Журнальный мир

Когда-то русские люди шли на восток в поисках легендарной земли Беловодье, в поисках сказочной Жар-птицы, в поисках счастья. Среди них был и мой прадед. Нашли они у берегов Тихого океана страну Беловодье, нашли они своё трудное счастье, а вместо Жар-птицы нашли Жар-зверя – тигра.

Все мои предки были известными охотниками, не раз встречались с Жар-зверем, а отца моего тигр покалечил. Поклялся я, что, когда стану взрослым, обязательно убью тигра.

Но… в 1994 году стал первым координатором международного проекта WWF по спасению этого зверя.

Много мудрых и интересных историй, связанных с соседством тигра и человека, хранит приморская тайга…

Кормилец

Никогда не думал, что стану не только защищать тигров, но даже их спасать. А вообще, я всю жизнь их люто ненавидел. Ещё с детства, когда увидел соседскую корову с разодранными боками и истекающую кровью. Она сама дошла до дома, а потом околела. И все соседские бабы голосили по ней, как по покойнику. А мужики скрипели зубами и, глухо матюкаясь, клялись «порешить тигру».

А мы, пацаны, больше всего на свете любившие читать про тигроловов, охотно верили, что «все беды охотников от тигры», что спокойного «выпаса скота нет из-за тигры», что «зверьё в тайге шугает тигра», что «лучшего друга человека – собаку – изводит тигра». Ну и клялись друг перед другом, что, когда вырастем, «всех тигров перестреляем». Кто обещал десять тигров застрелить, кто двадцать, а кто и пятьдесят. Больше пятидесяти было просто фантастическое число – никакая бригада охотников за сезон не добывала больше пятидесяти кабанов или изюбрей. А куча из двадцати-тридцати изюбрей (их иногда замороженными целиком привозили в госпромхоз для сдачи государству) была просто величайшей горой мяса.

Вырос, отслужил в армии, вернулся в родную тайгу, стал штатным охотником-промысловиком. Так и жил бесхитростно: ловил соболей, стрелял белок, добывал кабанов, изюбрей, косуль. При случае и в тигра стрелял, чтоб не было «конкурента». Как и многие другие охотники. Женился, детишки пошли. План выполнял, премии, грамоты давали. Всё как у людей.

Так и шла моя охотничья жизнь до 19.. года. А тот год был тяжёлый для охоты: много снега, мало кедрового ореха и желудей. Всем в тайге было трудно, не только охотникам. А тут ещё тигры из Хабаровского края перешли в Приморье за кабанами, по охотничьим тропам стали ходить, капканы спускать да приманку съедать или что в капканы попадалось, а то и собак охотничьих вылавливать. У меня собачку съели – такая была умная, прямо мысли мои читала. Только подумаю: «Чара, ты где?» – бежит навстречу. Только подумаю: «Свежий беличий след», – уже белку облаивает.

Да, тигры собаку съели, двух соболей съели, по тропе туда-сюда шастают. И какое тут будет настроение? Правильно, никакого. Злой я был на них. Никогда в жизни такой злой не был. Вот, думаю, повстречается – рассчитаюсь за всё.

Ну и повстречались. Ну и рассчитался.

Подстрелил кабана. Набил котомку мясом – килограммов тридцать, и иду по тропе к зимовью. Иду и матерюсь на себя: мешок полиэтиленовый забыл. И прямо чувствую, как котомка намокает, пропитывается кровью одежда, спина становится мокрой. И оставить мясо, чтоб замёрзло, нельзя – за этим табуном чушек два тигрёнка шли. Сразу мясо найдут и сожрут.

Вот иду, натурально в полный голос матерюсь. Этому искусству в армии хорошо нас старшина научил – матерщинник был талантливейший. Так умел «завернуть заковыристо», что слушались его беспрекословно, в основном от удивления.

Иду, матерюсь – так вроде быстрее и легче идти. А тропа проложена по руслу ручья, а русло узкое и глубокое, берега заросшие выше головы. И вдруг падаю ничком, сбитый ударом сверху. Падая, краем глаза увидел тигриный полосатый бок. Упал в снег лицом, грудью на карабин – карабин висел на груди, котомка придавила плечи и шею. Всё, конец, думаю. Над головой тигриный рокот, в спину всаживаются и вынимаются лезвия когтей, рёб­ра хрустят, одежда трещит…

Хорошо, лицом в снег упал – быстро в себя пришёл, соображать стал. Почувствовал, что едят не меня, а котомку, то есть кабанье мясо из котомки. Что тигр не тяжёлый, что их два. Потом сообразил, что это два тигрёнка. Потом стал копать рукой в снегу, пытаясь добраться до предохранителя. Добрался, карабин выстрелил. Прямо возле левого уха. Когда в голове звон от выстрела прошёл, осознал, что по мне уже давно никто не топчется. Приподнял голову – никого. Встал на четвереньки – никого. Поднялся в полный рост – никого.

И так мне после этого ужаса радостно стало! Ну в жизни никогда так не радовался! Вид у меня был, конечно, страшный: весь в крови, одежда на спине изодрана в клочья. Но сам счастли-ивы-ый!

Бреду по тропе потихонечку, что-то детское напеваю, вроде того: «Только просыпаюсь – улыбаюсь я. Мама дорогая, милая моя. Я смотрю на солнце – улыбаюсь я. Мама дорогая, милая моя». Ну, в детском саду такое с детьми учат. И действительно, смотрю на мир, словно впервые его вижу. На солнце – тусклое и дряблое, дрожащее и остывшее, словно выброшенная медуза на берегу моря. Смотрю на это зимнее солнце – и оно, словно спущенный мяч, начинает втягивать в себя воздух, становится упругим, звонким, ярким до боли. Вот-вот лопнет, и разлетится по миру жёлтый тёплый свет новой весны.

Смотрю на кедры и ели, которые словно из замёрзшей зелёной воды, и чудится, что не изо льда они, а из зелёного весёлого огня, который вот-вот взметнёт свои языки до синего небесного льда, и небо растает и потечёт над землёй, играя солнечными бликами и радостно отражая благодать земную.

Смотрю на бесцветный холодный и скрипучий снег и вижу, что вовсе он не бесцветный, а переливается и играет красными, оранжевыми, жёлтыми, зелёными, голубыми, синими, фиолетовыми искрами, и эти искры вовсе не искры, а разноцветные ноты, которые чисто и торжественно выводят и выписывают, как на картине, симфонию Жизни…

Подкармливать стал я этих тигрят. Видать, мамку кто-то убил, а они ещё малые, сами охотиться толком не научились. За кабанами ходили, ходили, да всё без толку, и до того оголодали, что, не боясь человека, прыгнули на пахнущую парной кабанятиной котомку и глотали мясо, пока не выстрелил карабин.

Сначала я забирал мясо, а кости, голову, ноги, требуху тащил за собой пару километров, прокладывая пахучий след, который тигрята находили и по нему добирались до пищи. А потом они уже по звуку выстрела приходили и ждали, пока я уйду, чтобы получить свою долю. Так до весны они и выжили.

Танк

– И чего это вы, мужички, такие побитые? – поздоровавшись, сразу же спрашиваю бригаду шишкарей, окруживших костёр плотным кольцом. Все, как один, тянут руки к огню, хотя день тихий и очень тёплый, а шишкари тепло одетые.

Молчание.

– Не иначе бревном по кедру промазали? – продолжаю, вспомнив известную всему Приморью историю с бригадой заготовителей орехов, когда мужики стали бить с разгону по кедрам бревном-тараном, стряхивая таким образом не упавшие шишки, а, будучи в подпитии, не рассчитали, промахнулись мимо ствола и, по инерции, понеслись вниз по склону через заросли колючих элеутерококка и аралии, почему-то не бросив бревна и остановившись только на дороге, где их обнаружил, сидевших на злосчастном бревне, исцарапанных, в разодранной одежде, корреспондент одной из газет, решивший в отпуск немного подзаработать на орехах и огласивший на весь мир этот курьёз.

Молчат.

Чувствую – не просто молчат. Что-то случилось. Иначе отчего все они в свежих синяках и царапинах? Вроде не пьяные.

– Земляки, а можно на вашем костре чайку заварить, а то спички бракованные попались – не загораются, язви их, тить-теревить. Дома не глядя сунул в рюкзак, а теперь хоть плачь! – как можно искренней постарался выразить своё отчаянье, словно заставляя себя забыть, что есть ещё в запасе коробок нормальных спичек.

– Да чего там – садись с нами, мы сейчас всё одно обедать будем, – поднял ко мне своё исцарапанное лицо седой бородач.

– Садись, садись, – загудели наперебой вдруг очнувшиеся от оцепенения шишкари. Засуетились, собирая домашнюю ещё снедь на таёжный «стол» – кусок брезента. Над костром повис на натянутом тросике большущий чайник, который сразу же тихонько запищал, словно от щекотки: и приятно, и терпежа не хватает. А огонь полыхает, старается, щекочет огненными пальцами круглые чайничьи бока, пока тот не задрожал мелкой дрожью от едва сдерживаемого смеха, а потом вдруг расхохотался от всей души, вскипев.

Эх-ма! Благодать-то какая вокруг! Таёжная! Низкое и неяркое октябрьское солнце льёт такой блескучий свет, что блестит вокруг всё: красно-коричневый, цвета старой меди, блеск у кед­ровой коры, стальной блеск дамасской узорчатой стали у дубовых стволов, россыпными золотинками блестят павшие листья вперемешку с рубиновым блеском кленовых красных звёзд. Всё сухое, а блестит!

А есть ли где ещё такие опьяняющие запахи? Человек, давным-давно подышав такой пьянящей осенней сладкой терпкостью, стал экспериментировать и придумывать и специи для еды и… благовония для женщин.

– Будешь с нами? А что так? Только чай? Ну – смотри.

– Ну, слава Богу, живые! – поднял свою кружку бородач. Вразнобой чокаясь, шишкари вдохновенно гудели: «Живы! Живые!» Потом минутное затишье, сопровождаемое стуком ложек, шумом жующих мужчин. Снова призыв: «За нас!» Кружки уже разом сдвинулись, напряжение ушло, раздались смешки.

– А чего ты, Петруха, своей Настюхе скажешь, когда домой с расцарапанной «репой» нарисуешься? Не иначе оправдаешься: мол, шишки собирал?

– Ха-ха-ха! – всколыхнулся огонь от дружного хохота.

– Не, он скажет, что тигрица страстная попалась.

– Хо-хо-хо! – отшатнулся от кострища терпкий дымок и, словно смеясь, сизо и весело заклубился ввысь, пританцовывая.

– Да не, он честно признается, что не знал, что в тайге доярки дикие.

– Хи-хи-хи! – со всеми вместе запищал, мелко дрожа, вновь закипающий чайник.

Вдоволь насмеявшись, мужички понемногу утихли, завздыхали, стали снова смотреть на огонь.

– Так что случилось-то? – не выдерживаю.

Молчание.

– Ну ладно. Благодарствую за чай-костёр. Пойду я. Ещё часок светло будет – пробегусь по кедрачу. Пяток мешков, глядишь, и успею собрать. А ночевать пойду в зимушку – до неё километр.

– Стой! – остановил бас бородача. – Тебя как звать? Виктор? Ну, а меня Борис. Это вот Сашок. Это Петруха. Это опять Сашка. Это Василий. Это Андрей. Это Пашка. Все семеро. Сродственники мы. Сокольчанские. А ты откуда? А-а, тоже местный. Ты это… ну, в общем, не ходи никуда. Тут тигр рядом. Здоровенный. Видишь, как нас всех семерых уделал? Как-как? Да вот так. Ещё вон машину помял. Иди, глянь. С той стороны.

Иду к автомобилю, обхожу и вижу, что новый ещё внедорожник ГАЗ-66 с будкой-вахтовкой, или «кунгом», – весь в свежих вмятинах, стёкла с левой стороны выбиты. Ничего себе!

– Поглядел? Вот так-то. Хорошо, шею никто себе не свернул, а то бы было горе.

Видя моё полное недоумение, Борис красочно и подробно рассказал о случившемся.

– Едем. Петруха, самый глазастый, вдруг кричит: «Тигр!» Глядим – точно! Стоит, красавец. За рулём Сашка. Как закричали, он от неожиданности оглянулся, а машину – раз! – и стянуло боком под откос. Забуксовал – грязь же после дождя, и машина встала с большим креном. А все-то на тигра глядят. А тот, как машина остановилась, прёт прям к нам! Мы-то все справа сидим, возле двери…

И вот прёт этот танк прямо на нас, всё быстрее и быстрее! Сначала шёл враскачку. Потом пасть нацелил и понёсся! Десять метров! Пять! И тут мы не выдержали! Что случилось – понять не можем. Вроде охотники все. Шарахнулись одномоментно с правой стороны на левую, и машина… завалилась на бок! Мало того, что сами попадали на разбитые стёкла, так ещё на нас сверху посыпались и гайки, и болты, и запчасти – их в ящиках под сиденьем много возим…

Пока из-под железяк и шмоток вылезли, пока из машины выбрались. Да! Как там у Лермонтова? «Смешались в кучу кони, то есть вещи, люди, и залпы тысячи орудий слились… в тигриный рёв». Поревел тигр и ушёл. А мы давай машину поднимать, на колёса ставить. И домкратили, и верёвки скручивали. Вот, приехали! Так что извиняй: из-под танка мы.

Противостояние

То, что человек способен простоять, не двигаясь, несколько часов – это само собой разумеется. С детства: то митинги, то праздники, а то и церковная служба – все люди долго стоят время от времени. Особо стойкие ухитряются стоя спать и ставят рекорды своей стойкости, попадая даже в книгу Гиннесса. Но чтобы вместе с человеком долго стояло дикое животное?! Тем более такое, как тигр?! Оказывается, бывает.

– На охоте я был. Полдня ходил за кабанами, даже стрелял, но всё впустую! Шёл по тропе и тут навстречу… тигр! Мы увидели друг друга и остановились одновременно. Я как раз успел перед этим посмотреть на часы: было без пяти два. Это до наступления темноты успеваю пройти по соседнему кедрачу. Увидел я тигра и про всё забыл! Помнил только, что нельзя убегать, что надо кричать, ругаться, забыл даже, что ружьё на плече висит.

И вот стоим мы, не шевелясь, друг напротив друга, друг другу в глаза смотрим. Между нами всего пять метров. Я что-то говорю: кричать не получается – горло перехватывает. О чём говорил вначале – не помню. Скорее всего, просил уйти. Да, ещё помню, что хотел потихоньку пятиться, но не смог – ноги как в землю вросли. Говорил я, говорил что-то и замолчал – выдохся. И тут тигр, стоявший совершенно неподвижно и глядящий мне в глаза, стал нервно хлестать хвостом по кустам то слева, то справа. Заговорил  – перестал хлестать хвостом. Тут уж я стал просто рассказывать о себе, о своей жизни. Где родился, как учился, на ком женился, где ошибался. Всё рассказал, как на духу. Так, наверное, исповедуются перед священником. Долго говорил и замолчал: просто горло перехватило. Тигр сразу же опять стал хлестать хвостом. Пришлось уже запеть. Хорошо, много песен знаю, когда-то у костра в походе мог ночь напролёт петь под гитару не повторяясь. Пел, пел, сначала потихоньку, вполголоса, потом вообще тихо – сообразил, что тигр и так хорошо слышит, а голос надо экономить. А когда запел почти шёпотом, тигр… зевнул, повернулся и… ушёл!

После этого я почувствовал огромную слабость: ноги двигались, но сам был такой, как будто только что разгрузил железнодорожный вагон с гвоздями в ящиках – помню это состояние, приходилось подрабатывать, когда студентом был. Но более всего было плохо оттого, что напрочь забыл, что на плече ружьё, что мог бы выстрелить вверх, отпугнуть, и не чувствовал бы себя таким слабаком. И не было бы трёхчасового противостояния. Правда, потом я себя за это хвалил: неизвестно, как бы ещё среагировал тигр на выстрел. А так – выдержал настоящее противостояние с самим тигром!

Убей меня червонцем!

– Ну, убей меня червонцем! Ну, на пиво, понимаешь, не хватает… На опохмел… Ну, сорвался… Ну, ты же меня знаешь… Да из-за тигры это всё!

Передо мной, понурив огромную голову с кудрявой седой шевелюрой, стоит известный охотник, когда-то гремевший по всему краю как промысловик-передовик.

– На, Семёныч. А что тигра-то?

– Да, понимаешь, нервы не выдержали. Надо от тайги передышку, а то убью я её. Проходу не даёт. Собак всех передавила, капканы ходит спускает, соболей съедает, кабанов и изюбрей из долины гоняет на сопки. А у меня уже ноги не те, чтоб за ними туда лазать. Сам понимаешь – годы. И пугает меня постоянно. Ревёт неожиданно. А если кого подстрелю – сколько зараз мяса заберу, то и моё. Можно больше не ходить – с тигрятами в момент всё съедает. Вот какая тут охота? Мужики издеваются: мол, влюбилась она в меня. А я молчу, что мстит она мне за то, что забрал я у неё кабана да выстрелами напугал её и её тигрят…

Влюбилась… Как же, влюбится такая! Съела бы уже давно, если б карабина не боялась. Злющая – ужас! А всё потому, что королевна она. Ей-богу! Королевна – не меньше!

Да сам бы на неё глянул – сразу бы понял. Цвету она редкого. Алая! Не кирпичная, а – алая! Ей-бо! Я как раз аленький цветок нашёл. Опустился перед ним на колени, любуюсь, тихо радуюсь. Это раньше, когда находил, то громко радовался – молился по-своему. Богине что-нибудь вкусненькое оставлял – тут же под листьями прятал. Чтобы в следующий раз не забыла, опять к цветочку вывела.

Аленький цветок? Ну, женьшень то есть. Стою перед ним на коленях, уже как раньше, мураши по спине не бегают – просто любуюсь. И тут она! Встала и орёт! Вот ягоды женьшеня – алые. Чистый алый цвет. Сам знаешь. А вот она напротив – тоже алая! Сам бы не видел – не поверил бы. А то ж любит на тропу неожиданно впереди вымахнуть и покрасоваться. И выбирает момент, когда что-нибудь тяжёлое несу: или мясо, или капканы, или элеутерококк. Я тогда карабин впереди поперёк на груди несу и не могу его быстро через голову снять. Всё знает! Изучила меня как облупленного. И где люблю посидеть, и где люблю умыться да водицы из родничка глотнуть, и где останавливаюсь, чтоб на ету… ну, как её?… а! – на панораму – на тайгу посмотреть. И где берёзки обнимаю. Да – обнимаю!

До этой королевны считал тайгу женою своею. Дак сызмальства её люблю – знаю. Вот и считал. С деревьями разговаривал, с сопками. Ну да, как Дерсу Узала. Дак поживи в тайге с моё, и ты будешь не то что с деревьями – с травинкой каждой за милу душу разговор держать. Каждое дерево будешь, как я, с закрытыми глазами определять. А что? – и помогает, особливо когда в потёмках идёшь. Потрогаешь кору – ага, орех или бархат попался, знать, до зимовья самое большое километр топать.

А сейчас – нет. Не жена уже – невеста. Опять невестой мне тайга. Потому… Потому что не пользуюсь. Тигрица не даёт. Любуюсь. Что будущая тёща, блюдёт дочку. Так и тигрица тайгу. Говорю же – берёзки обнимаю. По молодости некогда было обниматься – обнимаюсь теперь. А сам попробуй – понравится! Да ещё щекой прижмись. Какая у неё кожа! Родина!

Так и тигрята у неё особые. Оранжевые! Не соломенного цвета, не медного, не золотого – оранжевого. Точно говорю – как апельсины на снегу. Ну я-то цвета различаю. Когда-то чуть художником не стал. Было дело, было…

Ну, убил меня червонцем: сотенную отвалил! Благодарствую. Когда верну – не знаю. Говорю: передышку надо. Пойду срубы рубить да, может, наличники резные повыпиливаю. В тайге ведь тоже настроение особое нужно – сам понимаешь. Чтоб не только любоваться, но и пользоваться. А как тут попользуешься, когда сама царица… Ну, убил меня червонцем!.. Ну, убил!..

Плен

– Ох, и влип я однажды в историю! В плен попал… к тигру. В  плену у тигра. М-да-а. Красиво звучит! Вот и голова такая красивая стала. Белая. Седой как лунь. Ведь сорока ещё нет! Врагу не пожелаешь. А ты спрашиваешь: «Почему седой?»

М-да-а. Вот потому и седой. Думал, что только во времена великого путешественника Пржевальского тигры среди бела дня собак таскали, лошадей-коров давили да людей не боялись. Ан нет. Тигр есть тигр и тигром останется. Всегда так было и будет. Точно!

Да не-е. Не на дерево загнал. Не-е. Это слишком просто. Тут извращение в высшей степени и-зы-скан-ней-ше-е. Можно так сказать? Во-от. И-зы-скан-ней-ше-е из-вра-ще-ни-е. Поиздевался-а!

Да как? А вот так. Послушай, может, пригодится.

Приехал к своему охотничьему зимовью. Часа в четыре – ещё солнце светило. На ЗИЛ-157. Знаешь такую машину? Во-от. Колуном его называют за простоту, надёжность, проходимость и неповоротливость. Выгрузил продукты, капканы. На неделю же приехал. Растопил печь, завёл мотопилу, напилил дров. Альта  – собачка моя, лаечка восточносибирская, соболятница, кабанятница – убежала от шума да дыма проверить свои владения. Да, напилил-наколол дров на неделю, приготовил ужин. Нарезал хлеба, заварил чаю, налил в миску супа, разделся, сел за стол, взял ложку и… тут-то всё и началось.

В дверь ударило что-то мягкое, зацарапало, заскулило.

– Альта, ты чего?

Только приоткрыл двери – как мышь – шмыг, и под нары забилась. Поня-ятно: тигр в гости пожаловал. Это ж никакой охоты не станет – так и будет то сзади, то спереди, то сбоку над душой, пока собаку не выцапает.

Взял карабин, вышел на крыльцо да разрядил всю обойму в кусты вокруг. Ну вот, говорю, Альта, иди в свою конуру – ушло твоё пугало. Выгнал собаку, налил ей супца в мисочку. Зарядил и поставил карабин возле двери. Только сел за стол и в руку ложку взял, опять в дверь – стук, скулёж, царапанье.

Вот гад! В зимовье её запустить? Не годится в тепле промысловой собаке томиться. Да и будет всю ночь тигр об углы тереться да снегом скрипеть. Стрельбы не боится. Так уже было у моего друга. Не выспишься.

А посажу-ка я её в кабину! Взял собаку на руки – брыкается, рвётся: никогда на руках не бывала. И понёс к машине. Машина в двадцати метрах от зимовья.

Ты понимаешь, какой тигр наглый?! Только дверцу машины открыл, а он – вот он, идёт прямиком из-за зимовья. Здоровенный! Ещё не стемнело, силуэт хорошо видно.

Куда деваться? – в машину. Хлопнул дверцей, сижу и матерюсь. На себя, на собаку, на тигра. Матерюсь, а он… идёт! Подошёл к машине, обошёл вокруг и под кабину заглядывает, щель ищет, паскуда! Собака ни жива ни мертва и вроде не дышит. К ногам прижалась, только вздрагивает иногда при шорохе. А он, подлюка, прыг на капот, когтями скребёт – капот-то скользкий. Мордой в стекло потыкался: хорошо, что стёкла покрыты изморозью, ничего ему сквозь них не видно – и на крышу кабины полез. Как крыша жестяная хрустнула и прогнулась, так мне нехорошо стало.

Всё, конец, думаю. Щас стекло вывалится и крючки когтей подцепят намертво. Не сорвёшься. Это же надо так влипнуть! Карабин в зимовье, аккумуляторы оба с машины снял да под нары поставил, чтоб за неделю на морозе не разрядились. Ты понимаешь?! Над головой громыхает-гнётся жестянка кабины. Да-а…

Стал в себя приходить, когда замёрз. Тигр давно уже с кабины спрыгнул да улёгся меж машиной и зимовьем, а я всё в оцепенении под впечатлением, как крыша, прогнувшись, головы коснулась. Словно тигриная лапа вдавила по самую макушку в землю-матушку. Со всех сторон давит: не вдохнуть, не шевельнуться. А земля холодная, холод просачивается сквозь кожу, стынут мышцы, тянет сухожилия, крутит кости, сердце холодеет, замирает… Б-р-р-р!

Может, и замёрз бы, если б собака не шевельнулась. Очнулся, чувствую, что рук и ног не ощущаю. Стал шевелиться, дёргаться, растираться. Отскрёб лёд на стекле, глянул – стоит, стервец, перед машиной, слушает внимательно, как лучшую музыку. Луна полная, снег. Книгу можно читать, а тигра почти не видно: только тень его, да над тенью что-то призрачное, полупрозрачное чуть светится, словно оболочка души дьявольской. Вот он какой, лунный зверь!

Я ногами топаю, на сиденье прыгаю, ору-ругаюсь, а тот стоит, наслаждается. Сел потом тигр, завалился на бок, посучил лапами, перевернулся на спину, ёрзает на снегу. Весело ему, завывает, урчит, только смеха демонского не хватает.

Собаку к себе прижал, руки грею – нормально, а ногами топаю – ноги мёрзнут. Выскочил-то без портянок – носки только на ногах, под курткой только одна рубаха, хорошо, что шапку надел.

Повезло мне, что мороза сильного не было. На крики тигр внимания не обращает. Нашёл спички в бардачке, стал зажигать, швырять из приоткрытой дверцы – стекло опускать боялся: поймёт тигр, что это не одно целое с дверцей, да и вдруг лапой попробует на прочность. Но тигр только голову опускает к упавшим спичкам да следит, как они потухают в снегу. Надёргал из сиденья ветоши какой-то, обмотал гайки, поджигаю да швыряю в зверя. Но тот отошёл подальше, улёгся, вроде как заснул даже. Я и волком выл, и орал, и железяками стучал, и дверцей хлопал: не уходит!

Стал песни петь, себя подбадривать: «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!» А ночь всё тянется. Что ты тут сделаешь? Остаётся одно: ждать до утра. Жду, ногами стучу – мёрзнут! Что делать? В кабине костёр не разведёшь: машину спалишь. Да и из чего костёр? Из сиденья, что ли?

Боком меж сиденьем и панелью приспособился приседать. То на одной ноге, то на другой. Теплее. А пальцы на ногах всё равно мёрзнут. Нащупал под сиденьем железяку-монтировку, пропорол дерматин, разодрал сиденье, нащипал ваты, разулся, растёр пальцы, обвернул ватой, натянул носки, обмотал куском тряпки, сверху полиэтиленом: в сапоги уже не засунешь. Сначала одну ногу, потом другую. Ноги спасены. Засунул их в голенища – всё теплее. А ночь-то вся ещё впереди – луна только до половины добралась. Тигр всё стережёт, не уходит. Как его прогнать?.. М-да…

Что-то изменилось. С трудом выпрямляю затёкшее тело. Ноги? Да, не-е – живые ноги. Луна перебралась на другую сторону, светит через стекло правой дверцы. Светит другим светом. В кабине изнутри выросла белая шерсть – иней. Иней белеет. Не желтеет от света луны, а белеет. Рассвет? Точно!

Процарапал на стекле глазок, глянул. С другой стороны. Тигра нет! Открыл дверцу, осторожно выглянул. Нету!

В утреннем свете пестрит снег, истоптанный тигром. Ушёл? Внимательно всё вокруг оглядываю. Ушёл! Распахиваю дверцу, встаю на подножку, готовый спрыгнуть и бежать в зимовье, но… громыхнувший рык толкнул обратно в кабину. Подперев дверь зимовья спиной, на крылечке развалился полосатый.

Чтоб тебе ни дна, ни покрышки! Золотые угли глаз на расстоянии обжигают. Вот же нашёл себе развлечение, подлюга! Не хочет лежать на снегу, увалился на сухое крылечко!

Солнечный луч дотронулся до уголка обросшего ледяной шерстью ветрового стекла, ощупывая хрупкие волоски, словно пересчитывая их, сравнивая друг с другом, переползает справа налево. Наверное, уже полдень.

Альта всё так же подрагивает от каждого звука, обеспокоенно заглядывает в мои глаза.

Что, подруга? Дёрнула тебя нелёгкая пересечь тигриный путь! Долго ещё этот аспид будет держать нас в заложниках? Вон как разлёгся на крылечке – словно хан. Настроен заполучить тебя во что бы то ни стало. Вот уж дудки! Всю жизнь не везло с собаками: то украли, то секач распорол, то под машину попала, то отравилась. И только соболятница-умница выросла – на тебе: непременно возжелал её царь таёжный. Нет уж, дудки! Мы ещё посмотрим, кто кого.

Сколько может тигр ждать? Говорят, неделю. Два дня, считая вчерашний вечер, уже прошло. Остаётся пять? Солнце клонится всё ниже, словно всматриваясь в седловину сопки, где оно собирается уютно устроиться на ночь, и жёлтым светом льёт и льёт напоследок на голубой холод шершавого снега. Тигр, словно сфинкс, ровно положив перед собою лапы, выпятив грудь и гордо подняв голову, щурится на солнце. Глаза его слезятся от света, он часто моргает, но смотрит и смотрит на солнце, словно измученный жаждой приник к прохладной живой струе и упивается с великим наслаждением. Так вот он какой, солнечный зверь! Так вот почему его шкура имеет все оттенки солнечного диска!

Солнце скрылось, лучи торопливо побежали по склону сопки наверх и, задержавшись на вершине, бесследно пропали, словно спрыгнули в темнеющую бездну. Как всё-таки хорошо сочетается цвет тигриной шкуры с цветом бревенчатой стены избушки! Прищуришься – и непонятно: то ли это кучу сухих листьев ветром намело, то ли мусор какой-то. Солнца давно уже нет, а глаза тигра всё светят, словно два оконца, за которыми сгусток света, укрытый от мира и облачённый в толстую шкуру. Так же и у людей: у кого душа светлая, у того и глаза сияют. Ну и сравнение! Душа этого издевателя и душа хорошего человека? Но всё равно, красивый зверь. Очень красивый!

Вторая ночь на исходе. Под утро тигр обошёл вокруг машины, подлез под кабину, фыркнул недовольно. Наверное, неосторожно вдохнул едкий запах автомобиля. Потоптался рядом и крадучись пошёл по колее. Кого-то почуял? Бегом в зимовье! Выждав минуту, тихо открываю дверцу и… быстро заскакиваю обратно: длинная тень мелькнула на тропинке, ведущей к ручью. Вот гадство! Не успел!

Сколько времени мне надо, чтобы пробежать двадцать метров? Надо посчитать. Лучшие спортсмены пробегают сто метров за десять секунд. Я не очень быстро бегаю, беговой дорожки здесь нет – снег, плюс «обувь» да одежда. Получается, что не быстрее, чем сто метров за двадцать секунд. Это скорость. Дистанция двадцать метров в пять раз меньше. Двадцать секунд разделить на пять, получается, что мне надо никак не меньше четырёх секунд, чтобы добежать от машины до зимовья. Всего четыре секунды!

Так, теперь подумаем, как бегает тигр. Много раз видел по следам, когда тигр атакует, первые его прыжки никак не меньше семи метров. То есть двадцать метров для него – это всего три прыжка. Три прыжка для тигра это не больше секунды. Получается, что можно было успеть добежать, когда тигр отошёл метров на восемьдесят. Это вон до того кедра. Если по дороге. Или вон до того бугра, если по тропе. И всё. С других сторон заросли почти вплотную подступают к зимовью. Непроглядные заросли. Жаль! Был же шанс! Почему был не готов, когда тигр отошёл по колее? Ведь метров на сто отходил! Даже мысли не возникло, что успею добежать! Как под гипнозом!

Ну, всё! Теперь надо быть готовым. Как только тигр отойдёт на безопасное расстояние – старт!

Зимний рассвет с усилием поворачивает к себе землю. Земля нехотя поддается, словно накрепко приклеилась к звёздам и те, отрываясь по одной, сразу же гаснут. Тигр лежит на крылечке. Опустил тяжёлую голову на лапы, глаза закрыл, но уши стоят торчком, нацелены на машину, ловят каждый звук. Голод даёт о себе знать: тянущий желудок притягивает только одни мысли – о еде. В избушке накрыт стол… Неужели тигр не проголодался? Или пришёл закусить собачатиной, наевшись на неделю вперёд? Что-то не верится. Что же придумать, чтоб он ушёл? Как прогнать? Чем отвлечь?

Кинуть в него… монтировкой! Монтировка попадает ему прямо в лоб, тигр ревёт от страха и боли, пугается и… убегает! А если разозлится, прыгнет на машину, ударит лапой по хрупкому стеклу? Скорее всего, так и произойдёт. Что же придумать?

Собака покорно терпит. Словно так и должно быть: греть хозяина, не шевелиться и терпеть, бесконечно терпеть.

Мороз крепчает. Всё чаще приходится греться, приседая боком в тесной кабине или отжимаясь на руках, лёжа на сидении. Кабина изнутри покрылась толстым слоем инея. Время от времени очищаю ото льда глазок на стекле и поглядываю на тигра – тот с удовольствием прислушивается к моей возне и всё лежит, лишь изредка меняя позы. А что ему: небось запасся жиром на зиму, откормившись на кабанах, которых в этом году много.

Всё чаще наступает апатия. Холод проникает в тело, но нет желания пошевелиться – вот так и замерзают. Всё труднее себя заставить приседать и отжиматься. Всё слабее становятся руки и ноги.

Третий рассвет. Невыносимый утренний холод громко треснул стволом дерева и с шорохом стал рассыпаться от прикосновения жёлтого света. Словно опомнившись, солнце распустило все свои лучи и сыплет по ним, как по лоткам, корпускулами призрачного тепла. День расплывается, мякнет. Оттепель. Иней на стекле потемнел, потяжелел, медленно пополз вниз.

Через чистое стекло смотрю, как синеет снег на склоне сопки, процарапанный белизной берёз. Среди белого и синего, словно старые трещины, – чёрные стволы кряжистых дубов, позолоченные не улетевшими листьями. Красиво. Нет ничего особенного: синий снег, белые берёзы, чёрные дубы, жёлтые листья, зелёные кедры. Но очень красиво.

Тигр, лёжа на боку, по очереди вытягивает лапы. Лапы, по­драгивая, тянутся достать что-то недосягаемое, словно вслепую шарят, ощупывая границу снега и воздуха, неожиданно распускаясь когтистым цветком. Четыре цветка смерти. Так вот они какие, цветы смерти!

Вволю повытягиваясь, тигр сел, скучая, пооглядывался и уставился на сопку. Созерцает. Неужели и ему нравится пейзаж?

Вдруг он насторожился. Глядит прямо на склон сопки. Подав­шись вперёд, слушает и слушает зимнюю картину. Морда словно приникла к источнику звука. А звук не слабеет. Он всё сильнее льёт. Его струя всё шире, и глубже тигр к ней приникает.

Что там может быть? Тигр резко привстал, напрягся. Медленно сел опять. Хвост забеспокоился, засуетился вокруг полосатой спины. Неожиданно передние лапы подломились, тигр пригнулся и сжался. Увидел!

Что же он увидел? Вглядываюсь в склон и замечаю среди зарослей тёмный промельк. Потом ещё один. Потом ещё. Разного размера. Кабаны!

Неторопливо, останавливаясь и прислушиваясь, впереди табуна идёт крупная свинья. За ней подсвинки, поросята. Все настороженные, внимательные. Кто-то их спугнул с уютного солнцепёка, где в мелком дубняке и орешнике они лежат весь день. Но почему они не бегут? Обычно перебегают на другую сопку, в другие заросли. Неужели пересекли тигриные следы трёхдневной давности и так сразу насторожились? Неужели тигр не пойдёт за ними?

Никакой реакции! Смотрит на кабанов, и даже с места не сдвинулся! Один за другим кабаны ушли. Надежда на спасение, так ярко вспыхнувшая, потухла. Слёзы отчаяния затуманили взгляд. Комок обиды застрял в горле и никак не проглатывается.

Тигр всё сидит. Уши скучающе вертятся в разные стороны. Зевнув, изогнул шею и стал лизать несмываемые полосы на груди, словно выглаживая, вылепливая, ваяя душу, владычествующую над Землёй, над Тайгой, над Временем…

М-да… Поросёнок меня спас. Больной, хромой поросёнок. Отстал от табуна и прыгал на трёх ногах, изо всех сил пытаясь догнать сородичей. Попрыгает и встанет, отдыхает, попрыгает и встанет. Вот тут-то тигр и не выдержал. Пошёл к нему наперерез. Даже ни разу не оглянулся, словно и не было трёхсуточной осады.

А я выждал время и – бегом в зимовье. Но бежать не могу! Ноги свело от долгого сидения. Так на полусогнутых и доплёлся. Двадцать метров за двадцать секунд. А ты спрашиваешь: «Почему седой?» Вот он какой – тигр.

Спасатель

– Хотите – верьте, хотите – нет, но меня тигр… спас. Помог выжить. Без него не дошёл бы до людей. Нет, не дошёл бы. Завалился бы в кювет, да и замёрз бы или кровью истёк… Возвращались поздно ночью домой, торопились с другом очень…

УАЗик устало гудит. Двигатель с трудом пересиливает крутой подъём. Последний перевал, пятнадцать километров и – Преображение. Позади четыре с половиной часа езды, два больших перевала, триста километров пути. Быстро проехали. Друг – классный водитель. Интересно, кто-нибудь на УАЗике проезжал быстрее этот путь Владивосток – Преображение?

За длинную дорогу уже обо всём переговорили, обо всём передумали. Полная луна чеканит резкие кроны деревьев да выписывает мягкие очертания обступивших сопок. Деревья дробно мелькают по сторонам, измельчая вязкое небо. Небо то рябит меж сучьев, то вдруг отхлынет свободно и плавно колышется вместе с округлыми валами сопочных очертаний. Автомобиль продавливает светом фар сумеречное пространство, подрагивая, напирает на земную тень. Тень крепко липнет к каждому бугорку, каждому камешку, каждой ложбинке. И машина с трудом вращает липнущие колёса, повторяет каждый ухаб, каждую горку, словно выглаживает гигантским утюгом бесконечную ленту дороги.

Зазвенев на высокой ноте, двигатель вздохнул, словно переводя дух, и забормотал облегчённо, покашливая на спуске. Завизжали от восторга тормоза, словно и автомобилю захватывало дух от стремительного съезжания вниз, к светящейся среди сопок сфере подлунного моря.

– Санька, не спи! – я заметил поникающую голову друга.

– Ой, то не вечер, то не ве-е-ч-е-е-е-е-р, – попытался хрипло запеть Александр и замолчал. Вздохнул, поёрзал по сиденью, пошевелил плечами, повращал головой, и автомобиль словно подхватило быстрое течение, понесло в русле дороги.

Поворот, другой, третий… Машина вдруг вздрогнула, повалилась в кювет. Удар об дверцу. Удар об крышу. Искры, звон разбитого стекла, скрежет, тело скручено в жгут. Жгучая боль в груди, в голове… Тяжёлая рука друга. Тишина.

– Санька, живой?

– М-м-м…

Протискиваюсь из-под машины и вытаскиваю липкого Сашку. Сашка еле шевелится, пытается что-то сказать, но ничего не разобрать. В свете луны поблёскивает мокрая от крови голова друга.

– Санька, держись. Скоро нам помогут.

– М-м-м…

Осторожно тащу его к откосу дороги и укладываю на ровное место. Вытаскиваю из автомобиля какие-то вещи, подсовываю под друга. Он тихо стонет.

– Санька, терпи.

– М-м-м…

Самого покачивает, тошнит. Присел – ещё хуже. Надо что-то делать. Собрать документы. Собрал. Вроде всё на месте. Засунул за пазуху.

– Ма-ши-на, – тихо сказал друг.

– Что-что? – не расслышал я.

– Ма-ши-на е-дет.

– Машина едет? Какая машина? – и увидел освещённые фарами кроны деревьев. По дороге неторопливо двигался автомобиль.

– Чего они так медленно?

– Ребята… стойте! Люди добрые, помогите до больницы добраться.

– Извини, машина полная, можем довезти только одного.

– Да-да, конечно. Саньку заберите, а я сам как-нибудь…

– Санька, крепись. Я за тобой следом…

Скрылись за поворотом красные фонари автомобиля, улег­лась пыль. Будет ли ещё попутная машина в три часа ночи? Надо идти в посёлок.

Луна сочувственно кивает в такт неровным шагам. Ноги спотыкаются, заплетаются, словно идут не по дорожному полотну, а по невидимому буреломному лесу. Стала пробирать дрожь. Боль, словно колючки, цепляется на каждом шагу, тяжелеет и давит к земле. Идти невмоготу. Призрачный мир расплывается и меркнет. Надо отдохнуть. Но холодно: ноябрь – уже на лужах лёд.

Как там Санька? Наверное, довезли уже до больницы, собирают врачей, хлопочут вокруг. Хоть бы ничего серьёзного у него не было!

В кювете лежит поваленное дерево. Ноги сами шагают к нему. Надо посидеть, отдохнуть. Сидеть хорошо: нет боли, нет дрожи, глаза закрываются, по телу разливается слабость и теплота. Надо прилечь. Насилу разлепливаются веки – кровь до сих пор сочится из головы. Смотрю вокруг: где бы прилечь. Возле корней дерева вроде как куча веток не веток, соломы не соломы. Вот на ней-то и прилягу. Но куча… шевельнулась! Показалось? Нашарил у ног камешек, бросил на кучу…

– О-о-о-у, – громыхнула куча, сверкнув зелёным глазом. Тигр!!!

От ужаса оборвалось дыхание. Сжавшееся сердце колокольным языком заколотилось, забило больно по рёбрам в набат. Тигр!!!

Рука машинально ищет камень. Один, второй. Нет, этот маленький. Ага, этот поувесистей.

– Чак-чак-чак-чак, – камни сами собой заколотили, застучали друг об друга, высекая искры. Ноги охватила крупная дрожь, и они понемногу сдвигают тело по стволу дерева подальше от ужасной кучи. Чуть напряглись и, полусогнутые, мелкими шажочками засеменили на дорогу.

– Чак-чак-чак-чак, – звонко выстреливают камни, подбадривая ноги выпрямиться и шагнуть в полную силу, но их, словно крепкою тетивою, стянул ужас.

Изо всех сил вытягиваю, выпрямляю ноги. Ох! – вырвалось ощущение лёгкости прямых ног и освободившееся горло заклокотало: «Пошёл вон! Пошёл вон! Пошёл вон!»

Тигр приподнялся и уверенно шагнул на дорогу.

– Чак-чак-чак-чак. Пошёл вон! Пошёл вон!

Изо всех сил уже сдерживаю ноги, чтобы не побежали прочь. Бежать нельзя! Нельзя бежать! Сразу же кинется, как кот на мышонка.

– Чак-чак-чак-чак, – швыряются звуком камни на приближающегося тигра.

– Пошёл вон! Пошёл вон! – выбулькивает сдавленное горло.

Тигр остановился, словно в раздумье, постоял и несколькими быстрыми шагами сократил дистанцию.

– Пошёл вон! Пошёл вон! Чак-чак-чак-чак…

Тигр не отпускает. Только затихает стук камней, – сразу подбирается ближе. Руки давно уже онемели. Пальцы, намертво стиснувшие камни, мёрзнут и болят от каждого удара. Эта боль словно острыми гвоздями вбивается в большую и тяжёлую боль всего тела…

– Десять лет назад мировая общественность забила тревогу: дальневосточный леопард на грани исчезновения! Десять лет назад! Что изменилось за десять лет? – громко и отчётливо горло сообщило замершему от неожиданности тигру вдруг вспомнившуюся цитату из статьи экологического журнала. Будто наяву перед глазами возникла эта страница – читай и читай, тем более что от громкого голоса тигр заметно отстаёт.

– По материалам мировой печати за последние годы проблема сохранения дальневосточного леопарда рассматривается как одна из наиболее важных проблем по сохранению биоразнообразия во всём мире. Неоднократно указывается, что страна и регион, где обитает такой редкий вид, имеет возможность получать не только финансовую поддержку на его охрану, но и привлекать внимание к своим собственным экономическим проблемам и инвестированию в реальный сектор экономики значительных средств. Кому-то это невыгодно… Или так плохо жили, что не до леопарда?… Тигр не отстаёт, но идёт уже на более почтительном расстоянии, словно эта информация об его исчезающем брате вызывает очень большое уважение. Что ж, продолжим…

– По учётным данным численность дальневосточного леопарда критически мала, основная часть сохранилась в России на территории Приморского края и составляет тридцать! животных…

Идёт за мной, как привязанный, словно боится пропустить хоть одно слово…

– Ещё в 1996 году, после первой международной научной конференции по сохранению дальневосточного леопарда, были разработаны основные направления специальной программы, сформирован список международных организаций, в том числе институтов Российской академии наук, финансирующих данную программу и выполняющих её. С этого времени проводятся учёты леопарда, финансируются антибраконьерские и противопожарные бригады, выплачиваются солидные денежные компенсации за ущерб, нанесённый леопардом, поддерживаются охотничьи хозяйства, осуществляются обширные образовательные программы школьников, просвещается население, но! За прошедший год было конфисковано у браконьеров шесть шкур леопарда… И, скорее всего, это не все выявленные преступления. В  других странах человеку, у которого обнаружена шкура исчезающего животного, обеспечено несколько лет тюрьмы, а в России… грозит штраф 1000 рублей! А кто-нибудь наказан за поджог леса в местах обитания леопарда? Нет!…

Удивительно! Просто удивительно! Никогда не отличался особой памятью, а тут такое! Вчера прочитал эту статью о леопарде в случайно подвернувшемся журнале и через сутки! слово в слово повторяю для тигра! Чудеса!

– К сожалению, страна Россия чего-то ждёт. После утверждения в 1996 году заказника «Борисовское Плато» в ареале обитания дальневосточного леопарда появляются только проекты по разработке месторождения низкокачественного каменного угля да по прокладке нефтепровода. Страна моментально реализует решения о повышении коммунальных платежей или налоговых пошлин на подержанные автомобили, но до леопардовых (а более – человеческих, ведь именно человеку жизненно необходима здоровая природа) проблем (это общемировая проблема!) ей как-то недосуг…

Ох! Как же я устал! Тяжеленные ноги уже не могут шагать. Упал бы и не шевелился! Но стоит только оглянуться, как страх заставляет всё забыть…

– Чак-чак-чак-чак…

– Дальневосточный леопард является самым северным подвидом леопарда. Ареал его обитания занимал территорию от Пекина до озера Ханка. Теперь же ареал ограничен юго-западными районами Приморского края и узкой полосой на сопредельной территории Китая. В пределах последнего очага обитания продолжается интенсивное освоение территории: проводится реконструкция дорог, ведётся промышленная рубка леса, заготовка дров, очень популярна охота…

– Эй-эй! Ты зачем так близко? Пошёл вон! Чак-чак-чак-чак, – спохватились камни…

– 14 марта 2003 года во Владивостоке состоялось заседание Международной рабочей группы по сохранению дальневосточного леопарда. Темой заседания была программа реинтродукции  – создание жизнеспособной популяции на территории, на которой животное было истреблено. Рассмотрев последние данные о критическом состоянии существующей популяции дальневосточного леопарда, эксперты констатировали, что дальнейшее промедление невозможно и только создание дополнительной популяции является единственной гарантией сохранения этого зверя. Но существующая популяция уже не может быть использована для реинтродукции, так как её численность катастрофически мала и её генетический потенциал не позволит создать новую полноценную популяцию. Поэтому для выпуска на новом месте надо использовать сохранившихся животных из зоопарков. Молодые леопарды, рождённые в неволе, будут проходить адаптацию в специальном Центре, где им предстоит получать навыки охоты и осторожного отношения к человеку, – и только после этого отправятся осваивать охотничьи угодья. Но! Из двухсот дальневосточных леопардов, содержащихся в зоопарках мира, только десять! оказались генетически чистыми…

…Так и шёл: то кричал про леопарда, то стучал камнями. Помирать уже соберусь – так было плохо, но оглянусь на тигра и опять шагаю. Так до посёлка и дотопал. Тигр заставил меня выжить. Без него не дошёл бы. Куда там! Завалился бы в кювет, да и замёрз или кровью истёк. Хотите – верьте, хотите – нет, но меня тигр спас!

Приморский край