Журнальный мир

Оппозиция

Оппозиция — слово не очень приятное, если начать разбираться. Растянутое, вязкое какое-то. Твердости в нем нет. То ли дело слова — «протест», «контр-» (все равно что), «фронда»! Рокочут, гремят, как камни. А от неконкретной мягкости «оппозиции» словно душок какой-то… Когда произносишь это слово, звук такой, словно муха зудит — «з-з-з»… А мухи, знаете ли, абы над чем зудеть не будут.

Однажды в дежурку отдела полиции, в котором служил Павел Гусев, поступил телефонный сигнал от «обеспокоенных граждан», которые усмотрели на Театральной площади, в самом центре города, протестную акцию, то есть выступление оппозиции. Какие именно граждане сообщили — не ясно, но достаточно уверенным голосом изъяснялись, почти покрикивали, словно много лет в администрации работали, и не на последней должности.

Представитель этих граждан потребовал успокоить их нервы, пострадавшие из-за нарушения закона, — устранить раздражающий фактор. Мол, митинг этот ни с кем не согласован — ну вот совсем никто про него не знает. И творят там эти выступающие такие вещи, что наш уважаемый классик, у памятника которому это безобразие организовано, просто окаменел от возмущения и всем своим лицом выражает негодование. Даже, вещал голос из трубки, в сюртуке своем классик будто бы поеживается, и по всему заметно, что, если бы мог двигаться, наверняка ушел бы с постамента в знак несогласия. Поэтому, мол, разберитесь и арестуйте. Или пресеките другим доступным способом. Нельзя, чтобы в центре города — да с такими плакатами!

Полиция для того и поставлена, чтобы блюсти интересы… В смысле — закон. Но все не так просто. Надо, с одной стороны, блюсти, а с другой — не нарушать. А люди, которые законы писали, так здорово все изобразили, что с каждым годом блюсти все сложнее: то там препона, то рядом закавыка. А что до нарушений, то, при грамотной постановке вопроса, блюститель порядка запросто может на себе испробовать быт закрытых учреждений для содержания граждан, преступивших действующее законодательство.

Так вот, исходя из имеющегося опыта и здравого смысла, группа, направленная для разбирательства, решила сначала изучить обстановку — сориентироваться на месте, так сказать. Группа состояла из трех человек: водителя Михаила Кузнецова (сержанта), старшего участкового уполномоченного Олега Сергеевича Боева (майора) и сотрудника уголовного розыска Павла Гусева (можно сказать, новоиспеченного лейтенанта). Хотели еще следователя взять с собой — чтобы следственно-оперативная группа была в полном составе, но начальник отдела подполковник Василий Петрович Асеев сказал, мол, вы мужики и сами во всем разберетесь, нечего следакам, тем более женщинам, на массовые беспорядки выезжать. Поэтому Асеева Ольга Васильевна осталась в отделе… Работать с документами. И вообще — скоро обед.

Когда автомобиль с недоукомплектованной опергруппой подъехал к площади и сотрудники не увидели гремящей лозунгами и излучающей угрозу толпы, они, фигурально выражаясь, выдохнули.

— И кто тут выступает? Не видно же никого, — удивился Гусев.

— Может, вокруг объехать? — предложил Кузнецов.

Майор, как самый старший и опытный, помалкивал, щурясь на яркий день.

— Хорошо, давай аккуратненько, — наконец кивнул он водителю.

Почти половину квартала проехали и уже собирались поворачивать, когда Павел заметил оппозиционера:

— Вон, вон стоит, у самого памятника!

— Всего один? — удивился Михаил.

Автомобиль остановился, и майор с лейтенантом направились в сторону нарушителя, чтобы лично оценить степень его опасности. Действительно, факт, о котором некто сигнализировал по телефону, имел место: возле памятника стоял невысокий сухощавый мужчина лет шестидесяти и держал плакат, на котором был изображен карикатурный человек, напоминающий президента, а вокруг, черным по белому, наискось, будто разлетались надписи: «Хватит лжи!», «Хватит коррупции!», «Хватит пустых призывов!»…

— Ну что, берем? — шепнул лейтенант Боеву, оглядывая пикетчика с довольно приличного расстояния.

— Погодь. «Берем»… — майор всем своим видом выражал сомнение. — Возьмешь его, а тут репортеры налетят, шумиха поднимется…

— Какие репортеры? — Павел закрутил головой. — Нет же никого. Давай, Сергеич, мы быстренько его в машину!

— Ну, иди, раз ты такой смелый, задерживай. Посмотрю, что ты ему предъявишь.

— Как — что? — опешил Гусев. — А плакат? А без согласования?..

— Зеленый ты еще, — покачал головой участковый, — и законы плохо знаешь.

— Чего это? — не согласился опер.

— А то, что по закону он ничего не нарушает. Имеет право, если один.

— И что, — сник лейтенант, — тогда поехали обратно?

— Да-а, — усмехнулся Боев, — точно, ничего не соображаешь! Куда обратно? Нас же прислали, чтобы разобраться и устранить.

— Сергеич, — недоумевал Павел, — ты совсем меня запутал! То нужно, то не нужно… Что делать-то?

Майор чуть поморщил лицо, потер шею под воротником, поглядел по сторонам.

— Давай так. Ты сейчас прикинешься сочувствующим и встанешь рядом с этим борцом за светлое будущее…

— Ну? — не понимал лейтенант.

— Гну! Встанешь рядом, это уже будет группа. А раз группа — значит, имеется нарушение.

— Как это? Что же тут такого?

— Эх, молодежь! — посетовал видавший виды участковый. — И где тебя только учили?

— Где надо учили, — надулся Гусев. Но, немного помолчав, уточнил: — Ну ладно, встану я рядом — и что?

— Ты с ним встанешь, — как бестолковому ученику, начал пошагово объяснять Боев свою идею. — Я сообщу в отдел, что обнаружена массовая акция. А на нее нужно разрешение, которого нет. Это уже основание. Попрошу сюда пэпээсников прислать для оказания помощи. А когда они вас задержат, то этого, — он кивнул в сторону одинокого плакатодержателя, — в отдел оформляться, а ты на обед пойдешь, в качестве благодарности. Как тебе задачка, справишься?

— Я? Конечно! — Павел закивал, изображая одновременно согласие на операцию и удивление, что старший товарищ сомневается в его актерских способностях и преданности делу охраны закона.

На том и разошлись. Майор вернулся к машине, а лейтенант, сделав порядочный круг вокруг памятника, подошел к пикетчику и встал рядом. Мужичок покосился на него, но ничего не сказал. Гусев стоял, словно на посту, по стойке смирно, только глазами шарил по проходящим мимо людям. А те прогуливались, практически не обращая на пикет внимания. Редко кто замедлял шаг и бегло просматривал надписи на плакате. Никто ничего не говорил, никто не становился рядом, чтобы пополнить ряды протестующих. Взглянут, в лучшем случае хмыкнут — и идут по своим делам. Не понятно, то ли одобряют акцию, то ли наоборот. От этой неопределенности лейтенанту было как-то не по себе: он ведь ожидал, что будут какие-то речевки, призывы, а тут — простое стояние.

«С таким же успехом можно было просто прикрепить плакат к ограде или к постаменту», — подумал Гусев и уже собрался уточнить у мужика-пикетчика, когда же, собственно, начнется что-то серьезное, но не успел.

Невдалеке остановилась патрульная машина с синей полосой на окрашенном желтой краской борту, оттуда выскочили два сосредоточенных сержанта и, коротко спросив о чем-то майора Боева, почти бегом направились к памятнику. Майор едва поспевал следом.

Без всяких разговоров сержанты поджали Гусева с двух сторон, но не торопились провожать к автомобилю — ждали, что скажет офицер.

— Здравствуйте, граждане, — с небольшой задержкой подошел участковый. — Центральный отдел полиции. Это у вас здесь что, митинг? А разрешение есть?

Мужик с плакатом покачал головой:

— У меня одиночная акция, разрешения не требуется.

— Какая же одиночная? — «удивился» майор. — Вон у вас какой помощник крепкий! Массовое мероприятие, массовое.

— Не имеете права! — дернулся из сержантских рук Павел. — Мы…

— Стоп, стоп! — выставил руку вперед Боев. — Все расскажете в отделе.

И он кивнул пэпээсникам:

— Поехали.

Полицейские почти понесли Гусева в сторону своей машины, а он только покряхтывал:

— Вы это… поосторожней! Не картошку грузите!

— Разберемся, — буркнул один из сержантов, закрывая за липовым пикетчиком заднюю дверь патрульной «канарейки».

Мужчину с плакатом Боев лично сопроводил к своему автомобилю. Гражданин оказался сознательный, никаких претензий не высказывал, спокойно, даже как-то флегматично, прошел и сел на заднее сиденье. То ли у него уже был опыт общения с полицией, то ли его кто-то хорошо проинструктировал, а может, он сам заранее приготовился преодолевать трудности и терпеть. Он же борец за справедливость, его цель выше мелких личных неприятностей… Или просто отрабатывал время по тарифу?

Необходимости образовывать колонну не было, так что УАЗ с Гусевым на борту резко стартанул, порядком опередил автомобиль опергруппы и первым прибыл к крыльцу отдела полиции.

Гусев сидел, посмеиваясь про себя. Он представлял, как сейчас недоумевает настоящий пикетчик: небось, думал, что его не задержат, а оно вот как обернулось!

«Голова все же Олег Сергеевич! — думал Павел. — Вот что значит опыт. Профессионализм не пропьешь, как говорится».

Он уже прикидывал, куда бы сходить на обед, — чтобы вкусно, недорого и недалеко.

В этот момент автомобиль остановился, и дверь открылась. В проеме стояли все те же два сержанта.

— А, приехали! — улыбнулся лейтенант. — Спасибо, хорошо получилось.

Сержанты переглянулись.

— Ладно, парни, я пошел. — Опер поднялся с сиденья и выпрыгнул на асфальт.

— Куда?! Стоять! — Пэпээсник ухватился за рукав его куртки.

— На обед, — с искренней улыбкой сообщил Гусев, пытаясь высвободиться.

— В обезьяннике пообедаешь. — Сержант надавил ему на локоть, заламывая руку.

— Погодите, вы чего? Вас что — не предупредили? — округлил глаза подставной пикетчик, с ужасом начиная понимать, что получилась накладка. — У нас задумка была такая…

— Сейчас дежурному расскажешь свои задумки, — сурово продолжал гнуть свою линию исполнительный страж порядка. — Бери с другой стороны! — бросил он напарнику.

Гусев дернулся, но сержант держал крепко, а тут еще и второй навалился и тоже начал крутить Павлу руку, стараясь застегнуть наручники. Опер упирался, опять начал было объяснять про их с майором план, но быстро понял, что никто его не слушает. Однако идти в отдел в наручниках Гусев не собирался: засмеют потом. После недолгой борьбы и некоторых душевных колебаний он понял, что миром договориться с коллегами не получится.

— Ну, ребята, как знаете! Я хотел по-хорошему, — пробурчал Павел.

Он пнул одного своего охранника под колено и резко вырвал у него свою руку. Поскольку первый сержант ослабил хватку, то получилось, что Павел с разворота локтем заехал в ухо второму. Воспользовавшись секундной заминкой, опер вырвался и, больше не прибегая к риторике, рванул в сторону переулка. Заскочил в проходной двор, промчался через стройку, перепрыгнул забор…

Сержанты отстали сразу — даже и не пытались догнать дерзкого беглеца. Зато они воспользовались средствами радиосвязи, и уже через минуту вся полиция города знала, что нарушитель в темной куртке с красной полоской на воротнике совершил особо циничное нападение на стражей порядка и скрылся с места преступления. Всем постам! Наглый, сильный, опасный! Примите меры!

Гусев попетлял по дворам и, убедившись, что за ним никто не гонится, решил, что пора сообщить майору Боеву, где его забрать. В этот момент он, сделав солидный обходной маневр, находился возле гаражей, метрах в ста от точки своего старта, за углом родного отдела. Прежде чем скрыться за гаражами, лейтенант успел заметить, что возле авто ППС уже стоит знакомая «дежурка», а сержанты оживленно что-то объясняют майору Боеву, размахивая руками и, видимо, показывая, как их жестоко избивал боевик политической оппозиции, на пресечение незаконных действий которой они храбро выступили по приказу руководства.

Подходить к разгоряченным парням Павел не рискнул. Он достал телефон и начал искать номер Олега Сергеевича, чтобы тот, скрытно от пострадавших коллег, организовал его переброску в безопасное место или хотя бы дал знак, что все вопросы уже урегулированы.

— Лежать, падла! — услышал он позади себя и тут же получил сильный удар сначала по шее, а следом — под колени.

Откуда подошел этот незнакомый старшина, опер не заметил, но зато на себе ощутил, что подошедший неплохо подготовлен физически (может — из ОМОНа, а может — из спецназа). После первого же удара Гусев оказался на земле, и теперь старшина прижимал его коленом в центре позвоночника, не давая набрать воздуха, и вдобавок тыкал пистолетом в лицо. А как иначе — всерьез же бандита задерживал!

Пока старшина вызывал помощь, пока эта помощь сообразила, куда прибыть, Павел Гусев лежал на не очень чистой и порядком вытоптанной траве и вдыхал, хоть и с трудом, городской воздух с примесью аромата большого гаража, описать который словами трудно. Приходя в себя после силового воздействия, он думал: «Чтобы я еще хоть раз когда-нибудь согласился быть участником оппозиции?! Да ни в жисть!»

Первыми на место задержания прибыли все же свои: майор Боев и сержант Кузнецов. У пэпээсников «не завелась машина», и они остались что-то в ней «чинить».

— Серега, — обратился Миша к старшине, — спокойно, это свой! Подсадной на политическую акцию. Убери пушку-то…

Как потом выяснилось, они с этим старшиной, который нависал над лейтенантом, раньше вместе служили.

Павла, конечно, тут же подняли, отряхнули. Все извинились друг перед другом: старшина — перед лейтенантом, лейтенант чуть позже — перед сержантами; сержанты согласились, что слишком рьяно отнеслись к исполнению приказа; даже майор признал, что как-то сплоховал с организацией. Короче, мир, дружба и хорошо исполненная служба. Цель-то оказалась достигнута: оперативно отреагировали на сигнал «от народа» и соблюли не нарушая — что и требовалось.

Перед настоящим пикетчиком, правда, никто не извинялся. Его отвели в «обезьянник» и сдали дежурному по отделу, чтобы тот оформил нарушение как положено: все же это вам не шутки — задержание за несанкционированный митинг. Против действующей власти-то!

Кстати, через начальство отдела Гусеву, да и другим, стало известно, что «обеспокоенные граждане» остались довольны действиями полиции. И более того: представитель «граждан» намекнул, что, мол, самый ответственный «гражданин» одобряет и благодарит за службу.

Вот только Павел Гусев теперь точно знает, на себе ощутил: тухлое это дело — политика. Нехорошо она пахнет. С оппозицией связываться — вообще не дай бог. И грязно, и больно бывает, как выяснилось. Но служба есть служба, и служить Гусеву еще долго…

Понять бы только: закону? народу? или кому?

Ночной звонок

— Але, Боря, сынок, приезжай! — голос отца был какой-то отчаянный, с надрывом, будто этот разговор — последний шанс схватить за ускользающую руку, потянуть к себе, снова сблизиться.

Борис молчал в трубку. Он не очень хорошо понимал, зачем снова ехать к отцу: расстались ведь около часа назад, да и ночь на дворе.

— Что ж ты, сынок, молчишь? Презираешь, да?

— Почему презираю? Ничего не презираю. Просто поздно уже.

— Борька, приезжай, а? Все меня бросили. И ты вот… Я начудил раньше, знаю. Что ж, теперь и не человек вовсе? Сегодня же все по-людски было.

И снова Борис не знал, что сказать. С одной стороны — отец, а с другой — давно уже чужой человек. Что ему, уже взрослому, эти просьбы, жил ведь без отца с десяти лет — и ничего: вырос, институт окончил, женился. И вдруг — здрасте-пожалста: папа нарисовался, фиг сотрешь, — о сыне вспомнил. А не он ли, когда уходил, бросил, покривившись, Борькиной матери от души, как будто сплюнул что-то невкусное: «Мне твой Боря на хрен не нужен»? «Твой»! А теперь-то что? Нужен стал к старости ближе? Теперь Боря чей, через пятнадцать лет?

Борис Школьник на своего отца долго был зол. Отец же их с матерью предал! И не тогда, когда ушел из семьи, — многие разводятся. Предал раньше — отмахнулся от семьи, и все, только собой занимался. Жена ему не нужна оказалась — что ж, бывает, ошибся, — но, как выяснилось, и сын для него пустое место. Так, ничего ценного, пыль. И пусть в паспорте Юрия Михайловича Школьника были написаны адрес и семейное положение, главное-то не это. Важно, что Борька не мог ему открыть свои мальчишеские секреты, совета спросить, чтобы понял его родной человек и подсказал иной раз что-нибудь по-мужски, любя, без издевки.

Как разговаривать с дворовой шпаной, когда мелочь подходят сшибать, Борис понял сам — ни на кого рассчитывать не приходилось. Дрался и боль терпел — без этого пацану никак, но одобрение получить было не от кого. Многое интуиция подсказывала, но как бы было здорово, если бы отец стоял за спиной! Не буквально, а духовно: чтобы знать, что, если будет совсем туго, подойдет отец и решит все проблемы одной левой. А так — что? Нет опоры. Что ни путь — все что-то зыбкое, как по болоту.

Борис сам профессию выбрал. Дома починить краны и табуреты — опять сам. Мать, конечно, хвалила: радовалась, что сын вырос нормальным человеком, и с руками, и с головой. А сама всегда была усталая — надрывалась на подработках. Улыбнется тепло, глянет, похвалит — а ее пожалеть хочется…

— Борь! Боря! — вопросительно жаловался голос отца из телефонного динамика. — Приезжай… очень нужно…

— Кто там? — Из ванной, в чалме из махрового полотенца, вышла Лариса — жена.

— Отец звонит.

— Вот же… — фыркнула Лара. — Сейчас-то зачем?

— Просит, чтобы я приехал, — зашептал ей Борис, прикрывая телефон рукой.

— С ума сошел? Только что от него пришли. И куда тебе идти — ты ведь выпил. Спи, утром сходишь, завтра все равно выходной.

— Ну, не знаю… — замялся Боря. — Может, помочь чем надо. Не будет же он по пустякам…

Лариса покрутила пальцем у виска, скорчила гримасу и махнула рукой:

— Сам смотри.

— Хорошо, сейчас буду, — сообщил Борис в телефон.

— Ты ведь говорил, что от него слова доброго не слышал! — возмутилась Лариса, когда муж положил трубку. — Кто мне рассказывал, что он тебя только водку различать учил?

— Было, не отрицаю, — развел руками Борис. — Как сейчас помню: маленькая — это ноль пять, нормальная — ноль семь…

— Видишь?

— Ну и что? Может, человек теперь измениться хочет. Сколько лет прошло…

Борис врал себе и жене, искал в своей душе хоть маленький огонек, который добавил бы светлых черт к устоявшемуся образу отца — темному, чужому, холодному. Но никакого тепла не чувствовал. Потому что всего час назад получил подтверждение, что не меняются люди кардинально.

Но было у Бориса странное чувство долга. Откуда оно взялось? Что он должен и кому? Почему у отца не было этого чувства, когда он зарплату в карты проигрывал? Или когда, вместо того чтобы домой продуктов купить или просто денег матери дать, покупал водку? Борька реально недоедал: не особо разгонишься на зарплату рядовой сборщицы, да еще когда ее задерживают. Совсем туго стало, когда завод прикрыли. Вот тогда Юрий Школьник и решил бросить семью. Ушел, как отрезал. Мать с сыном кормились с бабушкиного огорода да на копейки от разовых подработок.

Несколько раз Борька видел отца в кафе и ресторанах, в компании пьяных друзей и шумных, размалеванных женщин. Видно, дела у того шли неплохо, раз он такое себе позволял. Однако сына Юрий не замечал и не вспоминал. Сказано же — не нужен…

А может, теперь у Борьки внутри скребет не долг, а жалость? Ведь когда через много лет отсутствия отец появился на пороге, выглядел он, прямо скажем, непрезентабельно.

— Узнаешь, сынок? — без особой надежды на теплый прием спросил тогда Юрий.

Совсем недавно это случилось, еще и пары недель не прошло.

* * *

— Узнаю, — ответил Борис, не понимая, что отцу от него нужно.

— В дом пустишь?

Он молча посторонился и рукой указал: «Проходи».

Юрий вошел на пару шагов, лишь бы дверь закрылась, и вытянул шею, изобразив, будто заглядывает за угол:

— Один?

— Жена скоро придет.

— Да, идет времечко, течет… — философски изрек отец и начал покусывать губы, вероятно, подбирая слова.

Борис разглядывал незваного гостя. Тот был какой-то помятый, неуверенный в себе — словно пес помойный. Резкость осталась, но это от желания скрыть свою слабость: оскалиться на любого, броситься с боевым воплем, но поджать хвост и тут же сдать назад, если нахрапа не испугаются.

— Вырос ты, Борька.

— Я знаю, говорили, — усмехнулся сын.

— Ладно, я сильно извиняться не буду. — Отец мазнул взглядом по его лицу и стал разглядывать плинтус. — Было и прошло. Забудем. Тут другое…

— Что «другое»?

— Мы ведь не чужие, одна кровь. Давай так…

Борис напрягся: уж очень все было неожиданно. Отец пришел, почти извинился, предлагает…

— Приходите ко мне в гости! — выдал Юрий.

— Не понял.

— Чего тут не понимать? В следующую пятницу приходите всей семьей.

— Какой семьей? — все еще не врубался сын.

— Хорош прикидываться, Боря, — расплылся в улыбке Юрий. — Семья — она одна: ты, жена, мать, бабка…

— Бабушки уже нет.

— Ну ничего, — продолжал улыбаться отец, — все равно приходите. Посидим, чаю выпьем, поговорим… Что ж мы — не родные? С женой познакомишь. Короче, в пятницу вечером к семи часам жду! Полевая, сорок два, квартира шесть.

— Неожиданно как-то…

— Хорош, что ты менжуешься! Ладно тебе… Все, я пойду. — Отец хлопнул Бориса по плечу — мол, решено, — взялся за ручку двери и, уже уходя, обернулся: — Приходите обязательно!

Неделю Борис ходил, терзаясь сомнениями. Сначала, естественно, рассказал о визите отца Ларисе. Она выслушала без особого энтузиазма, пожала плечами, но подошла по-деловому:

— Можно, если ненадолго. А что за событие? Не юбилей, часом? Может, подарок нужен?

— Кто его знает, — почесал голову Борис. — Я и не помню, когда у него день рождения. Вроде весной. Нужно уточнить.

А у кого уточнять, как не у бывшей жены? Ирина Викторовна, когда услышала, что Юрий хочет установить контакт с сыном, призадумалась:

— С чего это он? Не был, не был, и вдруг — приходите. Не-не-не, я точно не пойду! Нечего мне там делать. Мне с прошлого раза хватило «угощений». А день рождения у него уже прошел, одиннадцатого марта был. И не юбилей вовсе, пятьдесят один год ему исполнился… Короче, как хотите, ничего советовать не буду.

— На всякий случай купим торт. Неудобно как-то с пустыми руками, — рассудила Лариса. — Захотят — на стол поставят, не захотят — их дело.

— Умничка! — чмокнул жену в щеку Борис.

* * *

В пятницу Борис с женой шли по улице Полевой, как и было условлено, около семи вечера. Троллейбус и то, что принято называть цивилизацией, остались в нескольких кварталах позади.

Район, в котором проживал Юрий Михайлович Школьник, в городе считался не очень спокойным: драки, семейные скандалы «с последствиями», ограбления здесь совершались, по статистике, в несколько раз чаще, чем в других местах. Даже днем его узкие переулки, многочисленные проходные дворы, хаотично расставленные сараи и гаражи, таинственно заросшие сады, в которых скрывались брошенные, полуразрушенные дома частного сектора, служили хорошим убежищем для граждан, склонных к насилию и легкой наживе, отмеченных характерными наколками на руках и не боящихся ответственности перед законом. А уж в темное время…

В семь вечера темнота еще только собиралась опускаться на город, и поэтому Лариса и Борис, чуть опасливо поглядывая по сторонам, подошли к дому номер сорок два благополучно. Старое трехэтажное здание, когда-то окрашенное в грязноватый оттенок оранжевого, сейчас щерилось потрескавшимся цоколем и углом с обвалившейся штукатуркой. Но дом был еще крепким, выглядел обжитым, хотя, судя по виду, готовился отмечать столетие (а то и отметил); его фасад «освежали» несколько пластиковых окон.

Нужная квартира находилась на втором этаже.

— О, сынок пришел! — громко и радостно встретил Юрий Бориса. — Молодец, вовремя. И не один! Очень хорошо. Проходите, проходите…

Борис и Лариса прошли в комнату. Посередине стоял накрытый стол, за которым уже сидели несколько гостей. Спиной к окну — коротко остриженный крупный мужчина, на вид лет шестидесяти, с уверенным взглядом и легкой улыбкой. Справа от него — худой человек лет пятидесяти с длинным носом и близко посаженными глазами. Рядом с ним — женщина с волосами ярко-рыжего цвета с заметно отросшими темными корнями и глазами странными, почти бесцветными. Почему-то сразу становилось понятно, что эти двое — муж и жена. Напротив них — высокая дама, вероятно когда-то красивая, но теперь оплывшая, с заметными мешками под глазами и не очень здоровой кожей лица, которое она покрыла косметикой с явным перебором.

Вошедшие поздоровались.

В ответ длинноносый молча кивнул. Его жена только повела глазами. Высокая дама по-хозяйски сделала приглашающий жест:

— Проходите, ребята, не стесняйтесь! Что вы там в дверях? Присаживайтесь вот сюда.

При знакомстве выяснилось, что пара — это старые товарищи Юрия, Дмитрий Дмитриевич и Татьяна (отчество названо не было), с которыми он много лет назад работал на заводе. Высокая, уверенная в себе хозяйка — Маргарита, в настоящий момент гражданская жена, как теперь принято называть.

— Владимировна, — добавила она, когда старший Школьник назвал только ее имя.

Вскоре обнаружилось, что Юрий Михайлович не был самым старшим Школьником в этой компании. Крупный мужчина, которого звали Павлом Ивановичем, оказался его двоюродным братом. И не просто братом — капитаном первого ранга с Черноморского флота! Он недавно вышел на пенсию и решил проведать родственников, с которыми очень давно не виделся, для чего теперь совершал тур по нескольким городам. Про Павла в семье рассказывали истории, что он командовал крейсером, не раз ходил в кругосветку, удостоен невероятного количества наград. Но случилось так, что он как уехал когда-то давно поступать в морское училище, так больше и не появлялся: видно, служба оказалась такая, что от нее не уедешь в отпуск. Вспоминали его не часто и, скорее, как семейную легенду, чуть ли не мифического героя. Борису интересно было наконец посмотреть на дядю — морского волка — вживую. Старый моряк тоже рассматривал племянника, не спеша задавать вопросы.

И тут стали понятны и неожиданное приглашение в гости, и показная радость Юрия Михайловича от встречи. Ему совсем не хотелось раскрывать перед братом, что он давно живет без полноценной семьи, с сыном не видится и вообще, по сути, неудачник и пустышка. Наоборот, хотелось показать, что жизнь вокруг него кипит, а он в центре, он успешен и чего-то стоит, не ниочемка бесполезная. Для этого и стол, и компания. Вроде и шутить Юрий Михайлович старается, атмосферу праздника создать, но ведь говорить-то не о чем. С братом не виделся лет тридцать — нет общих тем. Друзья из давнего прошлого, Дим Димыч и Татьяна, которых тоже, видимо, как и Бориса, пригласили для массовки, — в основном молчали. Тишина застолья прерывалась короткими фразами и тостами за знакомство, за встречу… Третий тост — «за тех, кто в море», — предложил Павел Иванович.

— Морская традиция, — подчеркнул он и выпил стоя.

Все поддержали. Затем братья недолго повспоминали умерших родственников, выпили за упокой. Поругали власть — умеренно; чтобы не молчать, сравнили цены раньше и сейчас; выдали свои соображения насчет политической обстановки. Выпили под тост «ну, будем!». После каждой рюмки Юрий все больше мрачнел, и ему все тяжелее было сохранять лицо добродушного и хлебосольного хозяина. Он напрягался, выискивая темы для беседы, гримасничал в паузах разговора, постоянно распрямлял насупленные брови и растягивал руками губы — сводило их, наверное. Во взгляде появилось что-то упрямое, зрачки подолгу задерживались на чем-нибудь одном.

Молчаливого Дим Димыча быстро развезло, и Татьяна, потянув его из-за стола и словно извиняясь, сообщила:

— Мы пойдем, наверное.

— Ага, идите! — пьяно одобрила это решение хозяйка, даже не предложив им чаю, чтобы задержать еще ненадолго, — и стало ясно, что их компания ей в тягость.

Похоже, Маргарите эта показуха тоже давалась непросто: гражданская жена отца давно уже отвыкла от ритуалов и приличных манер. Судя по всему, они с Юрием часто выпивали и обходились без лишней мороки со столовыми приборами, которые надо мыть, расставлять…

Боря и Лариса все чаще переглядывались: не пора ли и им отчалить, чего высиживать в неприятной компании? Тем более что в разговоре они почти не участвовали. На дядю посмотрели, себя показали — программа выполнена, можно быть свободными.

Павел Иванович оставался почти трезв — то ли мощная комплекция помогала, то ли природная устойчивость. Если другим водка глаза застила, то ему, похоже, наоборот — открывала. Вскоре он уже смотрел на брата с сожалением. Юрий Михайлович, похоже, почувствовал это. Но не зря же он организовывал застолье! Ему так хотелось услышать от брата похвалу хоть за что-то. Только подкрепить это свое желание было нечем: анекдоты выходили не смешными, ярких событий в его жизни не случалось…

Павел Иванович начал поглядывать на часы.

— Торопишься? — заметила это Маргарита, хотя казалось, что она совсем не смотрит в его сторону. — Такси вызвать?

— Заткнись, дура! — зло бросил ей Юрий. — Напилась, так сиди молча.

— Почему? — повела осоловелыми глазами женщина. — А если человеку на поезд…

— Пасть прикрой, сказал! — повысил голос хозяин дома.

— Юра, все правильно. Не шуми. Я ведь говорил, что сегодня уезжаю. У меня совсем немного времени осталось.

Павел Иванович встал со стула и сделал глазами знак Борису: «Пойдем».

— Хоть чайку на дорожку! — попытался остановить Юрий Михайлович уходящих родственников. — Торт вот стоит… Рит, сообрази чайник.

— Ща, секундочку… — Женщина сделала попытку встать, но ее качнуло, и она чуть не упала.

— Нет-нет, не стоит. Мы пойдем. Да, племяш? Лариса, собирайся! — безапелляционно, командирски басил Павел, продвигаясь к двери.

Когда брат сделал слабую попытку удержать его за руку, пообещал:

— Вот съезжу в Питер, затем в Москву — и на обратном пути постараюсь заехать. Мне правда пора. Такси я уже вызвал. Рад был повидаться.

Провожая родственников, Юрий через порог так и не переступил, задержался в дверях, потому что Маргарита опять что-то сказала, из-за чего он начал ей выговаривать в не самых культурных выражениях.

Гости вышли на улицу вместе. Такси уже ожидало.

— Да, паря, слышал я, конечно, что все не очень хорошо, но чтобы так… — с сожалением сказал моряк. — Ну ничего, ты, как я вижу, молоток, справляешься. Это правильно. Мало ли как оно у родителей… Вот тебе мои контакты, — он протянул визитку. — Будет нужна помощь — звони. Чем смогу, помогу.

Борис принял картонный прямоугольник, на котором был нарисован якорь, указана фамилия дяди и внизу мелко приписано звание и «Военно-морская академия». Вот оно как — дядька-то академик, оказывается! И военный, и ученый — интересный человек. Жаль, что толком пообщаться не удалось.

— Может, к нам заедете, дядя Паша? Чайку организуем. А то неудобно так вот…

— Нет, не нужно, я действительно уже опаздываю. В другой раз. Куда вас подбросить?

Борис взглянул на жену, ища поддержки, но та женской интуицией почувствовала, что зазвать моряка в гости не получится.

— Остановите у «Богатыря», — сказала Лариса водителю и пояснила для Павла Ивановича: — Там всего-то через двор пройти.

Так и расстались дядя с племянником. Увиделись впервые в жизни и интересны друг другу, а не поговорили…

Было это всего час назад.

* * *

— Борь, ты хоть такси вызови. Сейчас ни маршруток, ни троллейбусов уже нет, наверное.

Таксист не особо обрадовался, когда узнал адрес, пришлось пообещать чуть больше обычного тарифа. Когда Борис подъехал к дому отца, стояла глубокая ночь. Фонари заканчивались возле двадцатых номеров. В сорок втором доме светились три окна. На лестничной площадке, закрытая жестяной панелью с несколькими отверстиями, слабо обозначала свое присутствие маломощная лампочка.

— Приехал, молодец, — хмуро встретил сына Юрий. — Пойдем на кухню.

— Что случилось-то? — Борис прошел по темному коридору. — Ты таким тоном говорил — я подумал, что-то страшное произошло.

— А разве не произошло?

— В смысле?

— Я разве так хотел? Пашка — он вон какой! А мне и рассказать нечего… Сердце защемило, хоть вешайся.

— Ну а я зачем?

— Понимаешь… Давай выпьем, тянет здесь, — Юрий смял рубаху на груди, словно хотел ее рывком сорвать.

И Борис, раз уж приехал, решил узнать, что может заставить взрослого мужчину чуть ли не плакать в телефонную трубку:

— Давай.

Отец налил в стаканы. Рассказывать, зачем позвал сына вернуться, он не торопился. Выпили.

— Куришь?

— Не. Пробовал, не понравилось. — У Бориса запершило в горле от большой дозы крепкого спиртного.

— На, загрызи, — Юрий подвинул ему тарелку с остатками колбасной нарезки. — А я курну.

И тут же задымил, даже не открывая окно.

— Ритка, сука, весь вечер испоганила. Вякает не по делу. Помолчать не могла, падла! Что теперь Пашка подумает?.. Что он тебе сказал?

— Да мы как-то не успели поговорить. Тут же ехать всего ничего. И он на поезд торопился.

— Видел я, как он на меня смотрел. Как на пса шелудивого.

Борис ничего не ответил. Отец снова налил ему и себе. Отказаться было неудобно. Потом еще раз выпили, и еще…

* * *

— Вставай, хорош спать!

Борис открыл глаза. Вот же незадача, заснул! Сказались, наверное, и усталость, и водка, и задымленность помещения. Вырубился. Вот только разбудил его… милиционер с четырьмя звездами на погонах.

— Рассказывай, что тут произошло? — чуть устало, но уверенно распорядился капитан.

Борис перевел взгляд ему за спину. В коридоре стоял еще один сотрудник. Из глубины квартиры раздавались деловитые голоса, односложно, приглушенно. Промелькнул человек в зеленоватой куртке, такие носят врачи скорой помощи.

За окном еще темно. По ощущениям — раннее утро. Голова гудит, во рту неприятный привкус.

— Не понял, — Борис в недоумении уставился на милиционера. — Что происходит?

— Вот это, гражданин, я и хочу узнать.

— А что? Ну, выпили. Я в гости зашел. Вот мы и…

— Это я вижу. Ты по делу говори, — настаивал капитан.

— По какому?

— Ты за что женщину убил?

— Какую женщину? Я никого… Погодите, что случилось? Почему милиция?

— Пойдем, может, так вспомнишь, — капитан посторонился. — Предупреждаю, не дергайся! Не в твоих интересах.

В сопровождении двух милиционеров Борис прошел в соседнюю комнату. Возле дверей стояли два крепыша в медицинских куртках. У двери, на боку, прижав руки к животу, лежала Маргарита. Под ней растеклось и уже подсыхало пятно крови. Кровь также застыла возле рта и носа. Чуть дальше в комнате на стуле сидела женщина и заполняла какие-то бланки.

— Вспомнил? Теперь будешь говорить?

Борис оцепенел. Он понял — его обвиняют в убийстве. Но он же не видел Маргариту с того момента, как вместе с дядей и Ларисой вышел из квартиры…

— Не знаю, — только и смог он выдавить из себя.

Запах крови и перебор с алкоголем вызывали в желудке позыв освободиться от лишнего.

— Что ж, разберемся. Дело нехитрое, — пожал плечами капитан. — Зря ты так. Отказ от сотрудничества — не в твою пользу.

— Но это не я! Я никак не мог!

— А вот твой отец утверждает обратное.

На кухне Юрий Школьник давал показания под протокол:

— Ко мне брат приехал в гости. Не виделись давно. Ну, решили посидеть, отметить. Поговорили, приняли немного, ясное дело… Все было хорошо. Затем брат на поезд заторопился, и все разошлись. Быстро как-то все получилось, я и сообразить не успел. А у нас же стол накрыт, готовились. Не пропадать же добру, вот я сыну и позвонил. Он приехал. Сидели, выпивали, за жизнь разговаривали… Видимся редко, мы ведь с его матерью в разводе давно. После я уснул. А когда проснулся, Рита на полу хрипит, вся в крови, а он, — Юрий качнул подбородком в сторону кухни, — дрыхнет пьяный. Поссорились, наверное. Рита, она вечером резко о гостях отзывалась. Так-то не против была, готовились вместе… Просто вышло так. Борька тогда еще на нее зыркнул, я заметил… Как только я ее нашел, то сразу скорую и милицию вызвал. А что они с Борькой не поделили и как все случилось — не знаю, не видел… Вот же беда… и как теперь…

Юрий Михайлович говорил в пол, низко наклонив голову, изредка поднимал взгляд — и снова опускал, всем видом показывая, что на него навалилась огромная тяжесть и он не в силах держать голову прямо. Руки безвольными плетьми лежали на коленях, и вся фигура была как обмылок: так и стремилась убрать острые углы, превратиться в бесформенную кучу, без стержня, без костяка. И голос звучал невыразительно, недоумевающе, словно искал объяснение произошедшему.

— Что теперь скажешь? — с прищуром глядя на Бориса, поинтересовался капитан, цепко выискивая на его лице растерянность, неуверенность.

Он уже составил для себя схему преступления и определил фигуранта.

— А как же я ее мог?.. — Борис все не верил, что на него повесили такое обвинение.

— Не хочешь сознаваться, значит? Дурика включил? Здесь же яснее ясного — забил ты ее насмерть! Гражданочка в возрасте, да и выпивши. Ты ее повалил и ногами топтал по животу. Продуман^*! Решил, если у тебя на руках следов не будет, мы не сообразим? Не ты первый. А что делили? Квартиру? Из-за наследства сцепились?

— Да какое наследство?! Я знать ничего не знаю. И на кой я сюда пришел…

— Начинаешь соображать. Давай-давай, колись, не тяни!

— Не знаю я ничего! И никого не убивал. Мы с ней даже не разговаривали.

— Короче, парень, смотри. Даю последний шанс. — Увидев, что Борис вспыхнул, милиционер заговорил доверительным тоном. Когда волна эмоций ударяет подозреваемому в голову, самое время сыграть на его растерянности. — Сейчас расскажешь, как вы из-за наследства с гражданкой поспорили, как ты ее толкнул, а она упала, — и получишь максимум два года. А будешь быковать — минимум десятка тебе светит за умышленное… Ну?

По словам милиционера, кроме Бориса, убить Маргариту было некому. Отец? Какая ему выгода — квартира и так его. А просто так жену прикончить… Сколько лет вместе и ни разу на ссорах не засветились, ни одного вызова по их адресу не было. Никаких предпосылок, словом.

Выходило, что сын, обиженный трудным детством и не получавший внимания от отца, приревновал его к посторонней женщине. Пока никто не видит, устроил с Маргаритой ссору и несколько раз сильно ударил ее ногами в живот. Отбил ей жизненно важные органы, отчего началось внутреннее кровотечение, вот Маргарита и скончалась. Целых два мотива присутствуют — ревность и корысть. Логика идеальная.

Бориса Школьника препроводили в камеру до суда. Он опустился на нары и сидел с гудящей головой, уставившись невидящими глазами на закрытую дверь. Пытался собраться с мыслями, но ничего не выходило. Уж очень все ладно против него выстраивалось, а самое обидное, что он действительно ничего не помнил…

Выпустили его через сутки. Помогла Лариса. Она голову не потеряла и потребовала сличить время наступления смерти со временем вызова такси. Как кстати оказался этот вызов! Выяснилось: когда Борис только садился в такси, Маргарита уже была мертва.

Пока отец наливал сыну водку на кухне и разглагольствовал, тело его подруги остывало в соседней комнате. Юрий начал ее бить сразу, как только гости ушли, — за то, что вела себя неподобающе и перед заслуженным братом его унизила своими словами, открыла истинное положение вещей. А когда Маргарита перестала дергаться и у нее изо рта пошла кровь, тут-то он и понял, что перегнул палку. Решение позвать сына возникло спонтанно: его последнего видел, вот и мелькнула идея…

Получил Юрий Михайлович десять лет пребывания в зоне строгого режима на севере Кировской области. Вернулся через восемь.

* * *

И снова в квартире Бориса Школьника появились люди в форме, но теперь уже из полиции:

— Борис Юрьевич, вам нужно проехать с нами.

Поехали по знакомому адресу: Полевая, сорок два, квартира шесть. Дверь была взломана. В квартире, как и несколько лет назад, находились сотрудники ОВД и медработники. В нос шибанул запах затхлости и недавней смерти. Борис не без труда узнал в худом старике, скорчившемся на полу у дивана, своего отца. Тот сильно изменился, почернел весь.

— Подпишите протокол опознания, — равнодушно и буднично произнес сотрудник полиции. — Значит, сейчас мы его увезем на вскрытие, а после сообщим вам, когда можно будет забрать…

— Зачем забрать?

— Как это зачем? Вы ведь сын. Единственный родственник. Похороните как положено… Или вы отказываетесь?

Борис Школьник не отказался. Но в его сердце, кроме досады, ничего не было.