Журнальный мир

ПУГАЛО

Пустое поле. Убран урожай.

Но всюду, как и раньше, тут как тут

вороны — угрожай не угрожай —

разгуливают, клювом не ведут.

Их сиплые насмешки: кар-кар-кар-

кармические в памяти, точь-в-точь

в заборе гвоздь, засели; на руках —

отметки от когтей, и я никак

о них не в силах мысли превозмочь —

эх, руки коротки, кишка тонка! —

от прошлого отмахиваюсь — прочь!

Теряю равновесие, нелеп.

Опоры ЛЭП — и те на костылях,

так высоки, как будто по земле

они уже устали ковылять

и тянутся туда, где облака,

и напряжённым взглядом свысока

сверкают, электрически маня.

Хоть яма в чернозёме глубока,

но палка не дала корней пока —

я не расту! К тому же из меня

воровки исподволь со всех сторон

выуживают сено и щепу.

О чём мечтать, когда я не ворон,

а будущее прогоняю? — бу!

Чего хотеть, когда очередной

весной придёт, ступая тяжело,

заговорит как будто не со мной,

а сам с собой, и сеном и щепой

наполнит мне простывшее нутро?

Не станет он о прошлом вспоминать,

о том, что после, не проронит слов —

протянет, к настоящему готов,

мне руку заговорщически — на!

И нарисует вороным углём

на котелке неварящем моём

оскал побольше и глаза без дна.

***

Хотели, как всегда, а вышло — мырк.

И вот сидим: кто в шаге от тюрьмы,

кто — от сумы, но выбираем сами

из этой пары зол, хоть нелегко

и стол дубовый гнётся под платком,

наполненным ржаными сухарями.

А как иначе, если дальше мрак?

Точнее — мрык. На печь Иван-дурак

забрался кое-как, тесня соседей,

и слышит всюду колокольный звон,

но не поймёт, зовут ли на поклон,

войну, поминки или на обедню.

Всё пасмурнее сводки новостей.

Как продвигаться в этой темноте

и как альтернативный путь нащупать?

Не по воде Христом — по льду шагать

и по старинке руки в прорубь — ать!

А вдруг там щука?