Журнальный мир

45 лет назад, 14 октября 1976 года, в 20 часов 40 минут московского времени, с космодрома Байконур стартовал космический корабль «Союз-23». Командиром его был наш земляк, уроженец города Бора, 34-летний подполковник Вячеслав Дмитриевич Зудов, а бортинженером – подполковник-инженер Валерий Ильич Рождественский, ныне ушедший.

Многолетняя дружба связывала обоих космонавтов с нижегородским журналистом Александром Цирульниковым, который передал нашему изданию главы из своей документальной повести «Ради этого стоит жить».

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Позывной – «Радоны»

Ракета белая вся и вся словно в дымке.

Стартовый стол в эти минуты, как остров среди ночи, сияющий яркими огнями. Ракета в перекрестье мощных прожекторов. Площадки, балконы, фермы обслуживания как будто обнимают ее на прощание по всей высоте.

Несколько минут назад началась заправка ракеты топливом. По большим рукавам, покрытым серебристой изоляцией, подают окислитель. Это жидкий кислород. На какой стадии эта работа, можно определить по такому признаку: блоки первой ступени – огромные «сигары» почти двадцатиметровой длины покрылись толстым слоем инея. Первая ступень заправлена. Вокруг ракеты клубы пара. В общем гуле слышно характерное шипение: из дренажных клапанов вырывается вытесняемый из топливных баков воздух вместе с испаряющимся кислородом. Это тоже одна из операций – дренаж окислителя. Рядом с ракетой находится специально оборудованная железнодорожная цистерна с горючим. Горючее для ракет-носителей – всем известный керосин, но хорошо очищенный от примесей влаги и воздуха. Все вроде обычное: и жидкий кислород – не новость, и керосин – не секрет. И тем не менее заправка ракеты топливом – это сложнейшая операция, которая выполняется и контролируется с помощью целого комплекса систем автоматики. Тут главное – обеспечить высокую точность дозировки. А ведь речь идет не о каких-то там килограммах, а сотнях тонн! С каждой минутой ракета становится все тяжелее и тяжелее. А когда заправка закончится, ее вес увеличится почти в десять раз.

Вот уже горючее поступило в баки, и клубы пара напитываются запахом керосина и разносят его по всей округе.

Но космонавты этого запаха не чувствуют. Они в кабине на самом верху ракеты, закрытом обтекателем. Вся их связь с внешним миром осуществляется по радио, они слышат и дублируют команды и сообщения из штаба запуска, а там на экранах служебного телевидения размножены их лица.

– Опустите стекла гермошлемов!

На телеэкранах видно, как выполняется указание. Командир экипажа доложил:

– Я – «Радон-один». Стекла гермошлемов опустили, находимся в режиме готовности…

Зудов вошел в корабль после Рождественского – на мгновение задержался на лифтовой площадке и помахал окружающим. Потом вдвоем наглухо закрыли люк и разместились на рабочих местах, рядом. Вячеслав в кресле командира, а Валерий – бортинженера. Переглянулись. Пожали друг другу руки. До старта оставалось два часа.

И было их только двое. Как много раз до этого они бывали вот так же вдвоем. И по привычке везде и всегда усаживались так: справа – бортинженер, слева – командир. Валерий как-то даже признался Вячеславу: «Когда посмотрю налево, а тебя нет рядом, даже как-то странно становится, а потом соображаю – я же у себя дома…»

В первые минуты пребывания в кабине Зудову показалось, что они вовсе не в корабле, который через сто двадцать минут покинет Землю, а опять на привычном тренажере, который никуда не улетит. Кабина тренажера как две капли воды похожа на кабину космического корабля. Вот почему все было знакомо. Одиннадцать лет назад каждый из них своим путем пришел в отряд космонавтов, пять лет назад по приказу командира они были объединены в один экипаж. И три года из этих пяти провели только вдвоем: на различных тренажерах!

Полет в космос, работа на орбите были мечтой. Проходили годы, а они все готовились и готовились. Как оказалось, к сегодняшнему дню – 14 октября 1976 года.

Позавчера на пресс-конференции на вопрос, что они считают главным в своей профессии, Вячеслав ответил:

– Главное? По-моему, уметь не расслабляться и быть всегда в форме…

А Валерий уточнил:

– Уметь жить и работать, несмотря на то что цель, к которой стремишься, может отодвигаться на годы. Представьте себе артиста, который доходит до генеральной репетиции, а на спектакль не выходит, и так в течение многих лет. В профессии космонавта, когда ты работаешь дублером, это обычная, рядовая ситуация.

Дублерами они были два раза – у Сарафанова и Демина и у Волынова с Жолобовым. Да еще в экипаже поддержки, то есть вторыми дублерами у Поповича и Артюхина.

Предстартовые минуты, пожалуй, самые напряженные. Впереди очень ответственная и тяжелая работа, и в нее нужно постепенно втянуться, вжиться. Поэтому космонавты и садятся в корабль за два часа до старта, чтобы настроиться.

По радио передали, что до пуска сто десять минут. Ведется обратный отсчет времени. Ему подчиняются действия всех служб. Каждая должна уложиться в отведенный для нее срок.

– Я – «Заря», приветствую «Радона-один» и «Радона-два», видим вас отлично, разместились вы по-хозяйски. Данные телеметрии хорошие. Все рады за вас и желают успеха.

Это обратился к экипажу генеральный конструктор станции «Салют-5» Владимир Николаевич Челомей, космонавты его называли «ВэЭном». Он был секретным ученым, и фамилия его не звучала даже в разговорах между людьми, которые вместе с ним работали. Так же сокращенно – по инициалам – называли когда-то и Сергея Павловича Королева – ЭсПэ.

– Я – «Радон-один», спасибо, самочувствие хорошее, настроение рабочее.

Позывной экипаж выбирает себе сам. Слово должно содержать как можно меньше букв и звуков, быть понятным звучным, хорошо читаемым. До того как назваться «Радонами», Зудов и Рождественский перебрали десятки вариантов. А потом как-то Валерий предложил:

– А что если будем «Радонами»? Произносится просто и легко. Нейтральный газ из таблицы Менделеева. Береговой же был «Аргоном».

Вячеслав несколько раз повторил слово, как будто попробовал его на слух и согласился:

– Ты, знаешь, звучит! «Радон-один», «Радон-два», а в сущности какая разница: не позывной красит космонавта!

Товарищи по работе

Валерий Рождественский на три года старше Зудова, но выглядели они ровесниками. Одного роста, тонкие, подтянутые. У смуглого темноглазого Вячеслава была копна черных волос на голове и легкая синь на щеках, которую ни одна бритва не убирала. Валерий, наоборот, был светлым, белесым, глаза серые с голубым отливом. В отряд космонавтов оба были приняты в 1965 году, так что за год до старта получили традиционные в Звездном городке медали «Десять лет в отряде космонавтов».

За Рождественским сразу же закрепилось прозвище «Адмирал», потому что пришел он с Балтфлота. Сын моряка, окончил в своем родном Ленинграде Высшее военно-морское училище имени Ф.Э. Дзержинского, а потом четыре года командовал группой водолазов-глубоководников аварийно-спасательной службы в Лиепае.Там в основном работал на подъеме судов, уходя под воду в паре с товарищем.

– Так же, как и в космическом экипаже, – подчеркивал Валерий, вспоминая о своей первой профессии. Однажды он сказал мне: – Вообще-то в выборе товарища по экипажу у космонавта меньше возможностей, чем в выборе жены, а времени с ним проводишь гораздо больше, чем в семье. И «разводов» здесь быть не может! Во время подготовки к полету мы со Славой за полтора месяца в тренажерах провели 290 часов, выходит, мы совершили двенадцатисуточный «космический» полет на Земле!

С Зудовым мы тоже обсуждали совместимость характеров нескольких совершенно разных людей во время длительной работы на орбите. Он сказал:

– В космическом экипаже происходит не просто арифметическое сложение сил командира и бортинженера. Совместная работа двух специалистов на орбите подчиняется более сложным законам. Но при одном условии – члены экипажа должны понимать друг друга с полуслова. Строго разделения функций, конечно, нет. Должно быть полное доверие и взаимопонимание.

Если говорить о нас с Валерием, то каждый ощущает другого как свое второе я, но мы не «сиамские близнецы». И этап притирки в первый год совместной работы не был гладким, пока привыкали к личным особенностям друг друга.

За много лет общения с Вячеславом и Валерием могу сказать, что друзьями типа водой не разольешь они так и не стали. И не стремились к этому.

– Ты пойми, мы – товарищи по работе, и это самое главное! – убеждали меня и Вячеслав, и Валерий. – Какими бы хорошими друзьями ни были два гребца на распашной лодке-двойке, но если они не стали единым организмом в работе во время гребли, то никакая дружба не поможет им выиграть заезд…

В обыденной жизни у них бвли совершенно разные интересы, у каждого свой круг знакомых, и отпуска, как правило, они проводили не вместе и даже в разных местах. Несколько раз я оказывался на днях рождения у того и у другого и ни разу не встречал за столом экипаж «в полном составе». Вначале я удивлялся, а потом принимал как должное. Это мои коллеги-журналисты придумали термин «звездные братья», а в жизни и первые космонавты, и их последователи были просто товарищами по работе.

Трудная участь дублеров

– Как самочувствие? Скоро вам в путь, ребята! Пишите!

– Спасибо! Все хорошо! Будем писать, конвертов много!

Это на связь с экипажем вышли дублеры – Георгий Горбатко и Юрий Глазков. Горбатко уже летал в космос, а Глазков с нетерпением ожидал своего часа. (Они оба полетели в феврале 1977 года на корабле «Союз-24».) Дублеры знали, что Зудов и Рождественский взяли с собой пачку почтовых конвертов и свои фотографии, чтобы надписать их на орбите, а вернувшись на Землю, раздать друзьям. (В скобках замечу, что я тоже оказался в числе обладателей автографов из космоса.)

Вячеслав, будучи дублером, знал, как трудно отрешиться от мысли, что полетишь не ты, а другой человек. А в минуты ожидания своего старта представил, как сидят в бункере его и Валерия дублеры и видят перед собой на стартовом столе нацеленную в небо ракету. Собственно, дублеры не просто сидят и наблюдают за происходящим, а мысленно действуют вместе с улетающим экипажем. Вот выдана очередная команда, и дублеры должны сообразить, почему эта команда выдана, и – опять же мысленно – выполнить ее. И в корабле думают о том же самом, но реально выполняют приказ и следят, прошла команда или не прошла. Все предстартовое время синхронно действуют два экипажа – основной в корабле, а запасной – в подземном бункере. И ты, дублер, так втягиваешься в эту работу, что просто забываешь о том, что не тебе сегодня лететь.

И – взлет!

А потом выходишь из бункера, а стартовый стол пуст. Улетели…

И тогда щемящее чувство – почему не ты? Не то чтобы обида, а как-то не по себе становится. И сам себя успокаиваешь – ну, в следующий раз обязательно…

Дублеры готовятся наравне с основным экипажем и в полном объеме проходят всю программу подготовки. Так что в любое время могут занять место основного экипажа. Да и сами понятия – основной экипаж и дублирующий экипаж – пока еще совершенно условны. Это соперники, которые могут поменяться местами. И такое не раз случалось.

За примерами недалеко ходить: на станцию «Салют-3» должен был лететь экипаж – Леонов, Кубасов и Калугин. Но незадолго до старта во время рентгена медкомиссия обнаружила у Кубасова какие-то нелады с легкими, и вместо этих космонавтов на орбиту отправились их дублеры – Волков, Добровольский и Пацаев. А пока они работали в космосе, Кубасова снова обследовали, и выяснилось, что у него со здоровьем все в порядке, просто рентгеновский аппарат выдал неверные показания. Оставшийся безработным бывший основной экипаж страшно переживал несостоявшийся взлет и завидовал своим бывшим дублерам.

При посадке из-за разгерметизации спускаемого аппарата Волков, Добровольский и Пацаев погибли. Получается, дублеры заменили первый экипаж не только в жизни на орбите, но и в смерти при возвращении на Землю…

Когда космонавты уже выполняют программу на орбите, дублеры отчасти повторяют ее на Земле, на аналоге космического корабля или научной станции. Бывает, у космонавтов в работе запарка случается. Нужно найти выход из той или иной сложившейся ситуации. Там, наверху, некогда искать варианты, необходимо выполнять запланированное задание. Тут на помощь придут дублеры. Они в спокойной обстановке проведут эксперименты, проанализируют все, отыщут решение. И их рекомендации передадут на орбиту космонавтам.

…После обеда, когда до старта оставалось шесть часов, Вячеславу и Валерию предложили на два часа прилечь отдохнуть. Зудов пришел в свою комнату, лег и сразу заснул. Разбудил его Владимир Александрович Шаталов:

– Что же ты разоспался? Вставай, а то дублеры улетят!..

А разоспался Зудов потому, что долго не мог уснуть прошлой ночью, когда оставались всего сутки до команды «зажигание». Все эти дни он никуда не мог уйти от мысли о полете. Отвлечься не удавалось даже на рыбалке, за бильярдом, у телевизора. Наедине или вдвоем с Валерием в сотый раз он мысленно проигрывал все, что предстоит выполнить. Или намечал какой-то участок полета и детально разбирал все действия – и свои, и бортинженера в той или иной возможной ситуации. Естественно, все это сопоставлялось с давным-давно заученными наизусть инструкциями.

За день до старта, как и всем летавшим до них, Зудову и Рождественскому предоставили полный отдых. Забрали всю документацию, потому что если ее оставить у космонавтов, то они все равно будут корпеть над ней, как корпят студенты над конспектами за час до экзамена.

День прошел в ничегонеделанье и потому был длинным и скучным. На всех, кто общался с космонавтами, врачи надели маски, каждый боялся на них лишний раз дохнуть. Да и сами они старались обезопасить себя от малейшего сквозняка, любой другой неприятной случайности. Ведь было же у американцев такое, когда за несколько часов до старта один из астронавтов вдруг заболел крапивницей и весь экипаж остался на Земле, полет пришлось отменить…

Задолго до старта

Когда 4 октября 1957 года в Советском Союзе был запущен первый искусственный спутник Земли, Вячеслав учился в школе. Возникло какое-то неясное желание участвовать в новом деле. Впрочем, оно было у всех ребят, записавшихся в физический кружок. Руководила им преподавательница физики, влюбленная в свой предмет и поощрявшая ребячью фантазию.

Однажды Зудов со своим однокашником и тезкой Славой Зерновым сконструировали гидравлическую ракету. Запустили ее в «космос» на кухне дома у Вячеслава. Раздался звук, похожий на выстрел, ракета взлетела, отбила кусок потолка и осталась торчать наверху. Прибежала испуганная мать. Но опыты на этом не закончились. Строились новые ракеты с водяными двигателями. Они уносили под кухонный потолок спутники – металлические шарики от подшипников. Ребят совсем не смущало, что после каждого очередного удачного или неудачного запуска двигатели заливали комнату водой и нужно было, пока Анна Ивановна не вернется с работы, успеть все прибрать.

Потом оба Славы построили ракету на пороховом двигателе. Им удалось достать минного пороху, он крупнее обычного, а значит, время горения у него дольше, и двигатель получался мощнее.

Космодромом становилось заснеженное поле за деревней Высоково под Электросталью. Учительница в коротких сапожках лазила по сугробам вместе с мальчишками. Установили ракету – в комнате она казалась большой, а здесь, в широком поле, выглядела совсем маленькой – подвели бикфордов шнур. И – вся система сработала! Правда, ракета высоко не поднялась и летела, кувыркаясь, но ведь все-таки взлетела!

Оба Славы решили заняться более серьезным делом: рассчитать и построить для новой ракеты реактивный двигатель внутреннего сгорания. Когда они принесли свои расчеты на консультацию к учительнице, та смущенно развела руками:

– Милые мои, я только преподавательница школьной физики, мне не под силу научить вас строить настоящие ракетные двигатели…

На орбиту – к Рериху!

…Теперь же самые настоящие ракетные двигатели готовы были взреветь далеко внизу, под капсулой с космонавтами, и вынести корабль «Союз-23» в черное звездное небо.

– Я – «Заря», ключ поставлен на старт! Дается продувка.

– Я – «Радон-один», вас понял: дается продувка.

Через минуту прошла команда:

– Ключ на дренаж!.. «Радоны», чувствуете – отошла кабель-мачта? Как настроение?

– Все в порядке, чувствуем подрагивание ракеты…

– Это она волнуется перед стартом! – пошутил Рождественский.

– Я – «Заря». «Радоны», дается зажигание!..

Раньше Зудов и Рождественский, будучи дублерами, не раз наблюдали из бункера захватывающее зрелище, когда просыпаются мощные двигатели и от их грохота сотрясается все вокруг, а потом извержение огненного шквала обрушивается на раму пускового стола…

– …Предварительная ступень… Промежуточная… Главная… Подъем!

Счастливого пути, «Радончики»!..

Этот самый подъем Зудов и Рождественский почувствовали на мгновение раньше, чем прозвучала команда в шлемофонах.

В грохоте и реве двигателей, в дрожи, которая пронзает всю ракету, обнаружилась какая-то новая неодолимая сила, которая прижала космонавтов к креслам и неотвратимо потащила вверх все сооружение, на вершине которого они находились.

Со старта ракета идет почти вертикально. Здесь перегрузки еще небольшие. А потом, когда начинается программа выведения в тангажной плоскости и происходит некоторое заваливание ракеты назад, перегрузки возрастают до четырех – четырех с половиной единиц. Это значит, что все становится тяжелее вчетверо – руки, голова, лицо. Тело словно наливается свинцом. Скорость проявляет свою власть над человеком.

Когда появился первый автомобиль, медиков того времени тревожила проблема – а вдруг у человека, сидящего в автомобиле, на скорости в шестьдесят километров в час сердце не выдержит?

Видно, так устроен человек, что он все выдержит. Было бы желание.

Но если бы все зависело только от желания!

Вывод на орбиту длится около девяти минут. Все это время космонавты работали, готовились к встрече с невесомостью. И хотя они с точностью до секунды знали, когда наступит этот момент, ждали его – все произошло неожиданно, вдруг! Толчок от резкого отделения ракетоносителя, и – сразу все стало невесомым.

– Я – «Радон-один», вышли на расчетную орбиту. Есть невесомость, все в порядке!

Вячеслав и Валерий впервые стартовали в космос, но с невесомостью были знакомы давно. Хотя во время тренировочного полета на высотном самолете искусственная невесомость создается всего лишь на двадцать четыре секунды, полетов за пять лет подготовки было совершенно столько, что все эти секунд сложились в девять часов!

Зная, что в невесомости кровь приливает к голове, Вячеслав иногда даже спал вниз головой. Жена Нина шутила:

– Хоть кровать ставь под отрицательным углом…

Врачи не раз предупреждали, что с невесомостью надо быть осторожным, особенно на первых порах, пока не произойдет некоторая адаптация. Могут быть нарушения вестибулярного аппарата. Все движения надо выполнять плавно, голову поворачивать медленно, чтобы не закружилась.

Какое-то время Вячеслав и Валерий именно так и поступали. А потом Зудов попробовал подвигаться резче, наклонился в кресле, выпрямился. Быстро повернул голову к Рождественскому. Никаких неприятных ощущений не последовало.

– Ну-ка, и ты попробуй, – улыбнулся он Валерию.

Рождественский проделал то же самое. Все было нормально. Вот как сказалась польза тренировок в искусственной невесомости!

Первый раз в иллюминатор они посмотрели минут через тридцать. Они стартовали ночью, и теперь «Союз-23» вылетал из темноты на освещенную часть Земли. Занималась заря. На черном фоне появились первые красные лучи, потом последовал переход в фиолетовый цвет, из фиолетового в синий. А вот уже горизонт краснеет, становится багрово-красным, и вдруг из-за него выкатывается огромный шар…

– Рерих, наверное, был здесь до нас и видел это! – произнес Валерий. – Это же настоящий Рерих!

– А посмотри, какая пронзительная голубизна! – удивился Зудов.

– Даже белый цвет какой-то особенный, на Земле такого не бывает! – тихо сказал Рождественский.

Земля была необыкновенно красива. На фоне черного чужого неба она отливала голубизной, словно надевала на себя меняющие цвета прозрачные шарфы.

И тогда Валерий вымолвил:

– Чтобы такое хоть раз увидеть, стоит жить!

А Зудов вспомнил, как Георгий Тимофеевич Береговой как-то сказал, что космонавт – это антенна человечества, выдвинутая вверх, и все, что он делает, должно служить на благо Земле людей.

– Ради этого стоит жить! Ты тысячу раз прав, Валера! – по-мальчишески радовался Зудов.

ИСПЫТАНИЕ

Нештатная ситуация

На одной из стен главного зала Центра управления полетом – огромное изображение обоих земных полушарий. На этой обширной плоской карте светящейся синусоидой проецируется траектория движения «Союза-23». Электронные вычислительные машины, обрабатывающие непрерывный поток баллистической и телеметрической информации, ежесекундно выдают результаты, которые возникли в виде таблиц и графиков на экранах слева и справа от карты.

По громкой связи идут переговоры с космонавтами. Они выполняют сейчас один самых сложных и ответственных элементов программы: нужно сблизиться с орбитальной станцией «Салют-5» и пристыковать к ней транспортный корабль.

Атмосфера сосредоточенная, деловая и – тревожная. Потому что система управления сближением на корабле работает не по расчетным параметрам. Что-то где-то вышло из строя. И каждый, кто сейчас дежурит в Центре, мысленно повторяет операции, что выполняют на орбите космонавты, чтобы подчинить себе вышедшую из строя автоматику.

Земля дает им советы и указания. Командир и бортинженер вслух дублируют каждую поступившую команду, и часто в динамиках повторяется одна и та же фраза:

– Вас поняли, мы это уже делали…

Пока все безрезультатно. По голосам, по напряженному дыханию, которое слышится в эфире, чувствуется, как устали там, в космосе, ребята.

– По всем расчетам, топливо на корабле заканчивается, надо возвращать экипаж на Землю! – негромко доложил главный оператор руководителю полета.

В это время из динамиков донесся спокойный голос Зудова:

– Просим вас разрешить нам повторить весь маневр еще раз, должны состыковаться…

– Что думает по этому поводу бортинженер? – нагнулся к микрофону руководитель полета.

– Я поддерживаю. Это наша общая просьба, – ответил Рождественский.

– Вы понимаете, что предлагаете? На что идете?..

Вячеслав с Валерием понимали все: на новый маневр для подхода к «Салюту» горючего должно хватить. Стыковаться с помощью ручного управления, наверное, все-таки удастся, но Рождественский подсчитал: топливо на пределе, его едва-едва хватит на операции, связанные с посадкой.

– Мы не можем разрешить вам новый маневр, приказываем готовиться к возвращению! – командовала Земля.

А они медлили и упрашивали Центр разрешить им пойти на риск. Собственно, это был уже не риск, а самопожертвование. И Земля коротко и безоговорочно запретила стыковку.

16 октября ТАСС сообщил: «15 октября в 21 час 58 минут корабль “Союз-23” был переведен в режим автоматического сближения со станцией “Салют-5”. Из-за нерасчетного режима работы системы управления сближением корабля стыковка со станцией “Салют-5” была отменена»…

«Шаляпин в космосе!»

Обычно точное время и место посадки планируются заранее. Подбирается несколько возможных вариантов, каждый из которых должен отвечать вполне определенным требованиям. Причем есть два обязательных.

Приземление должно произойти не позднее чем за час до захода солнца, чтобы экипаж можно было эвакуировать до наступления темноты. Хотя были случаи, когда посадка совершалась ночью и даже планировалась на ночь. Второе условие: не менее чем за восемь минут до включения посадочного двигателя корабль должен оказаться над освещенной поверхностью Земли. Это нужно для того, чтобы космонавты могли видеть у себя на экране в капсуле эту «бегущую» территорию и контролировать и дублировать работу автоматической системы ориентации корабля с помощью такой же ручной системы.

Посадка, которая предстояла Зудову и Рождественскому, была вызвана нештатной ситуацией и оказалась неожиданной и для космонавтов, и для наземных служб. Была нарушена вся последовательность запланированных действий: с этапа сближения со станцией надо было срочно переходить к спуску с орбиты и осуществлению мягкой посадки. Приходилось на ходу перестраивать работу всех систем и перестраиваться самим.

Зудов с помощью ручного управления произвел серию сложнейших маневров и четкими корректирующими импульсами сориентировал корабль на посадку в заданном районе нашей страны на территории Казахстана. Все это выполнялось в условиях жесточайшей экономии топлива. Скупой на похвалу главный конструктор Владимир Николаевич Челомей в Центре управления полетом ходил за спинами операторов, сидящих у приборов, и громко восхищался:

– Ай да молодец командир, красиво работает! А докладывает как спокойно, деловито, точно…

Подошел к руководителю полета Виктору Благову и улыбнулся:

– Вот это волгарь!.. Шаляпин в космосе!..

Уходя на последний виток, космонавты сообщили, что готовы к приземлению. Центр дал «добро» и пожелал счастливой мягкой посадки.

Баллистики предусмотрели основной и запасные варианты мест возвращения на Землю. В их поле зрения была территория в несколько тысяч квадратных километров. Одна из резервных точек находилась в Шатковском районе Горьковской области, недалеко от тех мест, где Вячеслав Зудов жил в войну и послевоенные годы до шести лет. Когда отец, Дмитрий Зудов, был на фронте, мама Анна Ивановна с четырехмесячным Славой переехал из Бора к своим родителям под Шатки…

Спуск корабля с орбиты – это тоже своеобразный маневр, когда импульс, выдаваемый командиром, направлен против движения – на торможение.

На табло в Центре управления загорелась информация: «Время включение тормозной установки…» Потом – «Время разделения…» Информатор ведет репортаж по громкой связи, сообщая, что «Союз-23» выходит на траекторию спуска. На карте над океаном плывет красная точка…

Как на телеге по булыжнику

…Под ними была Атлантика. В 20 часов 02 минуты по московскому времени Зудов нажал кнопку. Раздался гул. Включилась тормозная установка. Двигатель постепенно выходил на оптимальный режим. Но корабль еще несется в невесомости, а надо – чтобы к Земле! Остается только ждать, когда о себе даст знать земное притяжение. Это тревожные мгновения.

– Не чувствуешь перегрузки? – взволнованно спросил Зудов Валерия.

Тот покачал головой. А потом посоветовал:

– А ты бортжурнал подними и убери от него руки. Посмотрим…

Зудов проделал этот нехитрый эксперимент. Не ощущаемая еще людьми сила перегрузок распластала книгу в воздухе и прижала к его груди. На сердце отлегло:

– Есть перегрузки! Правильно идем… Домой!

Динамики в ЦУПе сообщили: «Двигательная установка отработала заданное время… Состояние корабля и экипажа нормальное…» И после небольшой паузы: «Разделение произошло в 20 часов 17 минут 02 секунды»…

При входе в плотные слои атмосферы спускаемый аппарат разворачивается теплозащитным экраном навстречу Земле. И сам выбирает крен, чтобы создать опорный угол неоптимального вторжения в воздушную оболочку голубеющей внизу планеты.

Рождественский, располагавшийся возле иллюминатора, наблюдал и докладывал в Центр управления, как вначале где-то вдали от корабля стали проскальзывать отдельные огненные полосы, потом начали вылетать струи пламени: одна, вторая, третья…

Их все больше и больше. И вот уже вокруг капсулы мчатся куски огня – огромные, яркие.

– Гляжу в иллюминатор, как будто в мартеновскую печь! – прокричал Валерий, боясь, что из-за нарастающего вокруг гула Земля его не услышит.

Красная точка – корабль – ползет по карте, а из динамиков доносится сигнал коротковолновой телеметрии – попискивание, разряды. И вдруг все смолкает. Это подтверждение того, что произошло разделение отсеков. В небе над Африкой спускаемый аппарат отделился от других частей корабля и вошел в атмосферу.

Приборно-агрегатный и орбитальный отсеки сгорели. Оплавилась и сгорела антенна. Связь с Землей и Земли с кораблем прекратилась. Охваченный бушующим огненным вихрем спускаемый аппарат несется к Земле. Весь иллюминатор залит пылающим красным огнем. Корпус капсулы снаружи покрыт теплозащитой, а внутри – теплоизоляцией в сочетании с декоративной обшивкой. Сквозь гул и рев космонавты слышали, как работают двигатели системы управления спуском. Именно она держит корабль жестко и твердо в нужном положении, не позволяя ему вращаться и кувыркаться. Видно, как снаружи за жаропрочным стеклом срываются капельки расплавленного металла.

А потом иллюминатор обгорел и стал совсем черным, закопченным…

Перегрузки наваливаются все с большей и большей силой, буквально утрамбовывают космонавтов в ложементы кресел. А командир и бортинженер все туже и туже затягивают привязные ремни. Кажется, уже некуда их затягивать, но чем ниже и ниже спускается корабль, тем мощнее перегрузки вдавливают Вячеслава и Валерия в кресла, так что туго натянутые ремни становятся свободными и их приходится опять подтягивать и застегивать туже и туже.

Скорость спуска сверхзвуковая. Корабль сотрясается, словно телега на булыжной мостовой. Так и должно быть, это сходит расплавленная экранно-вакуумная изоляция, и корабль сбрасывает ее с себя, как огненную шубу. Это самые тревожные и томительные минуты для тех, кто возвращается на Землю, и для тех, кто их ждет на Земле. Ждут, когда раскроется основной парашют и снова заработает радиосвязь.

Красная точка медленно движется по кривой, которая упирается в расчетный квадратик района посадки. Траектория спуска проходит по советской территории: Орджоникидзе… Астрахань… Гурьев… Информатор в ЦУПе сообщает: «Удаление от точки посадки 2500 километров… 1350… 980… 200… Спускаемый аппарат в сорока километрах от места приземления…»

На световом табло зажигаются данные о времени ввода парашютной системы. На главном экране высвечивается крупномасштабная карта района приземления со всеми населенными пунктами, дорогами, местами базирования самолетов и вертолетов поисковой группы.

«Высота 12 километров… 10… 9…»

Кругом вода

Когда до Земли оставалось 7 километров, экипаж ощутил мощный рывок, корабль стал вращаться на месте: сработала парашютная система.

Динамики громкой связи передали: «Спускаемый аппарат завис на парашюте…»

Это же сообщение прозвучало и за тысячи километров от ЦУПа – в Казахстане на командном пункте службы поиска и встречи космонавтов. Здесь теперь основной фронт работ.

Низкое звездное небо над Аркалыком время от времени заволакивалось молоком тумана. И тогда звезды тонули во мгле. За несколько минут до информации о включении парашютной системы туман рассеялся, и вдруг на глазах спасателей одна из звездочек стала увеличиваться в размерах, окрасилась в желто-красный цвет и, потянув за собой голубое сияние, быстро понеслась с юго-запада на северо-восток.

– Ребята возвращаются, – улыбнулся Андриян Григорьевич Николаев, – пошли работать!

Ему было поручено руководить поисково-спасательной службой. Теперь информационные сообщения звучали почти одновременно и в Центре управления полетом, и на командном пункте у генерал-майора Николаева.

«Вертолетная группа поиска обнаружила идущий к Земле спускаемый аппарат и вышла на связь с экипажем. Зудов доложил, что на борту все в порядке».

Точно в расчетное время включились двигатели мягкой посадки. Их задача – затормозить спуск, погасить скорость падения. В ожидании сильнейшего толчка о Землю космонавты сжались в комок. Но толчка, который Вячеслав и Валерий не раз наблюдали на телеэкранах во время посадки других экипажей, не последовало. Им показалось, что капсула коснулась чего-то упругого, спружинившего под ней. Словно погрузились в воду и вынырнули на поверхность…

«“Радоны” передают, что у них такое ощущение, как будто они сели на воду!» – доложили связисты на КП.

Через автоматически открывшиеся клапаны в кабину стал поступать морозный воздух. Аппарат слегка покачивало.

– Ну вот мы и приводнились, – сказал Валерий, – может, это Аральское море?

Оба прильнули к иллюминаторам, но сквозь закопченные стекла ничего не разглядели.

– Видно одно, – усмехнулся Зудов, – вокруг много воды, сильный снегопад, а ночь еще чернее, чем наши иллюминаторы…

По радиосвязи спасатели сообщили, что космонавты сели в соленое озеро Тенгиз.

Первым желанием Вячеслава было поскорее открыть люк, чтобы, выглянув наружу, осмотреться по сторонам. Но Валерий остановил его:

– Мы на весьма неспокойной воде. Открывать люк опасно!

Не прошло и пяти минут после приводнения, как вдруг услышали и ощутили под собой взрыв, спускаемый аппарат подпрыгнул и перевернулся люком вниз. Поняли, что некстати сработала запасная парашютная система. Оказалось, что соленая вода по капиллярам проникла в мембранные коробочки, и произошло замыкание в реле. «Выстрелился» огромный парашютный купол – его площадь полтысячи квадратных метров. Он какое-то время нависал над капсулой, а потом опал, напитался студеной воды, отяжелел и погрузился в озеро, перевернув при этом спускаемый аппарат вверх тормашками. И удерживал его в таком положении, словно якорь.

Космонавты в своих креслах оказались в положении вверх ногами и вниз головой…

Сон и явь ожидания

…В Звездном городке еще в гагаринские времена родилась такая традиция: во время посадки космического корабля в семье его командира собираются свободные от работы космонавты, жены космонавтов, чтобы вместе ждать известий о возвращении на Землю тружеников Вселенной. И на этот раз на седьмом этаже у Зудовых собрались друзья и соседи. Пришла Светлана Александровна Рождественская с дочкой Таней, восьмиклассницей, родственники других космонавтов. Нина Васильевна Зудова не отходила от телефона. Общее волнение передалось и детям. Забилась в уголок дивана одиннадцатилетняя Наташа, на коленях у бабушки Анны Ивановны притихла пятилетняя егоза Аленка. Ее так и не удалось уложить спать.

– Буду ждать, когда папа вернется! – упрямо скривив губки, заявила она.

По телевизору шел веселый спектакль «Доктор философии» по пьесе Бронислава Нушича с Владимиром Этушем в главной роли. Но его смотрели рассеянно, при каждом телефонном звонке прикручивали звук, а потом телевизор так и вещал вполголоса. Да и нужен он был только для того, что кое-как заполнить охватившее комнату молчание, тишину тревоги и ожидания…

Случалось, они становились предвестниками трагедии. Первый раз – когда при испытании космического корабля «Союз-1» погиб Владимир Михайлович Комаров, а потом – когда спускаемый аппарат принес на Землю бездыханные тела Георгия Тимофеевича Добровольского, Владислава Николаевича Волкова и Виктора Ивановича Пацаева. Тогда в Звездном была долгая бессонная ночь. Закончились телепередачи, замолкло радио. Позвонили из ЦУПа и сказали, что «Союз-11» приближается к Земле. А потом – ни слуху ни духу, хотя все сроки, обычно отпущенные на приземление, уже вышли.

– Может быть, они сели куда-то не туда – в море, в тайгу, как Беляев с Леоновым, и их ищут…– предполагали ожидавшие. Хозяйка квартиры Людмила Добровольская, утомленная неведеньем, даже забылась коротким и зыбким сном, сидя в кресле, но вдруг вздрогнула и проснулась. Она обвела всех, кто был в комнате, испуганным взглядом и тихо сказала:

– Девчонки, мне такое приснилось сейчас… Такое… Идут три человека и несут над собой три доски… К чему бы это?..

В это время с балкона вошла в комнату соседка, которая не слыхала слов Ларисы, и с надрывом прошептала:

– К нашему дому пришли генерал и два полковника, а когда входили в подъезд, почему-то сняли фуражки…

Сон и явь жутко совпали.

…Около девяти часов вечера позвонил Георгий Тимофеевич Береговой:

– Ну, «Радончики» уже вернулись, все в порядке. Не волнуйтесь!..

Во «Времени» показали интервью с руководителем подготовки советских космонавтов Владимиром Александровичем Шаталовым. Он высоко оценил действия Зудова и Рождественского на всех этапах полета, отметил, что они проявили беззаветное мужество и безупречное чувство долга.

Никаких сообщений о возвращении космонавтов на Землю не прозвучало…

Тенгиз по-русски – Океан

Изучив обстановку по карте, руководители службы поиска пришли к выводу, что приводнение произошло в ста тридцати километрах от Аркалыка на озере Тенгиз, название которого по-русски означает – Океан. Летчики одного из самолетов спасательной группы подтвердили:

– Находимся над озером Тенгиз. Наблюдаем спускаемый аппарат на воде визуально. Вспыхивает голубой огонек. СА находится примерно в двух километрах от северного берега озера…

Через короткое время еще одно известие:

– Вышли на связь с космонавтами. Корабль сильно накренился. Люк находится в воде. Зудов и Рождественский чувствуют себя удовлетворительно. Просят за них не волноваться…

Во время предполетных тренировок Зудов и Рождественский, как и другие космонавты, по многу часов проводили в спускаемом аппарате в море. При этом нередко штормило. И Вячеслав с Валерием учились, как вести себя в подобных условиях и как осуществлять срочную эвакуацию. И надо же такому случиться, чтобы именно тот экипаж, в составе которого был единственный космонавт из моряков, да еще из водолазов-глубоководников, впервые в истории советских космических полетов не приземлился, а приводнился!

Космонавты помогли друг другу снять скафандры. Внутри тесного спускаемого аппарата это было делом нелегким и выполнялось впервые в практике, к тому же сильно качало. Вячеслав и Валерий надели теплое белье, а поверх него плотные теплозащитные костюмы. В период тренировок они надевали еще и гидрокомбинезоны, а затем открывали люк и по веревочной лестнице поднимались из воды в вертолет. На этот раз гидрокомбинезоны им были не нужны. Люк открыть нельзя было. Без помощи спасателей покинуть капсулу было тоже невозможно.

С КП передали, что принято решение эвакуировать экипаж из озера прямо в спускаемом аппарате.

Как назло, над Тенгизом разразилась снежная буря, среди ночи стал усиливаться туман, а видимость все ухудшалась и ухудшалась – вначале до пятисот метров, потом до трехсот, двухсот. Термометр показывал двадцать градусов мороза.

От спасателей, которые отправились к спускаемому аппарату на плавсредствах, долгое время не было никаких известий. Наконец, они передали:

– Встретились со льдами толщиной с ладонь. Льды торосятся, наползают друг на друга. Пробиться к спускаемому аппарату затруднительно…

Обычно озеро Тенгиз не замерзает. Вода в нем горько-соленая. У охотников и рыбаков этот «Океан» пользуется недоброй славой. Он занимает почти семь тысяч гектаров. Дно у него илистое, топкое, а берег – настоящая трясина. Казахи называют его по-своему – «сор», то есть «гиблое место». Поэтому местные жители даже днем не рискуют далеко забираться.

Туман становился все гуще и гуще. Над застывшим озером клубилось сплошное белое молоко. С большой высоты вертолеты видели сигнальные огни «Союза-23», но как только спускались вниз, теряли их из виду в пелене пара.

Связисты на КП получили радиограмму с одного из вертолетов: «Космонавты просят не бросать в озеро аквалангистов, так как они вряд ли окажут существенную помощь, к тому же их самих придется спасать…»

Вообще-то спасатели предусматривали спустить на озеро на парашютах группу аквалангистов, чтобы они отбуксировали СА по воде к берегу. Но в штормовую морозную погоду с туманом и снежными зарядами эта задача становилась невыполнимой. Аквалангистов самих пришлось бы выручать из беды.

Закончив работу в ЦУПе, вернулись в Звездный и пришли домой к Зудовым Волынов, Жолобов, Климук, Сарафанов, Демин.

– Конечно, – шутили гости, – один из них на Волге родился, другой – бывший водолаз, вот их на воду и потянуло. До сих пор мы Рождественского Адмиралом называли. Отныне будем именовать Адмирал Тенгизский, или Адмирал Тенгиз…

С приходом видавших виды космонавтов в квартире сразу стало спокойнее, они вспоминали о своих полетах и ЧП, рассказывали веселые истории. Борис Волынов признался, что самое памятное, что осталось у него от космического полета, – это возвращение на Землю.

– Сколько бы человек ни кружил на орбите, что бы там ни делал, – раздумчиво говорил он, – как бы сложно и интересно ни было там работать, а посадка, встреча с Землей – самое-самое! Помнишь, – обратился он к Виталию Жолобову, – ночь, пшеничное поле, теплая августовская погода, 24-е число, начало уборки. И мы открываем люк, и в корабль вплывает масса запахов, сразу весь полевой букет. Как пахнет Земля! Пьянит просто! На станции же совсем нет каких-либо запахов. А здесь – голова кругом идет от запаха жизни…

…На помощь спасателям пришли работники совхоза имени Абая. Директор Сухоруков распорядился вывезти на берег озера все, что могло гореть, – старые ящики, доски, штакетник. Люди приносили дрова, запасенные на зиму, мальчишки прикатили несколько старых автопокрышек. Костры нужны были вертолетам для ориентирования. Рыбаки предлагали свои лодки, просили разрешения отправиться по бурному озеру к космонавтам. Военные стали им препятствовать, потому что добровольные помощники были подвыпившими: у совхозного тракториста Вячеслава Наполова в этот день родилась дочка, и это событие стало поводом для шумного совхозного застолья. Кстати, отмечавшие прибежали на берег Тенгиза не с пустыми руками, а принесли несколько бутылей с самогоном, чтобы отогреть замерзших космонавтов и тех, кто их спасал. И надо сказать, что самогон в лечебных целях оказался кстати.

…Болтанка усиливалась. И хотя корабль был перевернут, космонавтам пришлось закрепиться на своих штатных местах и сидеть вниз головой. Другого выхода не было. Иначе качка бросала их друг на друга, швыряла на приборные доски, изматывала. К горлу подступала тошнота: начиналась морская болезнь.

Порыв сильного ветра сломал антенну спускаемого аппарата. Радиосвязь с вертолетами была потеряна. Космонавты теперь не знали, какие меры осуществляются для их эвакуации и чем они могут помочь спасателям. А на КП перестали поступать сведения об их самочувствии, о работе систем жизнеобеспечения в аппарате, который уже около семи часов раскачивали соленые волны Тенгиза.

Неожиданно Вячеслав и Валерий услыхали через обшивку крик, доносившийся снаружи. Сначала каждый из них про себя подумал, что показалось, не дай бог, начинаются галлюцинации. Но крик повторился:

– Ребята, как дела? Вы живы?

– Живы… Кто ты?..

– Я приплыл к вам на лодке… А почему ваши голоса доносятся снизу, у вас что – головы внизу?

Так шли эти переговоры через стенку корабля, в вое ветра с трудом можно было разобрать слова.

Уже потом, на берегу, Вячеслав и Валерий узнали, что их собеседником был Николай Чернявский, командир одного из вертолетов. Когда связь с экипажем прервалась, он на свой страх и риск в резиновой лодке добрался от берега к спускаемому аппарату и зацепился за него. Он был одет в легкую куртку, которая совсем не грела на штормовой воде при двадцатиградусном морозе. Космонавты кричали ему, чтобы возвращался на берег, а то замерзнет и погибнет, а Чернявский отвечал им, что никуда не уплывет, а будет дожидаться спасателей, потому что им пригодится его помощь. Вячеслав и Валерий прокричали Чернявскому, чтобы он немедленно отчалил, потому что по незнанию прикрепился возле передатчика гамма-лучевого высотомера, а это опасно для здоровья, особенно мужского. Поняв, что детей у него может не быть, Чернявский отцепился и переплыл к передней части спускаемого аппарата.

Так и держались на воде рядышком – капсула с космонавтами и резиновая лодка с человеком, белым от инея…

На КП службы поиска понимали, что положение становится крайне серьезным. Связь с экипажем отсутствует, аппарат перевернут. Еще до того как сломало антенну, космонавты передали, что вентиляционные клапаны, через которые после посадки в спускаемый аппарат поступал свежий воздух, не действуют, видимо, были забрызганы водой, которая превратилась в ледяную корку. В капсуле, правда, есть регенерационная установка, воспроизводящая кислород из отработанного уже воздуха. Но она предназначена на час-полтора работы. И для нее требуется электроэнергия.

– …Сейчас самое главное, чтобы нам хватило дыхания! – сказал Валерий.

Чтобы обеспечить регенерационную установку электричеством, космонавты отключили отопительную систему и освещение. В капсуле стало холодно: морозный воздух, мерзлая вода, в которой бултыхался спускаемый аппарат, выстудили корабль.

Знобило, тошнило из-за непрерывной болтанки. Чтобы согреться, нужно было подвигаться, поразмяться. Но при активном движении организм потребляет больше кислорода, а его надо было экономить, потому что с каждой минутой таяли силы батарей, питающих регенерационную систему.

Время шло медленно. Казалось, этой ночи не будет конца.

Они выключили все батареи. И регенерационную установку включали теперь только время от времени, когда дышать становилось уже совсем нечем, лицо покрывал холодный липкий пот, а сознание становилось смутным и зыбким. Пересиливая это навалившееся беспамятство, тянулись к спасительной кнопке. Делали несколько глубоких живительных глотков воздуха и снова выключали регенератор.

– У нас в магнитофоне осталось на восемь минут пленки, – тихо сказал Зудов, – когда будет совсем невмоготу и питание станет заканчиваться, его надо будет все подать на магнитофон, чтобы рассказать, что с нами произошло…

В темноте они не видели, а только ощущали присутствие друг друга. Вячеслав почувствовал, как Валерий в знак согласия сжал ему руку у локтя.

Смутно Зудов вспомнил о том смельчаке, что приплыл к ним лодке сквозь пургу и туман. Валерий, словно прочитал мысли командира:

– Как он там, жив ли?..

Ни у него, ни у космонавтов уже не было сил, чтобы перекрикиваться через стенку корабля.

…Когда стало светать и туман немного разошелся, на КП было принято решение немедленно подцепить аппарат тросом к вертолету и по воздуху буксировать его к берегу. Раньше такую операцию выполнять было нельзя – низко спустившийся вертолет в густом тумане мог случайно задеть капсулу, повредить или даже потопить аппарат с экипажем. К тому же надеялись, что автомашины-амфибии все-таки смогут пробиться сквозь туман и снегопад к «Союзу-23», но они не смогли преодолеть разгулявшуюся стихию…

Над местом нахождения спускаемого аппарата завис вертолет, пилотируемый Николаем Кондратьевым и Олегом Нефедовым. Оба опытные пилоты. Не раз им приходилось работать в сложных условиях. Однажды зимой в Тургайской степи искали и нашли бригаду табунщиков, заблудившихся в метель, спасли шоферов, которые затерялись в снегопаде на дальней дороге. А весной, когда стремительно разлилась обычно немноговодная и безропотная целинная речушка, затопившая целый поселок, помогли эвакуироваться его застигнутым врасплох жителям. Это Кондратьев и Нефедов первыми обнаружили Волынова и Жолобова, Быковского и Аксенова…

И на этот раз они все-таки ухитрились пробиться к «Союзу-23».

Рядом со спускаемым аппаратом они увидели похожего на Деда Мороза Чернявского в резиновой лодке. Он кричал и махал руками, как Робинзон, на своем крохотном резиновом островке.

Вертолетчики спустили ему трос с «серьгой», и он, забравшись по скользкой обшивке на капсулу, зацепил крюком «ушки» на корпусе спускаемого аппарата.

Срывающимся промерзшим голосом Чернявский передал космонавтам просьбу пилотов отстрелить парашют, чтобы он не тянулся за кораблем, как огромный бредень, и не затруднял буксировку. Чтобы лучше видеть повисший на тросах «Союз-23», Нефедов открыл блистер. В кабину ворвался снежный вихрь. Вокруг туман, лед, вода. Медленно двинулись к берегу. Кондратьев управлял машиной, Нефедов наблюдал за бережно буксируемым по воздуху космическим кораблем. Два километра шли без малого час.

Чернявский остался внизу. Спасатели потом вернулись за ним и по веревочной лестнице подняли его в вертолет.

…Получилось так, что, когда открыли люк, раньше из капсулы вылез не командир, как положено, а бортинженер и сразу встретился с вопросительным взглядом почерневшего и осунувшегося за ночь Николаева.

Валерий тут же сообразил, о чем подумал космонавт-3, и жестом и трудно доставшейся ему улыбкой попытался его успокоить: «Сейчас… сейчас… мы живы…» Наконец, показался Зудов. Андриян Григорьевич бросился к нему:

– Тебя всего знобит, ложись на носилки!

Вячеслав лег, и на него набросали одеяла и меховые куртки. Валерий же успел обежать вокруг спускаемого аппарата, а потом тоже опустился на носилки рядом с Зудовым.

Но тут подошли корреспонденты и попросили подойти к спускаемому аппарату, чтобы сфотографироваться.

– Чего не сделаешь для истории, – пошутил Рождественский. – Пошли, Слава!

Они подошли к своему космическому дому, что выдержал все выпавшие на его долю испытания огнем и водой. Обнялись.

Корреспонденты попросили их улыбнуться…

Возвращение в Звездный городок

19 октября 1976 года мы с кинооператором Александром Маловым приехали в подмосковный Звездный городок встречать только что вернувшихся из космоса Вячеслава Зудова и Валерия Рождественского – экипаж «Союза-23». Пропуск нам оформили разовый – на два дня и ночь между ними, а уже после нашего приезда выяснилось, что космонавты прилетят с Байконура не раньше чем дней через пять. Мы остались их ждать: не было никаких гарантий, что нам снова разрешат сюда приехать, если уедем и захотим возвратиться.

Городок небольшой – минут за сорок можно было обойти его вдоль и поперек. Сперва нам было очень интересно, а потом стала надоедать его однообразная жизнь. Был соблазн съездить на электричке в Москву – всего-то час пути от платформы Циолковская до Ярославского вокзала, – но ведь для этого надо выходить за проходную Звездного городка. Вдруг назад не пустят? Так и маялись до 26 октября, когда тут, четко соблюдая традиционный ритуал, торжественно встретили 37-го и 38-го советских космонавтов.

Накануне нам позвонили в гостиницу «Орбита» и сообщили, что вечером нас хочет видеть у себя дома Юрий Петрович Артюхин, которого, как и Вячеслава Зудова, мы считали своим земляком в отряде космонавтов. Правда, Зудов родился в городе с лесным именем – Бор, что на другом берегу Волги, напротив Нижнего Новгорода, а Артюхин детские годы во время войны провел в лесном заволжском районе в деревне Ноля. В 11 лет он был эвакуирован сюда вместе с матерью Анной Васильевной и трехмесячным братишкой Игорем из-под Новгорода, где служил командиром авиаэскадрильи его отец Петр Павлович. 7 июля 1941 года его самолет не вернулся на аэродром с боевого задания…

Три первых военных года Юрий Петрович жил в Ноле, его с мамой и братишкой приютила крестьянская семья Маловых – однофамильцев моего кинооператора. Своей второй матерью Юрий Петрович называл молодую женщину – тетю Настю, муж которой – Константин – воевал на фронте, а потом вернулся домой из госпиталя с пустым правым рукавом…

За месяц до старта «Союза-14» с экипажем в составе Павла Поповича и Юрия Артюхина в Звездный городок пришло сообщение, что красные следопыты – школьники и комсомольцы Даугавпилсского мебельного комбината – нашли в болоте останки самолета, на котором летал и погиб Петр Павлович Артюхин. То, что это в кабине именно он, удалось установить по номеру сохранившегося на истлевшей гимнастерке ордена Красной Звезды, которым летчик был награжден за участие в боях на Халхин-Голе. Похороны отца и его бортрадиста состоялись уже после возвращения сына-космонавта из полета. Весь Даугавпилс провожал летом 1974 года в последний путь героев 1941-го.

В Звездном городке было тогда два высотных – 11-этажных дома. В них жили все военные летчики-космонавты. Звали эти дома «башнями». Так и говорили – «башня первая» и «башня вторая». В только что построенной первой «башне» на шестом этаже вскоре после полета поселился Юрий Гагарин, а Артюхин над ним в точно такой же квартире на последнем – одиннадцатом этаже.

Из окна видно, как бронзовый Гагарин идет в сторону Центра подготовки космонавтов, пряча за спиной цветок ромашки в правой руке…

Когда я в первый раз увидел Юрия Петровича, его лицо с прямыми резкими чертами показалось мне очень суровым и строгим. А потом при более близком общении понял, что это не мешает ему быть доступным, веселым, исполненным неброской и несуетливой доброты. Сам он считал себя молчуном, но был отменным рассказчиком, только вот разговорить его было непросто. Нужно было, чтобы он удостоверился, что собеседнику можно доверять…

Юрий Петрович угощал меня космическими яствами из туб и запаянных прозрачных пакетиков. Помню, очень понравился чернослив с орехами.

Артюхин подтвердил, что Зудов и Рождественский прилетят в Звездный завтра, и открыл папку с фотографиями:

– Я сейчас покажу фотографии двух человек, которые во время вашей завтрашней киносъемки ни при каких обстоятельствах не должны оказаться на кинопленке. Иначе у вас могут разрядить камеру и засветить все, что сняли. Вот смотри: этот седой человек в очках – генеральный космический конструктор академик Владимир Николаевич Челомей. Мы его между собой называем «ВэЭном». В его экипажах оба – и командир, и бортнженер – военные. Мы с Поповичем – тоже в его группе, Зудов и Рождественский как раз с ним работают. И еще обрати внимание на этого генерал-полковника: это председатель государственной комиссии, он всегда на космодроме желает экипажам счастливого полета, оставаясь за кадром. Слышен его голос, а видно – в лучшем случае – только его руку, когда он обменивается приветствиями с космонавтами, которых напутствует в дорогу… Это Михаил Григорьевич Григорьев – главком ракетных войск и артиллерии…

На следующий день, когда Зудов и Рождественский в сопровождении космического начальства прибыли в Звездный городок, я показал Саше Малову (его со мной у Артюхина дома не было) Челомея и Григорьева. И оператор стал просто-напросто избегать их, чтобы они вдруг не оказались в поле зрения его камеры. С Григорьевым это удалось легко. Проблемы возникли с генеральным конструктором. Как только он увидел, что Малов снимает идущих рядом Зудова и Рождественского, сразу подошел к ним и обнял сзади, и так они шли втроем по аллее Героев. Малов быстро опустил камеру, но Челомей обиделся: «Молодой человек, вы почему перестали снимать? Я вас прошу – продолжайте съемку. Понимаю, кто-то вас предостерег и даже напугал, что засветят пленку? Пусть только попробуют! Снимайте! Снимайте!..» Малов посмотрел на меня: «Что делать?» Челомей перехватил его взгляд: «Мне Слава Зудов сказал, что вы его земляки – горьковчане. Я хочу, чтобы в Горьком нас увидели, меня там по работе знают, и пусть их узнают тоже. Это замечательные ребята, настоящие герои… Прошу вас – снимайте…»

Мне пришлось кивнуть Малову: «Снимай!»

А Челомей продолжал: «Я не хочу себе судьбу Королева, чтобы обо мне узнали, когда меня не будет… Мне это нужно сейчас! И пусть попробует кто-нибудь помешать вашей киносъемке теперь или потом! Я все узнаю!..»

Позже ко мне подошел замначальника Центра подготовки космонавтов по режиму в звании полковника и попросил не показывать в эфире кадры, запечатлевшие Челомея. Я дал ему слово, что мы их не покажем. И сдержал обещание. Когда пленка у нас на студии в Горьком была проявлена, я осторожно ножницами вырезал все моменты с генеральным конструктором и свернул эту короткую ленту в рулончик, надписав его «В.Н.». Киноочерк был показан без его присутствия. И только совсем недавно, когда многое из того, что было совершенно секретным, стало совершенно доступным, я вмонтировал эти кадры на нужное место.

Гениальный конструктор

Еще одна встреча с Владимиром Николаевичем Челомеем произошла после весьма, как говорят космонавты, нештатных для Москвы обстоятельств – после землетрясения, которое случилось в ночь с 4 на 5 марта 1977 года. Эпицентр его, как потом оказалось, был в Румынии, а подземные волны достигли центральных областей России, Верхней и Средней Волги и утихли на Урале. На 5 марта в Звездном городке была назначена встреча экипажа Виктора Горбатко и Юрия Глазкова, которые вернулись после длительной экспедиции на орбитальной станции «Салют-5». Они были дублерами у Зудова и Рождественского и, по сути дела, поработали на станции и за этих парней, у которых стыковка сорвалась, и за себя. Встречать их меня пригласил Валерий Рождественский, с которым мы были уже хорошо знакомы и дружны. В феврале 1977 года он вместе с Вячеславом Зудовым приезжал в Горьковскую область, их очень тепло принимали у Славы на родине – на Бору, да и в самом Горьком, оба участвовали в моей передаче на Горьковском телевидении. Я приехал в Звездный городок вечером 4 марта: Валерий предложил заночевать у него.

Около десяти часов вечера Светлана, жена Валерия, позвала нас на кухню ужинать. Пока она дожаривала котлеты в микроволновке, Валерий наполнил три фужера красным вином и предложил выпить за встречу. Я отхлебнул с полбокала и вдруг почувствовал, как меня повело, и быстро сел за стол. Светлана, как мне показалось, пошатнулась и ухватилась свободной от фужера рукой за висящий на стене шкафчик. Валерий недоуменно смотрел на нас: «Вы чего?..»

– Да, знаешь, вроде как голова закружилась… – призналась Света.

– И у меня такое чувство, будто пол колебнулся под ногами…– сказал я.

– Эх, вы, слабаки, фужера не допили, а уже поплыли! – посмеялся над нами Валерий.

Дальше все было нормально: выпили еще по бокалу, поели котлет без хлеба. Выяснилось, что его забыли купить. Посидели с часок. И пошли спать.

Утром Светлана побежала чуть свет в булочную и пришла с известием о происшедшем вечером землетрясении. Оказалось, пока мы беспечно пили вино и ели котлеты, все жители с одиннадцати этажей бежали на улицу и гуляли там больше часа. Меня удивили три обстоятельства: первое – как они все сообразили, что случилось землетрясение? Можно подумать, что оно в Подмосковье – дело обычное. И второе – как быстро люди поняли, что в этом случае лифтом пользоваться опасно и бежали вниз по лестнице с детьми на руках. И третье – прочему никто, пробегая мимо, не позвонил или не постучал в нашу дверь на четвертом этаже?..

Утром, когда все вышли на улицу и ожидали прибытия Горбатко и Глазкова, землетрясение было главной темой разговоров. Валерий Рождественский смущенно улыбался:

– Я, наверное, тут единственный человек, который ничего не заметил!..

После традиционной встречи вернувшихся космонавтов у памятника Гагарину и их проходки по аллее Героев все вошли в Дом офицеров. Перед торжественным заседанием в фойе было многолюдно, и я вначале потерял Рождественского из виду, потом заметил у боковой двери на лестницу с Владимиром Николаевичем Челомеем. Валерий махнул мне, мол, подойди. Он представил меня ВэЭну: «Это наш со Славой товарищ из Горького… Слава в отъезде, и он приехал ко мне…»

– Это вы же с вашим кинооператором нас снимали, когда Валерий и Вячеслав прибыли сюда с Байконура, – вспомнил Челомей, а я весь превратился в ожидание, что ответить, если вдруг он спросит, прошли ли в эфир кадры с его участием. Но он задал другой вопрос:

– Ну, что, вас тогда не разоружили – ни камеру не отобрали, ни пленку не засветили?

– Нет, что вы, все было нормально!…

Челомей подмигнул Валерию:

– То-то же, и над теми власть имеем…

И тихо, с явной злинкой в голосе засмеялся…

Разговор перешел к вечернему происшествию. Помню, как Владимир Николаевич сказал:

– Я был дома и как раз вышел из кабинета в столовую. А у меня там большая люстра, и вдруг я увидел, как она стала раскачиваться надо мной, а в серванте зазвенела посуда. Я понял, что это какой-то природный катаклизм, и подумал, что моя голова не для этой люстры, и вернулся в кабинет…

Запомнилось, как Челомей впервые и, по-моему, в последний раз появился в телевизионном эфире в программе Юрия Александровича Летунова, главного редактора «Времени» и всей информационной службы Центрального телевидения СССР. Летунов по воскресеньям в 17 часов вел беседы с выдающимися деятелями науки, промышленности, искусства. Передач этих вышло в эфир очень немного. И, кажется, беседа с Челомеем открывала эту серию. Дату точно не помню, но как будто это было весной 1982 года. Узнав из утренней программы телепередач, что сегодня гостем Юрия Летунова будет академик Челомей, я позвонил домой моим товарищам по Горьковскому телевидению Саше Малову, Саше Лугинину, Юре Беспалову, Олегу Луневу. А еще моему другу – кандидату физико-математических наук с мехматфакультета Горьковского университета Борису Хуторянскому, который был хорошо знаком с научными трудами Челомея.

Вся беседа Летунова с Челомеем была снята на кинопленку и смонтирована, чувствовалось, что из передачи были вырезаны солидные куски и склейки по звуку сделаны встык, а «скачи» в изображении перекрыты не очень мотивированными кадрами – иллюстративного материала не хватало, а перебивок требовалось много…

Самое удивительное, что в беседе почти ничего не было о космосе, а если и было, то вскользь, как будто гость передачи непосредственного отношения к этой теме не имеет и судит о ней, так сказать, между делом в общем контексте своей научной деятельности. В эфире он был представлен как ученый в области механики, академик Академии наук СССР, дважды Герой Социалистического Труда.

Я как-то спросил Артюхина:

– Неужели там, на Западе, не знают, кто такой и чем занимается Челомей?

Юрий Петрович хмыкнул:

– Я тут был недавно в Оттаве, и меня пригласил к себе в кабинет главный канадский военный разведчик из их генштаба. Мило беседовали, потом он подошел к стене и раздвинул шторы, а за шторами во всю эту стену подробнейшая карта Советского Союза. И на ней флажок воткнут не в Байконур, а в Ленинск! И он при этом хитро посмотрел на меня и сказал: «Господин полковник, зачем у вас все время говорят, что ваши ракеты улетают в космос из Байконура, мы же знаем, что космодром у вас в Ленинске, за шестьсот километров от Байконура!.. Почему вы нас так не уважаете?..» Считай это моим ответом на твой вопрос…

Помнится, в передаче Челомей говорил, что его увлекает работа с парадоксальными явлениями, которые трудно подаются объяснению, и в этом большие резервы дальнейших научных открытий и разработок. Он спросил Летунова:

– Вы знаете, что по всем законам физики муха не должна летать?..

От Бориса Хуторянского я впервые услышал про теорию Челомея, что самыми устойчивыми системами в механике являются вибрирующие системы. И тогда же он рассказал мне о, казалось бы, невероятных опытах ученого. Он наливал воду в стеклянный сосуд с металлической гайкой на дне, клал в жидкость пластмассовый шарик от пинг-понга, который вначале плавал у поверхности, но как-то только воду заставляли вибрировать, этот легкий шарик опускался на дно – тонул! А гайка всплывала вверх!

Челомей говорил Летунову, что колебания могут быть страшно вредными и опасными: обрушить мост, погубить самолет в полете, но в то же время колебания помогают находить совершенно новые решения, которые опять же проще всего назвать парадоксами. Например, если одну луковицу посадить в горшок с постоянно вибрирующей землей, а другую – в горшок с неподвижным грунтом, то благодаря колебаниям в первом горшке зеленая стрелка на поверхность пробивается намного раньше и развивается более интенсивно, чем стрелка во втором горшке…

И в людях он искал чего-то необычного, неординарного, если хотите, парадоксального и говорил своим коллегам:

– Надо прислушиваться к неожиданным высказываниям и мыслям людей, только так можно найти талант или даже гений. А это поважнее, чем найти алмаз или еще какой-то драгоценный камень.

Примечательно в этих словах Челомея сравнение гения с драгоценным камнем. Он любил и хорошо знал минералы. И главное детище своего конструкторского гения – орбитальную космическую станцию назвал «Алмазом». Хотя для нас это был «Салют-3», а потом «Салют-5». Но об этом поговорим позже…

Челомею принадлежит идея создания пульсирующего двигателя. И в 1943 году в Москве ему был выделен старый самолетный ангар для сборки и испытаний этого авиамотора. В дружеских беседах со «своими» космонавтами Владимир Николаевич вспоминал, какой в округе стоял грохот, когда шли испытания. И признавался:

– Больше всего мы опасались, что люди в жилом районе станут паниковать, не началась ли бомбежка! Ведь времени с фашистских налетов прошло всего ничего…

Между прочим, похожий двигатель был установлен на немецких ракетах «Фау-1», которыми в июне 1944 года гитлеровцы обстреляли Лондон. Было разрушено 23 тысячи зданий, 18 тысяч человек были ранены, а семь тысяч погибли. Владимир Николаевич рассказывал, как в ночь с 13-го на 14 июня его срочно затребовал к себе в Кремль Георгий Маленков, курировавший в ЦК ВКП(б) авиационную промышленность и военную авиацию, и потребовал объяснений, кто у кого украл принцип пульсирующего двигателя: немцы у Челомея или Челомей у немцев. Владимир Николаевич объяснил, что никто ни у кого ничего не украл, просто идея, что называется, витала в воздухе и каждый сам дошел своим умом…

– Значит, мы тоже можем сделать свой дальнобойный реактивный снаряд? – спросил Маленков. – Придется вам этим плотно заняться!..

Но Ставка приняла решение не тратить время на собственные разработки, а воссоздать один к одному немецкую ракету «Фау-1». Аналоги ее были доставлены из Лондона. (В скобках заметим, что такие подходы были характерны для Сталина: когда после войны, в конце сороковых годов, решался вопрос о создании первой советской атомной бомбы, вождь потребовал от академиков Курчатова и Харитона приостановить работы над отечественным проектом и сделать точную копию с американской бомбы, секреты которой добыли наши разведчики. Важно было выиграть время. А уже после того как это взрывное устройство сработало на 30-метровой вышке в степи под Семипалатинском 29 августа 1949 года, было разрешено вернуться к собственным разработкам. Кстати, свои изделия и пошли в серию и были взяты на вооружение, потому что оказались в два раза легче американского аналога и в два раза мощнее его. К тому же годились для использования с помощью авиации…)

Челомей был назначен главным конструктором специального конструкторского бюро по непилотируемой авиационной и ракетной технике. Через полгода он показал Ставке советский аналог «Фау-1», но высказался против применения этого ракетного снаряда при взятии Берлина из-за его большой убойной и разрушительной силы, которая в последние дни войны Красной армии уже не требовалась. Самое удивительное, что Сталин прислушался к мнению ученого…

…Вечером того дня я уезжал в командировку в Москву в Останкино, в главную редакцию информации Центрального телевидения. И в понедельник делился своими впечатлениями о передаче с теми, кто ее делал, – не с самим Летуновым, а с людьми, которые с ним над ней работали. И они рассказали, как монтировали пленку под пристальными взглядами «консультантов» – сотрудников соответствующей службы КГБ, как по первому слову этих людей вырезались целые куски разговора. Летунов не спорил с «консультантами», чтобы не дать ни малейшего повода для снятия передачи с эфира, настолько важным считал сам факт появления Челомея на телеэкране. Юрий Александрович молча наблюдал за манипуляциями, которые производили с кинопленкой «сторонние наблюдатели». Как только она вышла из проявки, они всю ее измерили до миллиметра. С той же точностью был выверен и метраж готового эфирного материала. А потом были вымотаны из корзин с отходами все оставшиеся срезки, склеены в общую ленту, и длина ее была зафиксирована в составленном акте. К счастью, ни кадра не пропало. Ленту из неиспользованных планов «консультанты» унесли с собой в запечатанных больших металлических коробках…

Услышав этот рассказ коллег, я только тогда по-настоящему понял, какую ответственность взял на себя, сохраняя несколько смотанных в рулончик кадров с изображением главного конструктора ракетно-космическим систем.

30 июня 2004 года на Первом канале российского телевидения была показана передача «Секретный конструктор» о Владимире Николаевиче Челомее. В ней были использованы фрагменты из той передачи Юрия Александровича Летунова. Кинопленка, которую «перевели» на видео, за долгие годы хранения в архиве утратила чистоту цвета, резкость изображения, звук потерял ясность. В прежние годы строгое ОТК допустило бы подобную съемку в эфир только в сопровождении целого ряда документов с влиятельными начальственными визами – «в порядке исключения ввиду важности и уникальности видеоматериала». Сейчас же эта «патина» прошедшего времени придает пленке особую ценность…

О Челомее в те годы, когда он еще активно работал, мы не раз говорили и с Валерием Рождественским, и с Вячеславом Зудовым, и с Юрием Петровичем Артюхиным. Они не просто любили и уважали его, они его боготворили! И от них это передавалось мне. Сейчас, вспоминая, о чем шла речь, я понимаю, что мои друзья-космонавты доверяли мне то, что человеку со стороны рассказывать было нельзя, небезопасно для них самих. Но во мне эта информация и оставалась, я ни с кем с ней делился. Пожалуй, только сейчас можно снять обет молчания, который я никогда не давал.

Помню, как им было обидно и горько оттого, что космическим разработкам Челомея после 1976 года не давали ходу. Из-за этого его космонавты, а это были военные космонавты – и командир, и бортинженер, – при самом высоком уровне подготовки становились «безработными», некоторые остались без повторных полетов, а иные так ни разу и не слетали на орбиту.

Как-то Валерий Рождественский мне сказал:

– Нам всем, кто на «Че» начинается, сейчас летать не дают, и не знаю, дадут ли… А ВэЭн говорит, что его новый космический корабль сядет точно там, где он забьет колышек… Понимаешь, он сделал пробный образец, покрыл его белой эмалью и послал на орбиту без экипажа. А когда он приземлился, то все поразились, потому что, пройдя через плотные слои атмосферы, он не обгорел, как все другие спутники, которые возвращаются черными, а остался таким же белым. Только кое-где чуть-чуть закоптился. ВэЭн вынул из кармана носовой платок и эти пятна вытер, а под ними нетронутая белая эмаль. А все объясняется просто: то ли сознательно, то ли по наитию – в любом случае гений всегда гений – Челомей нашел и употребил такой угол атаки при посадке, что его детищу оказался не страшен наружный жар, возникающий при трении об атмосферный воздух…

Однажды, будучи в гостях у Артюхина в Звездном городке и узнав, что он только что приехал от Челомея, я спросил:

– А что в кабинете у ВэЭна главное?

И услышал в ответ:

– Обычная школьная доска с набором мелков, на которой он тотчас просчитывает варианты обсуждаемых решений, переводит цифровые данные в чертежи и наоборот – чертежи в математические формулы…

Фирма Челомея – ОКБ – машиностроения располагалась в подмосковном Реутове. Туда к нему приезжали летавшие и не летавшие космические экипажи.

Так сложилось у Челомея, что он жил и творил в блокаде секретности, хотя сам был по натуре человеком очень эмоциональным, не скрывающим чувств, готовым поделиться своими впечатлениями с другими людьми. Он говорил «своим» космонавтам, что завидует им, потому что после полетов они имеют возможность открыто ездить по всему миру, отдыхать на Кубе. А вот он не может съездить даже в Польшу, чтобы побывать в маленькой деревеньке, которая называется Челомей. Как знать, может быть, там исток его рода?..

В кругу этих молодых военных, которые после полета в космос сразу же получали всемирную известность, он по окончании деловых занятий и бесед любил порассуждать о превратностях судьбы, о доле случайного и предопределенного в жизни. Он рассказывал им, как в конце 30-х годов, когда гитлеровская Германия начала покорять одну европейскую страну за другой, его, молодого и перспективного ученого, вызвал Берия и предложил стать разведчиком, советским резидентом в Берлине.

– У нас там нет агентов, хорошо разбирающихся в технических проблемах оборонного значения, – сказал нарком внутренних дел СССР. – Ваши знания, использованные там, будут очень полезны для нас. То, что вы не знаете немецкого языка, не причина для отказа. Через полгода мы вас научим говорить по-немецки так, будто вы прирожденный немец. Мы позаботимся о том, чтобы у вас там был хороший дом, найдем вам хорошую жену. Вы будете неплохо жить, только нужно будет вести техническую разведку…

Челомей обвел взглядом двух молодых полковников авиации, в кабинете были и генералы с двумя и тремя звездами на погонах, и давние сотрудники КБ, но рассказ был адресован в первую очередь командиру и бортинженеру «Союза-23»:

– Ну, и что я, по-вашему, должен был ему ответить? В то время опасно было отказываться от поручений партии и правительства, а Берия был одним из высших руководителей страны. Сказав «нет», можно было вообще загреметь лет на десять в Колыму вслед за Королевым. Я спросил, сколько времени у меня есть на раздумье. Берия ответил: «Даю вам сутки!» И тут меня прорвало: «Не нужны мне сутки, а сразу скажу, что я гораздо больше принесу пользы, если буду работать здесь военным конструктором, чем агентом в Германии!» Мой ответ прозвучал для Берии неожиданно, он не привык, чтобы ему отказывали. Стекла его пенсне удивленно блеснули, и он тихо сказал: «Хорошо, мы подумаем… Идите!» Оргвыводов не последовало… Вот я размышляю, что важнее – покориться судьбе или пойти ей наперекор? Как сделать единственно верный выбор? И вот что я вам скажу: нужно расслышать голос своей интуиции и довериться ей!.. Собственно говоря, вы поступили так же, когда поняли, что срывается стыковка с «Алмазом»…

Необходимое послесловие.

Комментарий через годы

…Почти через 25 лет после описываемых событий, летом 2001-го, когда Вячеслав Зудов был гостем моей передачи на Нижегородском телевидении, ему по телефону был задан вопрос: «Что же все-таки случилось у вас в полете, почему не удалось состыковаться со станцией “Салют-5”?»

Что касается меня, то от ставших мне за эти годы близкими друзьями Вячеслава и Валерия я давно слышал ответы на этот вопрос. Но каждый раз, когда кто-то опять и опять задавал его космонавтам, в их ответах возникали какие-то новые детали или подробности, о которых раньше не было речи. Я понимал, что дело тут в самоконтроле, в самоцензуре, которые вообще характерны для людей этой профессии. И только с годами эти чувства притупляются, появляется большая открытость. Да и просто уже нет смысла скрывать то, что было тайной за семью печатями много лет тому назад, а сейчас, лишившись грифа секретности, не принесет никакого урона ни престижу страну, ни ее обороноспособности…

– Вы знаете, есть инструкции, где сказано все, как поступать экипажу в том или ином случае. Еще в период подготовки мы с Валерием обратили внимание, что могут возникнуть нештатные ситуации, о которых в инструкциях ничего не сказано. Пусть они маловероятны, но они же могут возникнуть. За двое суток до старта во время связи с Центром управления полетами мы спросили, как нам поступать, если вдруг откажет система управления сближением нашего корабля со станцией. Корабль станет раскачиваться… В ЦУПе работают около тысячи или даже больше специалистов, у каждого из них кроме способности разбираться в общих проблемах есть своя узконаправленная сфера деятельности, в которой они сверхпрофессионалы и должны помогать нам находить решение, если мы его не знаем. Они сутки молчали, а потом нам пришел ответ: «Поступайте по инструкции!» Но в инструкции про это ничего не было сказано. Случилось на первый взгляд невероятное, можно подумать, что система управления сближением корабля со станцией мстила нам за то, что мы засомневались в ее исправности и задали каверзный вопрос ЦУПу. Но произошло именно то, чего мы опасались…

– Ты говорил мне, что у тебя все-таки была одна-единственная возможность выключить автоматику и состыковать корабль и станцию вручную…

– Но приходилось учитывать, что за время маневров, которые мы предпринимали в надежде, что автоматический режим все-таки сработает, мы тратили топливо. И израсходовали его довольно много, так что у нас осталось только так называемое «рабочее тело», то есть такое количество топлива, которое составляет с кораблем как бы единый организм и может расходоваться только на возвращение с орбиты на Землю. При всех достоинствах «Салюта-5» у него был всего один стыковочный узел. И если бы я его занял, причалив вручную, то никакой другой «Союз»-спасатель не смог бы прийти к нам, чтобы забрать на борт и отвезти домой. По сути дела, мы могли бы стать пленниками станции. И ее пришлось бы вместе с нами опускать в океан и каким-то образом искать возможности нашего спасения после приводнения. Но все дело в том, что программой такой вариант не был предусмотрен, а предполагалось совсем другое: наработки всех экспедиций вместе с наиболее ценной аппаратурой будут эвакуированы на Землю на транспортных кораблях, а сама станция по окончании деятельности сгорит в плотных слоях атмосферы, и лишь обломки ее кое-где достигнут земной или водной поверхности…

Признаюсь, тогда в азарте, в обуревавшем нас желании оказаться внутри «Салюта», мы могли, несмотря на все запреты с Земли, принять свое решение и потратить «рабочее тело» на стыковку. Мы обговорили это между собой и были готовы к этому поступку, потому что рушилась многолетняя мечта: четыре раза мы дублировали другие экипажи, они уходили в полет, а мы начинали все сначала… И не окрики из ЦУПа побудили нас не идти на отчаянный шаг, для нас начальства, по сути дела, уже не существовало. Просто верх взяла самодисциплина, помноженная на интуицию, и сознание, что нельзя быть эгоистами, потому что так будет хуже для дела, которому мы служим… И мы прошли мимо станции и пошли к Земле… А она встретила нас сильнейшим снежным бураном и соленым казахстанским озером Тенгиз… Ну, это особый и другой разговор…

Но и на этом испытания не закончились. Самое трудное было на Байконуре после возвращения, когда от нас ждали отчетов о полете. Впервые в истории нашей космонавтики ТАСС сообщил, что отказала советская космическая техника. Раньше она тоже не раз и не два отказывала, но об этом никогда во всеуслышание не говорилось. А тут сказали. Значит, надо было признать, что сплоховали системы корабля «Союз». И тут началась война между двумя космическими гигантами – КБ Владимира Николаевича Челомея и КБ Валентина Петровича Глушко. А экипаж оказался между двух огней: мы же летали на корабле Глушко к станции Челомея, готовились к полету на той и на другой фирмах, и там и там сдали на отлично десятки экзаменов. В КБ Глушко в неудаче полета старались обвинить нас, будто мы что-то не так сделали и поэтому аппаратура повела себя неподобающим образом. Нам даже по-дружески советовали взять вину на себя и таким образом «прикрыть» недостатки корабля, обещали в самом скором времени предоставить нам другую возможность отличиться. Челомей нам всячески помогал выстоять и не поступиться истиной. Когда нас встречали в Звездном городке, правительственная комиссия еще окончательных выводов не сделала, и Владимир Николаевич своим присутствием рядом с нами демонстрировал всем, что мы под его надежной защитой и что он в обиду нас не даст. И не дал! В итоге правительственная комиссия признала действия экипажа правильными. И 5 ноября 1976 года был подписан Указ о присвоении мне и Валерию Рождественскому званий Героев Советского Союза. На торжественном приеме в Кремле после парада 7 ноября 1976 года Андриян Григорьевич Николаев сказал нам с Валерием: «Налейте в рюмки коньяка, пойдем знакомиться Леонидом Ильичом Брежневым!» Мы прошли через весь зал к главному столу. «Рад встрече с самыми молодыми нашими космонавтами! – приветствовал нас Брежнев. – Я из-за вас всю ночь не спал, ждал, когда вас спасут… Давайте выпьем за ваш подвиг – вы коньяк, а я морковного соку. Вот до чего дожил… Врачи не велят…»

А Валентин Петрович Глушко вместо поздравления сказал мне: «Вячеслав Дмитриевич, вы больше не полетите!..» Я бы, конечно, полетел, если бы министр обороны Устинов не мешал Челомею в осуществлении его космических программ. У Челомея был уже свой многоцелевой космический корабль. Но ему не дали подняться на орбиту. Из-за амбиций и ведомственной неразберихи не смогла проявить себя в полной мере челомеевская станция «Салют-5», которую Владимир Николаевич называл «Алмазом». Это было гениальное изделие, намного опередившее свое время. Она и сейчас была бы уникальной по своим возможностям. Она летала в космосе как самолет. И – сейчас уже можно сказать – несла на борту оружие, которое было испытано в космосе. Там была установлена пушка, и на ее вооружении было тридцать два снаряда. Были даже проведены пробные стрельбы. Челомей опасался, как бы из-за них не повредилась станция, не растрясла бы ее стрельба, не сдернула бы с орбиты. Но все закончилось благополучно. То, что в Голливуде снимали как фантастику звездных войн, реально произошло у нас на «Салюте-5» – «Алмазе», правда, в качестве испытаний…

Сейчас уже не секрет, что космонавты Челомея были военными разведчиками, вели наблюдение за наземными, морскими и космическими объектами. За ситуацией в космосе следили с помощью выведенного за борт станции перископа, действующего по тому же принципу, что и перископ в подводной лодке. А «вниз» смотрел фотоаппарат «Агат» с диаметром объектива в два метра, с фокусным расстоянием в шесть метров. Пленка обрабатывалась методом сухой проявки. Фотофирма «Поляроид» заимела такую технологию гораздо позже. Специальная капсула, в которой было полкилометра готовой к печати кинопленки, весила полтонны. В случае приземления на чужой территории, если бы капсулой заинтересовались люди, не знающие ее кода, сработала бы программа самоликвидации, и пленка сгорела бы. Но все происходило штатно. И в советском Генштабе специалисты изучали уникальную посылку из занебесья. Правда, однажды часть того, что наснимали на орбите Павел Романович Попович и Юрий Петрович Артюхин, попала в руки американцев. А все потому, что наш Леонид Ильич Брежнев решил подарить кое-какие снимки президенту США Форду в 1975 году на Совещании по вопросам мира и безопасности, которое проходило в Хельсинки. Форда очень заинтересовал его кортеж в Вашингтоне, запечатленный с такой четкостью, что можно было сосчитать количество полос и звезд на флажке президентского «Линкольна». Наши дипломаты рассказывали, что после такого сувенира переговоры по разоружению стали гораздо продуктивнее и новые договоренности были отражены в итоговом документе Совещания.

Я напомнил Зудову, как однажды он показал мне сделанные из космоса две фотографии: фонтан кита в океане и выпрыгивающего из воды дельфина.

Вячеслав словно ждал, что я заговорю об этом:

– Понимаешь, мы были очень хорошо подготовлены. И видели многое, когда летали на «Союзе-23». И даже без особых приборов. В атмосфере бывают такие явления, их называют «окнами прозрачности», это определение ввели наши космонавты. Мне и Валерию Рождественскому посчастливилось их наблюдать и через них наблюдать Землю. Я, например, совершенно невооруженным глазом заметил у берегов США сухогруз с открытыми люками. Я точно определил, что это за корабль – марку его, окраску. Повторяю, мы были хорошо подготовлены…

Зудов несколько раз повторил эту фразу: «Мы были хорошо подготовлены…», не добавив при этом два слова, которые подразумевались: «…чтобы видеть!» Но тем не менее продолжал:

– А космонавты, работавшие на станции, видели, конечно, гораздо больше, потому что там была соответствующая аппаратура, которая позволяла выполнять во время пролета съемки земной и водной поверхности полосой в двести километров на протяжении всего витка. Представляешь, что это такое. Притом в разных ракурсах, к тому же в обычном видимом спектре, в ультрафиолете и в инфракрасном излучении. С очень высокой разрешающей способностью.

Очень давно, в первые дни нашего знакомства, Слава рассказал мне о задании, которое получили Борис Волынов и Виталий Жолобов, дублерами которых были Зудов и Рождественский. На «Салют-5» передали просьбу наших военных выяснить, где находится один из американских авианосцев. В последнее время он вдруг надолго пропал из поля зрения. И неизвестность беспокоила наш Генштаб. И космонавты отыскали его и пересчитали все «птички» на борту. Он отсиживался в одной тихой гавани. И делал это специально, чтобы озадачить наших генералов. Как только в печати появились его фотографии, авианосец вынужден был выйти из укрытия…

…Все лучшее, что было на «Салюте-5, в том числе системы управления орбитальным комплексом, было заимствовано у него создателями станции «Мир». Наш разговор в эфире с Зудовым происходил вскоре после затопления «Мира» в океане, и, конечно, мы не могли не коснуться этой больной для многих из нас темы.

– Тут тебе звонят и спрашивают: «Мир» мог еще работать?

– Да, «Мир» мог еще работать, но только с экипажем на борту. Без экипажа – нет. Это было опасно. Потому что «Мир» был запрограммирован на пять лет работы на орбите, а он отработал в три раза больше – 15 лет. Много было поломок из-за износа систем, много было ремонтов. Без экипажа могла случиться авария, которую некому было бы устранить. Такая махина в режиме полного непослушания очень опасна.

– Но ведь экипажи у нас были, и очень опытные!

– Но не было денег! Были бы деньги, «Мир» и сегодня бы летал!..

Говорят, мол, сейчас есть МКС – Международная космическая станция. Но там мы все-таки гости, а не хозяева. И чувствуем себя там так, как чувствовали себя у нас на «Мире» экипажи посещения из других стран… Я уверен, что у России появится своя собственная станция на орбите и ее создатели обязательно воспользуются научным и конструкторским наследием Владимира Николаевича Челомея…

Ну, и заканчивая это повествование, решусь рассказать еще об одной маловероятной встрече с Владимиром Николаевичем. Почему – маловероятной? Потому что до сих пор не уверен, что она могла произойти при столь фантастических и обыденных обстоятельствах одновременно. В поезде московского метро!

Это было зимой или в начале весны 1983 года. Во второй половине дня, ближе к вечеру, я ехал от станции «Проспект Маркса» к «Университету». Кажется, после «Фрунзенской» освободилось место на диване, возле которого я стоял, державшись за поручни. И я сел. И вдруг увидел напротив себя через проход удивительно знакомого человека. Я даже сказал ему «Здравствуйте!», и он улыбнулся и кивнул мне в ответ. Только после этого я стал соображать, кто же это? Седой редкий зачес (меховая шапка лежала поверх небольшого кейса у него на коленях), небольшие припухлости под нижними веками, которые были видны за стеклами очков. Память прокручивала киноленту возможных встреч и остановилась на кадрах Звездного городка: Челомей! На нем даже была та же самая коричневая дубленка и так же расстегнута, как тогда, когда он обнимал за плечи Зудова и Рождественского, когда шел с ними по аллее Героев… Конечно, он меня не узнает и не может помнить, такими скоротечными были наши общения. Но Челомей ли это вообще? Наши взгляды снова встретились. Мы неловко покивали друг другу. Но тут на «Спортивной» вошли новые пассажиры и перекрыли наши «гляделки» друг на друга. Меня мучил вопрос: «Как может совершенно секретный человек один ехать в метро? А может быть, он не один? Где-то рядом в штатском его охрана?..»

Я вспомнил, как писатель Герман Нагаев, друживший с Сергеем Павловичем Королевым с тех пор, как катал с ним одну на двоих тачку с камнями на Колыме в 1937 году, рассказывал мне в Горьком в 1967 году на квартире нижегородского писателя Николая Ивановича Кочина, как в октябре 1957-го, вернувшись с Байконура после запуска первого искусственного спутника Земли, Сергей Павлович, запретив своей охране входить с ним в один вагон, сел в Подлипках в электричку, чтобы послушать, что люди говорят про его спутник. Это было рано утром, многие спешили на работу в Москву, пожилые женщины везли на рынок мешки с картошкой, корзины с овощами, бидоны с молоком. Королев затесался между ними, достал из кармана газету с аншлагом наверху через всю страницу: «Мир, затаив дыхание, слушает голос первого в истории человечества искусственного спутника Земли!» И сразу же соседки Сергея Павловича начали обсуждать это события, рассказывали, как не спали ночью, чтобы увидеть на небе светящуюся точку. А одна пожилая женщина прочувствованно сказала: «Ведь как жаль, что скрывают от нас человека, который все это придумал! Вот показали бы мне его, я бы ему весь бидон с молоком отдала бы задаром, чтобы пил на здоровье, а еще бы обняла и расцеловала!» Королев рассказывал, что чуть-чуть не выпалил: «Бабка, отдавай свой бидон, обнимай и целуй – это я!» – но, конечно, сдержался и, пожелав соседкам хорошей торговли, вышел на ближайшей платформе. Охрана едва успела выскочить за ним из двух ближних вагонов…

– Весь день я жил под впечатлением этой встречи в электричке! – признался Королев Нагаеву. – А придя домой, лег на диван, уткнулся носом в подушку и заревел. Мне было страшно жалко себя, потому что народ узнает обо мне только после моей смерти, а мои фотографии будут напечатаны в черных рамках…

Все так и произошло. И я вспомнил, как Челомей тогда в Звездном городке говорил нам с Маловым, что он не хочет судьбы Королева…

Может быть, Челомей вообще в метро едет на занятия в МГУ, он же преподает в Московском университете… И опять сомнения: да не Челомей это вовсе, просто похожий на него человек!..

Мы вышли с ним на станции «Университет». Неловко снова перекивнулись. И, не сказав друг другу ни слова, пошли в разных направлениях: я на проспект Вернадского, он к МГУ. Я не видел, чтобы кто-то его сопровождал…