Похождения арестанта

Похождения арестанта

Повесть в письмах

1.

Здравствуй, моя милая Раечка!

Как я тебе и обещал, начинаю описания своих похождений в тюрьме в 20-х числах января.

Представь себе в углу комнаты начинающего арестанта, одетого во всё оранжевое, как дорожно-строительные работники (преимущественно женщины) времён Советского Союза или украинские революционеры времён оранжево-майдановой киевской революции. Вот, у них пущай революционеры в оранжевом разгуливают, и считался этот цвет в тут пору в Киеве самым крутым. А в наших калифорнийских палестинах и прочих там Нью-Йорках в оранжевом разгуливает преступный что ни на есть элемент, к коему я теперича, после своей первой «ходки», и отношусь (мой калифорнийский друг Максим меня теперь называет ласково – «Бандит»).

Вот, на руках у преступника с простым именем Мишенька надеты наручники. Преступник спрашивает у тебя, о самая прекрасная женщина на свете, разрешения начать свой горестный рассказ. И, получив высочайшее позволение, начинает.

Проблемы возникли у меня с идиоткой ещё с субботы, 19-го января. Она получила банковский отчёт и начала орать, что из–за меня она потеряла за последний квартал 800 долларов. Вообще-то виноват был не я, а общий спад в американской экономике, многие потеряли не по 800 долларов, а свои дома, крупнейшие банки списали многомиллиардные (именно миллиардные) убытки. Но для идиотки виноватый всегда, везде, в любой ситуации только один – это я.

В воскресенье утром истерика продолжилась. Вначале в десять утра она обнаружила в гараже несколько вещей, выпавших у меня из сушки на пол (я побежал на улицу провожать Сашу, а когда вернулся через минуту, то мне была закатана настоящая истерика).

Через пять минут в доме была новая истерика. Повод был не менее серьёзный – в ванной идиотка положила на корзину для грязного белья свои ключи, а я бросил на них грязные вещи. Опять крики, проклятия. Я начал готовить себе завтрак. Отнёс всё в другую комнату, осталось налить кипяток. Чайник закипел в кухне. Я пошёл его забирать, но идиотка стала орать, что чайник принадлежит ей, схватила его и вылила весь кипяток. Я психанул и выгнал её из кухни. Налил новый чайник, вскипятил его. Через пару минут идиотка, видимо, обдумав моё плохое поведение, разъярённая, влетела в кухню и начала меня оскорблять. Потом схватила свой тапок и швырнула в меня (годами опробованная тактика).

Но при этом у неё вырвалась из рук большая связка ключей (она закрывает все комнаты, квартиру, там же ключи от машины, и т.д.), и ключи долбанули дуру по ноге. Она взвыла от боли, побежала в другую комнату и стала звонить 911.

911 – это номер Службы Спасения. Если кто-то звонит туда, значит, действительно что-то очень серьёзное. Первыми приехали две пожарные машины (пожарные здесь оказываются всюду самыми первыми, могут оказать любую первую медицинскую помощь, даже роды принимают). Потом подъехала обычная скорая помощь. Следом прибыли четыре-пять полицейских машин.

Вот эти полицейские и взяли меня в оборот! Рассказываю, что произошло. Одному, второму, третьей (мерзкая баба такая, филиппинка, здоровая, где-то 180 см). И все требуют – говори правду, иначе тебе же хуже будет. Я и говорю, как было.

Подходит главный и говорит – а твоя рассказывает совсем другое, что ты её ударил по ноге (дура общалась через переводчицу, с которой говорила по телефону). Если мы примем твою версию, нам надо сажать её – за ложный вызов, лжесвидетельство и т.д. Если её версию – то сажаем ТЕБЯ.

Подумал он и говорит – протягивай руки, едешь с нами.

Надели на меня наручники и говорят – иди вниз по лестнице. Я прошу эту филиппинку – дай я хоть куртку надену (я был в одной кофте, футболке и красных тренировочным брюках), это здесь, в кладовке, протяни руку, и бери.

А она говорит – а мы тебе её привезём. Солгала, зараза. Ни черта не привезла, собака, обманула, хорошо что зима в СФ теплая.

Ладно, повезли меня в районное отделение полиции, было довольно болезненно сидеть, наручники сзади сильно руки давили.

У меня давление подскочило. Вызвали скорую, уже мне. Те говорят – хочешь, мы тебя в госпиталь отвезём? Но потом всё равно в тюрьму. Нет, говорю, спасибо, давайте сразу в тюрьму, чего тянуть-то.

Пришёл главный, который меня забирал. Он звонил судье. Тот снял с меня одно из двух обвинений, самое главное – что я дуру ударил! Оставили мне только, что я её словесно терроризировал. Главный был немало этим фактом удивлён и сказал, что на его практике это первый подобный случай! Но на моей судьбе это уже никак не отразилось. Машина наказания преступника была запущена, и меня, с руками в наручниках за спиной, на полицейской машине, другой уже сотрудник полиции повёз через весь город в одну из шести тюрем Сан Франциско.

Раечка, я продолжу позже, не каждый же день такие приключения, поэтому и рассказ длинный, хорошо?

Я тебя нежно целую.

Грустный Мишенька, он же бывший арестант, из очень дождливого всю последнюю неделю Сан Франциско.

 

2.

Здравствуй, милая Раечка!

Итак, я продолжаю свой рассказ, да? Вернее, надо сформулировать следующим образом: «Заключённый Сан-Францискской тюрьмы № 6 под номером 2351814 к продолжению повествования готов!»

Это – мой реальный номер, запомню его, наверное, на всю жизнь. Итак, полицейский повёз меня через весь город в тюрьму. Там меня сфотографировали, переодели в оранжевую робу, сняли отпечатки пальцев, переводили из одной небольшой камеры в другую в течение пяти с лишним часов. Маховик судебно-процессуальной машины крутился очень медленно и неповоротливо. Заодно меня посмотрел врач-китаец, оказалось, что у меня повышенное давление. Судебный клерк спросил у меня, кому ему следует позвонить и рассказать, что со мной приключилось. Я дал номера своего адвоката по разводу и Максима. Давать номер идиотки смысла не было – она же меня и посадила. К тому же она не говорит по-английски. Да, ещё назвали сумму залога, при внесении которой меня бы сразу же выпустили. Эта сумма равнялась 2500 долларов, у меня таких денег и близко не было. Но сумма залога, хоть она тебе и покажется очень большой, на самом деле таковой не являлась, что внушало надежду, что дело моё относительно лёгкое и сидеть мне недолго.

Дело в том, что мой приятель Жора Огнев попал в августе 2002 в тюрьму, и я его пытался вытянуть оттуда. Но сумма залога была у него 100 тысяч долларов, а затем её увеличили до 250-ти тысяч, и сидел Жора в тюрьме полгода, я два раза выступал в суде в его защиту, и в конце концов Жора оказался на свободе. Но это, как говорила замечательная ведущая «Женских историй» Оксана Пушкина, совсем другая история. Со мной в предвариловке сидели ребята за «крутые» преступления. Один маленький филиппинец, очень болтливый, угрожал водителю автобуса ножом, а потом прыснул в него перцовым аэрозолем. Белого здорового парня взяли с кокаином. Другой белый парень подрался с женой и ожидал получить минимум шесть месяцев тюрьмы.

Наконец, мне на руку надели пластиковую неснимаемую штучку, оранжевого, естественно, цвета, с моей фотографией, фамилией, именем, датой рождения и номером, который я указал выше (я в ней пришёл домой, разрезал только на следующее утро, хотел отсканировать и послать фотку, но Саша куда-то выкинул. А может, и правильно, ну её к чёрту, эту память). Постепенно в нашей камере-накопителе (таких накопителей там было полно, вся система работала как фабрика) осталось из восьми человек четверо, а затем – только я и чернокожий парень лет 30-ти.

На нас надели наручники – одна рука его, другая – моя, и офицер повёл нас к лифту. Потом мы поехали на 5-й этаж, нас вывели в очень широкий коридор, а слева и справа были широкие, даже не скажу двери – ворота, достаточные, чтобы в них въехала легковая машина.

Охранник подвёл нас к одной из дверей, открыл её ключом, и мы вошли в громадное помещение. Мне даже трудно описать его. Представь себе по площади мини-цирк. Два яруса – верхний и нижний. Всюду – кровати в два этажа. Помещение разделено на отсеки – по четыре кровати. И так по кругу. Дальше идут несколько закрытых туалетов. Потом опять кровати. В центре всего этого установлен громадный пульт, и сидит несколько охранников, над ними висит телевизор, который что-то орёт, но ничего не видно.

Мне приказали спускаться в нижний ярус, у моей койки был 25-й номер, это нижняя раскладушка. Дали покрывало, и всё – синтетический матрац там уже был, а подушку или полотенце там не давали.

Кровать железная, причём сделана капитально, но всюду торчат ящики и болты. Я ночью с непривычки сильно стукнулся головой о такой ящик, хорошо, что не врезался в болт или какой-нибудь выступ, тогда бы мне пришлось очень плохо. Двигаться по периметру запрещено, чтобы пойти в туалет, надо поднять руку и получить разрешение у стражника. Все сидят на кроватях и смотрят друг на друга. Вот и все развлечения. Тоска такая, хоть волком вой.

Всю ночь горел очень яркий свет, полицейские за пультом очень громко разговаривали. Я почти всю ночь не спал, сердце бешено колотилось. В пять часов утра принесли завтрак. Завтрак такой, что в горло не лез. Потом ещё раз улёгся на кровать, попытался поспать. В десять принесли еду опять, опять такое, к чему притронуться практически невозможно. Потом пришла чернокожая медсестра и позвала меня в медпункт. Затем пригласила доктора. Пришёл плохо говорящий по-английски китаец. Я сказал, что мне нужно лекарство в среду, а сегодня уже понедельник. Он записал, пообещал, что мне будет лекарство. И ушёл.

А через двадцать минут меня позвали на выход, предварительно свернув вещи. Я оставил испанцу-сокамернику пакет молока и хлеб, чему он был весьма обрадован, так как был постоянно голоден и даже доел после меня пятичасовую утреннюю кашу, к которой я почти не дотронулся.

Ну что, на сегодня, пожалуй, всё.

Целую тебя, моя замечательная сестричка Раечка!

Твой виртуально–американский Миша из нашей очень дождливой последнюю неделю прекрасной Калифорнии.

 

3.

Здравствуй, моя дорогая Раечка!

Ну что ж, продолжаем наше повествование.

Итак, я закончил на том, что меня вызвали наверх, приказав взять с собой свою постель, если эту тряпку–покрывало можно назвать постелью. В комнате уже стояли четверо чернокожих в таких же оранжевых робах, как и я сам.

К нам подошёл ещё один чернокожий, но уже помощник шерифа, формы он был, как бы поточнее сказать, круглой – что в высоту, что в ширину одинаково. Он приказал мне повернуться, и совершенно беззлобно обматерив, надел на руки за спиной наручники. Остальных четверых своих соплеменников он прикрепил к длинной цепочке с наручниками, хватило на каждого, взял наши личные дела, и всех нас погнал перед собой.

Так гонят скот в деревнях на Украине. Увидев, что я сильно отстаю, он спросил, в чём дело. Услышал ответ, взял меня под руку и потащил, как на буксире. Из его разговора с ребятами стало понятно, что их он повёл работать на кухню, чему вся эта чёрная банда была несказанно рада, какое-никакое – а разнообразие и развлечение. Потом он отвёл меня в отдельное громадное пустое помещение с потолком где-то высотой в метров пять-шесть, снял наручники, и закрыл. Перед этим я спросил его, серьёзная ли у меня статья. Он посмотрел мою бумажку, хмыкнул и сказал:

You have nothing! (У тебя ничего нет!)

Услышав это, я обрадовался, стал ждать, что меня сейчас выпустят, и начал строить планы на вечер. Но где-то через час пришёл полицейский, вывел меня их этой громадной комнаты и повёл куда-то вовнутрь. Мы прошли по громадному коридору, затем пошли решетки, а за ними в комнатах сидели люди. Вот одна такая решётка открылась, и мне приказали войти. Я зашёл.

Тридцать пар чёрных глаз изучающе уставились на меня. Потом подошёл маленький, наверное, полутораметровый, испаноязычный, с руками, синими от татуировок, большим носом и усами, как у Тараса Бульбы или Тараса Шевченко, и показал, куда мне следует лечь. Это была верхняя полка.

Раечка, я много читал о советских тюрьмах. Это, конечно, «Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом» и другие произведения раннего Солженицына – тогда он писал интересно, свежо, ярко, не пускаясь в свой махровый национализм и поучительно-нуднейшие размышления с применением им же выдуманных неудобоваримо-непроизносимых слов.

Это и Варлам Шаламов с его потрясающими «Колымскими рассказами», с их описанием быта советского лагеря, настолько жуткого, что, после появления в 1963 году в «Новом мире» рассказа «Один день …» Шаламов сказал о Солженицыне: «Вот, ещё один лакировщик у нас в литературе появился!»

Итак, до этого везде – и в полиции, и в камерах, где мне довелось побывать с одним-двумя-семью другими заключёнными от десяти минут до пары часов, и в камере – гигантском распределителе, где всю ночь горел свет, громко переговаривались полицейские и заключённые, а среди ночи телевизор заговорил по-русски, – транслировали какой-то исторический российский фильм.

Здесь фильмы не переводят, а лишь идут субтитры (услышав русскую речь по ТВ, я почувствовал какое-то дежа вю, настолько всё это было сюрреалистично) – везде я относился ко всему, что со мной происходило, как посторонний наблюдатель, без каких-либо эмоций и тем более паники.

Но тут, когда я услышал, что мне надо будет лезть на верхнюю полку в этой камере, я потерял всякое спокойствие и откровенно запаниковал.

Объявил, что я больной.

А тут все больные! – дружно ответили мне.

Затем крохотный синетатуированный испанец затащил мой матрац в середину небольшой клетки, где размещались ещё восемь кроватей (по четыре в два этажа), и бросил матрац на пол.

Раечка, я продолжу рассказ в следующем письме, хорошо?

Целую, родная!

Твой непутёвый двоюродный братец Миша из тёплого сегодня и очень красивого после дождя нашего золотого Сан-Франциско.

 

4.

Рая, здравствуй, милая!

С твоего высочайшего позволения, я продолжаю свои тюремные побасенки. Итак, я запаниковал и бросился к входной двери-решётке. Мимо по коридору проплывала квадратного вида надзирательница, флегматичная, как молодой удав, только что вкусно пообедавший молочным поросёнком.

Я позвал её и попросил вернуть меня в мою предыдущую камеру, где у меня была нижняя полка – здесь мне предлагают верхнюю, а я не в состоянии туда карабкаться. Фейс надзирательницы-«удава» изобразил напряжённый мыслительный процесс.

После долгой паузы она выдала мне, что обратится к вышестоящему начальству с данным моим пожеланием. Больше в тот день ни её, ни тем более это самое начальство я не видал.

Камера представляла собой большое прямоугольное помещение. Через всю комнату тянулся длинный металлический стол, справа и слева от него располагались сплошные, также металлические, скамьи. В конце камеры к потолку был подвешен громко что-то оравший телевизор, в который пялилось с десяток зэков.

Остальные сидели за этим самым длинным столом и азартно резались в карты.

Недалеко от телевизора размещалась единственная на всю камеру душевая.

Возле входа стояли два платных телефонных аппарата – можно было позвонить в кредит с оплатой за счёт того, кому ты звонишь. Расценки на такие звонки были драконовские, но тем не менее всё время кто-нибудь звонил по телефону.

По всему периметру камеры размещались пять или шесть подкамер, на шесть или восемь коек каждая. Все они были огорожены решётками.

В каждой такой подкамере был установлен металлический унитаз, а в полуметре от него размещался умывальник, из которого непрерывно тонкой струйкой лилась вода.

Никакой мебели, тумбочек или чего-то ещё в такой подкамере не было. В ближайшую ко входу подкамеру маленький татуированный испанец занёс мой матрац и бросил его прямо на пол.

Я зашёл следом и в растерянности остановился. Все нижние койки были заняты, карабкаться на верхнюю я не мог. Оставалось спать на полу, неизвестно сколько. Рядом с моим матрацем на полу уже лежал чей-то матрац. Через минуту из-под одеяла высунулась лохматая голова. Парень оказался белокожим.

Он поздоровался и назвал своё имя:

Кен.

Я тоже представился.

Кен вылез из-под одеяла и пошёл в «гостиную» – играть в карты. Я сел рядом и тупо следил за игрой – настроение было преотвратительное, да и игры я совершенно не понимал – в Украине-России в такие карточные игры не играют.

Из-за стола встал крепко сбитый чернокожий парень, подошёл ко мне, назвался Шэком и спросил название моей болячки. Я сказал ему аббревиатуру из двух букв. Парень выдал мне полное название и сказал, что знает об этой болезни. При ней я не смогу лезть на верхнюю койку, но он постарается найти мне койку внизу. Он поговорит с парнем, который сейчас в душе, и предложит тому поменять свою нижнюю койку на свободную верхнюю.

После этого ко мне подходили несколько чернокожих и говорили, чтобы я не переживал – всё будет хорошо, они всё уладят.

Потом рядом со мной и Кеном сел парень пуэрториканской внешности, похожий на игрока баскетбольной команды «Сан Антонио Спурс» («Шпоры из Сан Антонио») Тима Дункэна, одного из лучших баскетболистов США.

Парня звали Мигель, он действительно оказался на четверть пуэрториканцем и говорил с акцентом, не характерным для Калифорнии.

Мигель с Кеном стали азартно резаться в карты, я тупо пялился на их игру, меня она мало интересовала. Подошёл Шэк и сказал, что парень отказался меняться со мной нижним местом, аргументировав это, что он перенёс операцию.

Я совсем приуныл.

В камеру передали машинку для стрижки, и свои усы стричь пожелал Мигель. Следом за ним к внештатному цирюльнику сел Кен и пожелал, чтобы его побрили налысо.

После стрижки он стал ещё красивше, чем был, – лысая неровно выбритая голова, маленькие глубоко посаженные глазки, крохотный носик-пуговка, маленького роста, очень худой, на спине у него были впадины то ли от ударов тупыми предметами, то ли от пуль.

Кен тоже говорил с жестковатым выговором, нехарактерным для Калифорнии, затем оказалось, что он родом из штата Огайо.

Опять подошёл Шэк и сказал, что, если я хочу отдохнуть, то могу прилечь на нижнюю койку.

Я подумал, что он предлагает мне передохнуть на чужой койке, но Шэк объяснил, что парень согласился поменяться со мной, и теперь нижняя койка – моя.

Тем самым парнем оказался всё тот же Мигель, который перестелил себе на верхнюю полку, а я оказался на нижней. Можно сказать, на одном из самых лучших мест в этой подкамере.

Дело в том, что в ней было четыре нижних койки, но только две находились в глубине камеры, рядом с капитальной стеной – моя и ещё одна в другом конце камеры.

Две другие нижние койки имели стенку в виде решётки, внутри самой камеры постоянно горел свет, и эти койки были постоянно ярко освещены. В подкамере же в ночное время свет выключали, и я мог передохнуть в полумгле.

Нижняя койка в тот момент была для меня пределом мечтаний, и я благодарно пожал руку Шэку.

Потом он же помог мне застелить койку – там была своя маленькая хитрость, о которой не знал.

Я продолжу излагать свои побасенки в следующем письме.

Целую тебя, Раечка!

Твой виртуально-калифорнийско-с-уголовным-прошлым родственник Миша из солнечного всю последнюю неделю Сан-Франциско.

 

(продолжение следует)