Журнальный мир

Андрей Владимирович Шурыгин, г. Йошкар-Ола, Национальный музей Республики Марий Эл им. Т. Евсеева, филолог, редактор, экскурсовод, старший научный сотрудник:

— Опишите, пожалуйста, одной фразой (одним предложением) Ваше творческое кредо.

Николай Смирнов:

— «Кредо», то есть «Верую…» Вот: «Верую в русское слово и верую в то, что оно ответно может любить нас, то есть указывать путь к мудрости».

Галина Васильевна Епифанова, г. Пенза, Пензенская областная библиотека для детей и юношества, библиотекарь группы комплектования фондов:

— Как возникает идея того или иного произведения? Может быть, сначала появляются определенные образы героев и вокруг них уже строится повествование, или образы героев рождаются из определенных событий произведения?

Николай Смирнов:

— Идея проявляется полностью во время писания — это её обретение, некоего «икса», как толкует, например, А.А. Потебня. И это справедливо. Стихотворение же рождается из «музыки» внутренней, не похожей на ту, внешнюю; из музыки вышибаются слоги, постепенно угадываются по ним и слова:

Что ветры мне и сине море,

Что гром и шторм, и ураган?

Где напасти и где тут горе,

Когда в руках с вином стакан?

Спасет ли нас компас, руль, снасти?

Нет, сила в том, чтоб дух пылал…

В этом стихотворении Г. Державина, одного из самых красочно звучных русских поэтов, в первой строке так и слышатся эти первичные ве, ме, не световой, смысловой музыки, становящейся словами. Вторая строка уже — из других, ударных звуков. А как бы нестыковка, столкновение напряженное звуков в пятой строке — говорит сама за себя: передает тревогу. И так во всем этом небольшом стихотворении. Особенно хорошо звук указывает на предмет в его последней строке, где слышится явственно плюсканье-плесканье волн о деревянный борт: «…И с плачем плыть в толь дальний путь».

Проза же рождается из мысленных световых видений, которые постепенно уплотняются, превращаясь в цветовые, и каким-то способом аукаются в своем инобытии, диктуют слова, тем самым мысля нас, зряче глядя на нас, и все уплотняются по мере повествования. Я считаю, что это и есть то, что называют «образами».

Естественно, этим образам предшествовали какие-то события в обыденной жизни, в наружном мире, люди, речи, книги. Но в мысленном мире — сплетаясь в свой хоровод, образы и сами могут рождать образы. Один образ выводит другой образ; хоровод совершает круговое движение этого умственного космоса, что много и подробно исследовано. В конце концов смысл этого хоровода, если он состоялся — и есть «идея», часто до конца сочинителем и не осознанная, а то и не выявленная хорошо, что вызывает неудовлетворенность, переделку и т.п. Можно и отвергнуть написанное, или же, наоборот, — переоценить свои возможности: «Я пишу хорошо, а меня не понимают!»

Образы подсказывают, подталкивают произведение из своего космоса. Но, наверное, сначала в этот космос надо подняться душой. В Вашем вопросе, можно сказать, разделены две стороны единого, лишь названы по-разному, ведь «события произведения» — тоже образы.

Поэтому еще добавлю, что «сочинить», «выдумать» нечто из таких «событий» можно и, видимо, это всегда присутствует в произведениях, но тонкий рецепт, наверное, известен только самим творцам. А в простоте на голой основе «выдумать» по избитым шаблонам можно что угодно, но это будет «ложь», «выдумка», «развлечение», как по-разному такое оценивали в народе, или лубочная, «торговая литература», как называли во времена Пушкина.

Ксения Юрьевна Лаптева, г. Краснодар, ГАУК Краснодарского края «Агентство культуры и искусства», заместитель начальника отдела по организации мероприятий:

— Вот уж шел который час, а я застряла на журнале «Парус»… В этот раз на «Судовом журнале» … Вот где кладезь знаний! Запись за записью, а в голове: «О! И это надо прочитать! И вот это! И это интересно!» И ведь обо всём написано… Хочется всё стереть из памяти и наполняться мудростью этого удивительного человека. Спасибо!

Уважаемый Николай Васильевич, скажите, как Вам кажется, о чем Вы ещё не писали? Проводите ли Вы параллель между событиями «Вертячки» и сложившейся ситуацией в стране? Какую книгу Вы никогда бы не стали читать?

Николай Смирнов:

— Спасибо и Вам, Ксения Юрьевна. Хотя оценка у Вас, думаю, несколько завышенная. Пока лишь всё стремлюсь ко «кладезю знаний» и всё иду и иду в степи мирской, пустыне безводной; видимо, кладезь этот где-то за пределами горизонта.

О чем я не писал? Написать же мне вот именно сегодня, в зимний пасмурный день, когда я отвечаю на Ваш любезный вопрос, хочется о «братьях наших меньших», сильно потесненных «западной ремесленной цивилизацией», как называл её еще Николай Васильевич Гоголь. Больше — о малых и неприметных: об умном воробье и вороненке, выпрашивающих помощь у человека, о запутавшемся рогами в проводах поваленной электролинии могучем сохатом, да так, что ни шагу шагнуть; о хитрых сороках, о полезном маленьком горностае, поселившемся у старушки в подвале; о синице-столпнице, встречающей тебя на столбе огорода; столб из трубы, а внутри трубы у неё гнездо: она чтит тебя, как господина своего и охранника; о другой живой мелочи, даже о червячке, таком, как ниточка маленьком и тоненьком, что его сцапал муравей и тянет на съедение, а он — хвостиком вцепился в травинку из последних сил. Обо всей твари земной, живущей и покорно страдающей и, как в старинной песне одной сказано, плачущей вместе с Адамом о потерянном рае земном…

Что касается рассказа «Вертячка», написанном в 1984 году, то параллели прямой с ситуацией в стране не провожу. По моему мнению, образы в рассказе символичны, да и фрагментарны. Они о том направлении земной жизни, о которой в своем «Откровении» писал еще Иоанн Богослов или Ефрем Сирин в «Повести об Антихристе». Вспомним и Александра Блока: «О, если б знали, дети, вы холод и мрак грядущих дней!»

О концовке рассказа «Вертячка», то есть о последней фразе. Открою Вам секрет. Эта единственная фраза, которую я приписал уже в наше время: перед тем, как отослать рассказ в «Парус». Если б я знал «что», то есть дорос бы до такого абсолютного знания, то дополнил бы не колеблясь. Но за прошедшую жизнь не раз приходилось ошибаться в своих мнениях. Поэтому оставил это многоточие, как ставят «эквивалент строфы» в стихотворении.

А последний Ваш вопрос внутренне противоречив: назвать книгу, которую я бы не стал читать. Чтобы вынести такой приговор, выходит, сначала надо всё-таки прочитать или хоть что-то знать о её содержании. То есть прочитал, а потом — отказывайся… Нет, всякие книги приходится читать. Ведь Гомеры и Сервантесы, как Вы знаете, рождаются очень редко.

Юлия Сергеевна Большакова, г. Санкт-Петербург, заведующая сектором отдела индивидуального обслуживания Санкт-Петербургской государственной специальной центральной библиотеки для слепых и слабовидящих:

— Что бы Вы посоветовали прочитать, когда кажется, что мир отвернулся от нас? Нужна ли, на Ваш взгляд, поэту критика?

Николай Смирнов:

На первый вопрос сложно ответить.

Надо знать, по какой причине мир отвернулся от нас… Единого рецепта, думаю, тут нет. Но если человека одолевает одиночество, уныние, заброшенность — я бы обратился к духовной литературе. К Новому Завету, житиям, творениям отцов церкви, например, хоть к беседам святого Иоанна Златоуста, у которого на все тяжелые случаи жизни есть советы. Главное же — не унывать. Иметь и не только книжные, а какие-то свои приемы против таких тяжелых случаев. Вы сами точно определили ситуацию, написав: «кажется», что мир отвернулся от нас». Просто кажется: может, рука провидения «нас» трудно, с усилием подымает на новую ступень духовной лестницы — и к нам вот-вот прихлынет новое, невиданно свежее и ласковое лицо мира…

Критика нужна. Не случайно многие крупные писатели выслушивали лишь критические замечания о своих произведениях, пропуская мимо ушей похвалу. Конечно, молодому автору нелегко переживать разные упреки, а то и разносы, порой несправедливые, но в будущем, если выдержит тернистый путь сочинителя, будет только благодарен своим критикам. Естественно, я имею в виду критику литературную, а не политическую, когда поэта, скажем, обвиняют «врагом народа», «разжигателем вражды», «экстремистом», «кулацким поэтом» или рапортуют, как, например, Багрицкий в «Литературной газете» когда-то: «о перековке Михаила Кузмина». А в целом уместно вспомнить слова Спасителя: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!» (Лк. 6:26.)

Наталья Михайловна Мишина, г. Пенза, Пензенская областная библиотека для детей и юношества, главный библиотекарь отдела основного книгохранения и нестационарного обслуживания:

— А вот что касается практики, появилась одна мысль, но еще не оформилась окончательно. Это о рассказе Н.В. Смирнова «Вертячка». Заставил задуматься открытый финал. Можно что-то с подростками сделать, почитать, потом пусть придумают свою версию финала.

Рассказ этот, написанный давно, еще в 1984 году, так точно воспроизводит нашу современную «самоизоляцию», что становится жутко. Вообще, он показался мне очень страшным. Хотелось бы узнать у Николая Васильевича, как он воспринимает этот рассказ сегодня.

Николай Смирнов:

— Уважаемая Наталья Михайловна, благодарю Вас — меня заинтересовала Ваша идея о разных версиях рассказа «Вертячка». Освежился у меня на него взгляд. Ведь написал его совсем другой, еще молодой человек, очень отличающийся от того, который сейчас отвечает Вам.

Откровенно говоря, я его забросил и не думал, что он вызовет такое близкое соотношение с современной ситуацией. Но, действительно, в «Парус» я его предложил, предварительно поправив по мелочам, когда нашел ситуацию чем-то схожей: в рассказе — «вертячка», а в наши дни, в жизни «далеко от Москвы»: страх, вирусомания, вирусобесие, как это по-разному называют. Самому мне думалось тогда, в 1984 году, да и сейчас я так думаю, что я пытался изобразить какое-то отдаленное будущее. Вообразилось, явилось в образах, то есть все-таки «выдумалось». Может, о таких «вертячках», иными словами, о массовых страхах и их нагнетании, убедительнее написали, тоже в прошлом, ученые: Ухтомский и академик Павлов. Статья Павлова о «парадоксальном рефлексе», помню, перепечатанная на машинке, ходила по рукам во времена моей молодости наравне с запрещенной тогда литературой.

Вообще-то, если внимательно прочитать русскую литературу девятнадцатого века, то в стихах, в романах, высказываниях писателей, письмах и очерках можно найти множество предсказаний о современной России. Причем писателей совершенно разных по направлениям, «левых» и «правых», но в гаданиях о будущем они часто говорят одно и то же. Например, вспомним хоть общеизвестные стихи Лермонтова: «Наступит год, России черный год…», или слова Глеба Успенского о будущем, когда Россию «убьют рублем».

Нина Александровна Кустова, г. Нижний Новгород, Музей книги Нижегородской государственной областной универсальной научной библиотеки, заведующая:

— Назовите имена современных писателей-новеллистов, которых бы Вы посоветовали прочитать каждому.

Николай Смирнов:

— Я бы и сам был рад от сотрудников библиотек услышать такую рекомендацию. Трудно ответить на вопрос по разным причинам. Например, кого считать современными писателями: тех, кто в последние годы получил известность, или тех, что сделали это лет тридцать-сорок назад? Это тоже всё мои современники.

Потом — есть старое правило. Лишь после смерти писателя, примерно через полвека, новые люди решают, был ли у него талант или это — рядовой труженик пера?

Встречаются в доступных мне журналах хорошие рассказы; и знаю хороших рассказчиков, можно и назвать имена. Но это будет просто случайное мнение. Чтобы дать категоричный ответ, надо знать, хотя бы в общих очертаниях, весь литературный процесс. Для этого у меня нет возможностей. Хотя уверен, что где-нибудь уже вышла книга, о которой пока ни слуху ни духу, а в конце века её определят как выдающуюся.

Марина Александровна Пряникова, г. Балахна, библиотекарь:

— Где Вы черпаете вдохновение для творчества? Какой Ваш любимый рассказ и почему? Повлияла ли работа в музее на Ваше литературное творчество?

Николай Смирнов:

— Источник вдохновения, думаю, у всех один — жизнь. Слишком общий ответ, поэтому добавлю, что для вдохновения еще и досуг надо иметь. А, пожалуй, нет человека, который бы не пожаловался, что досуга у нас — маловато.

Рассказ свой любимый я затрудняюсь назвать. И постараюсь объяснить почему. Вы, Марина Александровна, обратили внимание, как обычно пишут: «рассказы Чехова», «рассказы Бунина» или «рассказы Шукшина». То есть, полагаю, рассказ это такая литературная форма, которая единично существовать не может. А только в составе целой республики собратьев. Чехов — сколько сотен рассказов написал за два-три года?..

Даже если бы Вы меня спросили: назовите лучший рассказ Чехова или Бунина, бесспорных мастеров с мировым именем, я бы и то затруднился. Сразу стаи названий слетаются на такой вопрос…

А вот если такой вопрос отнести к 30–40-м годам девятнадцатого века, то я бы мог сказать, что в одно время моим любимым сочинением был «Вий» Гоголя, в другое — его же «Невский проспект». Это не рассказы в современном значении слова, повести, они более массивны по мысли и образам, так же, как и «Хозяин и работник», «Смерть Ивана Ильича», «Чем люди живы» Льва Толстого.

Я работал научным сотрудником в музее Н.А. Некрасова в Карабихе около трех лет. Эта работа мне дала очень много — будто бы я после Литературного института окончил еще один некий институт. У меня был свой план — в день прочитывать две книги, за что я и поплатился, заметно посадив зрение. Воспитывала сама атмосфера старинной дворянской усадьбы, ежедневное осязательное погружение в девятнадцатый век, век «русской Эллады», когда Проспер Мериме написал И.С. Тургеневу: «…Вы, к счастью, обладаете чудесным языком и далеко превосходите всех наших западных писателей с их провинциализмами. Оцените это наблюдение по достоинству, ибо оно сделано иностранцем». Старые книги, первопечатные произведения русских гениев. Особенно жаден я был к журналам 30–40-х годов девятнадцатого века: один благоухающий запах тех «нумеров» чего стоит! (Припоминается, что В. Кожинов назвал это время малоизученным.) Литература конца восемнадцатого и первой половины девятнадцатого веков была темой моей работы. И основатель музея Анатолий Федорович Тарасов, автор исследования «Некрасов в Карабихе», участник войны, бывший десантник, заядлый рыбак, — замечательным человеком остался в памяти, как, впрочем, и другие сотрудники. Все хорошее, запасенное с молодости, подобно закваске, взбухает со временем в душе, растет. Так и с музейной работой.

Но не удержусь, чтобы не вспомнить анекдотический случай. Однажды я вел с переводчиком экскурсию для группы из Монголии. Молодые ребята, студенты. И вот слышу: переводчик всё чаще повторяет среди тюркских непривычных для нашего слуха слов что-то знакомое, всё: «Лер-ман-та!» да «Лер-ман-та!» Что-то очень подозрительно похожее на «Лермонтова» … Вошли в предпоследний зал. Там в центре скульптура. Говорю одну фразу: «Вот таким был Николай Алексеевич Некрасов на охоте со своей любимой собакой Кодо!» Опять уже ясно слышу: «Лер-ман-тав!» Как крикнул ему: «Да не Лермонтов, а Некрасов!» Паренек-переводчик, монгол, в смущении схватился за голову. Понял ошибку…

Я в шутку рассказал этот случай Тарасову: «Говорю: Некрасов, а их переводчик переводит: Лермонтов!» Анатолий Федорович шутку не воспринял, нахмурил свои брови: «Что же вы? Надо было его поправить». Думаю, а как я поправлю? Я же не знаю монгольского языка». Вообще, восточные читатели, кавказские, как мне часто приходилось убеждаться, очень ценили Лермонтова.

Елена Михайловна Селезнёва, Нижегородская обл., г. Богородск, МБУК «Богородская РЦБС Нижегородской области», библиограф.

— С творчеством Николая Васильевича Смирнова я знакома. Хотелось бы задать такие вопросы: какую книгу, а может быть, не одну (имею в виду собственного сочинения) в своей жизни Вы считаете главной? или она еще не написана?

Николай Смирнов:

— Своей главной книгой я считаю повествование «Заключенные образы». Перечислю, что из него опубликовано. На поле Романове: повести и рассказы / Н.В. Смирнов. — Рыбинск: Изд-во АО «Рыбинский дом печати», 2016. — 498 с. В этом сборнике начата публикация первого тома: две первые книги: «Медное царство» и «Серебряное царство».

Сватовство: повести и рассказы / Н.В. Смирнов. — Рыбинск: Изд-во АО «Рыбинский дом печати», 2018. — 511 с. Здесь завершено печатание первого тома третьей и четвертой книгами: «Болезнь по золотому царству» и «Нашествие силы нездешней».

Светописный домик: рассказы, эпопея / Н.В. Смирнов. — Рыбинск: Изд-во «РДП», 2020. — 456 с. Вступительная статья доктора филологических наук Ирины Калус. В этом сборнике начата публикация второго тома «Заключенных образов»: «Ненаписанная книга» и «Глинники». Осталось, если это удастся, опубликовать две завершающие книги второго тома повествования: «Карусель» и «Продажа слов».

Начал я писать это сочинение в молодости, в 1975 году, а последние книги дописывал и переделывал уже в новом веке. «Заключенные образы» — в этом названии слово «заключенные» употреблено в философском, общелитературном значении. Как, например, в древности говорили: «Тело — могила души». Или в поговорке: «Человек — свеча Богу». А в народной загадке о свече: «Тело — бело, душа — портяна». То есть речь идет о сияющем образе Божием, заключенном в воск тела, в вещественность. Светить ему или погаснуть, этому заключенному образу — вот, в очень округленной форме, смысл повествования, особенно двух последних книг, неопубликованных.

Наталья Владимировна Трофимова, г. Радужный, Ханты-Мансийский округ, библиотекарь:

— Какой главный вопрос Вы перед собой ставили, когда писали повесть «Василий Нос и Баба Яга»? Для чего Вы её писали? Не скрою, чтение захватывающее.

Николай Смирнов:

— Вопроса я никакого не ставил — это жизнь, о которой в повести рассказано, поставила передо мной вопросы: о судьбе человека, зле и добре, о страдании матери. Зачем писал?.. На такой вопрос даже Пушкин, наверное, не смог бы ответить, судя по одному его стихотворению, где он вопрошает: Почему дует ветер? Почему орел летит, дева — любит, а поэт — пишет? — Кто ответит на эти вопросы?

Написал к тому же я первоначальный вариант этой повести в молодые годы без надежды на напечатание.

Спасибо Вам за Ваш читательский отзыв. Я бы еще добавил, что человек по кличке Васька Нос, и вся его история — не выдуманы. Все мальчишки на том прииске, где прошло мое детство, этого старателя знали. Что же касается фантастической части, то здесь в основе лежат тоже воспоминания. Сплелись образы: колымское кладбище на галечной россыпи, обнажившиеся гроба, кости человеческие, огромные северные вороны на опорах на фоне дикой болотистой долины, сопок; и с другой стороны — сказки Афанасьева о Бабе Яге, поедающей людей. Во втором или третьем классе меня так поразило описание её избушки, черепов, горящих на тыне. И всё так осязательно и знакомо, будто такая избушка ужасная таится где-то у нас за дальней сопкой. С этой страшной старухой я познакомился впервые еще в детстве, когда мать рассказывала сказку про Лутонюшку, как его унесла Баба Яга. Одно время даже от дома нашего боялся отходить: вдруг налетит из болотистого кочкарника и схватит?!

Ведьма оборачивает рябинкой или какой-нибудь птицей — жену доброго молодца, а сама принимает её вид — это распространенный сюжет славянских сказок. В повести про Ваську Носа происходит схожая подмена.

Галина Павловна Титова, г. Архангельск, Архангельская областная научная библиотека имени Н.А. Добролюбова, руководитель Регионального центра книги:

— Кого Вы назовете своим учителем (или любимым автором), чье творчество Вас восхищает?

Николай Смирнов:

— «Учитель, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени!» — В таком, некрасовском смысле, я никого не могу назвать. Но с благодарностью бы мог перечислить имена литераторов, помогших советами и конкретными делами.

Любимый автор? Из классиков — Гоголь, «Мертвые души». Я, начиная с пятнадцати лет, прочитал эту книгу бессчетное количество раз, пока лишь недавно не расслышал, как в первой строке поэмы ржаво скрипят и разверзаются врата Адовы. Прочтите по слогам: «В ворота гостиницы губернского города въехала…» Даже звуки соответствуют великому замыслу Николая Васильевича — написать про русский ад, чистилище и рай!

А из писателей современников, с которыми жил в одно время — восхищает творчество и несгибаемость А.И. Солженицына и Даниила Андреева.

Ирина Геннадьевна Батракова, г. Братск, Иркутская обл., библиотекарь:

— Что Вы вкладываете в понятие «писатель»? Вы считаете себя писателем?

Николай Смирнов:

— Увы, себя считаю. Хотя «писатель» — понятие растяжимое. Есть писатели-журналисты, и писатели-историки, и писатели, «выжимающие из ста книг — сто первую книгу». Я все-таки подразумеваю под этим понятием — «поэта». В известном стихотворении Пушкина «Поэт и толпа» дан развернутый ответ на Ваш вопрос:

Поэт по лире вдохновенной

Рукой рассеянной бряцал.

Он пел — а хладный и надменный

Кругом народ непосвященный

Ему бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая:

«Зачем так звучно он поет?

Напрасно ухо поражая,

К какой он цели нас ведет?..»

И — так далее!..

Наталья Сергеевна Бибикова, г. Кемерово, библиотекарь:

— Какой совет Вы бы дали начинающему молодому писателю?

Николай Смирнов:

— Совет зависит от того, кто, каков этот писатель? Поэт или прозаик? Советовать, как ему жить, человеку творческому, — не мое дело. А по сочинительству — общее правило: увлечься, войти в глубины русского языка, добраться до корней, до летописей, до житийных и богослужебных книг, до сказок и т.д. Можно составить свой словарь, как великий музыкант русского слова, Гоголь; или месяцами упражняться в управлении, разбирая связь слов в предложении, как гений Лев Толстой. Жизненный же материал молодого писателя, его биография — сами должны подсказать, как распорядиться этим богатством, то есть какую лучше придать ему литературную форму.

Оксана Геннадьевна Новикова, г. Иваново, преподаватель:

— Отличается ли творчество столичного писателя — и писателя с периферии? Если да, то в чем?

Николай Смирнов:

— Оксана Геннадьевна, я могу судить, и то — скудно, лишь по тем годам, когда жил в Москве в общежитии Литинститута. Писатели, с которыми тогда познакомился, советовали, что надо жить в Москве, тут все возможности для творчества, издательства, редакции и так далее. С другой стороны, «на периферии» тесный круг собратьев по перу может, как говорится, «обрубить» начинающему сочинителю пальчики, а в столице существует нечто вроде писательской «многопартийности».

Но ведь очень часто столичный писатель — это вчерашний провинциал. Тогда литературные критики часто писали о поэтах, выпустивших одну-две книги. Николай Рубцов, Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Игорь Шкляревский, Иван Лысцов, Борис Примеров. По-моему, все они — выходцы с «периферии», а иные там и жили. «На периферии» получила известность «вологодская школа»: Белов, Рубцов, Виктор Коротаев, Ольга Фокина и другие. К ним переехал и Виктор Астафьев. Вот Вы и сравните это провинциальное творчество со среднемосковской литературной продукцией. Сибирь — это тоже отдельная литературная страна. Они ближе к земле, к жизни…

А как «пальчики обрубали» на периферии — расскажу Вам на примере писателя Владимира Ионова. Он жил и работал в Ярославле, где вышла у него первая книга, новую повесть приняли в журнале «Волга». Ему было около тридцати лет, но когда подал заявление о вступлении в Союз писателей, то сразу же две статьи с обсуждением его кандидатуры появились — в центральной «Советской России» и в областной газете «Северный рабочий». В них люди совершенно бездарные, но члены СП СССР обвиняли его в «незрелости» и «гнилой идеологии». В то время это было тяжелое обвинение. Пришлось уехать в соседнюю область, где он работал корреспондентом ТАСС, а по повести «Гончарный круг» сняли фильм на центральном телевидении. Крепкий парень, выходец из шахтерского Донбасса. Но это — предание старины глубокой…

«Грани», как написал Николай Рубцов, между столицей и периферией всегда были. В последнее время они гротескно обострились. Об этом можно судить и по стихотворению известного поэта Виктора Лапшина, уже умершего, жившего в городе Галиче. В нём тоже ответ на Ваш вопрос:

ПРИВЕТ МОСКВЕ

Тебе привет, столица мрака, —

Дар преданной тобой любви!

К себе меня ты не зови:

Давно уж мы живем инако —

Я на слезах, ты на крови.

Живем, как смеем и умеем:

Свобода — гибель, счастье — вздор!

Ты срам России и позор,

И грош цена твоим затеям.

Спрошу ль, куда меня несет?

Гораздо мне важней — откуда!

Уж если Бог меня спасет,

Спасет он от тебя, иуда.

1994 г.

Виктор Лапшин. Избранное, «Дозор». Кострома, 2006 г. Стр. 88.

Татьяна Николаевна Парамонова, г. Москва:

— Пользовались ли спросом Ваши произведения в школе, институте?

Николай Смирнов:

— В старших классах средней школы стихи и заметки мои печатали в мышкинской районной газете «Волжские зори». Пока учился в Литературном институте, стихи были опубликованы в газете «Труд», в журнале «Юность» и отмечены премией среди молодых авторов, потом напечатаны в антологии «Избранное «Юности» за 20 лет». Еще опубликовали в альманахе «Поэзия», в журнале «Волга», в нашем литинститутском альманахе «Тверской бульвар». Вот вроде и всё.

Анна Сергеевна Платунова, г. Пенза, Пензенская областная библиотека для детей и юношества, библиотекарь:

— Как Вам пришла идея рассказа «Вертячка», отчасти предсказывающего события этой весны, и что Вы думаете о таком мнении, что писатели черпают информацию в некоем всеобщем поле, где содержатся знания и о прошлом, и о будущем, но доступны они только по-настоящему талантливым людям?

Николай Смирнов:

— Уважаемая Анна Сергеевна, «информационное поле», как и «поле сознания», и всяческие метафоры вроде «космической энергии», — мне представляются тусклыми стеклами, а то и, увы, просто фантастикой или «серой магией». (Если это не какие-то узкоспециальные, технические термины, мне неизвестные).

Я придерживаюсь старинного воззрения: все времена: и прошлое, и настоящее, и будущее — сливаются в вечности, и её частица — душа человеческая. Поэтому, как говорили философы в старину, есть у души такое свойство, что мы «зная — не знаем, и, не зная — знаем». И знание подобное доступно не только талантливым людям, но и «простецам», по словам хоть Николая Кузанского. Очень правильно Вы назвали мое так называемое «предсказание» — «предсказанием отчасти», то есть гадательным.

Оксана Валерьевна Снигир, г. Москва, личный помощник руководителя:

— Уважаемый Николай Васильевич, расскажите, пожалуйста, сюжеты в Ваших рассказах пронизывает такая горечь, тоска, порой отчаяние… на самом ли деле жизнь так мрачна? С чем это связано?

Ольга Николаевна Агафонова:

— Зачем же так… безнадежно?

Юлия Максимовна Желвакова:

1. Что из услышанного в лекциях Вам показалось особенно значимым, важным?

Рассмотрю свой ответ на примере писателя Николая Смирнова. Большой резонанс в душе вызвало его отношение к теме смерти, теме, которой люди в большинстве своем боятся, не любят об этом говорить, замалчивают. А он не только открыто и много пишет об этом, но и рассматривает фактор смерти с разных сторон, хотя, казалось бы, сторона одна.

2. Что вызвало эмоциональный или интеллектуальный отклик?

Эмоциональный отклик у меня вызвало отношение писателя Николая Смирнова к смерти. Почему человек так часто затрагивает её в своих произведениях? Он это делает, чтобы что-то понять для себя или рассказать нам, читателям? Его считают мрачноватым автором, хотя он сам этому противится. Быть может, это такая игра с читателем — вы боитесь, а я не боюсь, вы молчите, а я говорю…

3. Что из полученных знаний могли бы использовать на практике (в жизни, включить в свою образную или рациональную картину мира)?

Мне бы хотелось попробовать смотреть на фактор смерти с того же ракурса, с которого смотрит Николай Смирнов. В большинстве своем мы тяжело и трудно принимаем эту тему. А может быть, все не так страшно на самом деле, и действительно стоит об этом говорить и думать спокойнее.

4. Какой вопрос Вы хотели бы задать писателю Николаю Васильевичу Смирнову?

Почему в своих произведениях вы так часто затрагиваете тему смерти? Вы хотите перебороть себя и свои страхи, или вы хотите, чтобы у читателей поменялось отношение к данной теме?

Николай Смирнов:

— Я объединил эти три вопроса, касающиеся одной темы. Сначала обращаюсь к Вам, уважаемая Оксана Валерьевна. «На самом ли деле жизнь мрачна?» — спрашиваете Вы. Нет, не мрачна жизнь, величайший дар небес, хотя Иов в известной книге и горько укоряет её. (Но в конце — возрадовался опять).

Может, Вы читали только «мрачные» мои рассказы, а на другие темы повести — не дошли? Кроме того, есть сочинения и не опубликованные.

Но одно дело жизнь, другое — литература, искусство, всего лишь модель жизни. Труп в морге — безобразен, на картине же поверженный на поле брани витязь со стрелами в груди — заставляет смотреть и смотреть, и думать не только о гибели.

Во всех этих вопросах затронуты сразу две темы. Одна о «горечи, тоске, безнадежности», о том, что «неужели жизнь так мрачна?» Вторая несравнимо проще — о моих зарисовках и рассказах.

Сначала — о смерти и жизни: смерть, где жало твоё? Смерти — нет, мертвых — нет, потому что сказано, что Бог — есть Бог живых, а не мертвых. Чтобы это постичь, отцы церкви повторяют: имейте память смертную, заглядывайте почаще в гробы, представляйте свой смертный час — всё это общеизвестно для тех, кто знаком с духовной литературой.

Теперь перейдем к словесности, к теме смерти и скорбей, к тому, «сколь тяжелой тоски исполнено расставание души с телом».

«Русская поэзия родилась на кладбище». Так убеждает известный философ и поэт Владимир Соловьев, имея в виду замечательное стихотворение Василия Жуковского «Сельское кладбище».

Четьи Минеи, жития святых — образцовые, недооцененные и с литературной стороны произведения. Каждый такой рассказ, а точнее бы сказать, повесть — начинается с рождения святого и заканчивается описанием его мучений и гибели. Вот у меня под рукой — открываю Четьи Минеи на славянском: «Во второй день октября житие и страдание святаго священномученика Киприана и святыя мученицы Иустины девицы». Эта «византийская повесть», как её еще называют исследователи, с ранней молодости вызывает у меня восхищение своей таинственностью, пластичностью образов и языка. А таких повестей — сотни! Смерть — венец жизни. «Нам диким пугалом грозит / Успенья гений белокрылый…», — замечательно сказал П. А. Вяземский, тот самый, что написал хрестоматийное стихотворение о русской зиме: «Здравствуй, в белом сарафане»…

Почему же нельзя взять автору в образец византийские, русские жития? А народные сказки о мертвецах? Они проверены на прочность тысячами лет…

Не отсюда ли идет и Гоголь в «Мёртвых душах», рассуждая о смерти и жизни:

«… Как пустота и бессильная праздность жизни сменяются мутною, ничего не говорящей смертью. Как это страшное событие совершается бессмысленно. Не трогаются. Смерть поражает нетрогающий мир. Еще сильнее между тем должна представиться читателю мертвая бесчувственность жизни. Проходит страшная мгла жизни, и еще глубокая сокрыта в том тайна. Не ужасное ли это явление? Жизнь бунтующая, праздная — не страшно ли великое она явленье… жизнь!» В рукописи три слова не прочтены. Мертвые души. Том второй. Стр. 471. Собр. Соч. т. 5. М., «Русская книга» 1994.

Но хватит цитат! О жизни и смерти, об отцах церкви и Гоголе. С меня же спрашивают ответа не о них, а о моих сочинениях. Женскому мнению, даже простой реплике, я вообще доверяю более, чем мужскому, потому что у женщин природное чувство красоты. (Они же и музы, и хариты). Почти всякое их замечание — искренне, а значит, и справедливо. И жена моя с замечаниями подобного рода согласна. Нет, не хочу быть «писателем Смертяшкиным»! Может, сказывается однообразие темы, а то и самоповторение, а то и просто — слабовато! Об этом надо подумать. Признаюсь:

Поэт пред Музами безмолвен…

Потом богиням отвечал,

Что светлокудрый Феб виновен,

Коль малую способность дал…

— как признавался мужественно секретарь и зять Суворова, участник штурма Измаила, поэт, граф Д.И. Хвостов.

Вера Геннадьевна Ветрова:

— Д.С. Лихачев, говоря о трех делениях времени, так определял каждое из них: «самое ответственное — настоящее, самое манящее — будущее, самое богатое — прошлое». А каково Ваше восприятие каждого из этих отрезков времени? Какое для Вас важнее, дороже?

Николай Смирнов:

— Вера Геннадьевна, к сожалению, я не упомню, по какому поводу Д.С. Лихачев сделал эти определения. Относится ли это к искусству или к человеческой жизни? Но определения яркие, убеждающие. Я бы только добавил, что в молодости нам дороже всего — будущее, как бы теряющееся в какой-то земной вечности, в дымке… А в старости мы богаты прошлым, если, конечно, сумели сделать нематериальный запас этого богатства; а если нет, то прошлое часто помрачается рожденными совестью призраками ошибок, сожалений, упущенных возможностей. Для меня время теперь развернулось, и прошлое как бы становится моим будущим.

Татьяна Васильевна Даньшина, г. Орел, п. Змиевка, Орловская обл., библиотекарь:

— Николай Васильевич, как Вы считаете, какие современные авторы могут быть в изучении отечественной литературы в школьной программе?

Николай Смирнов:

— Современные авторы — сегодня они современные, а завтра — на смену им приходят уже новые современные… Если под этим понятием подразумевать хотя бы тех, кто родился примерно в 1980 году или чуть раньше-позже, то — не могу назвать. Думаю, лучше бы изучать новейших писателей как-то факультативно, или на вкус, на выбор, или общим обзором. Так было, когда я учился в школе. Нужна ли вообще в большом количестве эта изменчивая современность в школе, большей частью «торговая литература», как называли её в пушкинскую эпоху? Может, лучше и глубже изучить классические произведения, чтобы сформировать вкус, чтобы выпускник смог уже самостоятельно ориентироваться в разной книжной продукции.

Наталья Александровна Зырянова, г. Каменск-Уральский Свердловской обл., библиотекарь:

— Скажите, пожалуйста, какое Ваше творческое кредо?

Николай Смирнов:

— Я уже отвечал на подобный вопрос вкратце. Но для Вас, Наталья Александровна, как для представителя самой уважаемой для меня профессии, с удовольствием отвечу еще раз и, может, более удачно, чем в первой вариации. На днях я читал Ефрема Сирина и выписал оттуда: «Василий поистине, иже погрузи сам себе во глубину книжную и изнесе великий бисер». В пересказе на современный язык: Святитель Василий Великий погрузился, как водолаз, во глубину книжную, как на дно великого океана, и нашел там большие жемчужины, символ мудрости. Быть «во глубине книжной» — читать и писать книги, веря, что можно отыскать жемчуг мудрости. Вот мое «Верую». Хорошо бы и на библиотеках вместо того, чтобы закрывать их, написать это древнее изречение.

Валентина Геннадьевна Ингольд, г. Новокузнецк, Кемеровская обл., Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского, старший научный сотрудник:

— Я знаю, что Николай Васильевич Смирнов работал научным сотрудником в музее Н.А. Некрасова в Карабихе. В рассказе «Воры и малина» звучит почти некрасовский вопрос: «У кого слез больше?..» Мне бы хотелось спросить Николая Васильевича о том, как повлияло на него как на писателя творчество Н.А. Некрасова.

Николай Смирнов:

— Когда я учился в шестом классе, я удивился, обнаружив, что «Ой, полным-полна коробушка…» — только начало, а за ним целая поэма таких же ярких певучих стихов. Всю поэму «Коробейники» переписал себе в общую тетрадку и почти заучил наизусть. Такая могла родиться только на Ярославской земле, где и в названии уцелел отзвук имени солнечного Ярилы.

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они.

Распрямись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани!

«Рожь, хранящая тайну» уцелела на берестяной грамоте двенадцатого века: о том в известной книге ученого А. Зализняка. Женское письмо: «Приходи вечером ко ржи или весть подай!». Такая перекличка через многие столетия — не случайна. Мне очень нравится поэма «Мороз Красный нос». И «Кому на Руси жить хорошо». В них я находил свои грани и обдумывал их в связи с творчеством практически забытых ныне поэтов, тоже использовавших фольклор. Один из них, Алексей Тимофеев, еще в 1838 году в журнале «Библиотека для чтения», например, опубликовал стихотворение «Посиделки». В нём есть такие строки: «Только в улицах дозором / Бродит дедушка Мороз, / Где пристукнет мимоходом, / Где проедет как обоз». На Некрасове наряду с другими классиками я воспитывал свой литературный вкус.

Анастасия Сергеевна Ковалевская, г. Иркутск, преподаватель:

— За каким писателем (в общих чертах) стоит будущее литературы?

Николай Смирнов:

— Анастасия Сергеевна, гадать можно много, но, думаю, всё это будет впустую, поскольку «…и мглою бед неотвратимых грядущий день заволокло». Всё равно не угадать… А вдруг в будущем и вообще писателей в нашем смысле слова не будет, а назначат чиновников, по плану сверху спускающих вниз некие конструкции вместо сочинений в стихах и прозе?

Лариса Михайловна Носачевская, Центральная городская библиотека г. Братска, библиотекарь:

— Что побудило Вас писать о репрессиях — трагических страницах в истории нашей страны?

Николай Смирнов:

— Слово «репрессии» настолько всеобщее, что оно ничего не говорит, а, скорее, затушевывает злодеяния. Это слово — из лексикона законоведцев. Я если и писал, то лишь создавал образы того, что сам видел, или о чем от людей слышал… Вот поле почти открыто лежащих костей, «заключенное кладбище». Вот стрелок убил из автомата вольного, хромца, за то, что он поторопился перейти дорогу перед колонной, которую гнали в лагерь. Вот, слышу, рассказывают: у нас на «Юбилейном» в 1937 году покойники лежали штабелем всю зиму: некому было хоронить (факт теперь общеизвестный). Портянку наворачиваешь и ногу ставишь на покойника — еще один припух… и т.д. Случаи наравне с другими подобными случаями, как Вы сказали: из трагической истории нашей страны. А что побудило написать, то есть подтолкнуло, так? Всё та же жизнь и побудила. Ведь слово — «самопознающаяся жизнь».

Ольга Геннадьевна Нетешева, с. Турочак, библиотекарь:

— Стали бы еще раз писать «Вертячку»?

Николай Смирнов:

— Не совсем понятно. Если Вы имеете в виду: стал бы писать о современной вирусомании, то отвечу: не стал бы. Мне нужно время, чтобы осознать явление.

Кристина Владимировна Еремеева, г. Санкт-Петербург, Библиотечный центр «Охта», библиотекарь:

— Вопрос к рассказам «Красавы», «Стрекоза» и другим, навеянный Вашим предисловием: для написания рассказа какую литературу о смерти Вы изучали? Что могли бы посоветовать прочесть для более полного их понимания? Спасибо.

Николай Смирнов:

— Уважаемая Кристина Владимировна, никакой литературы о смерти я не изучал. И Вам — не советую. Увы, это изучение нам приходится делать на своем опыте. Просто записал факты и оправил их в ту оправу, которую душе дает изучение русского языка и вообще литературы, не обязательно о смерти, а и о любви. А для полного понимания можно прочитать что-нибудь более серьезное и объемное из моих сочинений, простите за нескромность!

Валентина Геннадьевна Шушунова, Алтайский край, библиотекарь:

— Николай Васильевич, как Вы преодолеваете трудности «литературного кризиса»? Случались такие моменты, когда ни строчки написать не получалось?

Николай Смирнов:

— Случалось, конечно, особенно в молодости, когда писал стихи. «Кризис» — очень громко сказано: просто перерывы. Когда работал в газете, писал «прозу» каждый день четверть века: хочу или не хочу. Учет в редакциях шел построчно. Тут уж не до «кризиса». А свои сочинения урывками писал в выходные или праздничные дни, иногда по вечерам.

Айсура Сергеевна Крымова, г. Горно-Алтайск, театр:

— Бывает ли так, что Вам не нравятся Ваши произведения?

Николай Смирнов:

— Уважаемая Айсура Сергеевна: ой-ой! Вы вторгаетесь в интимную область сочинительства. Но признаюсь: всегда — сначала нравится, а потом — сомнения, а за сомнением уже и — не нравится. Посмотрите лучше на великих: сколько из них к концу жизни отказались от своего творчества, признали его грешным или напрасным… И сколько самодовольных, мелких писателей стремилось увековечить себя еще при жизни!

Хава Аликовна Гадаборшева, Республика Ингушетия, Национальная библиотека Ингушетии им. Дж. Х. Яндиева, сотрудник.

— «И там все знали его как Колю-бога, и никто не знал, не ведал, кто и когда дал ему такую кличку, и над кем в ней больше издевательства: над Богом или над человеком?» Мне встретился вот такой вопрос в Вашем произведении «Сын Коли-бога». А как Вы сами на него ответили?

Николай Смирнов:

— Уважаемая Хава Аликовна, я эти строки написал молодым человеком, мне было двадцать семь лет. Теперь я настолько отошел от этой повести, что с трудом вживаюсь в ту эпоху, когда и я, и мои сотоварищи писали не надеясь на напечатание. Пожалуй, развернутый ответ на этот вопрос, высказанный в этой цитате противоречиво — во всей словесной ткани повести, если он, конечно, удался. Я имею в виду не журнальный вариант, а тот, полный, что опубликован в книге «Повести и рассказы», Ярославль. 2011 г. А сам я бы на этот вопрос Вам ответил так: «Унижая Бога, человек унижает и самого себя, и своего ближнего. А унижая ближнего, он оскорбляет, унижает образ Божий, заключенный в душе каждого человека».

Светлана Николаевна Голованова:

— Кто является прототипом образа Елены Григорьевны в «Золотом Плесе»?

Николай Смирнов:

— Уважаемая Светлана Николаевна, вопрос Ваш мне непонятен. Я такого сочинения что-то не упомню. Кто его автор? Если это написал какой-то другой Смирнов, то как не спутать? При Л.И. Брежневе, как я слышал, только в Москве и Московской области было 60 тысяч Смирновых! Больше, чем иная народность многообразной России.

Людмила Александровна Жолдак, г. Иркутск, преподаватель:

— Как Вы относитесь к Новой драме? Знакомы ли Вы с произведениями этого направления?

Николай Смирнов:

— Нет, не знаком, увы. Не стыдно молчать — когда нечего сказать.

Светлана Анатольевна Соковнина, г. Иркутск, преподаватель:

— Современный писатель — каков он? Назовите имена современных писателей, творчество которых вызвало профессиональный интерес.

Николай Смирнов:

— Профессиональный интерес у меня вызывали писатели, которые современными уже назвать, наверное, нельзя: Борис Можаев, Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Евгений Носов, Абрамов, Воробьев и другие, получившие известность во второй половине минувшего века. Но разве можно сказать, что наследие их уже обдумано, усвоено, потеряло интерес?

Теперь литературное поле разорвано, неплохие книжки выходят тиражами в 100–300 экземпляров, оседают большей частью там, где вышли в свет. Поэтому выделить не берусь, просто — не могу. Еще есть десяток-другой романистов, которых постоянно рекламируют, присуждают им премии. Но есть и литературная критика, довольно прохладно о них отзывающаяся.

Поэтому давайте лучше для завершения диалога вместе погадаем, «каков он, современный писатель»? Но сначала: что такое вообще эта «современность»? Возможно, она имеет какие-то общие черты, что для 1821, что для 2021 годов?

Вот мнение о современности из «Невского проспекта» поручика Пирогова, того самого, которому «ужасное оскорбление нанесли» немецкие ремесленники, Шиллер с Гофманом. За Пироговым, как подчеркивает Николай Васильевич Гоголь, стоит широкий круг читателей: «Они любят потолковать об литературе: хвалят Булгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостями об А.А. Орлове».

Как Вы думаете, изменилась ли с качественной стороны ситуация? И в какую сторону — в низшую или в высшую? Сопоставление ироничное: Пушкина положено хвалить «по программе». Рядом с ним два последних выглядят забавно. Но не заткнут ли они современных романистов за пояс? Ведь они опять переизданы, их читают. Булгарина даже в «Роман-газете» недавно напечатали. Или нет, не заткнут: слабы?..

В одном уверен: об Александре Анфимовиче Орлове, лубочном сочинителе, теперь с презрением не говорят, и он тоже переиздается, и у него появилось немало успешных последователей, «потешателей» (из словаря того же Н.В. Гоголя). И направление «торговой литературы» — не стало ли для современности столбовым?..