Журнальный мир

На пингвина

На небольшой, отдельно плавающей льдине, собралась группа пингвинов адели. Говорят, что на одной из стадий эволюции они были летающими птицами и свободно парили в воздушном пространстве Пангерии, изредка садясь на ветви древовидных папортников, чтобы немного отдохнуть от бесконечных полетов. И, как бы в подтверждение этого, группа наблюдаемых нами пингвинов начала отчаянно похлопывать своими рудиментарными крыльями, как будто пытаясь взлететь. Но жирные тела и атрофичные конечности не давали этого сделать. Оставалось только топтаться на месте, вертеть головой, нелепо взмахивать передними ластами и пронзительно кричать тогда, когда над их головами пролетала большая рябая птица-поморник с перепончатыми крыльями, имеющая воровскую привычку покушаться на пингвиньи яйца аделей или на молодых птенцов этих небольших и очень проворных пингвинов.

По своей природе адели — явно выраженные холерики. Тогда как «императоры» — большие, степенные пингвины — типичные флегматики. Глядя на этих бывших птиц, можно было бы предположить, что и человека может постигнуть подобная участь, и через какие-нибудь десять-двадцать тысяч лет homo sapiens будет шатко стоять на маленьких рахитичных ножках и изредка шевелить тонкими короткими ручками, растущими не Бог весть откуда. Пузо у него будет большое и лоснящееся, как у пингвина, а голова и того больше, поскольку все это время очень много думала, как бы послаще поесть и поменьше двигаться. И тогда уже подобие образа Божия он потеряет навсегда и окончательно.

Надеюсь, это распространится не на всех. Однако, что касается пингвина, то он очень хорошо приспособился к водной среде и передвигается в ней стремительно быстро, проворно и свободно, аки птица в небе. Решение поменять среду обитания было единственно верным для дальнейшего выживания древней птицы-пингвина. Иначе она бы замерзла вместе с заматеревшим от холода материком, и мы никогда бы не увидели прекрасное создание Творца. Творение не исключает Эволюции.

После обеда на лед выползли позагорать тюлени Уэделла. Они совершенно не обращали на нас внимания и лежали неподвижно, как бревна. За ними появились небольшие киты, которые стали резвиться прямо под бортом стоящего неподвижно парохода. Вдоволь наигравшись, они с шумом захватывали через верхнее дыхало воздух и заныривали под припай, чтобы вынырнуть, может быть, за несколько миль в другом месте — в другой полынье или на чистой воде открытого моря за кромкой плавучих льдов. В некоторых случаях взрослые особи могут плыть на очень больших глубинах в течение часа и более. Эти киты очень пугали пингвинов, которые пробкой выскакивали на припай или на отдельно плавающие куски льдин и, наверное, от возмущения начинали гомонить и активно вертеть головами. Скорее всего, пингвины принимали безобидных китов за касаток или морских леопардов, которые в тех местах не редкость и считаются большими «гурманами» по части тамошней живности.

Ученая братия из экспедиции затеяла жаркий спор по поводу названия этих китов. Одни утверждали, что это киты Минка, другие называли их карликовыми полосатиками.

— Какой же он полосатик, — возмущался один, — у него тогда на брюхе должны быть полосы.

— А ты поднырни и увидишь, — советовал оппонент.

— Вот сам и ныряй.

— А мне и нырять не надо. Я по конфигурации вижу. Да и вообще — это ареал обитания полосатиков.

В конечном итоге, все остались при своем мнении, и я не могу к этому ничего прибавить и оставляю читателя в неведении по поводу точного названия виденных нами китов.

Как раз во время выяснения породы показавшихся под бортом китов наш механик-водитель Саша Кулакевич по кличке Кальмар ловил рыбу. Он стоял на кормовой части парохода и далеко забрасывал тяжелое грузило с блесной. Долетев до воды, оно опускалось на ту глубину, которую Саша считал достаточной для прохождения косяков хищных рыб, после чего он начинал с остервенением крутить спиннинговую катушку. При очередном броске несколько императорских пингвинов, стоящих на низком барьерном карнизе, вдруг нырнули в воду, и один из них стремительно ринулся вдогонку убегающей блесне, заманчиво сверкнувшей своим латунным боком. Саша начал невпопад дергать спиннинг, пугливо озираться по сторонам, искать хотя бы моральной поддержки у наблюдающих эту картину зрителей. Но немногочисленные зрители были беспристрастны и молчаливы. Когда пингвин заглотил блесну, — а идеальная прозрачность воды позволяла досконально наблюдать весь происходящий процесс в деталях, — глаза пингвинолова от испуга (если не сказать от ужаса) сделались абсолютно круглыми и стали похожи на две большие агатовые бусины, усы же выдвинулись вперед, как на шарнире, и заняли ответственную передовую позицию, через которую, словно через мушку прицела, проходил шальной взгляд удильщика.

Пингвин оказался жирным и толстым, килограммов на пятьдесят. Он несколько раз с силой дернул лесу, крутясь в воде, как волчок, и она очень скоро порвалась. «Император» опрометью выскочил на лед и начал что-то яростно и пронзительно кричать, отчаянно мотая головой. Два его собрата, тоже выскочившие вместе с ним, внимали его воплям и, наверное, ничего не могли понять. Саша стоял на кормовой палубе, слегка пошатываясь, как боксер от легкого пьянящего нокдауна.

 — Вот такой пингвин сорвался!.. — рефлекторно проговаривал он, делая сумасшедшие глаза и поднимая брови к затылку. Он разводил руки на всю ширину и ходил так между очевидцами.

— Вот такой, — повторял Кальмар. И все ему верили, потому что пингвин этот стоял на льдине напротив.

— А теперь давай на кита, удила, — ехидно советовал кто-то из присутствующих, — поймаешь, тогда и посмотрим, полосатик это или Минка.

После этого случая по нашему судну ходил упорный слух, что Кальмар чуть пингвина не поймал. И это была чистейшая правда. Потому как кличка «Кальмар» приелась к Саше еще с тропической зоны, где ему удалось выловить довольно крупного представителя этих беспозвоночных, коих он раньше никогда не видел и не знал об их существовании.

Один на льдине

…Вертолет везли на борту «Маркова» в полуразобранном состоянии. Первая попытка его собрать оказалась неудачной и могла закончиться весьма плачевно не только для вертолета, но и для моего нового соседа по каюте Бориса Симховича. Он числился в морском отряде антарктической экспедиции и проводил совершенно засекреченные гравиметрические исследования, поэтому располагал довольно большим запасом свободного времени. Конечно же, он никак не мог пропустить мероприятия по выгрузке и сборке вертолета.

По рассказам моего соседа, «марковцы» на скорую руку подыскали большую плавающую льдину под вертолет, необходимый для проведения ледовых разведок, без которых было бы затруднительно дальнейшее продвижение наших судов.

Чтобы сделать крупные кадры, Борис Симхович, повесив на плечо свое видавшее виды фоторужье, спустился на льдину. Западный ветер стал сносить ее в дрейф вместе с ошвартованным судном и медленно гнать на ближайшее ледовое поле. Работы стали сворачивать, быстро подняли на борт фюзеляж вертолета, ящики с лопастями, освободили ледовые якоря, которые держали корабль, и дали ход. Причем все делалось настолько спешно и непредсказуемо для моего соседа, что он просто не успел среагировать на этот аврал. Он замешкался у группы аделей, выскочивших на лед неподалеку и с любопытством позировавших перед «дулом» его фоторужья. И только тогда, когда судно всклокотало воду винтом, наш любитель фотоохоты понял, что «поезд уходит». Оценив обстановку, Борис Симхович принял единственное решение — «догнать последний вагон». Альтернативы не было. Он добежал до края льдины…

И здесь надо отдать должное нашим отечественным разгильдяйству и беспечности. Сколько раз они выручали нас в, казалось бы, совершенно безвыходных ситуациях. Так случилось и в тот памятный вечер: по разгильдяйству или по беспечности (мы будем думать все-таки, что по торопливости и создавшимся внезапно форс-мажорным обстоятельствам) штатный трап, спущенный на льдину, не успели приподнять. А он в тот момент оказался единственной ближайшей точкой между неотвратимо уходящим судном и брошенным на этой льдине гравиметристом, которому не оставалось ничего иного, как совершить рекордный в своей жизни прыжок на нижнюю площадку приспущенного парадного трапа. Расстояние оказалось слишком велико, чтобы можно было надеяться «приземлиться» на ноги. Поэтому он сумел зацепиться за трап только руками, а ноги, естественно, оказались в море Уэделла, которое сразу же наполнило его сапоги и быстро пропитало ватные штаны водой, близкой к температуре замерзания.

Крики о помощи, заглушенные работой судовых машин, безвозвратно тонули в вечернем воздухе, а под борт в районе трапа, как назло, никто не догадался посмотреть. Пришлось испытывать все прелести непредусмотренного моржевания.

По прошествии энного времени он понял, что долго такой буксировки не выдержит. Остро осознав, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», а в руках у него, слава Богу, не соломинка, а целый пароход, Борис Симхович, напрягшись и собрав остатки сил, с третьей попытки подтянул свое утяжеленное намокшей амуницией тело. И это ему удалось. Как неуклюжий тюлень, он вполз на трап, поднялся к себе в каюту, молча переоделся и через две недели поведал мне эту самую историю.

— Вы думаете, передо мной прошли чередой картины прожитых лет, когда я висел за бортом, — делился со мной новый сосед по новой каюте, — и я раскаивался в содеянных мною ошибках и плакал? Или с ужасом думал, что меня в этот миг за яйца схватит прожорливая касатка? Ничуть не бывало! Единственной моей мыслью было — не замочить фотоаппарат, который висел у меня на шее под ватником. О! Если бы не эта мысль… Возможно, что она меня и спасла, так как она была проста и естественна и придала мне силы. Думай я о чем-нибудь другом, отвлеченном, я бы вряд ли справился с ситуацией. Вы себе не представляете, с какими трудностями я доставал этот аппарат в Союзе. За него я боялся больше, чем за себя. Впрочем, если честно признаться, была тогда у меня и еще одна мысль — как бы не попасться на глаза старпому, так как к этой купели он наверняка присовокупил бы выговор с занесением в личное дело — «за грубое несоблюдение правил техники безопасности». Но создается впечатление, что никто не видел моего «подвига». И это хорошо. Это гораздо лучше, нежели о нем узнали бы все, окажись трап во время моего беспримерного прыжка чуть-чуть дальше. В таких ситуациях жизнь можно смело измерять в секундах и сантиметрах.

— Правда, у меня остается подозрение, — добавил рассказчик, — что старпом все подстроил специально. Но, увы, это не доказуемо. Во всяком случае, при моих пространных намеках на подвох с его стороны он делает «каменную морду». Но, согласитесь, Сергей Павлович, несмотря на все злоключения, не каждый может похвастать, что он купался в самом холодном, самом чистом и самом южном море.

— И самом дальнем, — добавил я.

— Да, это многое окупает. Но сейчас я часто задумываюсь: что было бы, если б я остался на льдине? Конечно, славу Папанина я вряд ли разделил бы. Скорее всего, через какое-то время просто пошли бы газетные сообщения о появившемся в Антарктиде в окрестностях ледника Бранта снежном человеке еврейского происхождения… У меня есть товарищ, — сделав продолжительную паузу, добавил рассказчик, — который всегда за подобными сообщениями почему-то ждет повышения цен. Правда, он математик и наверняка нашел какую-то зависимость между этими, казалось бы, нестыкуемыми вещами.

Чтобы не испытывать судьбу второй раз, Борис Симхович наблюдал сборку вертолета на новой льдине уже с палубы, не спускаясь на лед.

— Так будет надежней, — говорил он, выискивая нужный ракурс для съемки.