Журнальный мир

На море

Проживая скопленное набело,

к пионерской зорьке будь готов –

Куравлёв, поющий в пачку «Мальборо»,

Вицин, усыпляющий котов,

мне легко с попутчицами бодрыми

поделиться в радость, чем богат,

грузовик прошёл с пустыми вёдрами,

молния упала на шпагат,

просто с поэтессами поддатыми

занимать коньяк у молдаван,

Коктебель во сне скрипит цикадами,

дышит, как продавленный диван,

по карманам дождь попрятал лезвия –

в норках неуёмные стрижи,

позвоню Ван Гогу, соболезнуя,

чтобы к трубке ухо приложил,

знаю, от него ушла не зря жена,

к сведению будущих рубак –

у меня ружьё всегда заряжено,

даже если это и не так,

сердце тараторит с промежуткими,

подбираюсь к девушке-врачу –

сетует: завязывайте с шутками,

не смешно – а я и не шучу.

Студентка

В троллейбусе вечернего дозора

она в шершавых стёклах золотых

протаивала пальцами узоры

щекотные, как буквы для слепых.

Бежали через двор, большой и зябкий,

когда из сумки выскользнула вдруг

жестянка леденцов – такая взятка,

чтоб из общаги выкурить подруг.

Обкусывали с варежек ледышки,

мигал на подоконнике утюг.

Такая вот любовная интрижка,

а не роман какой-нибудь виктюк.

Вывих

Вот довяжу себе кольчугу скоро

на скатерти колечками от чашки

и распакую правды третий короб,

а там желанье видеться почаще,

зерно уснуло в толще чернозёма –

спит под щекой зимы, как детский пистик,

а я в восторге от твоих зелёных

и прочих цветовых характеристик,

пока не распоёшься – в горле гречка,

не дождались рождественских, матёрых,

шагнул на лёд – внезапная подсечка,

нашёл – убил бы этих полотёров,

когда бы не каток сплошной да ямы,

носил бы на руках тебя, чесслово,

другому просто – он от обезьяны,

а мне инопланетно и слоново.

Афганистанция

Спасибо тебе и за это –

как сало в рассоле снега,

берёзы торчат из балета,

как бледные ноги Дега,

шатается воздух нерезкий

пыльцой от распиленных гирь,

хворает капель в перелеске,

и кровососущий снегирь

расплавился красным на белом,

пока наблюдаешь, как тот,

кто знает, что делает, – сделал,

а вышло всё наоборот,

как будто расстроенный воин

на службе весны строевой

ремень оглушительный сдвоил

и хлопает над головой,

могила ему не по чину,

пока не добьётся ничьей,

а то, что осколками в спину, –

привычное дело врачей.

Безмятега

Пять копеек профукано в чику,

и меня, перед тем, как учить,

просит сбегать за мелом училка,

задубевшую тряпку смочить,

третий класс, и такая же четверть –

на верёвочке в космос хочу,

в сквере девочки классики чертят,

исполняется сто Ильичу,

всё вокруг высоко и киново,

треплет волосы дождик кривой,

не забыть бы буханку «ржаного»

по дороге из школы домой.

Рань несусветная

С утра садимся мы в телегу,

мы рады голову сломать.

А. С. Пушкин

Любимая, наш круг спасенья узок,

и мотыльком свеча опылена,

поскрипывая, дышит, как медуза,

прибившаяся к берегу луна,

с массандровских давилен ветер винный

плутает в можжевельнике, цикад

высоковольтный гул бодает спины,

в тумане нерестится виноград,

степного разнотравья терпкий силос,

залётных комаров зубная нить,

а мы с тобой шутя договорились

о милых пустяках не говорить,

умение сочувствовать по блату

даруется, к кому ни привяжись, –

телегой на колёсах циферблатов

попутчиков потряхивает жизнь,

на перекурне требую отсрочки,

подобных штукарей хоть пруд пруди –

мне лишь бы удержаться на цепочке

из поцелуев на твоей груди.

Геометрия утра

Нам, дорогая, как ни упрощайся,

под бульканье скворца и скрип стропил

гадать, в неопалимых блёстках счастья,

какой дурак посуду перебил,

парад планет предутренний отринул,

когда влетел, проекции опричь,

в заплёванную звёздами витрину

необожжённой юности кирпич,

глотком нарзана кислого залатан,

я наблюдать с погрешностью готов,

как перегрызлась полночи постфатум,

с цепи сорвавшись, свора облаков,

как свет кромешной истины изломан

и в будущем страдает от препон –

без запятой сначала было слово,

но под язык ужалил скорпион,

теперь с макулатурой стало туго,

визгливый мир купается в стыде

и под прямым углом скользит по кругу,

а я вот, по касательной, – к тебе,

нас никуда не выведет кривая,

пока, за правдой образа следя,

кино документальное снимаем –

всё, до последней ниточки, с себя.

Ещё раз про любовь

Я с треском вылетел, как слово

не воробей, на аэрбасе

горит Вудсток зарёю новой,

восток по-прежнему колбасит,

у стюардессы смех сквозь слёзы –

такая разновидность горя,

летит куда-то баба с возу,

видать, в турецкий санаторий,

осматривается с опаской,

цунами – строго между нами,

она Хаврошечка из сказки,

а я застенчивый, как пламя,

гляжу в иллюминатор млечный,

присматривает «тот» за «этим»,

кулак показывает вечность

и угрожает даже детям,

скатились, как с горы на санках,

оставим тонкости в секрете –

случилась жёсткая посадка,

а мне – ни капельки, поверьте,

все целы, после переделки

размявшись, выглянул наружу,

а там – весна, и дождик мелкий

лакает облака из лужи.

Влюблённые и большеротые

Я тебя целоваться заставил,

наплевав на вселенский застой,

в тишине, за Рогожской заставой,

заметённой сиренью густой,

где кометы в оранжевой коме

вспоминают былую лафу,

как засохшие стружки моркови

под подолом у тёрки в шкафу,

где на резкость оптической пары

не наводится линза луны,

и, сплетённые словно кальмары,

мы скользить по прилавку вольны

до предела, пока не остыла

наша молодость, взятая в тлен,

эти слёзы и кровь, как чернила,

и фонтан из берёзовых вен,

в разнотравье цветущих и прочих

обречённо крадутся сюда

прикусивший язык колокольчик,

затвердившая «да» резеда,

пусть последних тюльпанов горелки

разевают пунцовые рты,

поиграем с природой в гляделки,

не стесняясь своей наготы.

Как вчера

К. С.

Нам ли замыкаться, Катя, в горе,

принимая дружбу за вражду,

в бурунах высоких категорий

Сциллой и Харибдою между,

с бестолку луну сбивают тени –

призрачный уют, вечерний клёв,

бабочек налёт, и вой сирени

в лапах озверевших соловьёв,

мы с тобой давно забили стрелку –

шаткую калитку отвори,

травка, как из газовой горелки,

щиколотки мацает твои,

плещут судаки в заросшем устье,

словно бьют циклопа по щекам,

южный ветер, бархатный от грусти,

все ромашки в поле ощипал,

ты, моя любезная, не промах,

в сторону какую ни нагни,

жемчуг перекатывая в бронхах,

родинку на шее не спугни.

Казань