Журнальный мир

VIII

Он признался… Она, не присев на пустую скамью,

поплыла в направлении, заданном жестом поэта.

Голубей разогнав шумно-крылых большую семью,

Он за ней поспешил, ожидая простого ответа.

За деревьями Русский музей жёлто-белым парил,

перед ними гремели движками машины-ракеты.

Клоун в маске, с детьми забавляясь, прохожих дурил,

из «Бродячей собаки» толпой выходили поэты.

Кто-то в рифму читал про надёжных друзей и подруг,

кто-то слушал восторженно, радостью чувства встречая.

На огромной длины поводке чей-то преданный друг

бороздил по кустам, как обычно маршрут помечая.

IX

Когда под утренний туман пробился миг восхода солнца,

и невский воздух распрощался с гудком последним корабля,

Он отворил в огромный мир своё мансардное оконце

и обнаружил в перспективе, что белым светится земля.

Позавтракав в кафе омлетом, взбодрившись чёрным, крепким чаем,

Он в чисто вымытый троллейбус на Первой линии влетел.

Три поливальные машины, все понимания за краем

оставив… мыли мыльной пеной асфальт до блеска — он блестел.

Кораблик на Адмиралтействе поймал нитеобразный лучик

под парус, золочёным боком его лениво отразил.

Сломался луч, на правый берег, используя удобный случай,

перелетел, вскочил в троллейбус… Его внезапно ослепил.

X

Она кораблик развернула, во сне кружась над острой шпагой,

луч переправила к фонтану, разбила в радугу над ним.

Спустилась… сон с себя стряхнула, умылась разноцветной влагой

и стала молча ждать свиданья… как договаривалась с Ним.

Они гуляли по дорожкам… Он не решился снова ставить

вопрос под сенью сна деревьев… Остановились у Петра.

Могучий конь терзал копытом змею, готовую ужалить,

Пётр руку простирал над миром и суетой забот утра.

— Тому, кто смог в меня войти, обратно в мир уже не выйти!

Готов пожертвовать свободой? Покой оставить навсегда?

Он без смущения, серьёзно, остерегаясь мыслей прыти,

ответил, взглядом улыбнувшись: — Готов, конечно! — Значит, да!

XI

Кто пережил мгновенья счастья, тот знает, как это бывает…

как убыстряется ток крови, и частым делается пульс.

Как над землёй, забыв про тело, душа распахнутой взлетает

и где-то там, под облаками, трепещет на ветру, как гюйс.

Кто без сомнений согласился на путь труднейший и тревожный,

готов в неведомом, далёком искать поэзий жемчуга…

тот должен помнить — из историй — закон, как будто непреложный:

играя в неземное счастье, жди козней на земле врага.

Он не заметил, как злорадство преобразило глаз змеиный,

как камень-гром заколебался, и Пётр привстал на стременах,

как изменились птиц движенья и говор сонный голубиный,

как задрожали в окнах тени, и смял траву холодный страх…

Они взлетели над Сенатской, достигли высоты зенита,

вниз с восхищением всмотрелись — в любимый городской простор.

Их окружала, не рифмуясь, свободных рифм большая свита…

Он записал на тверди неба любви жестокий приговор.

XII

Санкт-Петербурга эволюций не обойти вниманьем прессе.

Он то лиричен, то логичен, то театрально-простоват,

То он бунтарь с тяжёлым шагом, то лёгок в самом лёгком весе…

И скромен до уничиженья, когда ему кричат: Виват!

Всю ночь под рынды караванов хор иностранных интонаций

ему пытался под давленьем чужие воли навязать.

Он на Неве за три столетия провёл так много навигаций,

что не боялся быть собою… и никому не подражать.

Мост Большеохтинский под утро, свой разводной пролёт устроив

в горизонтальном положении, собой два берега связал.

Хрусталь воздушных ожерелий, в воде пространственно удвоив,

он слово — не учтя советов — о городе своё сказал.

XIII

Родился текст большой поэмы… Она перечитала дважды,

сказала — что не так, где плохо, что нужно править, что менять.

Он, одержимый вдохновением, томимый стихотворной жаждой,

писал ещё — она читала… Как в этом состоянии спать?

А город спал, перед рассветом совсем по-детски безмятежно…

Лишь огоньки такси мелькали, день к ночи приближая… Не

спалось десятерым атлантам, держащим небеса прилежно

уже не первый век… Дремала река в туманной пелене.

Он наконец устал… сложились листы фантазий, ночь сомлела,

с пера в чернильницу слетели две капли призрачных чернил.

Она чернильницу закрыла, его своим теплом согрела.

Уснула тоже… На востоке в полоску неба день светил.

XIV

Театра явь вечерним ветром сдувает пыль души дневную,

острит притушенные чувства, сознанья убыстряет бег.

Театр уводит в перспективу — пространственную, временную,

грустит и плачет, веселится, мечтает громко, любит всех…

Антракт… Она осталась в зале, Он вышел покурить один —

Стоял-мечтал, искал знакомых, лепнину изучал в фойе…

Заметил, как из тёмной ложи на свет явился господин,

одетый по последней моде, в известном всеми ателье.

Франт подошёл, склонился к уху, как заговорщик зашептал:

— Я ваш! Вы дивный мастер слов поэтических игры!

Я не поклонник Каллиопы, но плакал, когда вас читал!

Я в высший свет вас проведу… хоть в королевские дворы!

ХV

Он молча слушал незнакомца — глазам, ушам своим не верил,

Морозом жгучим спину, плечи сковал животный, липкий страх.

В зрачках врага — как в бездну ада — двойные открывались двери…

Он мял программку постановки, как будто не в своих руках.

Франт ждал решения поэта… Навязчивый и не свободный

третий звонок звенел, звенел… но был совсем не слышен им.

Дрожа в коленях, раскрасневшись, — как человек совсем безродный, —

кивнул в согласии поэт… Соблазн могуч, непобедим!

Себя одернув, — как от беса — он отскочил от театрала,

сказал: — Не нужно, это лишне… Надеюсь, вы меня простите?

Враг снова с приступом — открылся, сорвал с лица своё забрало.

— Моя визитка с телефоном… Не тороплю… Пока… Звоните!

XVI

В подсветке Невский театрален — как продолжение балета,

Здесь ароматы впечатлений свиваются в один букет.

Он изменился в этот вечер — возжаждал славы, звёзд и света,

который высшим назывался, хоть в нём совсем ничтожный свет.

Она, конечно, постаралась Его настроя не заметить…

вела себя непринуждённо, укрылась в головную боль.

Ей стоило больших усилий холодный взгляд любимых встретить

глаз… и войти искусно в без чувства греющего роль.

А Невский жил красивой жизнью — не уставал, не засыпая…

Неон реклам с неоном спорил преуспевающих витрин… Машины

шли, играя в фары, зевак ленивых подгоняя…

Бравурной музыкой прохожих звал каждый модный магазин.