Журнальный мир

Город Тара, расположенный на севере Омской области, удивителен своей культурой. В нем жили и живут яркие писатели, художники, музыканты, артисты. Для кого-то провинциальный город стал отправной точкой в долгом пути, как, например, для поэта Леонида Чашечникова и артиста Михаила Ульянова, а кто-то прожил в городе весь отпущенный срок и стал неотъемлемой частью его культуры.

Я прожил в Таре десять лет. Учился в университете, преподавал, возглавлял научно-краеведческий центр в районной библиотеке и все сильнее проникался атмосферой города. Кажется, в Таре мне знаком каждый дом, каждая улочка. Там живут друзья и старшие товарищи, у которых я многому научился, и мои студенты, которым, хочется верить, помог найти путь в жизни. Мне хотелось отдать должное городу своей молодости, который люблю всем сердцем. Так появилась идея книги о культурной жизни города Тары и Тарского Прииртышья второй половины XX века.

Одной из первых стала глава о Николае Кальницком. Самобытный, яркий, талантливый художник, живущий в провинциальном городе и черпающий вдохновение в деревянных ставнях, в белокаменном храме, в отражении неба. Его творческий и жизненный путь оборвался в 2010 году, но и сейчас невозможно представить, что в Таре могло не быть Николая Кальницкого, столь органичной и важной частью местного культурного сообщества он стал.

Николай родился 21 декабря 1963 года в поселке Черлак Омской области, где окончил общеобразовательную и художественную школы. Мать работала фельдшером, отец — водителем. Александра Ивановна вспоминала детские годы сына: «Коля был очень забавный малый, рос активным любознательным ребенком. Мужские черты проявлял с детства. В семье было трое мальчиков, Николай — средний сын. Братья разные по характеру, темпераменту, образу жизни. <…> Николай еще во втором классе пошел в художественную школу, которую закончил с отличием».

Полагая, что художник — не мужская профессия, отец Николая, Дмитрий Кальницкий, не поддерживал художественные начинания сына, но и не препятствовал им. Поэтому, кроме овладения навыками пользования карандашами и кистями, Николай решил, пойдя по стопам отца, освоить шоферскую профессию. Срочную службу он проходил в автомобильных войсках на территории Монголии.

В интервью газете «Тарское Прииртышье» художник рассказывал: «Свои художественные способности я в армии не афишировал. Меня не тянуло в штабе штаны протирать. И перед солдатами особо не светился: если бы узнали «старики», замучили бы дембельскими альбомами. Но лист бумаги и карандаш всегда при себе держал. Несколько раз выезжали на учения к китайской границе, проходили пустыню Гоби. Я на стоянках зарисовки делал: сопки, верблюды… А когда перешел в разряд старослужащих, стал рисовать однополчан. Они портреты домой отправляли».

После демобилизации из армии Николай выбрал художественную стезю. Он поступил на художественно-графический факультет Омского государственного педагогического института им. А. М. Горького, где его учителями стали известные художники Евгений Дорохов и Виктор Маслов. В те времена они часто вывозили учеников на пленэр. Больше всех запомнилась Николаю поездка в Тобольск. Он «заболел» этим городом — сочетание белокаменных стен Тобольского кремля и ветхих деревянных домишек врезалось в память настолько, что и годы спустя в его творчестве будут рифмоваться на холсте Тара и Тобольск. В 1990 году, после окончания института, Николай на год вернулся в родной Черлак, после чего в 1991 году переехал в Тару, где начал преподавать в детской школе искусств. Уже в феврале 1992 года в Тарской картинной галерее на открытии выставки «Знакомство с новыми именами» тарчанам среди прочих был представлен молодой живописец Кальницкий.

Художник В. Н. Латышенко, собрат Николая по творческому цеху, учился с Кальницким сначала на рабфаке, а после — на худграфе омского пединститута. В воспоминаниях о творчестве Николая Дмитриевича он отмечает его трепетное отношение к Таре, ставшей для художника родным домом: «Я видел выставку, открытую Николаем в Союзе художников в декабре 2008 года. Тара там читалась именно “по Кальницкому”, по его художественному восприятию города. Потом я пробовал искать подобные виды Тары для своих студентов, но не всегда находил. Вероятно, Николай умел иначе видеть тарские пейзажи. Хотя они были узнаваемы — река Аркарка, деревянный мост через нее, закат. Двухэтажные деревянные дома, присущие таким городам, как Тара и Тобольск. Красота позолоченных куполов церквей, словно издающих звон колоколов. Тут же рядом — лужи на асфальте, мокрый снег не вполне убранной улицы, осенние листья, подсолнухи, цветы, гуляющие по улицам курицы. Казалось бы, все это видят многие из нас каждый день. Но увидеть в этом что-то особенное дано было только Николаю».

В последующие годы его картины часто экспонировались совместно с работами тарских художников Г. С. Соловьева, Р. А. Сафронова, М. В. Смолина. Кальницкого начали прочно ассоциировать с тарской живописью, а тарскую живопись — с Кальницким. Он стал своим. Поэтому, когда в 1997 году Тарская картинная галерея отмечала свое десятилетие, он принял активное участие в подготовке юбилейной выставки. Художник к тому времени по праву считался одним из ярчайших живописцев севера Омской области. Очень скоро о нем заговорили и на региональных выставках. Николай сдружился с поэтом, журналистом и фотохудожником Сергеем Мальгавко, который посвятил другу стихотворение «Предосенняя Тара». В нем есть такие строки:

Осенний свет вбираю впрок,

И век не кажется жестоким,

Когда мне дарит городок

Дожди, дворы и водостоки,

И прель листвы на мостовой,

Палитру, кисти и этюдник

На трех ногах, такой чудной, —

Мой друг художник тоже чудик.

Неравнодушен я к холстам,

Где краски те, что под ногами,

Где входишь в осень, будто в храм

Под золотыми куполами.

К этому времени начали приобретать признание ученики Николая Кальницкого, что свидетельствовало не только о художественном, но и о педагогическом таланте тарского живописца. Много позже, открывая искусствоведческую конференцию, посвященную памяти Кальницкого, директор Тарского филиала Омского государственного педагогического университета В. И. Жилин описал это следующим образом: «Делиться своим сокровенным, своим талантом, приобретенным лично тобой мастерством — это великодушно и позволит себе не каждый». По сути, он прав — далеко не всем художникам дано состояться как талантливым наставникам и радоваться каждому успеху учеников, которые вот-вот если не превзойдут учителя, то встанут с ним вровень. Так же когда-то пестовал талант своего ученика Кальницкого омский художник В. И. Костенко. Годы спустя, когда Николая уже не было в живых, его учитель вспоминал: «…в конце 1980-х я впервые встретился с Николаем Кальницким на худграфе Омского государственного педагогического института им. А. М. Горького, где я преподавал. Помню Николая Кальницкого веселым, инициативным, общительным и обаятельным молодым человеком. Но за приветливыми глазами студента скрывался пытливый внимательный взгляд человека, серьезно настроенного на постижение своей будущей профессии. Это мне почему-то запомнилось. Прошли годы. Судьба свела нас в городе Таре в филиале ОмГПУ. Я увидел совсем другого человека. Возмужал, обрел вид солидного и респектабельного мужчины, но с тем же проницательным взглядом. <…> Когда увидел живописные полотна Николая, трудно было сдержать эмоции. Для меня это было открытие: вдали от бурной художественной жизни большого города сформировался такой цельный, гармоничный и самодостаточный художник».

Художник В. Ф. Чирков отмечает, что Кальницкий «очень хорошо знает город Тару и его окрестности. Кажется, он исходил эти места вдоль и поперек и ему ведомы все их подробности. Но будет большой ошибкой назвать его художником этнографического, натуралистического уровня. Достоинство Николая Кальницкого в том, что он создает художественный, глубоко эмоциональный образ окружающего мира».

В 2003 году Николай Дмитриевич был принят в Союз художников России, что явилось признанием его таланта. Незадолго до этого Кальницкий получил под творческую мастерскую помещение на верхнем этаже нынешнего здания детской школы искусств (в то время — городской администрации), откуда отдельная дверь вела на крышу. Оттуда можно было любоваться весенним кипением яблоневого цвета, буйной летней зеленью, печальной осенней желтизной. С крыши открывался изумительный вид на подгорную Тару, змеящуюся по лугам реку Аркарку, на тайгу, синеющую вдали, в дымке, на линии горизонта. По сей день при словах «тарский художник» у многих жителей города в памяти возникает образ Николая Кальницкого с мольбертом на крыше. Вдохновенный и талантливый, он вглядывается в полюбившийся пейзаж умиротворенной, непостижимой провинции.

По этому поводу культуролог В. Г. Пожидаева пишет: «…Жить в этом пространстве живописи… не выживать, а именно жить, свободно дышать можно только в состоянии абсолютной искренности и полной самоотдачи». Также Пожидаева отмечает медитативную тональность в творчестве Кальницкого, стремление увидеть красоту в обыденности и показать эту красоту другим.

То, что Кальницкий — зрелый художник, обладающий своим стилем и мироощущением, показали персональные выставки в регионах России, творческие командировки в древние русские города, востребованность его картин в стране и за рубежом. Жизнь Кальницкого перед нами вся как на ладони. Он не метался в поисках себя по всей стране, а настойчиво и упорно проживал жизнь провинциального таланта, озаряя светом своего дарования всех вокруг.

Владимир Глебов, корреспондент газеты «Тарское Прииртышье», побывав в мастерской художника, восторженно писал о том, как работал Кальницкий: «Священнодействие! Он большими кусками выкладывает краску. И вот возникает небо, яркая осенняя листва или просто весенняя тарская грязь. Мастихином или кистью они переносятся на полотно. Стиль его письма быстрый и бескомпромиссный. Если долго не решается цветовой вопрос одного этюда, его место на мольберте занимает другой. Таковых у него может быть одновременно в разработке пять, а то и десять».

В общении с журналистом Кальницкий искренне, без лишней рисовки, рассказал о приходящим из ниоткуда озарении, когда на холсте, где месяц назад появились первые наброски, вдруг начинают проступать черты будущей картины. «Надо чаще прислушиваться к себе, — считал художник, — верить в интуицию. Может, это боженька подсказывает».

С 2007 года Кальницкий работал в Тарском филиале Омского государственного педагогического университета доцентом кафедры литературы, культурологии и художественного образования. Уже не в детской школе искусств, но в вузе он взращивал учеников, параллельно участвуя в выставках. В 2009 году при поддержке руководства вуза был издан альбом с его картинами, многие из которых знакомы простым тарчанам.

Выпускники педуниверситета — ученики Николая Дмитриевича — с теплом вспоминают его занятия и неформальные беседы. Так, Ольга Егорова отмечает, что первые занятия Кальницкий начинал со слов: «Здесь мы не раскрашиваем, мы пишем!» С трепетом студенты наблюдали, как на их глазах рождались картины мастера и на холсте возникали старые домики — деревянное сердце Тары.

Художник умер внезапно и оттого особенно страшно. Субботним днем 27 февраля 2010 года сорокашестилетнего преподавателя педуниверситета, художника Кальницкого не стало. В Таре его, кажется, знали все и горечь потери делили на всех, но легче от этого не становилось.

Потом были выставки памяти — в Таре, Омске, в далекой Барселоне, а в ноябре 2011 года в Тарском филиале педуниверситета провели мемориальную искусствоведческую конференцию «Судьба провинциального художника в России». По ее итогам вышел из печати сборник, под обложкой которого — воспоминания учителей, учеников, родственников художника.

Друзья, коллеги, почитатели таланта помнят Кальницкого как человека удивительно цельного и творческого. Дочь Анна вспоминает отца как образцового семьянина. Краевед Вера Носкова подчеркивает, что Кальницкий знал и любил историю города и радел за сохранение культурного наследия Тары. В статье «Искусство Николая Кальницкого» В. Ф. Чирков рассуждает о судьбе провинциального творца: «…во времена бурных общественных событий человек стремится к уединению. Он ищет укромный уголок, потому что размер его человеческой души сомасштабен этому маленькому пространству. Человек ищет уединение ради сбере­жения своей индивидуальной жизни. <…> Там, в этих отдаленных местах земли, сохранилось то, что, кажется, утрачено безвозвратно в большом городе. Сохранилась (еще сохранилась!) естественность бытия в самом высоком и подлинном смысле этого слова».

Вторят ему культурологи: «Стены тарских домиков являют не красоту очевидного, не об этом речь, но незримое очарование истока, изначального дома, из которого человек непременно уйдет. Но как бы то ни было, это единственный мир, где только и может жить человек».

Невозможно представить себе таежный город Тару без Николая Кальницкого. Он стал его неотъемлемой частью, органичным продолжением, как крепкий бревенчатый сруб, глядящий окнами на Аркарку. Там, в раме, — подгорная Тара, изумрудные луга и тайга, темная, синяя, далекая.