Журнальный мир

Папуасы

Я согласен с папуасами. Хотя не так: я уверен, что папуасы очень правы, когда говорят, что фотографии забирают душу. И речь здесь не о тех племенах, ряженных для туристов, а о тех, которые совсем дремучие – живут в хижинах, сохранили традиции и первозданный взгляд на мир. Они любят украшать себя различными татуировками и палками, скрывающими некоторые места тела. Так вот этим ребятам я верю, потому что они не дураки – разбираются в простых вещах, о которых мы забыли.

Наступил вечер. Где-то совсем рядом отозвалась колоколами кирха – немцы спешили по домам. Я взял в руки камеру и решил побаловаться, сфотографировать через маленькие щёлочки в ставнях город, который от меня спрятался под пасмурным небом. Чуть стемнело, и уже зажгли фонари. Машины и автобусы фарами разукрасили улицы.

Съёмка почему-то не задалась. Я и так и эдак, а техника отказывается работать, жужжит чего-то. Объектив не может сфокусироваться. Ставни в окнах слегка опущены, и в комнате темно. На стенах полоски света, прям как чёрная­белая тельняшка.

Ещё раз попробовал сделать снимок, дёрнул затвор и принялся отходить от окна, потому что успел разозлиться. А он, фотоаппарат, щёлкнул, сработал. Снимок не получился. Я расстроился и лёг спать.

Затем побежали дни, недели. Каждодневные заботы отвлекли меня. И было не до хобби. Напутешествовался, вернулся в родную страну. И вот выдался вечер. Такой замечательный вечер, когда вдруг нечем заняться. Глазками поискал в комнате фотоаппарат, потому что давно не просматривал архив. И так неожиданно для себя представил папуаса – он вновь всплыл у тебя в голове. Такой сухощавый сердитый папуас с копьём. Губы у него почему-то сжаты, а седая бородка слегка двигается. Старик укоризненно на меня смотрит, мол, ты забыл? А чего я мог забыть? Так-так, откуда ты вообще появился в моей голове? Точно, из передачи о Новой Гвинее. Как-то на отдыхе приключилось мне смотреть программу о быте и культуре папуасов.

Я кинулся к фотику. Слово-то какое дурацкое – «фотик». Как-то вошло оно в мой активный словарь, и не выкорчевать его оттуда. Нашёл фотик и стал пересматривать снимки.

Так, это кот, это снова кот. Хорошие кадры с мамой получились. Ага. А это что? Тёмный снимок с тремя яркими смазанными точками. И вдруг воспоминания пробудились в моей голове. И только для меня одного. Потому что для других это даже не снимок – ценности ноль. А для меня нечто своё, особое.

Я вновь оказался у окна в далёкой стране. Подул тёплый ветерок с улицы. Полумрак. Кто-то запустил фейерверк, а люди зааплодировали. Рядом с моим домом молодые люди болтают так задорно и весело на арабском. А слева от меня кафе в ярких синих огнях. И, видимо, на улице так хорошо после жаркого августовского дня, что хозяин кафе уселся в шезлонг и пьёт лимонную воду со льдом. А на стенах всё те же полосочки. Я поворачиваю голову, а они там. Такие знакомые, что я протягиваю к ним руку – полосочки появляются и на ней.

Обращаю взор обратно к окну, а там иной мир, другая страна, другая культура. Закончился фейерверк, невидимая мне толпа радостно вскрикнула и вновь зааплодировала. И резко всё стихло. И я вновь очутился в своей комнате, в своей стране. С фотиком в руках.

Мой внутренний папуас прав: фотография забирает что-то с собой, но и играется, напоминает о фактах, наводит тоску. Каждый раз накатывает странная волна. Тебе почему-то беспричинно жаль, даже если там, на фотографии, всё было хорошо.

И вот до этого дня не существовало никакого папуаса, а теперь он укоризненно смотрит на меня, когда я вновь беру в руки камеру.

«Ну, чего ты, ведь опять будет грустно, не снимай ничего», – говорит он мне, а я почему-то понимаю его папуасский, но всё равно нажимаю на затвор. Потому что надо, потому что этого мгновения не будет больше никогда… И фото это с тремя точками на чёрном фоне нужно непременно сохранить, потому что мне понравилось, как оно забрало часть моей души.

Булки

Булки немцы любят на подсознательном уровне. Я умышленно не читаю специальную литературу, где бы проскользнул факт о выпечке в Германии, тогда бы из моей головы выветрилась волшебная аура бесконечного удивления.

Моему дому посчастливилось быть построенным на том месте, где через дорогу останавливается фургон с батонами и иными изысками из теста.

В восемь утра немцы в дорогих костюмах и пальто, в не менее дорогих машинах, почти наперегонки подкатывают к этому фургону.

Завидев из окна джип, паркующийся под запрещающий знак ради буханки, моя душа не выдержала. Через две минуты, ещё толком не пробудившийся, я стоял в длинной очереди к продавцу.

Чуть впереди послышался радостный возглас ребёнка – его отец уже прикупил багет. Мужчина улыбался, придерживал пятилетнего сына на одной руке, а в другой нёс хлеб. Весёлая семья, смеясь, торжественно прошагала мимо меня.

Что же за рецепт использует пекарь, что от него люди выходят как просветлённые? Хоть рекламу снимай – все счастливые до безумия. Не-не, дело не в самих крендельках или пончиках…

Скорее всего, покупатели просто хотят общения – выходят рано утром, чтобы как бы случайно столкнуться с соседями. Ехать на дорогой машине к занюханному фургончику, чтобы купить брецель или бриошь? Бред полнейший.

Наконец я подобрался к витрине, решился на французский батон и поспешил домой.

Мои вкусовые рецепторы ревели от бесконечного ожидания в пару минут. Приговор по нарезанию булки был приведён в действие, и я вкусил. Ел я, как настороженный зверёк. Выискивал что-то важное в хлебе языком и зубами.

Так случилось, что от меня ускользнул какой-то важный винтик в стереотипном восприятии местного хлеба. Возможно, что этот продукт нужно было как-то «облагородить», накидать соусов, кетчупов, так сказать, добавить батон в общий оркестр привычных ему музыкантов.

Я потерпел фиаско. Французское чудо оказалось сверхобычным, я не понял его магии. Нужно непременно было пойти и отыскать докторскую колбасу и ржаной хлеб. Уж этих музыкантов-то я знаю. Они сыгрались как надо.

Телефон

Как-то вот взял и вытащил у меня из кармана телефон ловкий немецкий воришка. И не жалко. Телефон-то старый.

Смотрю ему вслед и не догоняю. А потом стало неожиданно грустно. Ведь я же записал в этот телефон свои новые рассказы. Они до того мне самому понравились, что, вспоминая какой-нибудь фрагмент сюжета, я расплывался в улыбке от удовольствия.

С большим запозданием выкрикнул убегающему рослому мужику: «Стой, дура!». А уже полушёпотом добавил: «Там же жизнь, вернись, перепишу истории, а потом добровольно и без сожаления верну тебе технику». Но он, конечно же, не слышал.

Вскоре грабитель поймёт, что вылазка оказалась неудачной, и телефон отправится в корзину с мусором. Где-то сейчас доживает последние минуты батарейка, экран погаснет навсегда, и телефон умрёт, как человек, с жизненными и счастливыми историями.

Кассиопея

Я очень жалею, что не сфотографировал Чанга, соседа по гостевому дому в Германии. Представился он именно так, мол, Чанг, испытывая непонятные муки на лице, словно подбирал наиболее приемлемое для себя имя. Моя воспалённая фантазия сразу кинула мне подсказку – а вдруг с ним, как с нашими нынешними детьми, мол, мода на старые имена? Эдакий китайский Елисей.

Он ел горячий суп. За окном же который день солнце сжигало траву и урожаи. Вертолёты барражировали в черте города, проверяя, не случился ли где очередной пожар. Плюс сорок в тени. Ни капли дождя. А сосед ел горячий суп, прямо из кастрюли. Лицо моего восточного друга явно противилось практике хозяина, оно всё больше приобретало пунцовый вид. «Ведь от такого эксперимента рожа может треснуть», – подумал я. Губы соседа съёжились в незатейливую улыбку. Чужестранец, причмокивая, видимо, отыскав вкусняшку в томатной жиже, нашёл момент в церемонии и спросил:

– А вы откуда?

– Из Сибири.

Мальчик замер, словно своим словом я включил в нём необратимую реакцию. Электростанция в голове Чанга дала сбой. «Томатный суп выжег мозг», – подумалось мне.

– А где это? – спросил он, посматривая на меня наивными глазками.

Градус шутки я сразу понизил. Хотя очень подмывало выдать: «Созвездие Кассиопея, как наступит ночь, обязательно покажу на небе. Летел я до Земли долго, аж три летающие тарелки сломал». Вместо этого я сказал:

– Это рядом с Монголией, – я удачно надел маску серьёзности. Очень хотелось хохотнуть от души, но я сдержался.

На этот раз шестерёнки в голове Джеки заскрипели и всё же сдвинулись с места.

– Ааа! – он сильно вложился в эти звуки, насупился и принялся дальше побеждать суп. Да никакое ни «Ааа», ты ничего не понял, Чанг. Очевидно, что и Монголия пропала из твоей карты мозга или не была там вовсе. Хотя я правильно намекнул, Монголия как раз расположилась на юге, если так можно сказать… В общем, я бы с удовольствием ему сказал: «Купи карту, лапоть».

Нет-нет, он не Джеки Чан. Джеки умный и ловкий. А мой сосед – Пятница, какой-то дремучий, но энергичный в еде.

Кино

Люблю ходить в кинотеатр в вечернее время. Без кина (уж простите!) никуда. И, кстати, и в семье любят, но советских героев. Штирлица, Горбункова из «Бриллиантовой руки» и других. Спрашиваю папу, мол, почему эти фильмы? А он отмахивается, мол, ничего ты не понимаешь, а я действительно не понимаю. Вернее, отчётливо осознаю проблемы героев, но делаю это как-то прагматично, что ли. Я им верю, что тяжело или даже трагично. Я помню один такой замечательный вечер, когда позвонил в Сибирь, в тот самый момент, когда мама с папой смотрели Штирлица. И разговор получился забавный:

– А я Штирлица смотрю, – заявил папа.

– Ну, привет ему передавай.

А мама смеётся, смеётся у себя в Сибири, а я на чужбине, стою так у окна. И как-то стал вспоминать какую-нибудь серию, где бы Штирлиц тоже стоял у окна. И мне показалось, что таких серий было так много, до жути. И он, Штирлиц, всё время в форме, серьёзный, вечно напряжён. И у него там война. Время особое. Эпоха. А я здесь, и у меня нет войны. И хорошо. А современное кино тоже изображает войну, но там уже не верится, что идут боевые действия. Всё больше размышляешь над тем, как хорошо костюмеры поработали, как одежду хорошо сохранили или как удачно пошили, что похоже так сильно. И мера в голове есть – похоже – не похоже, а откуда ты можешь знать? Ты же не воевал, но как-то приходишь к выводу, что вот этот фильм полная ерунда, а вот тот прекрасен, и решаешь переключить или не переключить канал.

Современные и модные фильмы мне тоже не пришлись по вкусу. Загрустил не на шутку, что если потерял, пропустил, не сумел проникнуться? А где эти фильмы? А какая там была атмосфера? Получается, что не варился в киносоке определённой эпохи. Или варился, но как-то особо. Попытался поставить себя на временную шкалу, и получилась пустота. Хотя стоп! Был фильм «Цыган». И герой такой хороший. Но ему что-то не везло. И я так переживал за него. И казался он, фильм, настоящим. Ну, то есть фильм не воспринимался как фильм. Как жизнь. А потом посмотрел «Сибириаду». Повезло. Вот тут всё сошлось – оказался в нужном месте, в нужное время, чтобы понять, вдохнуть эпоху. Мало? Может быть! Но я дорожу тем, что есть. В Германии я решился ходить на фильмы. Без перевода. И они, герои, там что-то говорили, жили своей жизнью.

Несколько раз ходил в кинотеатры, вернее вот так: регулярно там отмечался, и ничего не понимал. Именно в кино я отчётливо осознал, как далёк от родины. Каждый раз при просмотре киноленты отчаянно требовался человек, который уехал давно из России, и обжился, врос корнями в новую реальность, чтобы сказать ему: «Ну, объясни, понятно, что комфортно, дети ходят в престижный детский садик, пять языков изучают, жена устроилась дантистом, деньги стрижёт, как газонокосилкой, а на уровне чувств: не тошно?». Ответы примерно одинаковы и прагматичны. Ну и ладно…

Уверен, что найдётся тысяча доводов в пользу уехать с родины, но я для себя принял следующую систему координат: как-то кожей, мозгом, да какой угодно частью тела чувствую, что я должен быть на родной земле. Пусть звучит банально, но это мои леса и мои поля. Здесь живёт моя мама. Сам себе пообещал, что однажды, когда закончу учёбу в докторантуре, приеду в Москву, куплю билет, сяду в поезд до Владивостока, и буду ехать шесть дней! С большим удовольствием! И фильмы старые пересмотрю, чтобы себя родного понимать лучше.