Журнальный мир

Честная, повсеместная, всепоглощающая тьма. Густая и тягучая, зыбкая и сыпучая, пронзительная и пустая — тьма бывает такой разной.

В иной раз она заливается тебе в глотку и набивает лёгкие ватой и синтепоном, в иной раз даёт прохладу и тишину разбушевавшемуся сердцу.

Тьма всеобъятна. Она не терпит полумер и намёков. Она застилает всю реку от горизонта до горизонта, превращает деревья на другом берегу в неподвижных стражей, плотной стеной оберегающих вязкую от холода воду, во тьме особенно отчётливо слышится мерный плеск волн о январский лёд, который охватил реку белым крошащимся браслетом.

Тьма пропитывает огромное небо, обрамляя колючий яркий свет, долетающий до твоих глаз от самых звёзд, погружённых в истинную, наполняющую тьму.

Мы совсем потеряли её. Честную и всепоглощающую. Города, заполненные туманом, истыканные фонарями и переполненные силуэтами людей, держащих в руках светящиеся смартфоны. Повсюду грязный искусственный свет. Ночной свет полумер, растворяющийся в мутном воздухе.

Такие плотные, словно утоптанные, обложные облака зимы, отражающие грязный, мерзкий оранжевый от уличных фонарей. Вечное раздражение глаз пучками выкрикивающего из-за угла, из-за спины искусственного света. И от него устаёшь.

Мне не хватает тьмы. В ней мне спокойнее. В ней легче и проще. Но я знаю, как её получить, теперь я знаю лазейки, и ночью я убегаю на берег реки за городом, или иду в лес, или плотно зашториваю окна. Я ищу во тьме покоя и восстанавливаю силы.

Рассыпанные огоньки светляков в летней ночи под соснами, пронзительные августовские звёзды на вершине архызских гор — они не дадут уже забыть о том, как много для света значит качественное сопровождение.

Как много для света значит честная тьма. Как её порой не хватает.

ПУСТЬ ЗА ТОБОЙ ПЛЫВЁТ АКУЛА

Пусть за тобой по городу беззвучно будет плыть огромная акула. Не отступая ни на метр, неотвратимо за тобой будет плыть огромная акула. Она навечно останется с тобой, никуда не исчезнет. Куда бы ты не шёл, тень её будет нависать над твоей головой. Ты будешь слышать, как вдыхает она сухой воздух через жаберные щели.

Её острая чешуя ненароком оцарапает плечо, плавник однажды ударит тебя по голове.

За тобой вечно будет следовать акула. Огромная, неотвратимая, неуловимая акула.

Стеклянные, неподвижные глаза её будут впиваться тебе в спину. Стылый взгляд её никогда не потеряет тебя из виду. Мурашки внезапного холода будут пробегать по твоей спине даже в самый жаркий день.

Пусть за тобой всюду плывёт акула, огромная, неотвратимая, неуловимая.

И однажды. Когда ты свыкнешься с ней. Когда ты примешь её как данность. Ряды острых зубов сомкнутся над тобой.

Клац.

УХВАТИТЬ ВЕСНУ ЗА ПЛАТЬЕ

Мне никогда не удавалось ухватить весну за платье.

Над тотальным разгромом марта должна воссиять дневная звезда и осветить то, что долго скрывалось.

Осень принесла в леса смерть, зима укутала эту смерть великолепием ледяной безмятежности, но затем и зима отступает, обнажая жуткую истину разложившейся жизни. Улицы, поля, лужайки, сады — всё объято отвратительным разрушением и гнилью.

И тогда в мир неслышно, незаметно, едва различимой мелодией просачивается сила весны. Она наполняет собой каждый сантиметр голой, осиротевшей земли. Она поселяется в каждой веточке кустарника, которому предстоит пережить ещё ни одни заморозки. Весна напитывает собой крошащийся кирпич старого кинотеатра.

Ты можешь почувствовать её на своих волосах, так сильно нагревающихся от лучей, падающих на затылок, пока ты, ни о чём не подозревая, сидишь на уроке и слипающимися глазами смотришь на доску.

Весна даст о себе знать, когда ты, выйдя из дома, по привычке сожмёшься, готовясь почувствовать удар ледяного ветра в лицо, но, вместо этого, ощутишь лишь мягкость нагретого воздуха, струящегося в твои ноздри забытыми запахами.

Самое яркое и, при том, неуловимое чудо приходящей весны поразит тебя до неясного щекотания в сердце. Ты увидишь крохотные, липкие и нежные листочки, пробивающиеся из тёмно-коричневых почек, покрытых черепицей чешуек. В этот момент вся улица наполнится твоим радостным, готовым разорвать тебя предчувствием. Предчувствием тепла, зелени, лёгкой одежды и влюблённости: новой или же повторной. Эти два-три дня распускания первых неокрепших листочков обладают своим, непередаваемым волшебством.

Мне никогда не удавалось ухватить весну за платье, запечатлеть, обдумать, распробовать. Характер первых недель весны самый лёгкий, самый стремительный, от него пахнет бессмертием и надеждой, которая ничего не ждёт, которая просто существует, просто переполняет.

Так что остаётся лишь пропускать через себя восхищение несущейся весны и радоваться тому, что что-то в этом бренном мире никогда не поддастся твоему рациональному анализу.

ПОЛУДЕННОЕ ПИСЬМО

Жаркий, истомлённый полдень, словно кисель, заполнил собой подъезд с исписанными синими стенами. Третий раз с момента пробуждения небритый юноша выходил из квартиры на лестничную площадку чтобы, сев на ступеньку, выкурить невкусную сигарету.

Мысли текли вяло. В тот жаркий июньский полдень всё ощущалось вялым: мысли, желания, мухи. Город медленно пёкся в печи летнего солнца и лишь изредка вздрагивал от проезжавшей по дороге машины.

Взгляд курящего совершил свой обычный для таких случаев маршрут: от косяка соседской двери, через неровный грязно-белый потолок с перегоревшей лампочкой к своему почтовому ящику, от него на ручку двери…. Стоп. Что-то не так. В почтовом ящике лежал большой, белый конверт.

Сигарета была отправлена в банку из-под кофе, служившую пепельницей. Тапочки зашаркали к почтовому ящику.

«Удивительное рядом» — пробормотал человек, доставая письмо.

Обратного адреса не значилось, зато в поле адресата было выведено: «Магистру самых плохих шуток».

Лицо у читавшего искривилось, в груди неприятно заныло. Так его называл только один человек. Прошло около года. Прошлый июнь был прохладнее этого и они в последний раз гуляли по любимой заброшке. Он уже тогда знал, что пора заканчивать их общение, но не мог выбрать случая. После прогулки по городской развалине в памяти не было ни одного приятного воспоминания. После было больно и шумно, и много злых слов вперемешку с ехидными поддёвками. Небритый курильщик наконец поставил точку, к которой так стремился. Хлопок дверью перед носом девушки, одетой в жёлтое платье, разлетелся по его дому гулким эхом, а затем была тишина. Он заперся в своей квартире, в своих мыслях и в своих компаниях. Девушка ещё пыталась возобновить общение, но он игнорировал эти попытки. Всё это было так давно и всё это уже так не важно.

В белом конверте лежала одна фотография. С неё на человека смотрело лицо, обрамлённое ярко-зелёными волосами, с выбритым виском и небольшим шрамом на губе. Синие ресницы отлично дополняли коричневые тени и тёмную помаду. Нужно было быть сумасшедшим чтобы признать в портрете ту чистую и наивную мордашку, которую небритый юноша знал ранее.

В груди ныло, а пальцы, вопреки жаре, стали ледяными. Человек вглядывался в фото, замечая всё больше подробностей: кольцо в ноздре, тяжёлый взгляд, татуировка ключа на шее… всё это было таким чужим и отталкивающим. Пальцы провели по портрету: волосы, правая бровь, кончик носа. Этим движением он прежде выражал нежность, прикасаясь к тёплому и близкому лицу.

На обратной стороне фото были слова: «Та, которой я была, — мертва. Мои поздравления. Добился».

Где-то далеко внизу захлопнулась металлическая дверь подъезда, разнеся по всему дому глухой звук, эхом отражающийся от исписанных синих стен.

ЧЕМ ХОРОШИ РИСУНКИ

Вот чем хороши рисунки. Они не умирают.

Персонажи иллюстраций, взятые из головы, никогда не были молоды, никогда не станут стары, они никогда и не жили, ведь это лишь комбинации линий и цветных пятен на бумаге, холсте, доске, стене и т. д.

С фотографиями и фильмами иначе. Я смотрю жемчужину кинематографического искусства 50-х годов, и девочка девяти лет, играющая там роль, скорее всего уже мертва. А ведь вот она на экране: бегает, смеётся, читает книгу и покупает мороженое…

Некогда изящные, благоухающие молодостью девушки, сейчас показывают свои фото сорокалетней давности внукам, которые не верят, что перед ними их бабушка. Та самая бабушка, которая сейчас вся в морщинах, с металлическим штифтом в бедре и руками, испещрёнными большими, синеватыми венами.

Я открываю семейный фотоархив и вижу светлые лица, наполненные желаниями и идеями, а потом еду на кладбище к прабабушке и прадедушке, где лежит то, что некогда вмещало в себя всю эту живость, желания и идеи.

Но рисунки и, тем более, их персонажи бессмертны. Я могу смотреть на них без саднящего ощущения в сердце, что смерть уже наложила или скоро наложит на них свой отпечаток. Самое смешное, что рисунки могут быть бессмертными только в сознании смертных людей. Отсюда так много разговоров о бессмертии искусства, о бессмертии идей. Не случайно немало философов выделяют творчество как смысл жизни. А творцы стремятся оставить свою личность в памяти потомков, всячески запечатлевая себя в своих произведениях.

Так что да, рисунок — отражение исключительно своего бессмертного сознания в бессмертном (ну или почти бессмертном) носителе. Фотография же — отражение мимолётного величия, вырванного из потока непрекращающегося увядания.

Всё это сила и всё это невероятно прекрасно.

ФОТО ДРУГА

Однажды ты станешь лишь затёртой строчкой, которую прочтёт моя дочь с обратной стороны старой фотографии, неведомым образом затерявшейся в семейном альбоме. Строчка на обратной стороне этого фото скажет дочери: «Когда-то мы с тобой дружили».

И она принесёт мне отпечаток лица, прямиком из прошлого, что так удачно запечатлел волшебный механизм, способный останавливать время и нарушать все правила материального мира. Она спросит: «Ма, кто это?»

И я вспомню.

Вспомню, что когда-то мы смешно познакомились, что с нами случались забавные истории, что ты необыкновенно улыбался и всегда носил потёртый кожаный браслет. Я вспомню, что когда-то ты был для меня очень важен и вносил в душу вихри ветров: обжигающих и остужающих попеременно. Но я не вспомню твоего имени и уж, конечно, я не вспомню, от чего мы перестали общаться.

Всё, что я сохранила: смутные воспоминания чего-то важного да строчку на обратной стороне фотографии: «Когда-то мы с тобой дружили», выведенную моим вечно корявым почерком.

КАРНАВАЛ

Едва знакомый человек прекрасен. Он неуязвим, у него нет ни одной проблемы, ни одной болезни, ни одной дурной привычки: ведь ты о них ничего не знаешь. Он — совершенен.

Если к этой неизвестности прибавить ещё и прекрасную внешность с отстранённой улыбкой, получишь идеал, к которому только и можно стремиться, осознавая всю свою ущербность перед неизведанным собеседником. Конечно, первое впечатление ложно, об этом писало множество прозаиков и стихотворцев, но и что с того? Всегда приятно слегка обмануться в мимолётном и искреннем восхищении.

Поэтому я люблю карнавалы. В них ты — вечный незнакомец, баснословно богатый и неудержимо весёлый, задорный и смелый, или напротив, ты — нищий и возвышенный, всегда задумчивый поэт. Не правда ли, это очень приятно — обмануться самому и ввести в замешательство остальных своим образом? Ты за маской, и на тебя больше не давят ни осуждающие взгляды знакомых, ни страхи перед начальниками, ни пресловутая мораль всех веков этого бренного мира. Ты уже и сам теряешь себя, того, вечно уставшего, испуганного, не раз отвергнутого человека, вынужденного каждый день доказывать миру, что он — полезен и нужен ему.

Наслаждение отсутствием себя, наслаждение силой и грацией, которые всегда в тебе были, но которые ты уже завтра будешь стесняться показывать.

Рассвет прервёт безумие, и все, опустошённые и потерянные, поспешат в свои дома, чтобы там, пока никто не видит, снять маску, смыть масляный грим, спрятать яркие и блестящие тряпки под кровать и, с колотящимся сердцем, забраться под одеяло, чтобы перед новым днём жизни хоть немного поспать и восстановить силы.

НОЧЬ ВЕЛИКОЙ ГРОЗЫ