Покупатель роялей

Покупатель роялей

Рассказ

На этот раз продавцом оказалась ухоженная и очень привлекательная девушка с ровной кожей цвета слоновой кости. Когда используют термин «породистая», говорят как раз о таких. На вид девушке было около двадцати пяти, и ее задор и та радость, с какой она встретила потенциального покупателя старого дедушкиного рояля, намекали на то, что жизнь видится ей коробкой шоколадных конфет в мятной глазури, начинка в которых всегда — приятный сюрприз. А потому расставаться со всяким старьем совсем не жалко, а напротив — очень даже полезно и легко.

Андрей? — спросила она, остановившись от него метрах в десяти.

Да, здравствуйте, — ответил молодой человек и двинулся в ее сторону.

Виктория. — Девушка словно коснулась черты на состязаниях по челночному бегу, быстро развернулась и последовала в обратном направлении.

Вы музыкант? — бросила она через плечо, когда Андрей почти нагнал ее.

Да-да, я инструмент смотрю для себя, хочется найти… — Но он не успел договорить: Виктория уже открыла карточкой высокую дверь и уверенным жестом пригласила его войти.

В просторном остекленном лобби порхающие под потолком огромные перламутровые бабочки охраняли маленького, тощего охранника. Увидев Викторию, он высунулся из-за своей стойки, одарил девушку кивком и идиотской улыбкой и быстро спрятался обратно.

Когда они остановились в ожидании лифта, Андрей попытался продолжить:

Понимаете, я ищу свой инструмент. Я композитор, пишу музыку, и хочется… Ну чтобы моя музыка ему понравилась. — И посмеялся над своей шуткой за них обоих.

В руках молодой человек держал стеганую куртку цвета хаки, на нем были темно-синие джинсы, легкие кожаные туфли и великолепная рубашка, которую он считал достаточно эффектной и в меру экстравагантной — белая, с синими небрежными мазками краски, походившими, по его мнению, на цветы. Виктория, только теперь окинувшая его взглядом, похоже, приняла эти мазки за нелепые кляксы. Вернувшись к изучению в телефоне аккаунта какого-то мужчины с проседью в бороде, она резюмировала:

Дедушка меня тоже играть учил, но сейчас уже ничего не помню.

Отпирая дверь квартиры, Виктория, словно боясь, что ее кто-нибудь услышит, прошептала:

Мы здесь бываем редко, не разувайтесь.

На полу в прихожей инеем лежала пыль. Иней захрустел под их шагами, и этот звук сразу же разбудил деревянную голову оленя с большими настоящими рогами. Когда-то они услужливо держали на себе шляпы, шарфы и шапки прежних хозяев, и сейчас олень, казалось, по привычке немного наклонил голову, но шляпы так никто и не повесил.

Тишина, испуганная чужими голосами, попряталась по углам, притаилась, слушала и ждала, что же будет дальше.

Андрей искал исключительно рояли. Большие, величественные, это были инструменты с душой, и каждый звучал так, будто бы знал себе цену. Но вот хозяева, с которыми встречался Андрей, чаще всего имели о ценности своих инструментов достаточно смутное представление, ведь обычно те доставались им в наследство. Иногда владельцы закатывали рояль в угол, использовали как подставку для цветов или стол, накрывая скатертью, а один раз Андрей полчаса переставлял на пол бутылки и бокалы, чтобы можно было открыть крышку, потому что рояль служил барной стойкой. Ни один захудалый Petrof или Rösler, на котором занимался ученик или даже преподаватель музыкального заведения, не испытывал подобного отношения к себе, а вот с прекрасными, дорогими роялями такое случалось часто. Поэтому, когда Андрей приходил и играл на них, в жизни вещей случался праздник. Пространство оживало, и вещам вспоминались счастливые люди, которые ходили по комнатам и смеялись, но такие сеансы ностальгии, к сожалению, быстро заканчивались.

Большая комната, в которой Андрей стоял сейчас, окнами выходила на Тверской бульвар. Лакированный ореховый Schimmel стоял слева от входа, дальше вдоль стены тянулся шкаф до потолка, наполненный книгами, а в центре зала стоял диван в красном потертом велюре. От дивана, как и от всего вокруг, веяло отжившим величием.

Андрей своим молчанием и неподвижностью заставил хозяйку вынырнуть из телефона, получил от нее жест одобрения, подошел к роялю, поднял крышку и, наклонившись, заглянул внутрь.

Дека целая, штеги тоже в порядке, а вот молоточки замылены, нужно немного распушить, или будет много стекла в звуке. В объявлении у вас окончательная цена? — спросил Андрей, выпрямившись.

Да, мы скидывать не будем! У мамы есть оч хороший знакомый, у него свой ресторан на Таганской, он сказал, что это оч крутой рояль.

Она посмотрела в телефон, поднесла его динамиком ко рту и записала голосовое сообщение:

Да, я про это слышала, мне Макс рассказал!

А когда его в последний раз настраивали? — спросил Андрей.

Телефон Виктории зазвонил.

Сейчас, извините. — И она пошла из гостиной на кухню. — Нет, я считаю, что в этой ситуации Лена не права! Нет, ну конечно, Лена не права!

Андрей заиграл. Несмотря на давнюю настройку, рояль звучал просто изумительно. Глубокие заполняющие низы, яркая прозрачная середина и верха как из волшебных колокольчиков. Не прошло и минуты, как Виктория тихо вернулась в гостиную и села на краешек дивана. Она слушала молча, а когда Андрей закончил, радостно захлопала.

Какая красивая музыка, как из какого-то фильма! Это джаз?

Что? Нет, это не джаз, я пишу в стиле неоклассика.

Это ва-аша музыка?

Ну да, эту пьесу я написал, когда…

А можете еще раз это сыграть? — Она вытянула руки с телефоном и приготовилась снимать.

Андрей начал пьесу заново.

Ага, спасибо, — остановила она его через пятнадцать секунд. — А как ваш аккаунт называется? Хочу в истории отметить.

О, я не веду социальных сетей.

А на «Айтюнсе» вы есть? Как вы там называетесь?

Я там был, но сейчас перехожу на другой лейбл, и из-за вопросов с правами пока пришлось оттуда всё удалить.

А где же вас можно послушать?

Я сейчас большой концерт готовлю, много моментов организационных, но, как только все решится, я вас обязательно приглашу. О, у меня, кажется, есть с собой диск! — Андрей поднялся, достал из внутреннего кармана куртки диск и протянул ей. — Это вам, подарок!

Ди-иск. — Она повертела его в руках, как отрытую окаменелость. — А-а-а, у меня в машине вставляются, там послушаю, спасибо! — Она положила диск себе на колени, прицелилась и сфотографировала.

Виктория, инструмент очень хороший, но дело в том, что у меня еще есть варианты. Нужно подумать. Все-таки для меня это очень важная вещь. Большое вам спасибо… — Он не договорил.

Хорошо, поняла вас. Тогда пойдемте, мне нужно бежать!

Молча вышли из квартиры, молча спустились в лифте, и, только когда уже вышли на улицу, вместо прощания Виктория сказала:

Приглашайте на концерт!

Она пошла в сторону парковки. Диска в руках у нее не было.

 

Андрей шел по Тверскому и вертел по сторонам головой, выбирая подходящий приличный ресторан, очень уж хотелось есть. «Дети райка» — странное название, но пахло оттуда и вправду божественно, и он решил войти.

В углу зала стоял старый чешский Weinbach, черный, блестящий, с толстыми точеными ножками. Андрей сразу же положил на него глаз. «Внешне ничего, видимо, даже не реставрировали. Если хорошо держит строй и механика в порядке, тысяч пятьдесят наверняка стоит», — привычно отметил он.

Он уселся за столик у окна и взял меню. Голод — лучший друг воображения, картинки блюд буквально оживали. Он пролистал страницы с салатами, «принюхался» к свежему базилику с заправками из бальзамического уксуса, дижонской горчицы и соуса песто, но только «понюхал» и продолжил изучать меню.

Дальше была жареная рыба, небольшая, в золотистой корочке, с белыми выпученными глазками. Такую они когда-то ели с отцом после утренней рыбалки на тихом туманном озере, закусывали горячими лепешками из кукурузной муки и запивали крепким черным чаем с только что сорванными здесь же, на берегу, листьями смородины. Рыба продолжала раздражать отделы мозга, которые отвечали за гастрономические воспоминания, и Андрею страшно захотелось обычного березового сока, зеленого молодого папоротника, хрустящего и круто посоленного, с жареной картошкой, обязательно посыпанной тминными зернами.

Ничего из этого в меню не было, но, когда подошел официант, чтобы принять заказ, рот Андрея был полон слюны, и, если бы он попытался озвучить названия выбранных им блюд, вышло бы что-то нечленораздельное. Поэтому, не говоря ни слова, он только указывал пальцем на картинки, а на вопросы официанта лишь утвердительно мычал.

Сделав заказ, Андрей направился в уборную и возле раковины встретился с коротко стриженной девушкой в изящном черном платье. Они скользнули друг по другу взглядами. Девушка тут же закрыла кран и, смущенно ища что-то у себя под ногами, вышла.

На первое ему принесли грибной крем-суп со сливками, нежный, посыпанный красным перцем и стружкой твердого тертого сыра. Потом в простом стеклянном графине с аккуратно повязанной на горлышке салфеткой подали домашнее белое сухое вино. На большой белой тарелке в двух тонких, мягких лепешках, сложенных кармашками, лежали ломтики слегка обжаренной молодой говядины вперемешку с припущенными баклажанами, зеленью и чесночным соусом. Рядом с «кармашками» возвышалась зеленая, блестящая от оливкового масла горка листьев руколы с парой нарезанных дольками бордовых помидоров.

Андрей начал с супа, но съел только половину и отставил тарелку. Потом, уже спокойно, не торопясь, принялся нарезать «кармашки» с говядиной, накалывать на вилку, отправлять в рот и вдумчиво жевать. После супа, теплой говядины и второго бокала вина он ослабил ремень на джинсах, откинулся в кресле и посмотрел в окно, за которым уже успело стемнеть.

«Москва — она совсем как Париж, здесь тоже, если недоедаешь, становишься очень голоден»1, — подумал Андрей, а в зале заиграла музыка.

Из угла, оттуда, где проживало пианино, зазвучали виолончель и аккордеон. На виолончели играла та самая коротко стриженная девушка. Ее напарница с аккордеоном была не так красива и, наверное, поэтому играла так самозабвенно и смотрела на всех вокруг так мечтательно. Выглядело это непринужденно, однако аккордеонистка четко фиксировала любое ответное внимание и тогда уже не отводила взгляда, пока жертва смущенно не отворачивалась. Виолончелистка же, наоборот, откровенно рассматривала жующих людей. Андрей увидел на ее лице ухмылку и проследил направление ее взгляда.

Объект ее внимания, располневший, лысеющий к затылку бородатый молодой человек, сидел за соседним столиком и очень серьезно интересовался у официанта:

Скажите, а у «Наполеона» тонкие слои?

И когда озадаченный официант ушел проверять «тонкость» слоев «Наполеона», девушка, сидевшая напротив лысеющего, незамедлительно начала:

Ну не нравишься ты мне ни по одному человеческому параметру! Что ты от меня хочешь? Секс?! Ну ладно, а дальше-то что?!

Андрею не хотелось вникать в чужие проблемы, и его взгляд вернулся туда, откуда текла музыка.

Тонкими послушными руками виолончелистка вытягивала грустную мелодию о волнах и ночном морском ветре, а аккордеон поддергивал ее ритмом игривого фокстрота. Потом заиграли «Обливион». От него потеплело на сердце: мелодия возвращала домой. Следом зазвучала старая советская «Родная Москва», и девушка за столиком справа сказала другой:

Представляешь, я слышала эту музыку в одном спектакле. Там после войны, в сорок пятом, в Москве солдат встречает свою старую любовь, и играет вот эта чудесная полечка.

Девушка продолжала щебетать, но Андрей был уже где-то далеко. Он смотрел, как свет уличных фонарей пробивался сквозь линзу бокала с вином и устало ложился на стол желтыми дрожащими искрами.

Артистки перестали играть, но музыка, другая музыка, продолжала звучать у Андрея в голове. И лишь когда после нескольких повторений он нащупал ноты для нужного разрешения своей мелодии, музыка в голове стихла, и он снова почувствовал суету, услышал шум, увидел зал ресторана, а потом и сидящих в нем людей.

Андрей поднялся, вытащил из куртки на вешалке пачку сигарет, достал одну, взял зажигалку и пошел к выходу. На бульваре в желтом свете фонарей на детских деревянных лошадках качались пьяные взрослые. Он сел на лавочку у входа, закурил, быстро достал ручку и блокнот и на листе под номерами телефонов с названиями роялей нарисовал забор из закорючек на тоненьких жердочках.

Угостите, пожалуйста, сигаретой!

Андрей обернулся. Коротко стриженная девушка стояла за его спиной. Она накинула поверх платья мешковатую черную косуху, но выглядела по-прежнему изящно.

Сигареты в куртке, — ответил Андрей, указывая на дверь ресторана рукой с блокнотом.

Виолончелистка сразу заметила записанные на листе ноты.

Вы музыкант?

Да, композитор.

М-м-м… А что пишете, где выступаете?

Андрей встал.

Мне сходить за сигаретой?

А давайте я вашу докурю? Я, кстати, Даша. — Она смотрела на него снизу из-под своей скошенной набок челки, и это был взгляд, ищущий нежности.

Конечно, докурите, Даша, а мне нужно идти. — Он передал девушке сигарету, улыбнулся и вошел внутрь.

Андрей вернулся за столик. После музыки посетители явно оживились: все болтали, как соскучившиеся после долгой разлуки старые друзья. Он пододвинул к себе тарелку с недоеденным супом, опустил ложку — и выронил ее на пол. В мягком сливочном пюре барахтался таракан.

Извините, можно у вас попросить салфетку? — обратился Андрей к лысеющему.

Что, простите?

Дайте салфетку. У меня в супе таракан, и он явно хочет выбраться оттуда!

Тарака-ан! — завопила нервная спутница лысеющего.

И в зале повисла опасная тишина.

Лысеющий соображал долго, и подоспевший официант бесстрашно накрыл тарелку с тараканом своим полотенцем и быстро понес ее по проходу, держа перед собой на вытянутой руке. Вслед ему смотрели потерявшие аппетит посетители.

Когда официант исчез за салонными дверьми кухни, все уставились на Андрея, сочувственно качая головами. Но вскоре взгляды снова обратились в сторону кухни, за дверьми которой слышались голоса. Потом оттуда появился высокий, худощавый парень в коротковатом пиджаке и направился к Андрею. В руках он держал небольшой бумажный пакет.

Приносим вам извинения, ваш ужин за счет заведения. И вот, это вам комплимент от администрации ресторана.

Он поставил пакет на стол и удалился.

Андрей покинул ресторан и побрел по бульвару. Остановившись на перекрестке в ожидании зеленого света, он заглянул в пакет. На дне, в пластиковой коробочке, лежал треугольник чизкейка. Андрей улыбнулся, пересек дорогу и вошел в сумрак аллеи.

Хотелось побольше вобрать в себя всего этого: и этой несмело подступающей ночи, и этих прозрачных серебристых листьев, и этих пушистых белых облаков, тихо крадущихся по темно-синему небу. Но — последняя затяжка, эскалатор, грохот метро и вонь туннеля на фиолетовой ветке.

Андрей открыл маленькую книжку в тонком переплете.

«Здесь не место для любви, сюда нужно приезжать, когда хочешь покончить с любовью»2, — поясняла героиня своей заурядной сестре.

Всё так.

Он долго ехал в тусклом вагоне, потом еще пару остановок на автобусе, потом шагал туда, откуда, если посмотреть назад, было видно всю ночную Москву. Ближе к дому он почти перешел на бег. Хотелось поскорее сесть за инструмент и поиграть, развить придуманную мелодию.

Подойдя к подъезду, он что есть силы дернул железную дверь. Магнит замка не выдержал, и дверь открылась. Своего ключа от подъезда у Андрея не было.

Он вошел в квартиру. Из комнаты слева, обнявшись и держа в руках бутылки, появились две девушки и, не обращая на него внимания, проследовали на кухню. Он повесил куртку на крючок и, не разуваясь, направился в ванную.

Он снял свою «великолепную» и единственную рубашку и аккуратно повесил на плечики. Достал из кармана спичечный коробок, открыл шкафчик под раковиной и встал на колени.

По белому кафелю во все стороны разбегались тараканы, врезались друг в друга, прятались за тряпками и бутылками. Андрей разъединил коробок, выбрал таракана побольше, забившегося в угол, накрыл его одной частью коробка и, не отрывая ее от пола, подсунул вторую.

До завтра, друг, — сказал он вслух, потряс коробок возле уха — убедился, что «друг» на месте, — и убрал его в карман.

Андрей намылил руки, вымыл лицо и шею, вытерся, взял плечики с рубашкой и в одних джинсах вышел из ванной.

На кухне чей-то вой из портативной колонки заглушал пьяный гул едва знакомых Андрею людей. Один из мужчин окликнул его и, выдувая дым от сигареты в раскрытое окно, спросил:

Ну, как сегодня?

Богатая, и музыка моя ей вроде понравилась, но ничем помочь не предложила.

А пожить не пустит?

Не парься, до конца месяца съеду, у меня на завтра еще три инструмента.

Андрей вошел в свою комнату и закрыл дверь.

 


1 «В Париже, если недоедаешь, становишься очень голоден» (Э. Хемингуэй «Праздник, который всегда с тобой»).

 

2 Цитата из книги Трумена Капоте «Злой рок».