино — старинное, некогда ярморочное село со многими сохранившимися каменными домами. Но вот что самое удивительное: в этом луговом крестьянском краю почти уже двести лет являются самобытные литераторы, поэты. Обошла стороной эти земли индустриальная суета, и цветет здесь поэзия — даже вопреки тяжелой, скудной нынешней жизни. Пишут стихи и люди с образованием (сельская интеллигенция), и простые крестьяне. Нет, речь — не о «лубочных виршеслагателях», таких модных еще недавно. Речь идет о настоящем стихотворчестве, где слиты два потока: народной, песенной культуры и высокой литературной традиции. Вот строки местного поэта:

 

«Под дождями осени косыми

В шорохе застывшей тишины

Спит Пителино среди России,

И в ночной туман уходят сны.

Ветер по проулкам тихо бродит.

Месяц в небе — серпик золотой.

Тихая, задумчивая родина,

Та, где ивы плачут над водой»…

 

Надо подчеркнуть особо: пителинская земля (совсем недалекая от есенинского Константинова) дала русской литературе двух классиков.

Первый — Николай Павлов, современник Пушкина, муж известной поэтессы Каролины Павловой, устроительницы знаменитого литературного салона. Павлов был незаконным сыном помещика и вывезенной тем из персидского военного похода пленной грузинки. Отец отдал новорожденного в семью зажиточного крестьянина Павлова и записал в крепостное состояние. Впрочем, о его образовании позаботился — уже юношей отправил сына в Петербург в театрально-музыкальное училище. Но Павлов стал все же поэтом и прозаиком, а затем был выкуплен друзьями на волю. Его стихи звучат сегодня несколько тяжеловато, архаично:

 

«Не верь ты верности земной

Как сверхъестественному чуду;

Но верь, что в стороне чужой

Я долго, долго не забуду

И музыку твоих речей,

И простоту твоих желаний,

И небо мирное очей,

И ад неистовых лобзаний».

 

А вот в повестях он во многом предвосхитил художественный принцип Гоголя. Пушкин писал: «Павлов единственный у нас, кто умеет рассказывать действительно занимательные истории». Именно Павлов первым, пожалуй, изнутри, без романтизма, описал жизнь крепостных, жизнь в солдатчине.

Другим классиком, уже современным, стал Борис Можаев. В его книгах, в романе «Мужики и бабы» досконально описаны история, быт родного края, народа, описаны характерно для всей России. А главное — выражены вольнолюбие и стойкость русского крестьянина во времена тяжелейших испытаний. Правдивое слово — последнее, что сегодня еще удерживает на самом краю полной гибели нашу жизнь. Вот строки местного поэта о значении такого слова:

 

«Много бурь здесь отгреметь успело,

Многое растаяло во мгле.

Кажется, что все здесь отшумело

И уснуло в мертвой тишине.

Но не все, не все еще в распаде…

Ведь где в воду смотрят облака,

Был Борис Можаев здесь, писатель,

И оставил память на века.

Пусть уходит в этой жизни многое,

Слово не стирается во прах.

Где-то рядом деревенька Брехово

И Россия «Мужиков и баб».

 

А первой книжкой писателя стал не известный широкому читателю сборник стихов. В поэзии автора слышна сильная песенная традиция. Да и как иначе? Ведь рязанщина — исконно песенный край.

Из Пителина летом сорок первого года Борис Андреевич уходил на сборный пункт в Муром, на войну, а оказалось — уходит в большую литературу:

 

«И древней Муромской дорогой

Пошли мы, млад и стар,

Где предки ехали на дрогах

Косами бить татар,

Где ратных проносились кони,

Хвостами пыль мели,

Где свист разбойничьей погони

Слыхали ковыли,

Где ехал на базар вчерашний

Тархан и коновал,

Где запах дегтя и ромашек

Я много лет вдыхал.

Прямая пыльная дорога.

Визгливый плач колес…

Тянулся медленно и строго

По ней войны обоз.

И люди шли, дымя махоркой,

Спокойно, как в извоз…

Был долго виден на пригорке

Нам белый холст берез».

 

Этот холст берез и сегодня провожает и встречает с пригорка…

Также известен был по всей средней России поэт 50—70 г.г. Николай Яшков. Вот строчки его стихов:

 

«Кружатся, кружатся листья в саду,

Но все равно этот лист я найду —

Яблони лист, не иголка сосны,

Тот, что мне дорог с весны.

Помню, стояли в саду мы вдвоем

И вот тогда-то небрежно на нем,

Пряча свой взгляд и улыбку тая,

Ты начертила: «Твоя»…

 

И сегодня есть поэты, для которых стихи, литература — дело жизни. А бок о бок с ними — поэты-«любители», простые крестьяне, учителя, библиотекари, медики. Их стихи также выдержаны в высокой традиции. Да и нет, по строгому счету, в настоящем искусстве художников «больших и малых», именитых и неизвестных. В глубинах художественного творчества такие разделения не работают. Ведь художник — это состояние души. Все остальное — дело наживное.

Вот, например, как выражает отношение к жизни простая крестьянка (не так давно силами администрации района и области издан сборник поэтов пителинского края под названием «Зелена моя дубрава»):

 

«Умирают травы на покосе,

Усыхая и желтея, словно в осень.

Ветерок ласкает травы нежно

И волнуется за жизнь их так мятежно.

Приподнимет травку над землею,

Та зашепчет: «Жизнь, ведь я с тобою»

И падет к земле головкой близко.

Не подняться, а лежать ей низко.

В ветерке спасения ища,

Травы умирают трепеща».

 

Это образно, и потому — художественно.

Отчего же в глубинке среди рек и озер, лугов и лесов возникла и развивается вопреки всем условиям эта традиция? Вопрос весьма значим для понимания нашей культуры, истории.

Как было сказано выше, корни явления в самой поэтически-песенной душе народа. Отсюда всегда и везде происходят самородки. Но в России со второй половины позапрошлого века стали появляться на селе земские школы. В помощь лучшим из дворян в дело просвещения пришли выходцы из других сословий. Все они чуть позже станут называться «народниками».

В начале прошлого века дело образования вышло на свой пик. Появились династии «народников». Образы этих людей как раз выведены в романе «Мужики и бабы»… При школах часто организовывались театральные, краеведческие, фотографические, литературные кружки. Гуманитарное образование стояло на очень высоком уровне. У автора этого очерка имеется книга — полное собрание сочинений Пушкина в одном томе. Она принадлежала сельскому учителю, погибшему на первой германской войне. Страницы книги сохранили карандашные отметки и надписи, по которым легко определить, какой величины отрывки из каких произведений задавали тогда учить школьникам. Сравнение далеко не в пользу нынешнего времени.

Итак, чтение, наряду с песнями, участием детей в церковном хоре под управлением регентов были тогда главным культурным занятием. Старики еще помнят, как читали по вечерам в кругу больших семей под керосиновой лампой, а потом обсуждали услышанное. Так врастала в быт любовь к книге. Так осуществилась мечта еще Некрасова о том, что когда-нибудь крестьяне понесут в избы с базаров томики Белинского и Гоголя. Кстати, и сегодня глубинка достаточно равнодушна к популярным в больших городах бестселлерам, пустой претенциозной «мидкультовщине».

Традиция книжности пока жива. Это она растила людей в уважительном, достойном отношении друг к другу, что и сегодня бросается в глаза на улицах Пителина и выглядит поразительным диссонансом по сравнению с городскими нравами. И эта же традиция облагораживает чувства, дает душе высокий строй.

Вот удивительное стихотворение местного поэта Сергея Гераскина:

 

«Над Россией большой и тихою,

Над святою и грешной Россиею

Купола потянулись к небу —

Золотые на темно-синее.

Над погостом ветла и береза

Ветки кутают в белом инее,

А кресты на закате морозном

Золотые на темно-синем.

Вот луна загрустила над прудом

И блестит между ряской и лилией.

Лик ее, беспристрастный и мудрый —

Золотистый на темно-синем.

Зрелым колосом шепчет поле,

С горизонтом сливаясь линией.

И такое раздолье и воля —

С золотого до темно-синего.

Много красок бывает в жизни,

Но не всеми ей быть красивою.

Я из радуги взял капризной

Золотое и темно-синее.

Ветер — время с годами уносит

Ту любовь, как весна, красивую…

А бывает любовь — как осень.

Золотая по темно-синему.

Пусть виски осыпает проседь,

Пусть уходят и чувства, и силы,

Ведь бывает любовь, как осень,

Золотая на темно-синем.

Все равно, вы когда-то поймете

Грусть и радость, что вместе — красивые,

Как любовь, купола и осень —

Золотые — на темно-синем».

 

После революции тяга к высокой литературе усилилась. Из поколения в поколение передается в семьях память о том, как десятилетиями переписывали в тайные тетрадки стихи запрещенного земляка Есенина. И в те же времена в сельскую, провинциальную школу пришла высланная из центров интеллигенция, высоко и широко образованные люди: профессура, ученые, инженеры, литераторы и музыканты, артисты. Они вырастили новое поколение учителей. Именно они стоят у истоков явления в советский период огромной плеяды выдающихся деятелей во всех областях жизни.

Память о тех золотых людях жива и сегодня. Это выражается, прежде всего, в отношении к школе. Вот как пишет об этом сельская учительница:

 

«Маленькой девчонкой возле дома

Я учила кукол говорить

И мечтала: «Вырасту и буду

Ребятишек грамоте учить».

В школе я училась на «отлично»,

Шаг за шагом двигаясь к мечте,

И, окончив институт с дипломом,

Подошла к намеченной черте.

Я боялась, буду слишком строгой,

И боялась, вдруг, что не поймут?

А на деле оказалось проще:

Если что не ясно — подойдут.

Только вот бездушия не терпит

Этот маленький и радостный народ.

Только справедливых, верных, чутких

За «своих» он в классе признает»…

 

И это написано сегодня, когда нашу многострадальную школу не поливает грязью и не разрушает только ленивый!

Все это: и поэзия, и уклад жизни, и отношение к школе, детям, и многое-многое другое, что можно еще встретить доброго в провинции,— говорит о том, что традиция пока жива. Ее след можно отыскать по всей России, но очень наглядно она выразилась поэтикой, книжностью отчего-то здесь, в приокском луговом краю. Это дает в сегодняшнее трудное время надежду. Как пишет об этом поэт:

 

«На земле на пителинской —

С деревнями и селами —

Будем снова высокими,

Будем снова веселыми.

Все родное здесь, милое,—

Хоть порой и с ухабами,—

Живо песнями русскими,

Мужиками да бабами!»