Рассказы
Рассказы
ПТИЧЬЯ ФАМИЛИЯ
Весна, апрель 1961 года. Мне предстоит преддипломная практика. По распределению я попадаю в Ергайский леспромхоз. Контора его находится в посёлке Красный Яр, а там жил мой дядя по материной линии со своей семьёй. С ними жила и моя бабушка. Думаю – повезло, заодно и повидаюсь. Я так соскучился по домашнему теплу, да и хотелось повидать своих двоюродных – брата и сестру.
Но жить пришлось в доме для заезжих в дальнем посёлке на 25-м километре, он так и назывался. На работу нас возила «кукушка» – по узкоколейной дороге ходил маленький паровозик и возил нас на работу. Мы ехали в трёх вагончиках, в каждом по бригаде, а паровозик потом за день увозил нами заготовленную древесину в специальных вагонах для последующей разгрузки в штабели. Процесс отработан до мелочей.
Удобно. Иногда, правда, вагоны сходили с рельсов, но у вальщиков всегда с собой бензопилы, тут же сваливали подходящее бревно, и, приподнимая вагон вагой, как рычагом, ставили его на место. Потому скорость была невелика, и мы ехали часа полтора, не меньше. Рабочий народ травил анекдоты, потом играли в карты и уж потом пели песни.
В нашей бригаде был молодой вальщик Анатолий Сковородкин, он всегда пел свою любимую:
В боевом горящем танке,
Или утром на заре,
Иль на отдыхе в землянке,
Вспоминаю о тебе, –
Жёнушка-жена, ты у меня одна,
Ты у меня одна в душе моей.
Где бы ни был я, милая моя,
Нет тебя дороже и родней.
Вот пройдут все эти грозы,
И тогда, назло врагу,
Осушу твои я слёзы
И тихонечко скажу:
Жёнушка-жена, ты у меня одна,
Ты у меня одна в душе моей.
Где бы ни был я, милая моя,
Нет тебя дороже и родней.
Анатолию все подпевали, увлекаясь его энергетикой. Женщины его любили, по-моему, все. И было за что. Он был молод, высок, красив и, что самое важное, остёр на язык.
Простые, незамысловатые слова трогали душу, чувствовалось единение, какое-то настоящее, и в работе, и в общении.
Я тогда знакомился не только с тракторами, пилами, слесарным инструментом и оборудованием, я познавал людей – очень интересных! В отличие от нас, студентов это были личности, разные по возрасту, характеру, даже национальности. За месяц была пройдена очень большая школа жизни.
Лес, тайга, тающий снег, первая сигарета, люди с разной судьбой – всё свалилось лавиной.
В котлопункте – отличное питание по сравнению со столовскими биточками. И, главное – воздух, чистый кислород уводили меня в своё родное детство, в свою стихию…
И вот 12 апреля утром по радио (у нас в заезжем доме стоял репродуктор) передали важное сообщение, что у нас в стране запущен в космос первый космонавт на Земле!
Я умывался, торопился, чтобы не опоздать на свой поезд, и не запомнил фамилию космонавта. В вагоне кто-то вспомнил про сообщение, и рассказал эту новость. Многие не слышали ничего, не поверили, мол, сегодня не первое апреля!
Я говорю:
– Я слышал, точно.
– А как его фамилия?
– Не помню, помню, что птичья, а какая – не помню.
Отовсюду посыпались подсказки, но всё не то. На меня смотрели выжидающе.
Вспомнили всех Орловых, Соловьёвых, Грачёвых и Сорокиных – всё не то. В вагоне не до песен, не до карт. Мой рейтинг катастрофически падал… и наконец кто-то сказал: есть ещё птица, северная утка – гагара…
– Вот-вот, Гагарин, я вспомнил: точно, точно! Это и есть космонавт номер один! Поверили, началась дискуссия, что фантастика превращается в реальность, и что мы скоро полетим в иные миры. Какое приятное возбуждение!
И я скоро получу диплом, и меня ждёт моё светлое будущее…
P. S.
Почему я привёл полностью песню? Потому что её мне спел мой дядя, когда они переехали в Томск. Я спросил, откуда ты знаешь песню. И он рассказал, как они пели её со Сковородкиным Анатолием, и что они были друзьями. С тех пор песня стала для нас общей. И ещё. Дядя мне однажды звонит, мол, приезжай, ко мне в гости заехал Анатолий. И вот мы, конечно, за столом её спели втроём и вспомнили всё, в том числе и космонавта номер один… Вот такие неожиданные встречи.
ОТСТАЮЩИЙ УЧЕНИК
Идёт далеко ушедший от нас 1995 год. В семилетней сельской школе Василиса Григорьевна оглядывает класс. Она знает про всех: кто выучил урок, кто – так себе. А задача перед Василием Максимовичем, директором школы, поставлена в районо: как всегда, повысить успеваемость!
– Кто у нас самый отстающий? Коля, иди к доске.
Когда выходил Коля из-за парты, я знал, что он получит двойку. Это было видно по нему, тем более мне, его другу. История, с её событиями и датами, была его «зубной болью». По другим предметам можно было ещё что-нибудь наплести, но у Василисы Григорьевны это не прокатит. Вот физика – это да! Там всё понятно и интересно: много опытов, даже электричество настоящее!
Мне было жаль Колю, а он «поплыл». Учительница пытается его поругать, а он ещё больше уходит в себя и замолкает окончательно. Мне показалось, что он вот-вот заплачет. Не знала Василиса Григорьевна, что ему некогда было выучить эту историю с её Петром Первым и Екатериной Второй, потому что у Коли в семье накануне родился ещё один ребёнок – сестрёнка. Её назвали Валей. До этого были: Иван, Люба, Илья, Надя, Шура… Старший брат Иван работал с 13 лет на лесозаготовках, вместе с отцом.
Коля не выспался – плакала новорождённая, мать лежала в постели, а надо и печь истопить, и с коровой управиться, и дров натаскать, и в магазин сходить…
– Коля, о чём ты думаешь? С такими знаниями после семи классов ты никуда не поступишь! Вот кем ты хочешь стать?
Василиса Григорьевна с ударением поставила вопрос. Этот вопрос волновал также её по поводу своего сына Сергея. Через три года и его нужно куда-то определять, не в интернат же районный. Придётся переезжать в город, значит, потерять северный стаж.
А как хотелось уйти на пенсию на пять лет раньше. Они с мужем, поженившись, с этой целью уехали на Север после окончания пединститута. Да ещё и мир хотелось повидать, хотя бы свою страну, а не этот вечный холод.
– Шофёром…
Коля неожиданно прервал её «сладкие» размышления.
– Так нужно хорошо учиться, чтобы окончить школу, какое-нибудь ремесленное училище. А так – кого ты будешь возить, без водительских прав…
– Людей… Я получу права… Я, может быть, и вас прокачу, когда буду ездить на машине.
– Садись, Коля, два. В следующий раз я опять спрошу тебя по этой теме.
Василиса Григорьевна, расстроенная, подошла к печи и погрела руки об её горячий бок. За окнами по сугробам мела февральская метель.
Прошло лет 40… Я стою около киоска в очереди за хлебом по улице Интернационалистов… Хлеб продавали тогда в летних киосках. Горячее, непредсказуемое лето лихих девяностых годов.
Смотрю, стоит впереди меня Василиса Григорьевна! Я, конечно, её сразу узнал, тем более что она была когда-то нашим классным руководителем. Я не мог не подойти.
– Здравствуйте Василиса Григорьевна! Вы меня не узнаёте?
– Как же не узнать, ты в Кузурово учился. Да-да, Гоша… Господи, как время-то летит. Вы уже такие взрослые стали, а какие же мы тогда?
– Да вы ничуть не изменились! Выглядите хорошо, как и тогда. Как Василий Максимович? Как Сергей?
Она коротко рассказала о своей семье, а я в ответ – кого видел, встречал. Говорю, что Коля работает на обслуживании нефтепровода.
– Да-да, я знаю. А помнишь, он по истории «плавал»? Никак ему даты не давались… Мы ведь в последние годы перед пенсией перевелись работать в село Елизарьево, чтобы быть и поближе к городу, и получить непрерывный северный стаж. Наш Сергей поступил учиться в Томск. И вот я еду как-то от него домой. От автобуса до дома далеко, километра два, у меня сумки. Помню, пахло первыми вербочками, подтаивал снег и проваливался…
Вдруг около меня останавливается вездеход – такая машина, как маленький танк, и водитель говорит:
– Садитесь, Василиса Григорьевна, я вас подвезу…
Я оторопела со страху, а это, оказывается, наш Коля!
Едем. Он мне рассказывает, где живёт, где работает. И тут я вспомнила, как он мне сказал, что будет шофёром и меня прокатит. Я это помню, потому что мы, учителя, честно говоря, тогда посмеялись над ним в учительской. А вот ведь всё вышло, как он сказал…
Василиса Григорьевна, погрустнев, надолго ушла в себя. Она уже лет пятнадцать была на пенсии и скучала по школе, по тем временам, которые тогда ей казались адом…
ПАМЯТЬ
От реки несло холодом и сыростью. Светало. Ветерок стихал, значит, день будет жаркий, и это хорошо. Она высохнет. А жалко… Она только что впитала в себя запах молодого тела, и ей хотелось его сохранить. Так думалось старой Мужской Рубахе…
Ей зябко было висеть на холодной проволоке, но рядом висели Брюки – родные, давно знакомые. Она вспомнила, что знакомы они лет 30, не менее, и где они только не были вместе. Вместе с хозяином они ходили в боровой лес собирать ягоды и грибы. Как изумительно там пахло хвоей и мхом! Они вместе косили траву, ворошили её, метали в стога. Ах, как приятно щекотало её свежее пахучее сено!
А на речке!
– Помнишь, как мы попали в дождь? Это было давно… Хозяин наш был не один, а с женой, совсем ещё молодой, она была в светлой лёгкой блузке… Помнишь, как они вытащили обласок на берег и спрятались под ним от ливня? Мы все перепачкались в песке. Помню, я прижалась к блузке – от неё так пахло хлебом, молоком, и ещё чем-то ароматным, чисто женским…
Мы прижимались, а чем вы там с серой клетчатой юбкой занимались, я не знаю, потому что нас с блузкой вообще потом сбросили…
А помнишь, после ливня мы сушились на кустах, было забавно и всем смешно, смеялась даже наша стеснительная Юбка… Как это было давно…
Рубашка была легче, и ветер по проволоке подгонял её ближе и ближе к Брюкам.
– Всё же, какую интересную жизнь нам довелось с тобой прожить! Смотри, вон висят детские Колготки и Рубашки, я даже и не видела такие ни разу. Красивые, импортные, чистенькие, ещё и не износятся, а их скоро в мусор выбросят.
А мы… Вот у меня на плечах заплатки, потому что от солёного пота родная ткань давно износилась. На локтях заплаты не раз менялись, не говорю уже о тех, что на твоих коленях. Твои заплаты, похоже, из кожи поставлены…
Рубашка и Брюки не помнили своего первоначального цвета, но они радовались, что снова пригодились, хотя уже и не надеялись на это…
Как хорошо, что приехал погостить сын уже давно ушедшего хозяина и, отдохнув, решил сходить в лес «по грибы». Не в городской же идти одежде. Вот старенькая мама и предложила их надеть. Кому же их теперь надевать?
Стало быть, не зря они пролежали много лет в старом шкафу, потому как выбросить их мама не могла. Это была память о прошлом. А в нём всегда есть что-то дорогое и светлое…
Память ведь тем и хороша, что она живёт в человеке, да и не только в человеке, до самой смерти…
ДИСТИЛЛИРОВАННАЯ ВОДА
В нашем отделе работал технологом Костюнин Анатолий, мой ровесник. Нас объединяло то, что он, как и я, приобрёл квартиру для своей семьи в ЖСК. Тогда это было начало кооперативного движения, и, кому не светило получить квартиру от предприятия, шли на это, уплатив первоначальный взнос и обрекая себя на двадцать лет оплаты остальной части долга. У Анатолия, как и у меня, было двое детей, а квартиру получить можно было при наличии трёх или более, и то ждать нужно было неизвестно сколько лет. Очередь почему-то с годами отодвигалась всё дальше и дальше.
Короче говоря, Анатолий бредил о хорошем «калыме» к лету, чтобы сразу рассчитаться с оставшимся долгом по квартире. «А потом можно будет копить и на автомобиль», – выражался он.
И вот в начале лета Анатолий взял отпуск и исчез. Через месяц он появился – загорелый, возбуждённый, написал заявление об увольнении и рассказал, что работает на монтаже телевизионной ретрансляторной станции рядом с посёлком Володино. Он был вынужден срочно уволиться, потому что там всё «завязано» на нём, а работы ещё много.
Поздней осенью он ещё раз появился, сказал, что уезжает с семьёй в Володино, на эту же станцию. Его уговорили остаться там работать.
– А как с оплатой?
– Мы там на четырёх ставках вместе с женой. Оформили договор на три года. Пока дети маленькие, будем там жить, попутно вести хозяйство. Оборудование новое, но мне хорошо знакомое.
Я позавидовал его решимости. Квартиру они сдали хорошим знакомым в аренду – тогда этого слова не было и в обиходе. Через некоторое время я услышал, что они с женой возделывают огород, купили корову, поросёнка, гусей, чтобы не ходить в деревню за продуктами.
И вот представился случай мне побывать в тех местах. Позвонил друг моего детства, который жил в то время в Фёдоровке, что за Молчаново, мол, ко мне едет попутка, можешь приехать в гости, и дал телефон водителя. Я мечтал побывать у друга зимой, тем более, надо было отвезти ему магнитофон с колонками, что я ему приготовил в подарок.
И вот мы едем на небольшом автобусе, типа «Газели», с нами две девушки-попутчицы из Фёдоровки, и снегоход, который надо было перевезти. Снегоход и «Газель» хозяина, который живёт в Северске, а в Фёдоровке купил дом. Он рыбак и охотник, и летом живёт там.
А мой друг Николай, естественно, стал его «гидом и путеводителем» по всем рыбным и сельским вопросам. Я еду, думаю о предстоящей встрече с ним…
Девушки болтают о своём. Водитель крутит магнитофонную кассету с песнями про «Афган», весь в этих песнях. Разговор не клеится. Он худощавый, энергичный, видно, что отслужил, и понятно – где. Звать Игорь…
Впереди указатель – поворот и стрелка на Володино – 1,5 км. Я говорю: – У меня здесь друг хороший. – Объясняю, чем занимается.
– Так давай заедем.
Подъезжаем. Стоит мачта с антенным оборудованием. Вот он, особняк со всеми строениями. Мы с водителем подходим к калитке. Собака рвёт цепь. Поздоровались с хозяйкой, представились.
– Заходите в «моторную», там Анатолий.
В помещении стоят два мощных дизеля с генераторами, готовые в любой момент в случае отключения электроэнергии автоматически запуститься и подать энергию на ретранслятор. Переключение происходит за пять секунд. Для запуска дизелей стоят заряженные аккумуляторы. Мы с водителем осматриваем новое оборудование, восхищаемся качеством и порядком:
– Так это же всё в первую очередь имеет стратегическое назначение. Связь – первоисточник, – говорит Анатолий.
В углу топится печь, обыкновенная по деревенским меркам, кирпичная, с чугунной плитой. На ней стоит новая молочная фляга, а в крышке – впаяна трубка, идёт вверх и вбок к стене, в большой полиэтиленовый пакет. Пакет из простой парниковой плёнки, запаянный с обоих концов и разбухший, как матрац, подвешен к потолку. Внизу пакета из трубки течёт струйка жидкости. Процесс идёт, как говорится!
– Это что, самогонный аппарат? Мы с Игорем переглянулось.
– Да нет, мне всегда нужна дистиллированная вода для аккумуляторов. Я заказал, но не довезли – замёрзла по дороге, ёмкость лопнула. Вот и пришлось «гнать» собственными силами, так сказать. А «охладитель из мешка» придумал сам, – улыбнулся Анатолий. Никаких змеевиков с водой и снегом. Заправлю раз в год и выгоню литров пять, всей деревне хватает. Могу отлить, если надо.
Игорь согласно кивнул – пригодится.
Далее мы с водителем, имея общую тему, разговорились.
– А я не могу отойти от войны, да и все ребята, что остались живы, тоже… Как будто я ещё там, где ребята наши погибли…
– Зачем песни такие «крутишь»? Они же тебя не отпускают.
– Пока не могу. Может быть, женюсь, тогда… А как там Танька? Замуж не вышла? – спросил он у девушек, ехавших с нами.
– Да нет, она всё ждёт…
– Кого ждёт?
– Да, хоть кого… Может, и тебя – засмеялись девчата.
В следующий раз мы с тем же Игорем заезжаем к Анатолию, как положено. Он угощает нас самогоном из рябинового вина. Но это даже не самогон, а «чача».
Никакого запаха нет, а крепость – под пятьдесят градусов. Игорь не стал с нами пить, говорит:
– Татьяна заругается, она у меня строгая по этой части. Да и к чему мне рисковать на дорогах. У нас скоро свадьба, – улыбнулся он, глядя на меня.
Мы с Анатолием выпили за них, по маленькой. Вспомнили про дистиллированную воду.
– Вот, вроде бы та же вода, ан нет, – философски заметил Анатолий, – без всяких примесей. Может, и нас надо так же «перегнать», чтобы и мы стали без примесей?
Он налил ещё раз за Игоря и его Татьяну, и мы искренне пожелали им счастья.
От Анатолия слышал я, что Игорь постоянно заезжает в Володино, навестить своего нового друга… Я не думаю, что за дистиллированной водой… Дружба – она возникает тоже неожиданно.
Через три года Анатолий с семьёй рассчитался и уволился, детей надо было оформлять в школу. Притом он рассчитался полностью за квартиру, купил «Жигули». Они с семьёй съездили своим ходом в Крым, отдохнули, да и, вернувшись, ещё купили импортный мебельный гарнитур.
Вот такой у него получился «калым».
ТАМ, ГДЕ РЕЛЬСЫ…
1961 год. Дипломные работы в самом разгаре. Времени в обрез. Нужно ещё доделать чертежи. А тут – весна. Снега тают. До трамвайной остановки по улицам Черемошников не пройти даже в сапогах! Приходится выходить по переулку Свечному на улицу Смирнова, и там садиться на проходящую из Северска «сороковочку», если ещё сумеешь влезть. Обратно из техникума едем на ней же, до остановки «Линия», спускаемся с горки в Черемошинскую пойму и идём по адресу – Оренбургская, № 11. Там я жил у друга в ещё недостроенном доме. Я помогал ему в строительстве.
Идём однажды вечером домой. Морозец прихватывает лужи льдом. Воздух чистый и звонкий. И вдруг слышится:
Там, где рельсы сбегаются синие,
Где над стрелкой горит огонёк,
Новый стрелочник ходит по линии,
Молодой озорной паренёк…
Недалеко железнодорожный переезд, будка, естественно, семафор, светофор и прочая железнодорожная атрибутика… и вдали сбегаются рельсы в сторону «пятого Почтового ящика», как тогда назывался город Северск.
Машин на трассе почти не было, а чистый девичий голос звенел в воздухе с такой тоской, что невозможно было не удивиться. Я слышал много грустных напевов и песен, но это было что-то невыразимое. Искренняя грусть словно выдыхалась в этих словах. Песня была новая. Кто пел её, очевидно, не знал всех слов, и через минуту-другую повторялся тот же куплет. Откуда голос? Кто поёт? Мы с Юрой долго стояли и слушали. Потом всё стихло. Нам показалось, что голос исходит то ли из «сбегающихся» рельсов, то ли с небес…
Назавтра утром мы, проходя мимо этого места, увидели высокий забор, обносивший приличную территорию с низкими двухэтажными зданиями. По углам забора высились сторожевые вышки и везде-везде намотана колючая проволока. Так это же детская женская колония, о которой мы знали только понаслышке. Мы ходили по этому маршруту ещё дней пять, и всегда вечером выливалась эта грусть из-за высокого забора. Прибавился куплет. Летело по весеннему морозному воздуху:
Если девушки, если девушки,
Позабыли про наших ребят,
Значит, стрелочник, это стрелочник,
Новый стрелочник виноват…
Голос был тот же… Очевидно, пелось всё это по заказу подружек, которых мы однажды увидели из окна автобуса. Очевидно, у них была вечерняя прогулка. Девчонки стояли стайкой, как воробышки, в одинаковых тёмных телогрейках и курили, а одна стояла от них поодаль. Мне показалось, что именно она и пела. Мне так показалось…
Как она туда попала, эта несчастная девочка-певичка? Ей бы учиться в консерватории, или хотя бы в музыкальном училище, а не петь на заказ своим подружкам.
МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
– Итак, напоминаю, что к следующему заседанию вы готовите небольшие произведения о первой любви!
Дорогая Ольга Геннадьевна, как уложить в две страницы ту часть жизни, о которой мне снятся сны. Вспоминаю в свободные минуты и хочу вернуться в те далёкие годы, когда в наших сердцах появляется что-то новое, доселе не изведанное. Оно приходит не сразу, его не замечаешь, и только через годы начинаешь по крупицам собирать из памяти всё, что было связано с этим чувством.
Да и была ли она, первая? Помню, что все наши увлечения выражались в простых детских играх…
Мы старались прийти в школу пораньше. В этом был какой-то элемент соревнования, а, может быть, та небольшая свобода в общении, которой нам не хватало дома.
…В школе ещё темно и холодно. Тётя Катя начинает топить печи в классах, в коридоре, в учительской, ходит с зажжённой лампой из класса в класс. Мы таскаем дрова, помогаем растапливать печи, вызывая этим расположение тёти Кати. А потом гоняемся по коридору и пустым классам, чтобы разогреться. Но мы не просто бегаем – мы играем в «догоняшки», кого-то догоняешь, задеваешь рукой и убегаешь. «Осаленный» должен теперь догнать тебя и также задеть рукой – стало быть, «осалить». Эту игру начинали ребята, но приходили девочки и активно включались. Внимание переключалось на них, игра принимала несколько иной характер.
Группа постепенно разбивалась на пары, и я оказывался в паре с Надей. Прикосновения рукой становились желанными и значительными, за что мне попадало от Нади, но в её глазах зажигался огонь, и он призывал к дальнейшим прикосновениям.
С мальчишками у нас была своя тактика игры: когда ты догоняешь противника, то стараешься его толкнуть посильнее, выигрывая тем самым время. Пока он развернётся, ты уже убежишь далеко и успеваешь передохнуть.
У девочек была своя хитрая тактика. Выражение: «А ты меня не осалил!» означало не спор в исходе игры, а предложение возобновить игру, в которой им легче быть убегающими, в этом есть больше вариантов – резкие повороты, увёртки, прятки и т. п. Возмущённый возглас: «Ах, ты так!» давал возможность догнать и уже ощутимее «осалить». Но это был не грубый шлепок, а возможность схватить и, удерживая жертву, доказать, что ты её догнал. Руки непроизвольно находили развивающиеся девичьи прелести. Начинались вырывания из объятий, шлепки и царапанье, и здесь я видел её глаза, в которых метались искры! Зеленоватые, они призывали к дальнейшей игре, хотя она и старалась вырываться. И так – до первого урока…
Надя, Надя! Я запомнил на всю жизнь твои русые косички с белыми ленточками, твой высокий лоб, чуть с горбинкой нос, который и вносил очарование в твоё лицо, твои губы, вкус которых я узнал спустя четыре года…
После окончания школы мы потерялись. Я уехал учиться в лесотехнический техникум, а Надя – в железнодорожный. Мы встречались, пока учились, два, не более, раза, в кругу подруг у неё, или в кругу друзей у меня, в общежитии. Наш обоюдно неустроенный быт, да и недостаток средств не давал нам возможности встретиться наедине или в кафе. Мы просто ходили в кино. А нам не хватало атмосферы детства.
И вот наконец в последние каникулы я приезжаю в родную деревню и узнаю, что Надя здесь, гостит у бабушки с дедушкой. Мы на второй день приезда с друзьями катались на «водных лыжах» – это широкая доска, привязанная верёвкой к быстроходной лодке, к доске прикреплён поводок, за который можно держаться.
Лодка набирала ход, бегущая вода прочно удерживала доску на воде, и на ней можно было спокойно стоять, и, как на лыжах, наклоняя доску вправо или влево, можно было делать зигзаги за лодкой. Это было по-спортивному модно, особенно в деревне. Мы решили таким образом объехать вокруг деревни, и, проезжая мимо её дома, я увидел Надю, купающуюся у своего мостика. Я тут же бросил поводок, оттолкнулся от доски, сделал эффектный прыжок в воду и подплыл к ней.
Как мы были рады этой встрече!
Я с нетерпением ждал вечера, чтобы встретиться на танцах. Мы танцевали, потом гуляли, говорили обо всём. Дело подходило к окончанию обучения, впереди была неопределённость с распределением на работу. Но в тот миг мы были вместе! Мы сидели на крыльце своей старенькой школы и любовались на подрастающие сосны, которые когда-то посадили вместе. И, конечно, вспоминали наши догоняшки…
Я её поцеловал и не получил отказа, я нежно потрогал её плечи, грудь и не получил отказа. Грудь была уже не той девочки, которая была в моей памяти, она волновала меня, и это передалось ей. Эта ночь для нас была самой упоительной на свете. Наши поцелуи и объятья были жарки, в нас кипела кровь, мы были в изнеможении, и вдруг… она застонала и задрожала всем телом…
Я испугался, но увидел её сияющие глаза и успокоился, в то время я не знал женщин… Это и была наша последняя ночь.
А на следующий день она уезжала. Я её проводил на пристани. И, как оказалось – навсегда. Мы даже не договорились о переписке. Мы думали, что у нас всё ещё впереди. Но – увы…
Через многие годы я узнал от земляков, что Надя по распределению уехала в Иркутскую область, на станцию Зима, работает диспетчером, там вышла замуж и сменила фамилию. У них родилась дочь, закончила музыкальную консерваторию в Новосибирске и выступает под псевдонимом Алиса Мон.
И я сразу вспомнил, что у Нади отец, Павел Ильич Шишкин, всегда пел. Пел, правда, когда был в нетрезвом состоянии. А мы его пение не воспринимали серьёзно. Но пел он хорошо, особенно любил «Солнце низенько, вечер близенько»… Была всегда запевалой и Надя, что её отличало от сверстниц, любила петь в ту пору модный романс «Сиреневый туман над нами проплывает»… Ей надо было не в том техникуме учиться…
Сейчас, через много-много лет, я думаю, что потеряли мы в ту последнюю ночь… Всё могло сложиться по-другому, но было ли это лучше для нас? Мы не могли перешагнуть из детства во взрослость, которая уже поглощала нас. До сих пор мне снится Надя, и она осталась в моей памяти девочкой, в том высоком смысле, который остался во всех нас, детях того времени, до сих пор.
Я не искал с ней встречи, потому что я знал, что она может поломать наши судьбы, отнюдь ещё не состоявшиеся.
Помню, один раз, уже работая и будучи в отпуске, в своей деревне, ко мне подошла незнакомая девушка и спрашивает:
– Ты Надю Шишкину знаешь?
– Конечно, а ты откуда знаешь её?
– Да я с ней училась в одной группе, мы были в техникуме подругами!
Я сразу вспомнил о Наде, у меня даже пропал интерес к незнакомке, которая всё рассказывала о Наде, о том, что та часто вспоминала обо мне. Это было для меня приятной неожиданностью. Возможно, что и у Нади это была первая любовь, если она о ней делилась со своей подругой.
Милая Надя, хочу ли я тебя увидеть? Конечно, да! Но зачем? Для общего нашего разочарования?
Так останься в моей памяти той, которая была до сих пор…
Р. S.
Этот рассказ был написан давно. Я его прочитал в нашем «Автографе», но нигде не опубликовал. Считал его очень уж личным и никому не интересным. Но вот нынче, в 2020 году, 13 декабря, по телевизору на НТВ смотрю программу «СУПЕРСТАР», где участвует в конкурсе Алиса Мон. А я являюсь её поклонником по известным причинам. Я порадовался её успехам, ещё более тому, что она чаще стала появляться в музыкальных шоу, несмотря на долгое отсутствие. И вдруг перед выступлением Алисы Мон показывают её короткое интервью, где она вместе с мамой. Называют маму Надеждой Павловной… Это и есть «моя Надя» из детства.
Живёт она в Иркутске, а Алиса приехала к ней в гости. Надя почти не изменилась, если брать во внимание промелькнувшие, как одно мгновение, шестьдесят с лишним лет. Я весь вечер был приятно взволнован. Даже супруга порадовалась за меня.
Такие «встречи» не часто случаются в нашей жизни. Согласны?
ПРЕОДОЛЕНИЕ СТРАХА
Мне было лет 12–13, я считал себя взрослым, то есть достаточно смелым. Короче, ничего не боялся. Медведя встречал, вернее, его следы. Когда с женщинами ходили «по чернику», мы набрели на его тропу. Женщины его след сразу определили: на болоте хорошо виден широкий шаг и глубокий след, и – оробели. Собаки с нами не было, стало жутковато.
Инициативу взяла одна опытная, из местных:
– Чего боимся… Нас много, он учует и уйдёт. Шумите, бабы.
Вёдра ещё пустые – подняла свежий сук и давай стучать по ведру:
– Миша, уходи, мы тебя не тронем, и ты нас не пугай!
Через его след заломили несколько молодых осинок, чтобы знать, где его тропа, и всё. Мы его не слышали и не видели, но брали ягоду, не разбредаясь по лесу, и чаще обычного перекликались. Страх всё-таки остался.
Прошёл я и все байки о кладбищах, где ходят покойники в белых простынях. Они исходили от старших пацанов, чтобы попугать младших и особенно девчонок, шедших из соседней деревни в школу. У всех были в детстве такие проделки.
И вот в короткое летнее время отдыха между прополкой, окучиванием картошки и сенокосом, вдоволь накупавшись на рыбалке, наш одноклассник Иван Шутяк предложил мне переночевать у него в доме. Родители, мол, уехали в соседний посёлок, а ему, видите ли, скучно одному. Дело в том, что их домик был последним в деревне, а дальше, метров через двести-триста располагалось кладбище, естественно, со свежими могилами.
А левее от кладбища был так называемый «кирпичный завод». Большой крытый навес, под которым стояли примитивные столы для изготовления кирпичей и их предварительной сушки на сквозняке, который гулял под навесом. В прошлом году на этот завод забрёл медведь и потоптал много кирпичей, оказалось, что он часто заходил на кладбище полакомиться кусочками хлеба, конфетками, что люди оставляли «птичкам» после посещения могилок. Третьим из нас был мой дружок Коля Ююкин – ему просто из любопытства хотелось переночевать около кладбища.
Конец июня… Время – за полночь, т. е. больше двенадцати. Стоят белые ночи, над травой висит молочная дымка свежего тумана. Тайга, простиравшаяся далеко на север за кирпичным заводом, была по-домашнему своей и обычно не пугала своей безбрежностью. Но мы, разгорячённые рассказами о привидениях, уже вошли в состояние ожидания страха… Карканье ворон и незнакомое «фуканье» филина придавало телу холодок и незнакомую скованность… Спать совершенно не хотелось.
На вопрос Ивана: «А кто-нибудь из вас боится кладбища?» мы чуть не хором ответили:
– Нет…
– А я вам не верю… Вот кто из вас сейчас добежит до ограды кладбища, тот не трус.
– Да запросто…
– Тогда, чтобы не было сомнений, нужно снять череп лошади вон с того столба ограды, и положить его на землю… Я уже это делал несколько раз. Очередь ваша. Кто первый?
Кинули жребий на спичках. Выпало первым идти мне…
Череп блестел на фоне молодых сосёнок, бойко разбежавшихся на свободном месте возле кладбища. Моё зрение и слух были напряжены до предела. Ограда приближается… Иду, смотрю под ноги, чтобы только не споткнуться. Боковым зрением смотрю – надо мной возникает огромный крест, не такой, как обычно ставят в свежие могилы. Глянул вверх – Матерь Божья! Иисус Христос, распятый на огромном кресте из дерева, грубо вырублен топором… И он стоит, наклонившись ко мне… И будто спрашивает: – Что ты здесь делаешь, отрок?
Слышал я, что отец Ивана Степан Шутяк что-то делает для кладбища, но не видел и не знал, что установить и надёжно вкопать это изваяние у входа на кладбище он не успел. Это меня и успокоило – нечего деревяшку бояться, надо снимать череп.
Вот она, ограда… Три жёрдочки. Раз, два, три… А кол-то высокий, руки не достают. Надо одной держаться за кол, а другой попытаться снять. А череп скалится на меня гнилыми зубами, холодный и влажный от тумана, выскальзывает из рук.
Под жердью, на которой я стоял, зашевелился сухой витый прут, вот-вот соскользнёт вниз, и старая ограда сложится до земли, как гармошка. Надо быстрей…
Поднатужился, снял череп и бросил его на землю. Всё…
Повернулся в сторону деревни. Домик Ивана почти скрыт в тумане. Я пошёл… Нет побежал! Показалось – кто-то дышит за мной. Молчит, но дышит тяжело. Страх побежал по спине холодком: «Бежать быстрее, не оборачиваясь… А вдруг это медведь?». Десять, пять шагов. Крыльцо, дверь, ручка… Скорей за ручку и в сени…
Но дверь не поддалась, не открылась, изнутри звякнул крючок – сволочи, закрылись на крючок! «А ещё друзья, называется!..»
Сердце готово выпрыгнуть наружу. Я рухнул на крыльцо. А дыхание явно слышится около уха, и вдруг я уже слышу запах. Шарик лизнул меня языком по щеке и заскулил…
Но я уже ничего не слышал. Я был, к счастью, недолго, в обмороке…
Поругались и… посмеялись. Успокоились… Но до рассвета мы так и не уснули.
Тогда мы дали клятву про это никому, никогда не рассказывать.
Извините, клятву не сдержал.
ДАЙ ПОДУЮ…
Валентина отдирает от ранки на руке лейкопластырь, морщится, вздыхает. Но снимать повязку надо, иначе ранка не подсохнет. Смотрит на меня жалобно. Я пытаюсь пошутить, потому что помочь ей ничем не могу:
– Заодно и «фотоэпиляцию» бесплатную сделаешь!
Наконец лейкопластырь снят, ранка свободная. У Валентины страдальческое выражение не сходит с лица. Машинально беру её за руку:
– Дай подую…
Она не отнимает руки, а я, вроде бы в шутку, дую на рану.
– Я вспомнила. Дочка Галя в детстве часто болела ангиной. Нарывы гнойные, глотать ничего не может, мучается. Я переживаю, мне её жалко, и я говорю:
– Дай подую…
Она откроет рот, я ей подую, и ей кажется, что стало легче. Она успокаивается.
Как велика связь матери с ребёнком! Даже такое психологическое воздействие помогает. Я вспомнил, что в детстве и нас так же лечили. И мама, и бабушка:
– Дай подую…
Всего два слова и никаких «заговоров». А ведь помогало…
НЕОПОЗНАННЫЙ ОБЪЕКТ
– Ух ты, как осыпался яр… Стал низким, невзрачным.
– Да, яра не осталось в Белом Яре, – сказал Серёга, – пойдём на катер, познакомлю с Петром – моим капитаном.
Серёга, двоюродный брат, завёл меня на «Костромич», стоявший под яром. Познакомились.
– Давай-ка с нами, в Катайгу за плотом сгоняем. На это уйдёт всего неделя, что болтаться по посёлку.
Мне хотелось побывать в верховье Кети, но не сбывалось. Уговорил родителей (я ведь в гости к ним приехал). Они дали «добро». Тем более, что капитан сказал:
– Возьмём с собой обласок, небольшой невод, где-нибудь закинем, хотя вода большая, но на уху добудем…
Закупили тушёнки, хлеба, лапши всякой. Мама положила нам зелени, редиски, огурцов – в общем, поехали. С нами был ещё матросом дядя Вася – из местных старожилов. До сих пор помню, как он готовил «юшку»: слой картошки, слой ельцов, очищенных и потрошёных, ещё слой картошки и слой ельцов, вода и лавровый лист. Соль, как говорят, по вкусу…
В кубрике – четыре спальных места, всем хватает, тем более что один всегда у штурвала. Шли сутками, если позволял туман, чтобы сэкономить время. Днём ехать хорошо, любуешься природой. Воздух свежий, сырой, напоён запахами цветущей черёмухи. Не комарьё бы, так просто рай!
Я отоспался за дорогу на месяц вперёд, и по ночам поднимался в капитанскую рубку, где ночами вёл катер опытный капитан Пётр, к тому же ещё и заядлый охотник. Он мне рассказывал об охоте, собаках, соболях, на которых он ставил зимой силки. Ночь пролетала незаметно.
Шли мы по обстановочным огням, от одного перевального столба до другого, освещали прожектором берега и проходящие суда. Давали отмашку встречным, гудками приветствовали и знакомых, и незнакомых. Примерно на третий день нам захотелось ухи из свежей рыбки, консервы и лапша уже поднадоели.
На катере у капитана была «лоция» – подробная карта реки с обозначением всех прилегающих заливов, проток и речушек. Мы определили подходящее место, где можно было закинуть невод, подошли к такому заливу почти ночью – чуть-чуть забрезжил рассвет на востоке. Приткнулись к берегу, заглушили двигатель и, оставив на катере Серёгу, мы с Петром и Василием спустились по трапу на берег. Берег, кажется, дрожал под ногами, настолько мы привыкли к вибрации катера. Постепенно освоившись в темноте, мы стали ощущать контуры озера, леса, а сверху нам освещали путь звёзды!
Мы с Петром остановились, зачарованные видением… Как рассыпанный хрусталь на чёрной шали, они были разной величины, и некоторые мерцали. Они куполом висели над нами – протяни руку, и достанешь! Невозможно оторвать глаз. Мы забыли, зачем пришли. Тишина… Лёгкий запах сгоревшей солярки казался чуждым на фоне этого таёжного благоухания нетронутой природы… Сколько километров до ближайшего селения, города? Необъятная Сибирь… Крякают утки, квакают лягушки да гудят комары. Ветерок шуршит осокой, рыба плещется в заливе. Природа живёт своей насыщенной жизнью.
– Рыба есть, – сказал ушедший вперёд Василий, – будем ловить. Лес рядом, ветер сдувает лесную живность на воду, рыба, однако, жирует.
Звёзды и природа его мало интересуют, он такое же дитя этой природы. А мы смотрим на небо… И вдруг Пётр увидел – что-то движется по небу, светящееся, и явно видно, что на нём даже что-то проблёскивает, как на летящих самолётах, только гораздо реже. Объект был почти над нами и проходил примерно с востока на запад, высвечиваясь всё ярче и ярче. Он был, вероятно, шарообразным, потому что высвечивался восходящими лучами солнца, как нечто круглое.
Возможно, это был спутник. В начале 80-х годов их запускали много, но вот так увидеть его в тайге, в таком контрасте с природой – это ли не фантастика! А возможно, это было и что-то другое? Про НЛО в те годы в Америке было очень много написано, а мы ещё ничего не знали.
А объект пролетел, скорее – внезапно потух, оставив нам на всю поездку множество вопросов…
РЫБАЛКА
Конец июля. Жара. Я наконец-то дома, на летних, последних каникулах. Вода пошла на убыль, стало быть, начнётся клёв. Где мои удочки?
Я приехал только вчера. По этому поводу «хорошо посидели» вечером, там и решили дня через два начать косить траву. А пока – отдых.
Я вилами приподнял край маминой парниковой грядки, набрал жирных дождевых червей, спрятавшихся от солнца. Всё, можно идти на рыбалку. Проверил пару удочек, банку с наживкой, взял горбушку хлеба, бутылку молока и пошёл вниз по реке, за протоку Шипига, где мы в детстве ловили подъязков и жирных окуней.
Каких только я не наживлял червей – не клюёт. Рыба ещё гуляет по заливным лугам, лакомится падающими с деревьев и травы насекомыми, в русло реки её не манит. Жаль. Вспомнил, что недалеко от реки есть озеро, где водились караси. Карась был не крупный, чуть меньше ладони, но «брал» сразу, как только крючок с наживкой попадал в воду. Да и для ухи он был в самый раз. Над озером плывут запахи цветущих трав. Стрекозы ловят мошкару, рыба плещется, будто играет в «догоняшки». Поймал с десяток карасей…
Слышу, кто-то появился на гриве, на лугу – разговаривают женщины. Как не пообщаться… На цветном васильковом лугу только-только начинают косить траву мать и дочь. Тётю Мотю я узнал сразу, это наша бывшая соседка. А это кто? Неужели Нюра? Похоже.
– Здравствуйте…
Они оторопели:
– Неужто Гоша? А ты как здесь оказался?
– Да вот, вчера приехал, пошёл порыбачить. Клюёт неважно… А вы сенокос начинаете?
– Да, косить-то некому. Мужики на работе, вот пошли с дочкой помаленьку пробовать траву. Вроде и рановато, да вот ещё ручка хлябает…
Я взял косу, развязал верёвочку на ручке, сделанной из прута, который за год и рассохся. Подложил под ручку лист свежего лопуха и поставил на место. Сжал ручку и заплёл верёвочкой, как учил меня дед. Попробовал косить. Трава хрустела под косой, ровно ложилась на ряд.
– Вот бы нам такого работника! Да недельки на две! – шутит тётя Мотя.
Семейство Коноваловых – из казаков, по прошествии нескольких поколений перемешались с местными остяками, но осталось острым на язык, примерно как шолоховская Аксинья.
Нюра и стесняется, и радуется. Я её не видел лет десять, потому что они переехали в другой конец села, а до этого мы целыми днями летом купались и играли по соседству. Вернее, она купалась с моим младшим братом, бывало, и нагишом, тогда это не было зазорным.
Но сейчас – это была девушка! Налитое тело вылезало из кофточки, и было готово ко всему, даже к сенокосу!
– Давайте, тётя Мотя, вашу косу. Мы покосим, а вы отдохните.
Разгорячённые работой, солнцем и общением, мы затеяли некое соревнование: Нюра пыталась догнать меня на «прокосе», но выносливости и сноровки пока не хватало. Разбаловавшись, мы, как бы случайно, столкнувшись, упали на ряд свежескошенной травы. Трава щекочет, Нюра смеётся, а глаза зовут… Её щека рядом, а губы… как мёд.
– Не надо, – а сама смеётся и тянется к моим губам,
– Мама увидит…
Рука моя нашла тугую грудь, бьющуюся, как птичка… От здорового запаха женского тела хмель ударил мне в голову…
Мне двадцать два, а ей – лет пятнадцать, не более… Всплыла Катя Маслова из «Воскресенья». Господи, что я делаю? И зачем я читал этого Толстого? Ведь у нас быть ничего не может… Нюра тоже очнулась, присела на траве, оправила кофточку, посмотрела, улыбнулась:
– Ну, хватит… Шутки шутками, а мама, поди, потеряла нас. Пошли к стану, – сказала по-взрослому.
Мама оценивающе посмотрела на нас. Успокоилась. Маму не проведёшь.
– Ну, давайте маленько перекусим… Я тут без вас вздремнула чуток…
Я пошёл к своему ведру и удочкам, якобы проверить карасей. Было жарко… Быстрей к реке – искупаться и охладиться…
Солнце только-только пошло на склон… Скорей бы вечер. Придёт ли Нюра вечером на танцы?..
СИЛА СМЕХА
Колпашевская пристань. Речной вокзал. Начало 60-х годов. В небольшом зале ожидания около десятка деревянных скамеек, зарешёченное окно кассы, открытая дверь в камеру хранения, в которую я только что сдал свой чемодан. Над дверью камеры хранения висит огромная репродукция с картины Васнецова «Три богатыря». Мальчик лет восьми, из скучающих пассажиров, долго смотрит на картину и спрашивает у отца:
– Папа, это они камеру хранения охраняют?
Всеобщий смех разряжает суету ожидающих. Люди готовятся коротать ночь, так как гостиница далеко, да и дороговато, а утром рано отходит до Томска большой колёсный пароход «Козьма Минин».
Я долго болтался по пристани, разглядывая стоящие на приколе катера, баржи, самоходки, лодки… Чего там только не увидишь вдоль берега в Колпашево. Спасением от мошкары и ночной сырости для меня было только одно пристанище, и я пошёл в зал ожидания. Нашёл свободную скамью, улёгся и задумался… До Томска ехать двое с половиной суток, и спать придётся в коридоре на чемодане. Надо немного поспать… Ходили люди, разговаривали, дети плакали, постепенно всё стало куда-то проваливаться и затихать. Сон брал своё. Я отвернулся лицом к спинке скамейки, подложил под голову свой модный тогда плащ «из Болоньи» и заснул. Это было обычным делом в таких залах ожидания.
Надо сказать, что в Колпашево – большая пристань с плавучим дебаркадером. Сообщение между населёнными пунктами в то время было только рекой, в день проходило 2–3 парохода Обского пароходства, а ещё были малые катера и пароходы из рек – Васюгана, Кети, Чаи, Тыма. Время было для пассажиров горячее – конец августа, и к утру зал ожидания был полон. Я не слышал, как по трапу с дебаркадера поднимались вновь прибывшие пассажиры, спал себе спокойно.
Проснулся я от гомерического хохота, который громом прокатился по залу и тут же исчез. Я опять впал в дрёму. И снова хохот, мне показалось, ещё громче. И опять тишина. Я прислушался. Мне стало страшно… Кроме обычного гула зала ожидания – ни звука. Что могло вызвать такой смех? Только миниатюры Аркадия Райкина. Но в то время в залах ожидания телевизоров не было, да их не было, по-моему, вообще в районе Колпашева.
…И снова гомерический смех. Причём смеялись как минимум человек десять…Уж не галлюцинация ли у меня от беспокойной ночи? Я окончательно очнулся, сел и посмотрел туда, откуда слышался смех. На свободном от скамеек месте, в центре зала в кружок стояли человек 15 и внимательно смотрели на одного, очевидно, очередного, который, возбуждённо жестикулируя пальцами и гримасничая, «рассказывал» анекдоты своим собратьям. По завершении анекдота все смеялись, то есть «ржали» по-настоящему.
Я понял, что это группа ребят, которые собрались ехать в Томск, в известную тогда в Сибири школу глухонемых. Я смотрел на их лица… Как они были красивы и независимы в глазах остальных пассажиров.
Хоть в смехе они ничем не отличались от «других»!