Журнальный мир

Последнее желание…

По лесу мы уже плутали более двух часов с полными вёдрами брусники. Усталые, досыта насладившись лесным воздухом, искали дорогу домой. Дважды выходили на одно и то же место, делая огромный круг.

– Сбила ты меня, доченька, давеча я тебя правильно повела, а ты на своём настояла, вот и ходим кругами вокруг да около.

Я молча соглашаюсь с мамой, не находя нужных слов в оправдание, удивляюсь, как умело она ориентируется в лесу и как я со своим упрямством увела её совершенно в другом направлении. Хочется бросить ведро, и даже не жалко, что более четырёх часов потратила на сбор ягоды. Но всё же несу. А мама ничего, идёт, бодро идёт впереди, сухонькая, махонькая, а я за ней еле успеваю, и, похоже, ведро ей не в тягость, да и на плечах у неё котомка, тоже нелёгкая. Она привыкшая. Мне стыдно, но виду не показываю, наоборот, пытаюсь упрекнуть её, мол, куда столько ягоды.

– Зима длинная, с собой в город ведёрко-два увезёшь.

– Не нужна она мне, оскому набила от этой ягоды, на год вперёд наелась.

– Это ты сейчас говоришь, а вот зима придёт…

Так мы и пришли к нашему дому, я – недовольная своей тяжёлой ношей и усталая, а мама, невзирая ни на что, радовалась, что наконец-то вышли.

Отец в лес с нами не ходил, наверное, оттого, что тучный был и каждый наклон давался с усилием, да и дома надо было кому-то остаться, за скотинкой приглядеть. Он ещё и покушать приготовил. Помню, как вкусно жарил яйца на шкварках, картошку с грибами, щи варил, борщ, даже помогал пельмени лепить. Умел готовить. На этот раз окрошка и никакого майонеза. А может, тогда его и в помине не было. То ли дело домашняя сметанка, квасок, только что с грядки сорванные огурчики, лучок, он ещё хрен добавлял, на тёрке тёр. Огурцов у нас всегда полно нарастало.

Мама стянула с себя кирзовые сапоги и стала бережно снимать с них и со всей своей одежды непрошеных гостей: червячков, жучков, паучков… Сейчас, спустя много лет, я задумалась над её трепетным собиранием букашек, которых она унесла через дорогу. Мы жили на окраине села, напротив дома – лесок. Нет, она не заставила меня, чтобы я проделала то же самое. Но её незначительный поступок остался в моей памяти. На тот момент ей было далеко за семьдесят. И она, уставшая, продлила жизнь этим насекомым. Многими своими поступками привила мне любовь ко всему окружающему.

Помню, как-то я с ней на кладбище пошла, а оно от нашего дома не близко. Устали, на каждой могилке порядок навели, там только семь её детей захоронено – моих братишек и сестрёнок, а ещё сколько родни… Где подровняли надгробье, листву сгребли, оградки подкрасили. Так она ещё и с других рядом находившихся могилок взялась траву выдирать.

– Мам, да что ты, пошли уже, это совсем чужие люди, вон заросли какие. Родственники не убирают. А тебе это надо? – возмущаюсь я.

– А все мы, доченька, родственники, и меня когда-то земля примет, вдруг с моей могилки кто-то соринку сметёт, когда ты не сможешь приехать.

– Живи и о смерти не думай, мы тебя в город увезём, там и похороним, когда время придёт.

Со временем мы на самом деле перевезли маму в город. Как-то собрала она нас, дочек, в городской квартире, в которой и прожила-то всего ничего, каких-то лет пять, а то и меньше. Тепло, печку топить не надо, вольная вода льётся, тогда ещё водосчётчиков не было, а у мамы был свой. Она набирала в большую эмалированную чашку воду, в ней-то и мыла посуду. Умела экономить, каждую каплю жалко, говорила она. Ценила водичку, берегла, разговаривала с ней. Теперь и я разговариваю с водичкой, жаль, с мамой не поговорить, разве только мысленно и когда во сне увижу. Давно в мир иной ушла, а мы выполнили её просьбу. Похоронили там, где она просила. Тогда же, когда собрала нас всех, то попросила: «Вы уж, девчонки, как я помру, в Батурино меня увезите, там и схороните рядом с детьми и отцом».

– Ишь, чего захотела, – отшучивались мы, – везти в такую даль, бензин жечь. Ты теперь городская, на городском кладбище и похороним.

Наверное, не поняла она нашей шутки. Взгрустнула. А мы…

Я счищала осеннюю листву совершенно с чужой городской могилки и думала – кто же с маминой-то уберёт.

Чужое имя

«Девяносто два «А», четвёртое окно» – высветился номер очереди на табло. Объявили по громкой связи, затем повторно. Но никто не подходил. Тогда я заглянула в талончик находившейся рядом со мной женщины и говорю:

– Что ж вы сидите, проходите в четвёртую кабинку, – указываю рукой на кабинку, – ваш номер объявили.

– Мой? – удивилась она и, резко соскочив с места, направилась к нужному окну.

– А сумку, сумку-то забыли! – кричу вслед, протягивая ей сумку.

– Да пусть стоит, кому она нужна, – но всё же сумку она взяла.

Через минуту-другую всё та же женщина подошла ко мне с просьбой:

– А вы мне не поможете на сотовый телефон денежку положить? За квартиру взяли, за свет, а за телефон не хотят, говорят, в терминале рассчитываться надо, а я там не умею. Боюсь.

– Конечно, помогу.

И я исполнила её просьбу, хотя сама недавно научилась это делать, тоже боялась.

Вместе вышли из Сбербанка, и пошли рядышком в одном направлении. Оказывается, она живёт в квартале от меня. Ослепляло солнышко, искрился недавно выпавший снег. Было безветренно и совсем не холодно. Мы разговорились. Когда она назвала своё имя, мне только и оставалось добавить:

– Тёзка вы, значит, моя.

– Ага, тёзка-хлёстка, – вырвалось у неё. Почувствовав её негодование, добавила и я:

– Кстати, мне тоже моё имя не нравилось, по-церковному я Лизой должна быть. Это сестра меня так назвала, обманула маму, мама меня дома родила…

Так хотелось рассказать случай с сестриным обманом, но тётя Валя меня опередила:

– А мне моё. Моё не моё…

Она как-то доверительно посмотрела на меня и, сбавив голос, словно кто-то нас подслушивал, продолжила:

– Галя я. Галя, – ещё уверенней повторила она, перейдя на шёпот.

Тут я засомневалась, не зная, как к ней теперь обращаться. Да и неважно, думаю про себя, можно просто на вы, раз так пошло. Галя, Валя – что к чему? Вроде женщина в зрелом возрасте и недурна собой, а – Галя, Валя… Бред какой-то. Вздорные мысли тут же рассеялись. Посмотрев на меня пронизывающим взглядом, подхватив крепче под руку и сбавив шаг, она поведала мне такую историю.

Галина родилась в небольшом посёлке, но не одна, а с сестрёнкой Валей. Близняшки. Как две капли воды похожи, порой мать родная не различала, что говорить о других. В семье скромно жили, старше их ещё два брата, а младше – сестрёнка Нюрочка. Та долго не прожила – не то скарлатина, не то корь, померла совсем крохой. Отец выпивал, но нечасто. Сильно болел, что-то с лёгкими у него было. Любил девочек, а про мать и говорить нечего – всё для них старалась. Помощницы в доме были.

В школе их часто путали, но порой им это было на руку. Так как Валентина слаба по математике, а русский на ура, а у Галины наоборот – выручали друг друга, никто и не знал, а может, догадывались. Гладко получалось. В старших классах экзамены друг за друга сдавали.

Время подошло, враз повзрослели девчонки. За Галиной начал ухаживать парень с ближней улицы. Парень-то вроде и ничего, и не беда, что мелкого росточка, покладистый, а вот родители у него… что мать, что отец выпить любили. Да на всю деревню такое чудили, особенно отец. Зачастую по огороду мать то с ножом, а то с ружьём гонял. А однажды и вовсе скинул в колодец – не утонула, хотя сама пьяная была. Сын вовремя подоспел – спас. Жалко было Галине парня, но любви к нему не испытывала, просто жалость. А вот сестрёнка Валюшка влюбилась, как говорят, по уши. Парень её на несколько лет старше был. Военный, высок, умён, обходителен. Приехал в посёлок к родне поохотиться на дичь, да Валюшку-то и повстречал. Вскоре и замуж позвал. Влюбилась и Галина в него. Только виду не показывала, одна мать-то и догадывалась. Материнское чутьё, оно сильное.

– Ох, доченька, хлебнёшь ты, если останешься здесь и выйдешь из жалости замуж. Беспутная семья, да что я тебе говорю, сама всё видишь, а яблочко от яблоньки недалеко… Многого ты не знаешь про эту семью. Кто знает, чего можно ожидать… В город бы тебе надо. В город. А ты поезжай с Валенькой, поезжай. В Томск приедете, там и оставайся, и поступай на учительницу, как ты хотела. А мы с отцом помогать будем, деньги слать по возможности. Жаль, что Валя в другой город уедет, но что поделаешь, военные, они такие – куда Родина приказала, туда и едут.

Валентинин жених уехал неделей раньше намеченного срока. Телеграмма пришла. Засобиралась и Валентина, да не одна, вместе с ней поехали мать и Галина. Нет, они до Томска, это Валентина дальше поехать должна. Но… случилось непоправимое, страшное горе…

С вокзала до родственницы, у которой они хотели задержаться на день-другой, поехали на такси, тут и произошла авария. И поскольку Валентина сидела на первом сиденье рядом с водителем, а тогда никакого ремня безопасности в помине не было – смерть была мгновенной. Что испытали на тот момент Галина и мать, думаю, описывать не надо. Но когда об этом рассказывала тётя Галя, то моя кожа покрылась мурашками, изменилась в лице и она. Будто сегодня это было, вся картина перед глазами – говорила тётя Галя со слезами на глазах:

– А мама меня с этого момента стала Валей звать. Я думала, ну что вот с ней, наверное, помешательство какое. Нет, твердит «Валя» и всё. Мама, да что с тобой, что?! Валя разбилась, нет её, не-е-е-т.

Вдруг смотрит она на меня словно стеклянными глазами и говорит:

– Займи место её, теперь ты для всех будешь Валей. Сохрани тайну навсегда и поезжай к своему возлюбленному. Он ждёт тебя. Поезжай, доченька! Поезжай, – слёзно повторяла она. – Отец наш последние деньки доживает, я одна не потяну на свою пенсию. Видит Бог, ты любишь его, и это вовсе не предательство сестры. А Валенька, она только будет рада за тебя, что хоть ты счастлива будешь. Её уже не воскресить.

– Мам, о чём ты говоришь, какое счастье?! Это чужое счастье – Валюшкино!

Но она снова взмолилась:

– Крестом Бога прошу, езжай, а я похоронами займусь. Похороним Галочку в нашем посёлке. Мы только имя твоё похороним, доченька. Только имя…

– Ма-а-ама-а, очнись, – кричала я. Но она меня не слышала, а всё плакала и молилась, что-то нашёптывая про себя.

– Я никуда не поехала, просто не могла оставить маму, да и как я могла не проводить в последний путь мою милую, единственную сестрёнку. Брат служил в армии, а у другого только сын родился, – рассказывала Галина в расстроенных чувствах.

«Вот это мы познакомились…» – подумала я. Мурашки по коже, даже представить не могла, что такое в жизни бывает. А самой не терпится продолжение услышать. Переживаю, конечно. Машины, как назло, снуют туда-сюда, но ухо держу востро, чтобы не проронить ни словечка. Подул лёгкий ветерок, залетали редкие снежинки.

– Вы, поди, спешите? – спросила она, поправляя свою сумку.

– Нет, некуда спешить, на улице хорошо, свежим воздухом подышу. А вы так и остались в той деревне? – не вытерпела я.

– Да нет же, я тебе ещё не всё рассказала. Наша родственница, что здесь жила, ну, к кому мы на денёк хотели заехать, договорилась с людьми, и мы на грузовой машине уже в гробу привезли Валеньку домой. Брат из армии приехал, на похороны к сестре опоздал, а вот к отцу успел, на девятый день после Валиной кончины отец помер. Вот говорят же, одно горе не бывает, и поверишь, – снова поправила сумку на плече.

– Приехал и Валентинин жених. Телеграмму от родственников получил, что разбилась Галина, а Валентина, сестра, то есть я, приехать не может. Вот и приехал забрать меня. Не догадался. Не догадался и парень, что бегал за мной, с соседней улицы. Я видела, как он скорбит. Скорбит по мне… А я и слова сказать ему не могу. Стою у гроба зарёванная и с сестрой прощаюсь, и с именем моим. С собой прощаюсь!.. Ох, не объяснить это словами, – глубоко вздохнула тётя Галя. – Не объяснить… Никто и из сельчан не догадался о нашем с мамой сговоре. Благословила она нас наскоро. Ни разу не спутала имя, как задумала, так и называла. Сильная была мама, но… вскоре отец её к себе зазвал, годиков через пять, однако.

– На протяжении всех лет хотела мужу правду рассказать, но поклялась маме у гроба сестрёнки – не выдавать тайну. Поклялась. Так и жила… Ты не представляешь, Валечка, как было тяжело жить с чужим именем, мучилась в душе, особенно первое время. Сильно мучилась, – покачала она головой. – Сколько раз думала признаться мужу, – снова повторила, – но не могла маму подвести. Да и вообще – махнула рукой. Не понял бы люд в посёлке, если бы правда открылась, осуждали бы нас. И… – глубоко вздохнула.

Повисло молчание, но громкий сигнал машины заставил нас обернуться, Валентина продолжила:

– Так и жила под чужим именем, с чужим счастьем. Оно и моё было, и любовь взаимная. Сильно его любила. Сильно. Третий год как помер, не хватает его. А когда уже вторые сутки как в коме был, я с ним и поделилась своей тайной, прощения просила, умоляла, чтобы простил. Нарыдалась… Говорят, порой они всё слышат, когда в коме. Он даже пальчиком шевельнул, а может, мне так показалось…

Думаю, простил. На душе полегчало. Словно от тяжёлого груза освободилась. Вот и сейчас как-то легче стало, когда с тобой поделилась. Есть что-то в тебе такое при-тя-га-а-тель-ное, – протянула она.

– Не знаю, – пожала я плечами. – Рада, что вам легче стало. Приобняв её на прощанье, пожелав здоровья, попросила разрешения написать об этом. Добро дала, но с условием – ни фамилию, ни адрес, где это всё происходило, не указывать.

Повалил густой снег, ветер набирал силу, похолодало. Тётя Галя свернула направо к своему дому, а я в глубоком раздумье пошла к своему.

У Валентины Анатольевны Чубковец 7 мая был юбилей, а накануне прошла презентация новой книги «Цена свободы», где собраны её рассказы-были. Поздравляем от всей души Валентину Анатольевну с юбилеем и с выходом нового сборника, желаем здоровья, оптимизма, долголетия!