Журнальный мир

Когда серый кот на самом деле рыжий…

В одноэтажном здании барачного типа горело несколько не спешивших гаснуть в этот вечер окон. Сельская восьмилетка в поселке Черная Речка давно распрощалась с детворой продленки, но кто-то в школе задерживался. Свет в крайнем правом окне означал, что старшая пионервожатая Танечка не пошла на танцы и готовилась к сессии в педагогическом институте имени Герцена. В противоположном конце здания, в кабинете литературы, засиделась Людмила Павловна, учительница русского языка.

Она разложила тетрадки по двум стопкам, отделив мальчишек от девочек. Провела аккуратно ладонью по верхним тетрадям, словно стряхивая пыль. Потом зачем-то поменяла стопки местами и посмотрела, чьи тетрадки оказались сверху.

«Ну, конечно, все равно отличников завалили эти… с задних парт — пока собрали портфели, пока доползли… А какая разница, с кого начинать?» — размышляла Людмила Павловна.

Сегодня она решила остаться в школе и проверить домашнее задание здесь. Ее муж заступил дежурным по роте, и дома никого не было. Перед Людмилой Павловной лежали мечты ее выпускного класса. Она никак не решалась начать проверку сочинений на тему «Кем я хочу стать?», словно боясь своими красными чернилами нарушить детские идиллии.

Ученики же беззаботно побросали со звонком свои тетради на учительский стол и разбежались по домам, чтобы уже через пару часов собраться на футбольном поле. Это их родители и учителя должны были за них мучиться выбором. Сами же чернореченские пацаны над путями-дорожками и развилками жизни не зацикливались.

А о чем думать-то? В школе не было никого, у которого бы отец не служил в одной из двух частей, расквартированных в поселке и стоявших за деревянными заборами через Выборгское шоссе. Школьные сочинения на тему «Кем стать», действительно, не отличались разнообразием, разве что родами войск, в которых мальчишки хотели служить.

«Юра Поляков хочет стать танкистом. Березин — десантником, а… — Людмила Павловна удивленно перевернула страницу и посмотрела фамилию ученика. — Надо же, даже "Сало" — Андрюша Кучеревский — рвется в Суворовское училище! Он же такая умница, и по математике у него всегда "пятерка"! Куда ж ты, толстячок? Ну, разве что начфином после тылового училища…»

От девчачьих мечтаний тоже веяло домашним милитаризмом. Никто не хотел замуж за инженера — только за военного. Людмила Павловна закрыла последнюю тетрадку с гарнизонной судьбой и, вздохнув о чем-то своем, устало потерла переносицу. За содержание и раскрытие темы весь класс получил только «хорошо» или «отлично». Ставить «двойки» за ошибки в детских мечтах учителю не хотелось, и хулиганам с задних парт подфартило с «трояками». Людмила Павловна мудро рассудила, что жизнь сама расчертит им клеточки-линеечки и где надо подчеркнет или перечеркнет красными чернилами, если до этого они сами не успеют ляпнуть кляксу.

«А Березин-то настойчивый. Ведь, когда писал сочинение, знал, что не прошел по зрению предварительную медкомиссию. И смотри-ка, в десантники…» — Людмила Павловна взяла в руки Вовкину тетрадь.

— Ну, ты, Береза, и тупой! С трех раз не запомнить? — от душившего смеха Макар катался по полу, не понимая, как можно не различать цвета. — Первый раз вижу слепого художника!

Тут до Макара дошло, почему при очевидном таланте в рисовании у его дружка Березина были вечные проблемы с учителем, и откуда на Вовкиных рисунках появлялись такие яркие, необычные, почти фантастические цвета.

— Береза, а ты знал про свой дальтонизм? Нет?! Теперь понимаешь, почему Дмитрий Степанович бесился при виде твоих сумасшедших картин? Желтые листья летом… Зеленая опавшая листва — это, по-твоему, осень? Хорошо, хоть сосульки у тебя были синими. А вот снег… — Макар снова в судорогах сполз со стула.— А снег ты рисовал серым. Что ты впаривал Степанычу?

— Что-что… — после паузы неохотно ответил Вовка. — Что это кочегарка закоптила его!

К валявшемуся Макару подошел рыжий кот Ферапонт и начал тереться о ногу.

— Котяра твой какого, кстати, цвета?

— Без тебя знаю, что рыжий!

— Нет, видишь его каким?

Вовка Березин, насупившись, молчал. В другое время он влепил бы Макару тумака, не раздумывая, но только не сейчас. Отец таким трудом достал цветовые таблицы, из-за которых Береза завалил медкомиссию. Оглушительный диагноз «дальтонизм» ставил крест на Вовкиных мечтах стать военным. Поэтому он терпеливо дожидался, когда дружок насмеется и продолжит занятия. Прищурившись, Береза пролистывал толстую тетрадь в клетку, проверяя свои записи в ней и бросая злой взгляд на Макара.

— Запомни, в таблице нет овалов — только круги, треугольники и квадраты! — приятель, наконец, отдышался. — Яйца, наверное, для таких как ты! Я их, например, даже не вижу. Покажи, где ты рассмотрел овал?

— Вот здесь он, — угрюмо ткнул пальцем в аляповатую страницу, утыканную разноцветными точками, которые должны были складываться у нормальных людей в определенную фигуру правильного цвета.

— Какое оно, твое яйцо? — не унимался Макар.

— Щас дам в лоб! — огрызнулся Вовка. — Зеленое оно!

— Неужели вообще ничего не видишь из того, что вижу я? Вот здесь синий круг, а вот красная восьмерка…

— У меня треугольник вверху, и тройка — вот тут! — признался Береза.

— Ну, теперь про цифры! Смотри, восьмерка специально нарисована красными и частично светло-оранжевыми точками, чтобы ты видел трояк. Цифры чаще по две… Красные на зеленом фоне…

— Блин, вижу только одну на желтом!

— Это у тебя в башке красный сливается с зеленым! — догадался Макар.

Вовка старательно записал в тетрадь название и расположение фигур, а также номер страницы в альбоме и еще какие-то, только ему заметные ориентиры.

— А синий с белым ты всегда различаешь?

— Угу.

— «Зениту» повезло! И тебе тоже, а то б заявился на «Кировский» в красно-белой футболке! Береза, осталось почти сто страниц, а мне еще алгебру с английским делать! — взмолился Макар.

— Завтра придешь? — не спросил, а, скорее, попросил своего приятеля Березин.

— Ты же ненормальный! Двести страниц записывать, а потом учить наизусть! А если проколешься?

— Не проколюсь! Выучу, а ты проверишь — вместо врача будешь!

— Послушай, военному цвета нужно различать, мало ли что, — продолжал сомневаться в успехе Макар. — Как ты маскироваться будешь?

— Ничего, как-нибудь… — Вовка о чем-то задумался. — Батя сказал, что после Суворовского училища нужно поступать не в десантное, а в зенитно-ракетное.

— Почему?

— А ракетам же цвета пофиг! И вообще, жизнь как светофор: сверху «красный» — пусть и вижу его желтым, зато в серединке всегда «желтый», а внизу тоже желтый, то есть, зеленый. Я же знаю, что зима белая, а лето зеленое, а кнопка — красная… А у меня она будет желтой!

— А рыжий кот — серым! — пошутил Макар, толкая дверь. — Бывай! Учи таблицы — завтра приду, проверю!

И Макар сбежал по лестнице, отчего-то уверенный в успехе друга.

Уроки пения

С музыкой Борьку Барабанчикова связывало не много вещей — меньше, чем нот. Можно сказать, что от нее его оторвало с самого детства. Школьные же уроки пения были не очень удачной попыткой склеить несклеиваемое. И не то, чтобы семья у Борьки неблагополучная. Нет, нормальная такая семья. Ну бегал пацан по улице, гонял мяч или шайбу допоздна. Так для такого случая в прихожей висел ремень. И все-таки что-то не заладилось у Борьки именно с пением. Хотя очень странно. С алгеброй или химией, не говоря про физкультуру и труд, все нормально — ремень помогал, что ли. А вот с пением… Как ни вставлял, как ни крутил Барабанчиков туда-сюда скрипичный ключ, не хотел тот подходить к механическому пианино. Даже бабушкина музыкальная шкатулка отказывалась заводиться.

Ну, не пошла музыка в Борькины уши, хотя те торчали у него как локаторы — шире всех в школе. Их было видно с любого конца школьного коридора. Да и голос у Барабанчикова что надо — под стать фамилии. Когда он во дворе орал «пас!», на первом этаже стекла дребезжали, а уж если шайба или мяч прилетали…

В общем, Борька Барабанчиков — один из тех многих мальчишек, которых родители, понимая всю безысходность положения, не записали в местный ДК на кружок аккордеона, и которые абсолютно сознательно прогуливали уроки пения, чтобы погонять в футбол или хоккей. Но, несмотря на полную музыкальную безнадежность, в школьный хор Борьку брали. Правда, не на репетиции, а сразу на праздничные концерты. И ставили в первый ряд.

Директриса, заслышав за дверью «…Вихри враждебные веют над нами… Темные силы нас злобно гнетут…», обязательно заглядывала в класс.

— А этого убрать подальше! — Вера Кузьминична по прозвищу «Кузькина мама», узнав, тыкала указкой в Барабанчикова.

— Давайте все-таки оставим мальчика! — не соглашалась учительница пения Галина Потаповна Ярошенко.

— Почему? — недоумевала директриса. — Он же нот не слышит! Он глухой, как танкист после контузии!

Вера Кузьминична знала, о чем говорила. Она была замужем за отставным майором-танкистом, школьным завхозом, которого комиссовали из армии за то, что не расслышал, как на учениях в башню его танка попала болванка и… Майор продолжал утюжить командный пункт вероятного противника до тех пор, пока ему под гусеницу не подложили настоящую мину.

— Да потому что, — мягко возражала Галина Потаповна, — в нашей школе ни у кого не торчат уши так выразительно, как у Барабанчикова!

— А какой у нас будет развлекательный репертуар? — спрашивала «Кузькина мама».

— «Крылатые качели» очень популярны сейчас.

— А-а, это там, где летят… летят… летят! — успокоилась директриса. — Хорошо. Но этот… чтобы и не думал рот разевать! А то с ним вмиг качели заскрипят… скрипят… скрипят!

Так приказ по школе строго запретил Борьке петь вслух — только раскрывать рот. И обязательно покороче подстричься перед концертом, ну чтобы уши оттопыривались повыразительнее.

За это Барабанчиков свою учительницу пения, понятное дело, не любил, но уважал, то есть побаивался, и не он один. А как не уважать — стоять! бояться! — Галину Потаповну — эту яркую, от головы до бюста очень красивую женщину? Ведь она всегда начинала свои уроки с того, что поднимала на одном мизинце тяжеленный аккордеон! И не опускала инструмент, пока зачитывала весь список — для справки, тридцать восемь детей — в классном журнале. Дисциплина на ее уроках была хорошая — в пределах школьной нормы. В самых сложных случаях Галина Потаповна могла отвесить с обеих рук так, что пиццикато висело в незадачливой башке до конца уроков.

Как же, вы спросите, можно прогулять такой урок… без риска для жизни? А просто…

На своих уроках, если не репетировали программу праздничного концерта, Галина Потаповна обожала давать музыкальный диктант. Это когда она наигрывала на аккордеоне мелодию, и весь класс, а не только ходившие к ней на сольфеджио любимчики, писал ноты на слух и память. Слух у Борьки Барабанчикова отсутствовал, но не память.

И он помнил наказ дружков сдать свой диктант последним, чтобы… Что? Правильно! Чтобы Борькина нотная страничка оказалась сверху. Учительница считала своим долгом сыграть все диктанты, несмотря на то, что после Борькиного «шедевра» весь класс валялся на полу. И… долгожданное: «Барабанчиков, вон из класса, и без родителей не приходи!»

Родители до вечера на работе. Следовательно, появлялась отличная возможность попинать мяч. За Борькой через пару минут высыпала целая ватага таких же музыкально бездарных, но спортивно одаренных пацанов. Судьба предоставила им почти целый час, включая переменку, на отработку пендалей и штрафных ударов на точность… По окнам первого этажа, главное, не попасть и не опоздать на химию.

Химию тоже никто не любил, но знали все, включая отъявленных хулиганов и двоечников с задних парт. Почему? Потому что химичка, истеричная Анна Николаевна — она же Аннушка, любила расхаживать по классу с длинной деревянной указкой и вбивать ею в мальчишеские бошки валентность химических элементов. Водород одновалентен? Забыл? Получи один удар указкой! Сколько у кислорода свободных электронов? Не помнишь?! Раз — бац! Два — бац! Какая теперь валентность у кислорода? Правильно — два! Дошло, Барабанчиков? Садись, двойка!

Так периодическая система Менделеева, парта за партой и урок за уроком, в прямом смысле периодически (два раза в неделю) вдалбливалась в головы учеников. Головы попадались очень крепкие. Указки часто ломались, особенно когда алхимичка доходила до восьмивалентной группы, то есть до сидевших на задних партах «отличников». Но Аннушка не переживала по такому пустяку. Следующим за химией уроком шел труд. Его вел ее муж, прапорщик в отставке Богдан Петрович Гвоздев по прозвищу «Гвоздодер».

Прапорщик, во-первых, бывшим себя никогда не считал и верил, что его час еще пробьет. А во-вторых, он спокойно вынимал забитый гвоздь из доски двумя пальцами. «Гвоздодер» заранее знал, сколько указок сломала его жена и о чьи головы… Понятное дело, что признаться в беззаветной любви к труду трудно. Да и особо никто не спешил. Но по странному стечению обстоятельств все знали свое дело: указки, скворечники, табуретки вылетали из школьных мастерских, как с конвейера! Никто не хотел, чтобы именно его ухо зажал двумя пальцами «Гвоздодер» и поинтересовался, почему срывается производственный план.

Кроме того, Анна Николаевна дружила с директрисой Верой Кузьминичной и любила дарить той указки с выжженным орнаментом под лаком. «Кузькина мама», как назло, преподавала математику, алгебру и геометрию. Как вы понимаете, средняя успеваемость в школе всякий раз при проверках гороно оказывалась на высоте. Ее не могли испортить даже забитые тихони, преподававшие физику, историю, русский язык и литературу, к которым «Кузькина мама» регулярно наведывалась проверить «чо-как» и… узнать, не слишком ли громко плачут эти затюканные действительностью представители школьной интеллигенции. Помешанную на Байроне англичанку хулиганы не трогали, и она в благодарность герундиями и Past Perfect их не доставала.

…До введения единого государственного экзамена оставалось около тридцати лет. Но никто об этом пока не знал. Все знали только химию, алгебру, геометрию и много еще чего, включая труд…