Журнальный мир

Девушка Шредингера

Я лежу, не меняя позы эмбриона.

Я калачик, из меня можно вынуть

Дырку от бублика.

А более?

Я девушка Шредингера в душной коробке

Квартиры на карантине — то ли есть,

То ли нет.

Только когда замерзают ноги,

Понимаю — открыто окно.

И ловлю себя, что существую,

Когда снится, что я целуюсь…

Городские пироги с черничной ночью

искать удовольствий: за едой выползать в ночь

изощренно в поисках черничного пирога

насмотревшись дипиэровской «нет чернике»,

Постпостмодернизма «Гемоды не смотрят в небо»

в социальном проекте

толерантности каннибализма

и Моргена на первом канале.

Печь пиццу дома,

вопреки сервисам доставки

Тоже печаль дошедшая до предела.

Или жаль шампиньонов

«ссыхающих» плодовым телом

с Нового года в твоем холодильнике?

О-о-о, черничной пирог

с горячим шоколадом.

Черничные ночи

бесконечной ненужности бытия

Белый снег января.

Один-ногие асфальтовые тропки

заметает

наконец поземка.

Одна хожу ногами.

Домовой комитет объявил сбор

по квитанциям за отопление.

Город — монстр:

Пожирает все накопления,

И печаль, и любовь

Одинокого бедного населения.

Он не знает рецепта

и алгоритма поисков ночи.

Он никогда не спит и не молчит.

Он нужен всем:

Город и ворох проблем.

А в далеких полях стынет валежник,

И некому собирать.

Ни одного жилого дома

В моей родовой деревне.

Только летом народ приезжает

родных поминать.

Маленький черничный пирог,

крошки на перекрестье дорог.

Горячий шоколад из автомата —

напоминанье того, как жизнь

Нынче стала богата.

Кофе без сливок

Она была его кофе,

Он был ее сливками…

А я просто жутко горький

Черный кофе

И ни намека на сливки

Пью давно его

Без сахара

Так давно

Что изменение вкуса

Ввергает меня в панику.

Я отдаю сливки кошечкам…

Нельзя всю жизнь сидеть во ржи

Прекрасные цветы

на дне пропасти

Сэлинджера

И никто не дает подростку

туда спрыгнуть,

В эти заросли и кущи

Незабвенных незабудок.

Это и смешно, и глупо

Зависать годами

На краю,

Когда уже должны

Или разбиться и собраться,

Или научиться летать.

Эй, чайка по имени

Джонатан Ливингстон,

Ты меня понимаешь

В стремлении создать

Айдол-группу.

Кинофутболочка

Когда в японской драме

Футболочка «Нирвана»

На герое внушает,

Что все же не напрасно

Ты смотришь ее.

Может, «Зажигай рок»

Вдруг зажжет.

Почему-то японцы любят

Снимать про становление рок-музыканта,

Прямо отдельный жанр.

При их коллективизме,

Иерархии бесконечных «сенсей»,

Откуда любовь к фильмам

Про шальных и упертых парней.

Бог проклятых и летнее солнце

Когда одиночество освещает летнее солнце —

можно забыть о нем

(пусть миг, пусть другой отдохнём).

Тем увлекательно солнце

с бабочками и цветами —

оно мой ласкает мозг.

Когда темное небо полно

не только звезд, но и пения соловьев —

то вечер становится томным

и тело ласкает уставшее за день

прохладой…

Но в этот колючий и пасмурный

холод

ничто не отвлекает меня

от грусти.

Вот тогда ты

И чувствуешь,

Как бесконечно нужна

рука человека,

его голос и дыхание.

Друзья в зимние ночи

Нужнее

Северного сияния!

Тин спирит

Подростки девяностых

скучают по тому времени.

В те годы даже рэп

был гранжевым…

О, эта странная нирвана:

Надрыв и лирика

На беспределе.

Мы отошли от края

Пропасти во ржи,

От ловли страхов или глюков

Дошли до рая толерантной лжи.

Считаем лайки,

Ругаем «блог-героев»,

И баним ботов,

Любви и страсти

Не слышно в нотах.

Навалом хайпа

В медийных лицах

И до «высокого неба

Аустерлица»,

Где все есть,

Где все есть,

Нам стало дальше

На сотню лет.

Боюсь никогда

Там не быть больше людям.

Поэтому ценим уже — кем не будем:

Подростки девяностых

Читают Достоевского сейчас,

И задают вопросы,

Толстого прочли в прошлом году.

По-русски все есть любовь:

Мы помним тебя, Курт.

Семь Иорданей

Семь Иорданей по Уфе

Крещенья ждут,

И МЧС,

И врачи со «скорой»

Ждут людей отчаянных,

Входящих в прорубь:

Дорога экстремалов к Богу

Иначе может быть короткой.

Особистый Вавилон

Обособленная особь.

Каждый сам себе

Наособицу.

Сам себе язык и смысл выдумал.

А где перетекание и смысл слияния?

Где обнимание и сияние глаз навстречу?

Мы окаменели в своих протрузиях

И даже наклониться не можем к другу.

Даже не можем вытереть слезы

Или раскрыть зонтик над головой другого.

Каменные столбы «дружеских вечеринок»

Как лабиринт для души — не с кем поговорить,

Даже если и ты не спешишь.

Только парасоциальные сети, где, надрываясь,

Кичатся и кричат — и там что-то вызревает

Под спудом голосовой немоты.

Не априори

Любовь может быть полем боя

Или встречею с неизвестным.

Но не всякий противник

может стать партнером,

И не всякий встречный

тебе интересен.

Правила жизни просты

Правда жизни

Нашей такова,

Что каждый

Делает то, что хочет:

Не звонит, когда ему не нужно,

Ищет встреч, когда нужно ему.

А желание поговорить —

нагородить нелепую гору

Измышлений и вздохов

О том, во что уже не веришь,

Но ждешь.

Нет ничего плохого, что ты

Хочешь кого-то увидеть,

Не придумывая — зачем?

Было бы хуже

Видеть тех, кого не хотел…

Отсутствие рододендрона

На склоне горы — ива.

В Крыму — рододендрон.

Гармония — это уважение,

Которое ты можешь подарить миру

За то, что он так

Долго живет с тобой,

Как гора с ивой.

И не всегда в Уфе есть

Цветущий февральский склон,

Это не Крым, не рай,

И даже если бежишь в обратную сторону,

Еще есть Самара и Сызрань.

Метели над Волгой,

Описывая полный круг

Приходишь в точку исхода

Уже не вернемся в апрель

Истекшего года.

Ива под снегом,

Уфа на горе.

И через месяца два

Апрель.