Похождения арестанта

Похождения арестанта

Повесть в письмах. Продолжение

8.

Здравствуй, моя дорогая Раечка!

Я продолжу свои виртуальные каракули, хорошо?

Итак, давай просыпаться после тяжёлого арестантского сна в залитой светом, наполненной храпом и стонами тридцати пяти постояльцев-сидельцев камере. Первую ночь в камере я немного поспал, накрыв лицо полотенцем, естественно, оранжевого цвета.

Кстати, подушек ни в предвариловке, ни в постоянной камере не было, только два покрывала, матрас и это самое полотенце.

Ровно в 5 утра приглушённый свет в камере сменился ярким, народ стал нехотя выползать из-под своих одеял и так же лениво выстраиваться в очередь за завтраком.

Вообще-то меня немало удивлял этот распорядок дня – в 5 утра, когда все нормальные люди ещё досматривают свои последние сны, завтрак, затем в 10.30 утра – наверное, обед, хотя по набору еды он ничем от завтрака не отличался, и, наконец, в 4.30 вечера – ужин, из которого хоть что-то можно было уже съесть.

Итак, я взял свой поднос, отнёс на своё «место постоянного жительства», и без малейшего аппетита съел кусок серого хлеба, на который выдавил из крошечного пакета немного безвкусного джема – желания есть не было ни малейшего, но надо было чем-то питаться, чтобы не грохнуться в голодный обморок через несколько часов.

Кстати, у меня однажды в жизни едва не случился голодный обморок. Дело было в небольшом городке Касимове Рязанской области в конце 80-х годов прошлого уже века. Я поехал в командировку ещё с двумя сотрудниками нашего института, по дороге из Москвы в Касимов в поезде сильно простудился, потом не спал всю ночь. А с утра мы погнали на объект, я ничего и не успел перекусить, да и не было где, Касимов – дыра ещё та, хотя городок очень древний, чуть ли не старше Москвы. В общем, прогонял я там по чистому полю до часу дня, потом повели нас в столовку, я там, наконец, набрал себе еды разной, и, подходя к столику, вдруг почувствовал, что у меня закружилась голова, в глазах потемнело, и я начинаю потихоньку падать. Мне удалось поставить поднос на стол, сесть, я взял стакан и начал понемногу есть густую сметану, чувствуя, как моё состояние улучшается с каждой ложкой. Так что я имел понятие, что может со мной случиться, особенно в моём нынешнем состоянии, если я не буду ничего есть вообще. Маленький пакетик обезжиренного молока я отложил, а всё остальное отнёс нетронутым. После этого, с позволения сказать, завтрака, все опять завалились спать. Я ещё продремал часа два с половиной.

После этого в камеру зашёл охранник и объявил, чтобы все застилали свои кровати и готовились к ежедневному обходу. Было около восьми часов утра. Я застелил постель так, как это сделали другие арестанты – покрывалом сверху, сбоку под углом прикрепив сложенное полотенце. Потом все вышли из своих подкамер и уселись за длинный металлический стол. Мигель сказал, что можно взять с собой книгу, так как иногда приходится сидеть по двадцать минут, а при обходе спрятать её. Я так и сделал, и уселся за стол с «Кодом Да Винчи». Но уже через пять минут всю камеру заполнили охранники. Начальство промаршировало через всё помещение, а охранники рангом поменьше рассредоточились по подкамерам и стали смотреть под койки и поднимать матрасы. Это был тот знаменитый «шмон» в камере, о котором я столько читал в разных воспоминаниях.

Кстати, немножко истории этого слова, которое звучит сейчас не только в российских тюрьмах, но и с экранов телевизоров и даже в стенах Государственной Думы – блатная «феня» победно марширует по одной седьмой части суши. Среди арестантов царской России было большое количество уголовного элемента, и евреев там было неимоверное количество, взять хотя бы Соньку Золотую Ручку или короля одесских воров Мишку Япончика, великолепно описанного в неподражаемых «Одесских рассказах» Бабеля. Так вот, царские охранники устраивали в камерах обыски, которые обычно начинались в восемь часов. А «восемь» на иврите звучит как «шмонэ». Вот и зэки-евреи, когда в камере предполагался обыск, сообщали друг другу: «Шмонэ!» то есть скоро обыск! Так и вошло в русский блатной язык это слово.

Я при этом шмоне положил книжку на пол и стал с интересом наблюдать за происходящим. Закончив, охранники доложили старшему, что ничего противозаконного в камере они не обнаружили. Офицер обратился с вопросом, есть ли жалобы или больные. Получив отрицательный ответ, вся делегация из камеры удалилась.

После обхода каждый арестант занялся своим делом: кто сел глазеть очередное кино возле телевизора, кто играть в карты или заниматься увлекательным делом – выписывать себе в специальной форме дополнительные продукты, это дело считалось очень серьёзным и важным, и зэки, заполнявшие эти формы, были серьёзны и сосредоточены, словно они решали задачи неимоверной для Соединённых Штатов важности, кто забрался на койку в подкамеру продолжать досматривать свои бесконечные тюремные сны, кто просто разговаривал с соседом, и так как подавляющее число зэков были чернокожими, а чёрные общаются обычно очень громко, шум в камере стоял постоянно.

Я сел на свою койку читать книгу, рядом прямо на полу примостился Мигель, который сооружал себе свой «таблеточный коктейль», растирая разноцветные таблетки в чашке пластмассовой ложкой.

Большая часть нашей, да и всех других подкамер свободно просматривалась охранниками из общего тюремного коридора, но Мигеля им видно не было. Думаю, что и у него не было ни малейшего желания, чтобы его видела охрана. Где он брал все эти таблетки – не имею понятия, да и не интересовался, не моё это дело.

Я читал, но мысли у меня были больше не о книге, а о предстоящем суде – как себя там вести и что именно говорить судье.

Так повелось, что я имел представление о самых разных судьях Сан-Франциско. В 2000-м году, когда моя бывшая квартирная хозяйка через суд попыталась меня выселить, судьёй была худая высокая женщина с нервным лицом. Перед началом процесса меня с моей бывшей завели в отдельную комнату к судье, и та объявила мне, что она не знает, в чём суть дела, но другая сторона предлагает мне десять тысяч долларов и три месяца бесплатного проживания, а после этого я должен выметаться. Это предложение она очень советует мне принять, так как если я проиграю процесс, то должен буду выметаться уже через неделю (ну, тут она меня брала на пушку, я знал, что можно будет тянуть до месяца, может, и больше), и уже без десяти тысяч. Это же предложение моя адвокатша передавала мне уже два раза – за неделю до суда и в первый день суда, который другая сторона отложила ввиду неявки её основного свидетеля.

Я оба раза отказывался – ситуация на рынке жилья в то время была просто катастрофической, снять квартиру было невозможно ввиду бума так называемых «доткамовских» компаний в Кремниевой Долине, квартиры просто «улетали» за один-два дня, причём по цене, в полтора-два раза выше той, по которой я снимал свою квартиру. Так что принять эти десять тысяч и потом оказаться на улице с двумя детьми и совершено неприспособленной ни к чему женой было полнейшим безумием с моей стороны.

Я отказался от предложения судьи. Когда адвокатша после этой беседы вышла из комнаты судьи, она передала мне требование судьи ни в коем случае не упоминать во время процесса о своей болезни или о Сашином заболевании.

Если я об этом заговорю, суд сразу же заканчивается в пользу моей противницы, моя семья, соответственно, отправляется на улицу, но, самое главное, меня судья сажает в тюрьму! Во время самого процесса судья часто меня обрывала или запрещала отвечать на поставленный моей адвокатшей вопрос.

В день вынесения приговора адвокатша посоветовала нам привести в суд детей, чтобы косвенно повлиять на присяжных. Мы Даню так и не разбудили – ей тогда было всего четыре года, но Сашу в суд привезли. Надо было видеть, с какой нескрываемой ненавистью смотрела судья на нас, но сделать тут ничего не могла, это было уже совершено противозаконно запрещать присутствовать на процессе детям.

Ещё я помню судью, судившего моего приятеля Жору Огнева – в соседнем с моей нынешней тюрьмой здании размещается суд, и я два раза выступал там в защиту Жоры. Но в данном процессе я был только свидетелем, что, естественно, меня не очень сковывало.

Жора отсидел полгода совершено ни за что, посадила же его бывшая подружка, тоже практически ни за что. Но Жорины приключения – это отдельная история.

Переводил я в суде и Роману Фаталевичу, в прошлом то ли генеральному, то ли заместителю генерального директора Киевского авиаобъединения им. Антонова, который к некоторым своим достоинствам имел парочку серьёзных недостатков, одним из которых было непреодолимое желание судиться со всеми.

Это был процесс против его бывшего адвоката по аварии – Фаталевич последовательно менял адвокатов одного за другим, начиная процесс против предыдущего, ну вот такое хобби было у человека. Суд обычно длился две-три минуты, адвокат приезжал из Лос-Анжелоса, а часто и не приезжал, и его за это штрафовали на 250 долларов, что для адвоката было как для слона дробинка. Судья была одна и та же, уже знала нас с Фаталевичем в лицо, Фаталевич произносил гневную короткую тираду на русском, я её переводил, адвокат отвечал, что у него одно желание – поскорее забыть об этом самом Фаталевиче, и судья назначала другой день слушаний. В конце концов я нашёл Фаталевичу одного адвоката, который помог «деду» выиграть одиннадцать тысяч долларов – но половину «дед» должен был отдать своему младшему брату, остро нуждающемуся в этих нескольких тысячах миллионеру, продюсеру ТВ передач и владельцу восьми домов в Сан-Франциско.

В знак благодарности «дед» со мной вдрызг разругался (он ожидал гораздо большую сумму – братец его постоянно накручивал), и пообещал посадить и меня. Сейчас, увидев раз в году друг друга на улице, мы отворачиваемся и переходим на разные стороны улицы.

Была ещё судья на моём бракоразводном процессе, видимо, хорошо знакомая с моим адвокатом Кевином Даффи – одним из лучших адвокатов по разводам в Сан-Франциско.

Процесс прошёл очень легко, вернее, процесса и не было – был десятитиминутный разговор: вначале убедительно выступал Кевин, потом что-то проблеял адвокат моей бывшей, судья со смехом задала ему по теме пару вопросов и объявила брак недействительным.

Моя бывшая, приготовившись к длительному затяжному процессу и потратившая на адвокатов кучу денег, была ошарашена, когда ей перевели, что суд закончен, и её вопреки пожеланиям со мной развели. Она просто обалдела и принялась рыдать.

Об этой судье впечатление осталось, естественно, самое благоприятное.

Я уже знал, что в США судья – это царь, бог и многое другое в одном лице. Воздействовать на судей не может никто, в том числе и Президент, но, ввиду своей неограниченной власти иногда судьи вершат суд так, как им заблагорассудится.

Поэтому предстояло быть с судьёй очень корректным, вежливым, признать за собой долю вины (а как иначе – я и так сидел за решёткой, официальная вина была – беседа на резких тонах с моей бывшей, которая на меня орала последних лет семнадцать, так что – за это сажать?), и выйти на свободу, как говорится, с чистой совестью.

Ну, наверное, всё на сегодня.

Я тебя, Раечка, ласково целую в щёчку!

Твой грустный сегодня братец Миша из очень тёплого последние дни, залитого солнцем и светом, любимого мною города Сан-Франциско.

 

9.

Здравствуй, моя дорогая Раечка!

Извини за небольшой перерыв в написании моих «похождений», тут эта идиотка скандалы каждый день раскручивала – не было настроения. Всё грозится меня снова засадить за любую ерунду, это уже самый настоящий шантаж, орёт, я ей говорю, чтобы она заткнулась, и получаю ответный крик, что она сейчас начнёт звонить в полицию, т. к. я её оскорбил. Хочу практически исключить любое общение с ней.

Ладно, поплакался немножко – давай вернемся к нашим баранам, вернее, продолжим дальше наш рассказ, хорошо?

Итак, после завтрака и утренней проверки полицейско-тюремным начальством я продолжил читать «Код Да Винчи». Выходить из своей подкамеры мне не хотелось – не было настроения сидеть за общим длинным столом.

Так я читал до обеда, который принесли в 10.30. Я пожевал практически безвкусный хлеб, который намазал маслом какого-то синтетически-неестественного белого цвета, и положил сверху пару ломтиков такой же безвкусной колбасы. Очень хотелось пить – но мне выдали крохотный пакетик молока, которое я пить не хотел, – от молока у меня проблемы с желудком. Тут Мигель громко объявил, что меняет сок на молоко. Сока в нашем рационе не было – его Мигель, как я выяснил позже, покупал в тюремном магазине по заказу. Я с ним поменялся и таким образом немного разнообразил свой весьма скудный тюремный рацион.

После обеда в камеру пришёл Кен. Оказывается, у него был суд, а я даже не заметил его отсутствия в камере и даже не смог узнать, что ему присудили, т.к. он попрощался со всеми, свернул свой матрац, который ему помогли вынести из камеры, и исчез в лабиринтах сан-франциско-американской тюремной машины.

Я сидел в тюрьме уже третий день, но суды начались только со вторника, 22 января – понедельник.

21 января был американским государственным праздником, и судьи в этот день мирно отдыхали, как и весь американский народ.

Мигель разъяснил мне, что если у меня сегодня будет суд, то уже во второй половине дня – тех, кого судят в первой половине, вызывают сразу после завтрака, где-то в шесть утра. Если учесть, что судьи начинают работать с девяти утра, можно себе представить, что три часа как минимум человека переодевают в свою собственную одежду, а затем кантуют в разных камерах. Здание суда было расположено по соседству с тюрьмой, скорее всего, заключённые перемещались из тюрьмы в суд по длинным подземным коридорам и лифтам, так и не выходя на улицу. А где-то через час после завтрака я услышал, как охранник, маленький коротко стриженый китаец, громко выкрикивал мою фамилию. Я вышел из камеры в длинный тюремный коридор. Впереди маячили две фигуры явно адвокатского вида, в костюмах и с портфелями. Они явно ждали своих клиентов. Но мне охранник приказал идти дальше, указав номер комнаты.

Я зашел в крохотную комнату. За столом сидел высокий мужчина лет сорока с гладко зализанными назад волосами и нервным лицом. Я бы сказал, что он ирландец по происхождению – он был сильно похож на Джорджа Раша, ирландца, адвоката Максима, с которым я же Максима и познакомил года четыре назад. Этот Раш много ездил по работе по миру, часто бывал в Москве – весь его офис был обвешан старыми советскими плакатами времён Гражданской войны и Агитпропа, которые я видел ранее лишь в учебниках истории.

Раш рассказывал, как во время очередной поездки в Россию сдуру пошёл на футбол – Россия играла матч отборочного турнира чемпионата Европы по футболу против Ирландии, с которой оказалась в одной группе. Раш говорил, что никогда в жизни ему не было так страшно, как на этом футболе. Скорее всего, московские футбольные фанаты, узнав, что рядом с ними сидит живой ирландец – враг, по их разумению, – чуть его не убили там. К счастью, Россия тот матч выиграла 2:0, поэтому Раша и «помиловали». Вообще-то на таких матчах следует идти в специально огороженный усиленными нарядами милиции-полиции сектор, где находятся болельщики гостей, Раш, скорее всего, этого просто не знал. Но я отвлёкся.

«Ирландец» указал мне на стул напротив себя. Вначале я обрадовался, подумав, что это мой адвокат, – в США по закону подследственные имеют право на бесплатного адвоката. Потом я увидел, что у «ирландца» к рубашке прикреплён небольшой полицейский жетон.

«Ирландец» резким голосом спросил меня, не нужен ли мне переводчик. Получив отрицательный ответ, уточнил моё имя, достал маленький диктофон, включил его и спросил меня, что произошло между мной и моей бывшей женой. Я ответил ему, что буду говорить с ним только в присутствии адвоката.

Он выключил диктофон и сказал, что в таком случае интервью закончено, и я должен возвращаться обратно в камеру. Я спросил его, когда я смогу встретиться с адвокатом. Он ответил, что это его не касается, я должен сказать охраннику, что я хочу видеть адвоката, и охранник мне его вызовет.

Я прошёл по коридору и попросил охранника вызвать мне адвоката. Тот записал мои данные и сказал, что я должен возвращаться в свою камеру. Если придёт адвокат, то меня вызовут.

Я вернулся в камеру. Ещё через час, приблизительно в час дня, в камере объявили отбой. Все заключённые прошли в подкамеры, и подкамеры закрыли. По камере прошла очередная проверка – два чернокожих охранника и весёлая белая полицейская, которая радостно прыгала по камере, как пятилетняя девочка, и хлопала в ладоши. Мы все должны были стоять в это время возле своих кроватей и показывать своим видом, что мы тоже все здоровы и такие же жизнерадостные, как эта прыгающая, хлопающая в ладоши охранница. Чернокожий охранник тоже улыбался, Шак что-то пошутил ему из-за решётки, оба весело засмеялись. Радостная жизнь кипела рядом со мной, но мне почему-то не было так весело. Вспомнились слова Остапа Бендера Ипполиту Воробьянинову: «Мы чужие на этом празднике жизни, Киса!»

Уж точно это был не мой праздник жизни!

Все опять завалились спать. Правда, кое-кто продолжал громко между собой разговаривать. Я опять немного подремал. Разбудил меня громкий крик. Когда я открыл глаза, то понял, что это не крик, а слова песни. Чернокожий напротив меня захотел запеть – и громко завыл несколько строчек. Эти ребята довольно музыкальны, многие напевают вслух в любое время, когда им вздумается. Правда, ночью обычно все спят.

Я хочу сделать ещё одно отступление.

Как-то в Штатах произошла трагедия. Четырнадцатилетний подросток принёс в школу пистолет и убил шестнадцатилетнего старшеклассника, который насмехался (а может, даже издевался) над ним. Пацана будут судить как взрослого. А это значит, что ему светило пожизненное заключение! С моей точки зрения, американская законодательная система неоправданно строга, жестка, порой жестока, и довольно несовершенна. Поэтому американские тюрьмы переполнены заключёнными, для многих из них тюрьма стала привычным местом обитания. Но это – тема отдельного исследования.

А конкретно по этому случаю, вернее, трагедии – судить четырнадцатилетнего пацана как взрослого, – это чем-то напоминает мне времена и законы Сталина. Одна из лучших и старинных мировых демократий – американская – очень несовершенна. США могут потратить миллионы долларов на спасение гражданина страны, попавшего в беду где-то за рубежом.

И это совершенно нормальное и благородное отношение самого могущественного в мире государства к своим гражданам. И одновременно в США миллионы собственных граждан нуждаются в помощи (нищие, бездомные, малообеспеченные и т.д.), но не получают эту самую помощь.

Зато миллиарды долларов идут на поддержку весьма сомнительных режимов или на совершенно бессмысленную и давно фактически проигранную войну в Ираке.

За решёткой в США находится масса людей, которых в других странах никто бы никогда не посадил, как это было в моём случае или в случае с моим приятелем Жорой Огневым.

И ещё одна серьёзнейшая проблема США. Это – масса огнестрельного оружия на руках у населения. На триста с лишним миллионов населения США зарегистрировано более трехсот миллионов единиц оружия.

То есть по одному пистолету-автомату на каждого жителя, включая новорождённых и дряхлых немощных стариков в домах престарелых. Поскольку младенцы стрелять ещё не в состоянии, а многие старики – уже не в состоянии, а также с учётом того, что во многих домах оружия никогда не водилось (я, например, уверен, что моя бывшая, в случае, если бы в доме оказалось какое-нибудь завалящее ружье хоть времён Крымской войны, обязательно его бы разрядила в мою бедную голову), и даже не в соответствии с Чеховым: «Если на стене в первом акте висит ружьё, то в третьем акте оно обязательно выстрелит».

О Чехове бывшая жена слышала в средней школе много лет назад, Поводом для скандалов было не так открытое окно в кухне, купленная в «неправильном» магазине петрушка, и т.д.. Причин для повода открыть рот за последние добрых полтора десятка лет придумано бесконечное множество.

Вот и происходят раз за разом в нашей стране жуткие трагедии по разным поводам, описанным выше в этом письме.

Надеюсь, что правительство США ужесточит меры по продаже и хранению огнестрельного оружия, которое не должно попадать в руки детей, психически неуравновешенных людей и, конечно, уголовников.

Всё на сегодня, дорогая Раечка! Продолжим в следующий раз.

Я тебя целую!

Твой усталый сегодня непутёвый родственник Мишка из очень красивого, тёплого и весеннего золотого Сан-Франциско.

 

(Окончание в следующем номере)