Рассказы о природе

Рассказы о природе

До пенсии я работал врачом-невропатологом, сейчас полностью окунулся в природу, часто провожу время в лесу, в березовых рощах, в милых моему сердцу полях. Увлекаюсь рыбалкой и охотой.

Рассказывая о букашках и зверушках, о бескрайних просторах родной земли, ее речках и речушках, получаю ощутимую радость. Если кто-то, прочитав мои зарисовки, станет добрее, мягче, человечнее, значит, пишу я не зря.

 

А ДАЛЬ ЗОВЁТ И ЗОВЁТ

 

Я схожу с электрички на одном из любимых полустанков. Вот и долгожданная придорожно-лесная полоса из стройных берез, скромных серо-зеленых осин, окруженных хороводом подлеска. Вся эта зеленая рать, в кронах-косынках, разбежалась полянами, перепрыгивая через канавы, полевые дороги, добежала до горизонта и далее – все невозможно охватить взором.

Неторопливо иду по тропе, заросшей невысокой травой, осыпанной опавшей листвой. За расстегнутый ворот рубашки украдкой проскользнул нахальный, прохладный, бодрящий ветерок.

Даль зовет и зовет, как песня, как сказка, как любовь. Она притягивает: «Иди, смотри на бескрайние подлески, тихо шепчущиеся от легкого дуновения ветерка, на поляны, заросшие стареющими буйными травами, на шелестящие березы, на осины, трепещущие перед уже недалеким сентябрем».

Ели зовут: «Путник, умерь свой шаг, остановись, отдохни под вечнозеленым шатром, напейся пьянящего живительного аромата. Пусть неторопливыми, с отдыхом, будут твои шаги, а румяное лицо улыбается чаще наступающей осени.»

В такие минуты я безмерно благодарен нашим воинам-ветеранам, защитникам Родины, старшим поколениям не только за то, что защитили свой народ (меня и вас, читатель), но и за то, что отстояли наши просторы с бескрайними полями, густыми лесами, это голосистое и прекрасное царство Родины, ее сады, поля, леса, без которых земля – пустыня. Низкий поклон вам, воины-герои, защитившие прекрасную и единственную Россию.

 

ВЗАИМНОСТЬ

 

Весна пришла. Снег на полях «садился», насыщаясь губительной для себя влагой. «Носы» бугорков, территория вокруг них, самые малые возвышенности лишились снега, но не просохли, покрываясь ледяной корочкой в утреннюю пору.

Дни бегут. Весна действует решительно и настойчиво. Наконец, беспощадное время и солнце оставили на земле отяжелевшие, осевшие пятна снега в укромных, малодоступных для солнца и тепла местах.

Почва, пропитанная талыми водами, увлажнив корни умерших прошлогодних трав, кустов, деревьев, стонала и брызгала при каждом шаге путника.

Старый сад, охвативший такую же ветхую, перекошенную крышу, стережет ее покой многие годы. Плодовые деревья, кустарники, заросшие травами, в хмуром одиночестве лишились внимания хозяев, ушедших в мир иной. Многие годы не прикасалась к ним теплая, заботливая рука хозяина.

У дома стоит раскидистая береза, в меру возможности прятавшая в своих голых ветвях скворечник. Кто, когда прикрепил к дереву добротную квартиру для птиц.

Незаметно из почек березы начали зарождаться листики. Налившись белой сладкой кровью, береза стряхнула зимнюю скованность. Каждой своей клеточкой чувствовала, что жильцы – ее друзья – в пути, считанные дни остались до встречи. Береза с нетерпением ожидала их, она словно говорила: квартира свободна, я с нетерпением жду вас, только вас, родные.

Убежден, за многие километры скворцы слышали призывы березы, хранительницы их домашнего очага. Они ответили и были уверены, что дерево слышит: «Мы торопимся, напрягаем последние силы, время на отдых сокращаем. Остались до встречи считанные дни, жди нас». И они были услышаны. Кудрявая приободрилась, расправила крону, замерла в томительном ожидании – и встреча состоялась. Наконец, пара благородных птиц, долгожданных, уставших, голодных, но счастливых, что благополучно закончили изнурительный перелет, опустилась на знакомые ветви. От восторга, радости нервная чарующая дрожь пробежала по сучьям, стволу, достигла корней, которые увеличили всасывание чистых, как слеза, соков, наливая энергией, силой березу. От встречи с птицами, от нахлынувших эмоций она задрожала невидимой дрожью, направляя биоволны в окружающее пространство, оповещая растущую в округе ветвистую братию: «Скворцы прилетели, долгожданные хозяева дома».

Гости, тут же, у скворечника, запели простые, но обворожительные песни любви и счастья, адресованные друг другу, пернатым собратьям, живущим в окрестностях, и, естественно, белоствольной хранительнице семейного очага. Береза, ощущая прикосновение шершавых подушечек лапок к своим слегка покачивающимся ветвям, слыша звонкие мелодии хозяев скворечника, млела от любви к черным, словно ночь, пернатым.

Не отдохнув в достаточной мере от перелета, принялись заниматься неотложными делами. Скворцы многократно слетали на землю в поисках строительного материала для обновления гнезда, пропитания. Затем вновь взлетали, садились в кроне, и все это повторялось.

Время бежит, торопится, укорачивая число летних дней. Подрастали птенцы, пищащие, вечно голодные. Родители «сбились с лап» в поисках пищи. Аппетит птенцов не имел предела. Они росли не по дням, а по часам, торопясь стать на крыло. Когда малыши подросли, выбирались из скворечника, усаживались на соседние ветви, прикосновением лапок, громким писком, трепетанием крылышек возбуждали, умиляли березу. К этому времени она раздобрела, накинула роскошный зеленый сарафан, скрыв белую наготу и смотрящие в стороны сучья-ребра. Одновременно надежно спрятала и дом бесценных гостей, и их потомство от опасных голодных глаз.

Когда молодые покинули скворечник, натруженные крылья родителей получили отдых. Скворчата вместе со взрослыми улетели мужать, набираться сил на лугах, полях, уходящих вдаль, в неизвестность.

Незаметно прошла неделя, за ней – вторая, береза не получала сигналов от своих уже бывших жителей. Она начала испытывать гнетущую тоску по ним, подчас невыносимую. Она начала распространять в разные направления призывы, говорящие о душевном состоянии, не зная другого способа, как избавиться от тоски. Возможно, она чувствовала, в какой стороне в данное время находилась пернатая семейка, туда и посылала больше зовущих сигналов? Кто знает. Но, думается, они достигли птиц, воспринялись как зов, крик о необходимости встречи.

Отец семейства не выдержал доходящих до них тоскливых призывов, поднялся на крыло и полетел на встречу с деревом, которое, в определенном смысле, можно считать матерью, берегиней семейного очага. Он опустился в крону – и началась «беседа» о чем-то душевном, известном только им одним. «Поговорив», скворец возвратился в семью. Подобные встречи за летний период проходили неоднократно, но не так часто, как хотелось обоим.

Осень подкралась, как рысь на мягких лапах к добыче. Последний раз семья птиц прилетела с полей, опустилась на сучья, тихо и грустно разговаривая между собой, с березой о том, что пришло время прощаться, оставлять единственную и неповторимую родину. Зеленая красавица почти незаметно для растущих невдалеке деревьев и кустарников склонила вершину-голову, опустив ветви, роняя единичные желтые листья, появившиеся в ее одежде, на начавшую остывать землю. Береза слабеющим голосом пыталась рассказать птицам о своих чувствах, но не было сил и слез, чтобы высказать свое горе пернатым да и себе. Птицы не услышали дерево-берегиню и начали собираться: слишком длинный и опасный путь в чужие далекие теплые края. Птицы поднялись, совершив прощальный круг над березой, усадьбой, шумя упругими торопливыми крыльями, и исчезли вдали.

Погружаясь в дремоту тихим, не слышным соседям-деревьям голосом (может, слышным, но не понятым) прошептала: «Как хочется спать!.. Как далеко они улетели, кто скажет?» Наступил провал в активной жизни, дерево оказалось во мраке и безмолвии. Для березы наступила стылая, глухая пора. Нередко морозный ветер гудел в кроне, содрогая ее до основания, стуча сучьями, слышимыми на расстоянии, сбрасывая снег, который накапливался вновь в тихие снегопады. Скворечник, укрытый белым знобящим покрывалом, хранил безразличное молчание.

Береза дождется: запоет однообразная капель, падающая с таящего снега, лежащего на ветвях – весна придет.

 

ВСТРЕЧА НАКОРОТКЕ

 

По простенькой песне-выкрику – «кик!» – услышал, а через несколько секунд и увидел: летит в мою сторону долбёжных дел мастер – большой пестрый дятел. Вот он, тормозя, гулко ударил коготками в кору, выбивая тупой звук – «тук!», словно влип в сосну, недалеко от меня растущую. Повел головой с красной шапочкой на макушке влево-вправо, громко стукнул крепким клювом раз-другой в дерево и замер на мгновенье. Затем начал прыжками смещаться в стороны, одновременно нанося частые и разовые удары клювом, не забывая об отрывистой песне: «кик!». Через некоторое время дятел снялся с сосны. Видно, за недолгое время обследования врачевателю древесных тел стало ясно: «поживиться здесь нечем, ошибочка произошла, однако». Несколько бросков в глубину воздуха, и птица скрылась между деревьями.

…Короткая встреча – всего-то минута-другая. Но эта чудо-птица оставила в душе моей память о себе, как неброский цветок в поле, как чистый родник, затерявшийся в лесу, как набухшая почка, готовая вот-вот превратиться в зеленый листок, как… Одним словом, всё то, что называем мы матушкой-природой, которая врачует наши души.

 

Как-то весной я встретил Анатолия Ивановича – рыбака, охотника и интересного рассказчика всяких баек на тему страстных своих увлечений. Зная эту его слабость, напросился к нему на чай в надежде услышать очередной рассказ из охотничьей или рыбачьей практики. И не ошибся в своих ожиданиях. Вот что он мне поведал.

Жил я тогда на земле Кузбасской в одной деревне. Друзья у меня были на порядок старше меня – участники войны. Называли они меня не иначе как «сынок» и всеми возможными и невозможными способами подогревали во мне любовь к природе, учили основам охоты, рыбалки и житейской мудрости. Они-то и посоветовали мне приобрести пойнтера как наиболее подходящую для охоты в наших полевых условиях собаку.

И я внял их совету. Поехал в новосибирский питомник и купил там щенка с готовой уже кличкой Дей. Собачья порода эта обладает врожденным охотничьим инстинктом, который, конечно же, надо развивать. К чему я и приступил летом, когда щенок уже подрос и внешне походил на взрослую собаку.

Стоял погожий денек, когда я вывел из гаража свой «Ковровец». Постелил на бензобак мешок и скомандовал Дею: «Место!». Но он и ухом не повел, пришлось самому усаживать собаку на бак. Жена Клава села сзади, и «Ковровец» понес нас в поле. Приехали к намеченной цели. Мотоцикл я убрал в кусты. Жене вручил поводок, который обхватывал шею Дея, а сам стал стрелять в воздух. После каждого выстрела собака устремлялась вперед, таща за собой и хозяйку. Когда и та и другая уморились (жена больше, конечно), дал команду Дею: «Лежать!». Но, как я и предполагал, собака на нее не прореагировала. Пришлось опять самому укладывать щенка. Понадобилось не менее 10 поездок, чтобы Дей усвоил самые простые команды: «сидеть», «лежать», «место», а вместе с ними и «пиль» (в нашей компании принято направлять вперед четвероногого друга данным словом).

Незаметно наступило и открытие сезона охоты «по перу». Я выбрал подходящий день и стал собираться на охоту. Приготовления заметил и мой пойнтер. Он ходил следом за мной, волновался, временами повизгивал. И вот все собрано в дорогу и уложено: рюкзак, ружье, патронташ. Дей, не дожидаясь команды, прыгнул на свое законное место – бензобак все того же «Ковровца». Мотоцикл взревел, и через полчаса мы оказались у скошенных хлебов с островками осинника, березняка, кустарников, охваченных высокими травами.

Дей, спрыгнув с мотоцикла, побежал по краю поля, а я, приготовив ружье, направился вслед за ним. Вскоре увидел собаку в стойке. Дей сделал шаг вперед, и прямо из-под его носа рвет воздух перепел. Выстрел оборвал стремительный полет. Дей подал птицу, осторожно держа зубами лапку. Затем сел у моих ног, ожидая команду. А я тем временем не торопясь осматривал первый трофей. Птица нагуляла вес, зажирела, кожа на тельце туго натянулась, просвечивая желтизной. В месте попадания дроби разбежались «лучики», словно камушек в стекло ударил.

Поехал дальше по жнивью, время от времени останавливаясь при виде собаки в стойке. К концу охоты на сей раз в ягдташе оказалось пяток отяжелевших птиц. Молодец, Дей!

Собака оказалась умной. В этом убеждался я не раз за сезон охоты. Вот однажды пробирались мы с ним сквозь густую траву по краю отвесно падающего метров на 70 обрыва, вдаль – конца не видно. Внизу бежала река Томь. Дей впереди – в поиске. Вдруг рядом с ним взлетает перепел и направляется в сторону. Мой выстрел прервал этот полет, птица упала за обрывом. Достать ее надежды не было. Но Дей бросился вперед. Напрасно я кричал: «Нельзя! Назад!». Он вернулся через четверть часа, и не пустой – с добычей, держа птицу в зубах. Как он смог достать перепела, для меня так и осталось загадкой.

Стояла осень, но было тепло. И я решил поучить своего четвероногого друга доставать из воды убитых или раненых уток. К лапке раненого чирка привязал тесемку, другой конец закрепил за вбитый на берегу большой лужи колышек, а птицу посадил в эту самую лужу. Направил собаку за уткой. Она подошла к воде, чирок в это время нырнул. Дей с удивлением уставился на меня, словно спрашивая: куда исчезла птица? Но через некоторое время утка вновь появилась на поверхности воды. До пойнтера, видно, дошло: симулирует, не утонула. И лохматый охотник устремился к воде. Войдя в лужу, стал отчаянно бить лапами по воде: бац, бац, бац… Но выгнать утку на берег, как ни старался, не смог. Пришлось вытащить чирка из лужи. Но на этом тренировка не закончилась. Чирка, к лапке которого была привязана веревка, опустил на сей раз в реку (она находилась рядом). Она уплыла, натянув веревку. Сам разделся, зашел в прохладную воду, произнес команду «пиль!» и поплыл. Собака, услышав команду, тоже оказалась в воде и, доплыв до меня, положила передние лапы мне на плечи, видно, решила ловить чирка с комфортом. Через минуту я, достав утку, поплыл к берегу вместе с Деем, который забрался ко мне на спину. На берегу отчитал пса, не желающего ловить птицу, помахивая при этом пальцем перед его носом. Дей как-то стих, понуро смотрел на своего хозяина, переживая свою оплошность. На этом беспардонное плавание за утками на плечах хозяина закончилось.

Со временем из Дея получился знатный добытчик дичи, без которого я уже не мыслил охоты.

 

ДЕЙ И ДЕТИ

 

Подрастали у нас два сына: старший Витя, четырех лет, ходил в детский сад, младший Тима, двух лет, находился под присмотром моих родителей.

Незаметно подкралась зима. С наступлением холодов работы у Дея заметно убавилось. Сердобольные дети ходили за мной и жалобно просили: «Папа, не ходи с Деем на охоту, не отправляй на улицу, он почти голый, холодно ему!». Как не понять малышей – и Дей оставался дома.

Когда возвращался старший сын из садика, после ужина начиналось столпотворение. Дети, собака кувыркались на полу, ползали друг по другу, не разбирая, кто вверху, а кто внизу. Куча копошилась, толкалась, падала, хватаясь друг за друга. Дей взлаивал, вертелся среди детей.

Я садил Дея на цепь у будки, стоящей под хозяйскими постройками. Он противился насилию, прыгал, жалобно стонал, всем видом показывая, как противно сидеть на гремящей цепи, позорящей его, Дея, достоинство, сковывающая свободу. Поведение его говорило, что хозяин – человек жестокий, без совести, но собачья этика подсказывала, что необходимо страдать, но терпеть. Но слаще сосиски для него были встречи с детьми, которые при каждом удобном случае снимали ошейник с цепью, и начиналась совсем другая жизнь.

Часто, когда родителей не оказывалось дома, Тима с Деем играли в комнате. Ребенок пытался научить собаку простым вещам, но у него никак не получалось – неважным учителем оказался внук.

В один из дней бабушка вышла во двор наводить порядок. В горнице остались играющие внук с Деем. Возвратившись, она заметила, что парочка спала на диване: Тима обнял волосатого друга и сопел ему в ухо.

Бабушка временами ходит к соседке «на чай». Она велела Тиме играть, но не позволять себе лишнего. Тима заявил, что порядок будет сохранен. Как и ранее, поверив малышу, со спокойной душой ушла. Пришло время оставить приветливую подружку. Зайдя в дом, она обомлела: в горнице царил страшный беспорядок – половики помяты, скатерть со стола валяется на полу, рядом веник и ведро. У дивана на полу спит Дей, а внук, уронив голову на живот собаки, свернулся калачиком. Бабушка улыбнулась, решила не будить и направилась на кухню.

Конец зимы, весна пролетели в приготовлении рассады, в изнурительной до ломоты в спине работы в огороде. Дни уходили стремительно, незаметно. Различить границы между весной и летом невозможно. Наконец, грядки обильно зазеленели, цветы засверкали радугой.

В один из летних дней Дей находился в доме. Бабушка, которая относилась к нему с любовью, собралась готовить обед. Она спустилась в подпол, положила в кастрюлю соленой капусты, поставила на пол и начала набирать овощи. Когда поднялась наверх, кастрюля с капустой оказалась пустой. Из-за угла, облизываясь, выглядывала собака. Такие случаи были не единичны. В дальнейшем, осенью, когда подошел сезон охоты, без угощения капустой ехать на луга Дей не соглашался.

Через два года у пойнтера появилась подружка, живущая на соседней улице, у которой временами Дей оставался на два-три дня. Я случайно узнал, что у них появились три щенка. Хозяин суки был мне не по душе. При неоднократных встречах на улице я здоровался первым, будучи воспитанным, уважая старших. Он смотрел на меня недобрым холодным взглядом, отвечал невнятно, направляя в лицо колючие, неприветливые глаза, тут же отводя их в сторону. Я не сомневался, что этот человек неискренний, таит в голове дурные мысли и способен на нехорошие поступки. О таких говорят: носит камень за пазухой.

В очередной раз Дей возвратился домой через неделю, вечером. Зашел в кухню и тут же упал на пол. Появилась пена у рта, рвота, судороги, частое дыхание. Проснулись дети, прибежали к четвероногому другу. Они заревели в голос, прижимали его лапы, голову к груди, пытаясь поднять, заглянуть в глаза. Дети надеялись, ждали, что Дей встанет, лизнет шершавым языком лицо, губы, руки. Казалось, для них нет на свете больше и страшней трагедии, чем болезнь собаки. Не было сил привести их в чувство. Наконец, нам удалось уложить детей в постель. Я кое-как водой с марганцовкой промыл Дею желудок, дал необходимые таблетки. Вскоре собака уснула.

На следующий день Дей проснулся, с трудом приподнял голову и тут же ее уронил. Дети, узнав, что Дей жив, прибежали из комнаты, уселись рядом, начали гладить, говорить ласковые слова, радуясь благополучному исходу. Они принесли молоко, накрошили в него булку, поднесли сосиску. Собака начала есть угощение, но совсем немного – слишком слаб был организм.

К обеду Дей начал вставать, шатаясь при этом из стороны в сторону, затем вновь ложился. Постепенно аппетит нарастал, и через три дня Дей уже самостоятельно вышел на улицу, приведя в ликование детей. А через неделю все напасти были позади, Дей снова стал прежним.

Осенью мы продолжили успешно охотиться на наших угодьях.

 

ЧАЙКА НА ЛЬДУ

 

В марте я ехал в Томск по своим делам. В вагоне находилась группа рыбаков, среди них – мой товарищ Геннадий. Он рассказал случай, который произошел в прошлом году во время рыбалки.

Зима добежала до середины декабря. Мы с товарищами сели в машину, поехали на Скалу рыбачить. Так называется высокий крутой берег речки в Яшкинском районе.

Когда серость начала борьбу с темнотой, рыбаки спустились с берега вниз на лед и начали бурить лунки. Вскоре появилась первая плотва. Пойманная рыба после двух, трех прыжков застывала – мороз минус 20. Время незаметно шло, улов у каждого увеличивался. К обеду рядом с нами на льду выросли небольшие кучки белой рыбы. Вдруг с небесной высоты бесшумно опустилась чайка, все бросили рыбачить, стали с изумлением смотреть на нее. Птица находилась в метре от меня, и я хорошо ее рассмотрел. Размером не больше рябчика, ладно сбитая, компактная фигурка. Ухоженное оперение отливало матовой белизной, плотно прилегало к телу, образуя удивительно привлекательное создание. Мне показалось: это не чайка, а волшебство в птичьем обличье.

Любуясь, я понял: природа создала необычную птицу. Для меня чайка – ангел в белом облачении. Особенно сказочно смотрелась она на льду в зимнюю дикую стужу. При виде ее дух захватывал, и я подумал: «Неужели этот бесценный подарок для души наяву, а не сон?». А птица, слетев на лед, вначале осмотрелась, затем подошла к ближайшей кучке с рыбой, захватила одну из них клювом, пробуя «на зубок», вскоре уронила на лед. Затем подошла к другой – и все повторилось. Рыба была тверда, как кость, которую невозможно согнуть, сломать, проглотить. Тонкий клюв не способен на подобные «подвиги». Разочаровавшись, чайка направила свой взор на каждого из нас поочередно. По-видимому, голод мучил ее. Весь вид птицы говорил: «Люди, я есть хочу! Помогите моей беде, поймайте для меня рыбку! Я прилетела, не испугавшись вас, от голодной жизни!».

«Она нуждается в свежей, не мороженой, лучше живой рыбе! Почему сижу, теряю время?» – спохватился я и неслышимым для друзей голосом стал просить, умолять Всевышнего, Господина Случая, кого угодно: «Дорогие, бесценные, помогите поймать рыбку! Я не хочу, чтобы чайка улетела голодной!». И чудо – меня услышали. Я извлек из лунки трепещущегося чебака, бросил гостье. Она схватила его со льда, захватив посередине клювом, словно пинцетом, и проглотила. Я вновь опустил мормышку с опарышем в воду. На этот раз вытащил приличную рыбу, среди нас, рыбаков, говорят – «четвертная», положил рядом с птицей. Чайка подобным образом закусила и второй. После сытного завтрака через 2 минуты чайка поднялась на крыло, долетела до крутого берега, исчезла за ним в направлении кустарников, где, по-видимому, спряталась в снежных, сугробах или под упавшими на снег ветвями тальника.

.

ЗА ОДНИМ СТОЛОМ

 

I

 

Три года назад в один из хмурых осенних дней от полустанка, куда я приехал на электричке, направился к ближайшему кустарнику, затем – к следующему, чернеющему вдали. За ним прозрачный березняк не был удостоен моего внимания. Пересекаю елань, впереди лесной массив, границы которого не определяются. Иду между раздетых деревьев, кустарников, обходя упавшие в прошедшие годы деревья, сучья, основательно просохшие, заросшие травами. На всем пути сопровождают меня серая растительность, земля, покрытая жухлой травой, серое небо. Унынию, запустению нет конца. Среди мрачного ландшафта вдали мелькнуло белое пятно. Я решил узнать, что это могло быть, и направился к нему. Подхожу ближе и вижу – белизна неправильной округлой формы размером с шапку расположилась на стволе осины. Не было сомнений – по ряду признаков дерево упало летом, корни его оказались слабыми и не выдержали порывов ветра. Сучья на нем не успели просохнуть, листья свернулись, но не опали, кора выглядела сравнительно свежей. В недоумении подумал: неужели зайчишки принялись закусывать корой осины, рановато. До выпадения снега съестного в лесу достаточно. Для подтверждения своих мыслей обошел вокруг лежащего дерева, но «визитных карточек» косых – крупного «гороха» – не обнаружил. Осмотрев съеденную кору, убедился, что виновниками оказались мышки. Края коры по окружности имеют множество мелких отметин от их зубов. Не только кора, но и верхние влажные части древесной основы оказались также им по вкусу. Создалась видимость, что осина в месте погрызов часто-часто побита мелкой дробью. У выступа, отделяющего съеденную и не тронутую кору, задержалось обильное количество мышиного помета.

Обойдя лежащее дерево, но интересного для себя не обнаружив, направился дальше. Я искал, заглядывал в укромные уголки леса, которые могли хранить в себе маленькие тайны: немыслимо крепко обнявшиеся ветви кустарников, хаос и беспорядочность трав, образовав странные шары, словно прятавшие в себе нечто неведомое. По пути осматривал готовые развалиться на куски старые пни, если таковые встречались, хранившие в себе и под собой разных букашек, муравьев, прочую мелкую лесную живность.

Надеялся на встречу с птицами, зверюшками, намеренно или случайно находящихся в данное время в лесу «не по правилам». Много других интересных явлений может преподнести чудная природа.

Наконец пришло время обеда, гвоздем которого были не припасы в рюкзаке, а костер – святое явление для лесного бродяги, охотника, рыбака. У него рождаются сказки, уносящие создателя временного теплого очага в неизвестную чарующую даль. Пламя бегает, скачет по сучьям, сжигая дорогие минуты короткого осеннего дня. Блекнет дым затухающего костра. Затянувшееся чаепитие подсказало, что пора собираться в обратный путь.

 

II

 

Закончились морозы, метели, и наступившая весна теплом своим стерла белые влажные остатки зимы, позвала в дорогу. Я направился в лесной массив, где осенью обнаружил упавшую осину, корой которой лакомились лесные жители. Без труда обнаружил ее, хотя она и внешне изменилась. Осина оказалась голой, лишившись коры. Осмотрев лесину, обнаружил возле нее две кучки «фасоли» серо-коричневого цвета разного размера. Не было сомнений, что здесь находились дикие козы: мать и дочь.

На осине появились дополнительные участки различных размеров и формы, лишенные коры мышами. Одни из них находились на поверхности дерева, побуревшие от времени. Следует полагать, что мышки здесь ужинали осенью. Светлые пятна древесины говорили, что кора съедена в последние недели. Обширный участок без коры на боковой поверхности, когда снег достигал, по-видимому, середины или покрывал осину, и грызуны проложили тропинки вдоль места кормления.

Вместе с мышами пользовались одним столом и козы. Рядом со съеденной корой малыми жителями леса копытные срывали ее грубо, со значительными усилиями, отрывая лоскуты различных размеров или выгрызая. Длина дерева составляла более пяти метров и осина вся оказалась без коры. На ее нижней поверхности на многих местах она отсутствовала – голод заставлял не оставлять ужин и на этих неудобных местах.

С наступлением сумерек первыми появлялись на кормилице мыши. Они вылезали из теплых норок, придавленной к земле снегом травы, других схоронок, бежали по проложенным тропам, карабкались по сучьям, траве и оказывались на обильном столе – осине. Начинался ужин. Внимательно слушая тишину, с появлением посторонних неизвестных звуков спасались бегством. Осторожные шаги коз, которые были знакомы мышкам, также не внушали доверия, они разбегались по надежным «квартирам». Волосатая мелочь опасалась закусывать одновременно рядом с козами – можно случайно вместе с корой оказаться для них дополнительным мясным блюдом.

Сижу на раздетом козами, мышами дереве, прикрыв глаза. Мысли унесли меня на месяцы назад, когда давили морозы, глухо стонал ветер, скрипели и трещали деревья, жалуясь неизвестно кому на жестокую погоду. В это время по перелескам бродили две голодные козы: мать и дочь, с трудом держась на ногах. Когда выбились из сил, к утру они нашли ту осину, о которой я рассказал. Возможно, она, умерев, спасла им жизнь. И не только козам.

 

НАД БЕРЕГОМ АЛЧЕДАТА

 

На хрупком берегу, несущего дрожащие, прыгающие воды Алчедата, стоит куст черемухи, качающий зелеными ветвями на ветру. Одна из ветвей наклонилась, с трудом удерживаясь на крутизне, подпираемая прошлогодними сухими травами и подросшей зеленой молодью. Среди них неизвестно как оказался хмель. Бесцеремонно поднимаясь, разрастаясь, он набрал силу и исподволь подкрался к ослабевшей ветке черемухи и накинул на нее свои кольца. Со временем они сжимали ветку в смертельных объятиях, затрудняя поступление живительных соков, перекрывая дыхание, сковывая приветливые качания, приглашающие отдохнуть порхающих, пролетающих птиц. От страха, боли ветвь стонала, дрожала начавшими усыхать листьями, призывая на помощь сестер-ветвей, рас­тущих рядом. Но они, качаясь на ветерке, лишь шептали: «Борись, борись, не поддавайся, несчастная!» Не имея сил противиться злодею, теряя силы, клонилась ветка ниже, ниже, пока не коснулась прозрачных струй реки. Воды начали трепать ее, срывая листья с мелких, не успевших еще повзрослеть веточек, лишая их надежды встретить следующую весну.

А хмель тем временем все разрастался, и его боковые отпрыски – лапы направлялись к ближайшим ветвям черемухи. Пришел и их черед «бить в колокола». Тревожные голоса их, зовущие на помощь недалеко растущие растения, то нарастающие, то затихающие под шумом ветра или дождя, повисали над бегущими безучастными водами Алчедата, растворялись среди окрестных трав и кустарников, которые тоже не могли прийти им на помощь.

 

У ПОТУХШЕГО КОСТРА

 

Осень качала свои права. Она катила на невидимой колеснице, запряженной тройкой резвых лошадей, по полям, лесным просторам, временами останавливаясь передохнуть, простужено чихая и кашляя сорванными с кустарников, деревьев последними желтыми листьями. В один из осенних дней я оказался в лесу. Снял рюкзак возле березы, несколько лет назад, видимо, не выдержавшей ударов судьбы и опрокинутой наземь. Падая, она подмяла под себя молоденькие березки, растущие рядом. Время успело иссушить изувеченных соседок.

У сухих деревьев развел костер, повесил над огнем котелок с водой для чая. После недолгой трапезы отходы со стола оставил у костра – грех бросать в огонь. Остатки с «барского стола» окажутся весьма кстати для голодных братьев наших меньших. Не мешкая, убрал со «стола» оставшиеся продукты. Затем подошел к растущей недалеко березе. Рюкзак положил рядом с ней. Сел на выступающий над землей корень у основания ствола и в полной тишине стал ждать. Костер в это время догорал, покрываясь серым пеплом.

Треск сучьев, стрельба костра искрами, звуки шагов привлекли внимание маленьких и не очень лесных обитателей, находящихся неподалеку. Они, казалось, с нетерпением ожидали, когда нежданный пришелец покинет место отдыха, и где-то там, вдали, угаснет шум его шагов. Я затих и стал ждать.

Первой прилетела синичка, опустилась на сук в средней части ближайшей к умершему костру осины, нетерпеливо вертясь и тинькая. Затем оказалась ниже и, наконец, слетела на землю. Тут-то и наткнулась на шкурку с салом, которую стала с азартом волтузить, отрывая аппетитные кусочки.

Откуда ни возьмись на дереве с другой стороны появился вездесущий поползень в дымчатом фраке с черными острыми глазками. Он «приберезился» вниз головой на уровне роста человека, пробежал по дереву влево, затем вправо и, пикнув, остановился. А через секунду вновь побежал, но теперь уже вниз, манипулируя телом, словно акробат на перекладине. Убедившись, что все спокойно, опустился на землю недалеко от синички и тут разглядел шкурку от колбасы и стал усиленно долбить по ней клювом, отдирая вкусные частички мяса. Через какое-то время синичка насытилась, упорхнула. И поползень, прихватив остатки обеда, улетел в укромное место. За всем этим вместе со мной наблюдала и мышка, укрытая поникшей травой и оставшимися листьями растущего поблизости куста. Пока мышка осторожничала, птички вновь явились к «столу» и теперь уже дружно принялись за трапезу вторично. А насытившись, взметнули в небо. Но несмотря на голод, выйти из своего укрытия мышка не решалась. И только когда птичья возня стихла, она еще на какое-то время затаилась. Но через несколько минут все-таки не выдержала. Из укрытия показался ее маленький влажный, словно простуженный носик, шмыгающий туда-сюда, туда-сюда… Черные глазки-бусинки смотрели настороженно. Она торопливо прошуршала под травой и оказалась на возжеланном месте. Недолгие поиски увенчались успехом: тут и там начали встречаться хлебные крошки. Мышка не мешкая подбирала их, прислушиваясь к окружающим звукам. А отобедав, скрылась под лесным одеялом.

Потом к кострищу подбегали еще две мышки, но им перепало меньше – опоз­давшим достаются последние крохи.

Вечерний сумрак мало-помалу накрывает дневной свет, поглощая его все больше и больше. А я все сидел на своем прежнем месте в ожидании новых любопытных обитателей леса. И ожидания мои вскоре увенчались успехом. Из своей «квартиры» в наступающую темноту выскользнул коварный, гибкий, как змея, горностай. Обежав вокруг оставшегося костра, зверек почувствовал: «Кто-то здесь был!». Он метнулся в близкие высокие серые травы, затем в кусты разыскивать находившихся здесь охотников за съестным. Остатками после трапезы в лесу можно подкормить, пусть одноразово, голодных маленьких, но и чудных здешних обитателей. Не забывай о «спонсорской помощи», путник, посещая любимые места.

 

ДРАМА В НОЧИ

 

В густой тьме оставил электричку на полустанке Кулаково, зашел в придорожную лесную полосу. Освещая путь фонариком, ушел от остановки примерно на километр. Встретилось удобное место у раскидистого куста. Очистил площадку от снега для костра. Сучья, вот они, рядом, с гулким треском ломаются на сгибах. Шатер из сушняка готов. Подожженная береста занялась огнем, пуская шлейф черного чадящего дыма. Немного времени – и желтый пламень заплясал по ветвям. Ветки, разгораясь, гулко стреляли в ночной тишине.

На снегу разложена клеенка, на нее – дежурные припасы, но обязательно присутствовала «изюминка»: салат из помидоров, фасоли или различных овощей – объедение! Вскоре на горячих углях вскипел чай. За его распитием не заметил, как на востоке появилась серость, которая смешивалась с мраком, стирала темноту. Светало. Я уложил оставшиеся припасы в рюкзак, забросил на плечо ружье.

Вышел из придорожных насаждений. Впереди раскинулось убранное осенью хлебное поле, засыпанное сверкающим снегом, в косых лучах восходящего солнца. Наискосок пересек его и оказался между небольшими околками, образующими различные по размерам поляны. Я шел вперед, полагая, что не будет конца кустарнику, деревьям, смотрящим на него с высоты. Иные заросли черемухи, шиповника усеяны мелким осинником, затрудняющим путь не только человеку, но подчас и зверюшкам: лисам, зайцам…

Я обходил по краю одни заросли за другими с одной стороны, и если не встречал заячьи следы, на другую не заглядывал – пустая трата времени.

Приблизившись к очередной поляне, на дальнем ее краю заметил неясные очертания каких-то пятен. Подойдя ближе, различил цепочку лисьих следов. Я решил проследить, куда направилась рыжая охотница, повезло ли ей в поисках ужина или направится на дневку голодной. Видимо, лиса надеялась на интуицию, наконец, на удачу и, не останавливаясь, продолжала путь. Вот она прерывает свой бег. Снег разрыт лапами до земли, вокруг образовавшегося черного пятна обилие отпечатков лап. Удалось закусить мышкой или нет – неизвестно. Затем рыжеволосая побежала дальше. На следующей поляне вновь раскопана земля, рядом единичные шерстинки – на этот раз повезло. Не ухожу от следа. Он обогнул березняк, направился к следующему мелколесью.

На поляне лисица остановилась. Тянущий над снегом ветерок донес до нее слабый знакомый запах. Он подсказывал: где-то прячется птица. Она прислушалась, повела носом, энергично втягивая воздух, пытаясь достоверно определить, откуда он исходит. Вскоре рыжая убедилась, что более сильные ощущения исходят со стороны темной нечеткой растительности, находящейся впереди.

В конце поляны невдалеке от зарослей просматривалось непонятное бесформенное пятно снега, отбрасывающее синие, насыщенные до черноты тени. Приближаясь к нему, расстояние между следами сокращалось, местами они были продолговатыми, менее четкими, возможно, она прислушивалась, осмат­ривалась. Недалеко от лунки (пятно оказалось схоронкой тетерева) – рваная полоса, широко вдавленная в снег. Плутовка подкрадывалась к птице на полусогнутых лапах, затем вдавилась в снег, готовясь к прыжку. У развороченного углубления единичные маховые перья, пух, капли крови. От места разыгравшейся ночной трагедии следы лисы ушли в сторону кустарника, сбегающего в лог, где пропали среди высоких кочек.

Солидная доля вероятности, что Патрикеевна приблизилась к спящей крупной птице (о том, что пернатая была солидная, она определила по густому аппетитному запаху. Дух, исходящий от предполагаемой добычи и мелкого зверька, зайца был разный, хорошо различимый). По телу хищницы пробежала нервная дрожь, с усилием подавляемая. Глаза горели алчным голодным огнем. Неуправляемый нос дрожал, морщился, дергался, словно змея, пойманная за хвост и поднятая над землей. Рыжая с трудом справлялась с бурлящей страстью, контролируя себя, чтобы преждевременно не взорваться, словно освобожденная туго стянутая пружина. Возможно, определяла место у будущей жертвы, за которое должна быть единственная хватка, дающая успех в охоте. Это значит – свежий сытный ужин и запас на следующую ночь. Сжатые до предела силы, хранимые в теле, лапах, стрельнули, бросив хищное создание на лунку. Лиса упала на тетерева (это был, действительно, он, находящийся в снежной ловушке), накрыв волосатым телом. Спасения не было. Зубы сомкнулись на теле жертвы – и все кончено.

Братьям нашим меньшим приходится искать надежное, казалось бы, безопасное укрытие от разного рода хищников, но его так тяжело найти. На их хитрость, осторожность прятаться найдется более хитрый, сильный враг, не знающий жалости.

 

ТРЕТЬЯ ОХОТА

 

Однажды мне, любителю посидеть с удочкой у речки и побродить с ружьишком по лесу, пришла идея разузнать премудрости охоты на барсука. Знакомый сообщил, что в соседней деревне живет человек, который увлекался охотой на этого скрытного осторожного зверя. Я решил познакомиться с охотником ближе. В один из летних дней приехал к нему. Он назвался Антоном Антоновичем. Я пояснил, с какой целью приехал. Присели на крыльцо, и вот что он мне поведал.

Мне кажется, что много лет прошло с тех пор. Вот и седина ударила в бороду, а казалось, не более пары лет прокатилось. Жил я тогда в одном из поселков Кузбасса. Для охоты на барсука нужна мне была собака. Искал ее, где мог, но подходящая не встречалась. В один из весенних дней у соседа ощенилась сука, принесла четырех щенков-метисов. Когда малыши подросли, он зашел ко мне и предложил взять одного из них.

Действительно, почему не взять? Возможно, из него получится толковая охотничья собака, если приложить определенные усилия, – решил я.

Подошел к дому хозяина суки. У крыльца играли щенки. Последив за поведением малышей, выбрал одного из них. Он оказался кобельком, назвал Дружком. Пришел в дом, посадил на пол. Спина черная, бока светлые, широк в кости, приземист. Поведение самостоятельное, лаской не отличался.

Когда Дружок подрос, стали посещать с ним ближайшие окрестности. В первые вылазки отмечал в щенке любопытство, напористость. Затем началась учеба, необходимая для норных собак. Уроки были вначале просты, затем усложнились. Собака их усваивала неторопливо, но прочно и надежно. К осени из щенка выросла собака с широким торсом, прочно стоящая на лапах.

Незаметно подкралась зима. Но и она, как ни трещала, ни гудела, подходила к концу. А на исходе своем огрызалась жутким холодом, пытаясь направиться вспять. Однако пришло время, появились вешние воды-слезы и смыли ее с лица земли.

За зимние месяцы костяк Дружка окреп, сжался прочными тугими мышцами. Сформировался надежный, не знающий страха кобель.

Теплые дни с садово-огородными и прочими делами закружили до изнеможения. Но изредка открывались светлые окошки для отдыха. Это время с Дружком использовали для повторения уроков, пройденных в прошедшем году.

В трудах незаметно пролетело лето. Пришло время готовиться к охоте на барсука. Вдали от деревни находилась знакомая возвышенность с пологой вершиной, обсыпанной кустарником с торчащими между ним единичными березами и осинами. Возвышенность эта одной стороной соприкасалась с обширным полем с убранными хлебами. Я решил осмотреть гору на наличие нор мышковатого зверя. Вначале прошел по ближайшему склону вверх, затем спустился вниз по кривой к основанию, с трудом пробираясь сквозь заросли, но тропу, которую прокладывают звери к водопою, не нашел. Пройдена половина склона, впереди рукой подать окончание его. Не останавливаясь, пошел дальше. И вот она – долгожданная тропа, сбегающая вниз, к ручью, текущему между высоких трав. Поднялся по ней и оказался рядом с норой с утоптанной землей у входа.

Вечером следующего дня примерно в километре от нее зашли с Дружком в осинник, расположились на траве. Я обнял лохматую голову собаки. Стали ждать. Уныло долго тянулось время. Наконец, подкралась полночь. Вскоре Дружок забеспокоился. Не мешкая, я снял поводок, и собака исчезла в ночи. Освещая путь фонариком, направился вслед. Прошло несколько минут, и вдруг я услышал лай. Побежал на голос, цепляясь за густую траву, ветви кустарников, падая, вставая, приближался к голосу собаки. Затем к нему добавились другие звуки: шум травы, треск сучьев, визг, звуки, издаваемые зверем, – все смешалось в шумный дикий хаос. Черный жуткий клубок вертелся, извивался перед глазами. Не добежав до свары, сорвал с плеча ружье, направил луч фонарика. Улучив момент…

На следующий день разглядел Дружка. Вид у него после встречи с барсуком был неважный. Кожа на морде оказалась порванной во многих местах, левое ухо висело на двух лоскутах. Ножницами остриг ему волосы вокруг ран, обработал йодом. Соединил рваные края, прижал к кости. Подобным образом обработал ухо. Наложил лейкопластырь. Собака от бопи замотала головой, но через минуту успокоилась, понимая, что руки хозяина лечащие – надо терпеть. Но через несколько минут лохматый друг поступил по-своему: содрал наклейки с «лица» лапой и начал зализывать раны, до которых можно дотянуться языком. Сделав свое «черное» дело, положил голову мне на колени, направив благодарный преданный взор в мои глаза. В нем было столько теплоты, ласки, которых не встречал у других своих собак. Через несколько дней раны на мордашке, ухе закрылись, оставив грубые рубцы.

Прошла неделя, и я на склоне оврага в другом месте вновь обнаружил жилище барсука. Расположившись вместе с Дружком в зарослях мелколесья, стали ждать полночи. Устроившись поудобнее, стал гладить собаку по голове, почесывать за ухом, стараясь вселить в нее уверенность, нашептывая при этом: «Никогда не допущу, мой друг, чтоб у тебя были черные дни: мой стол – твой стол, мой кров – твой кров. Застрянешь в норе – откопаю, когда будешь старенький, немощный, не оставлю под забором. Мое слово крепкое!». В эту ночь охота также была удачной.

Утром следующего дня осмотрел «личико» четвероногого друга. К старым рубцам добавились свежие раны. Обрабатывая их, приговаривал: «Терпи, мой мальчик, терпи. Не мотай головой, ведь мы повязаны единой неукротимой страстью – охотой. Она в радость тебе и мне – не последняя. С такими не украшающими твою мордашку рубцами люблю тебя ничуть не меньше, чем до них!». Прижав Дружка к себе, погладил по умной отчаянной голове. Пес от восторга поднял нос, закатил глаза вверх, пытаясь лизнуть в губы, щеки, часто дыша, громко сопя.

Третью нору со многими отнорками, с выходами на поверхность на различных уровнях от основного входа обнаружил далеко от деревни на склоне возвышенности среди густых зарослей. От нее вниз к ручью сбегала накатанная тропа. По-видимому, в ней многие годы проживало не меньше двух барсучьих семей.

Через день в темноте остановились с Дружком среди мелколесья вдали от норы. Я сел на упавшее дерево, Дружок рядом. Ждем. За полночь собака заволновалась. Не мешкая, снял поводок. Пес бросился вниз по косогору, я за ним. Затем услышал лай, который смещался в сторону норы. Когда подбежал, услышал в глубине ее шум, по которому трудно понять, что происходит под землей. Затем лай стал стихать, перешел в хрип, слабый стон, и, наконец, все стихло. Страшная мысль бросила в пот. «Неужели случилось непоправимое? Неужели?..» Я сбросил с плеч ружье, рюкзак, торопливо развязал тесемки, достал лопату, топорик. Срубил осинку. В спешке насадил на черешок лопату, начал копать бугор, под которым слышал последние звуки. С усилием выворачивал куски земли вместе с травой, бросал их куда придется. Работал изо всех сил. Пот ручьями бежал по лицу. Сбросил одежду, оголился до пояса. Уже по грудь в земле, без отдыха копаю… Кажется, не будет конца изнурительной работе. Проклятая теснота, неудобства. Вытираю тылом ладони, плечом бесконечный пот с лица, отбрасываю липкие волосы с глаз, но продвигаюсь вниз. Слышу – лопата провалилась в пустоту. Расширяю вход в нору, проталкивая землю ногой в оба конца. Затем поднялся наверх за охотничьим ножом. Спустился вниз, начал откалывать комья земли, мешающие лицу, голове, расширяя вход. Крупные комья выбрасывал наверх. Когда вход увеличился в достаточной мере, присел, начал искать рукой собаку, продолжая отталкивать землю в стороны. Под правым ходом обнаружил край второго, забитый землей. С усилием протолкнул в него пальцы, и они наткнулись на что-то волосатое, мягкое. «Дружок!» – страх беды охватил меня, я крепко ухватил за шкуру на спине, начал тянуть. С трудом вытащил задохнувшегося друга, вытолкнул на край ямы, сам выбрался из нее, сел рядом с погибшей собакой.

Когда отдышался, отдохнул, достал из рюкзака краюху хлеба, головку лука, четвертинку водки, вылил в кружку. Выпил, скромно закусил. В горе положил на согнутые колени руки, на них уронил голову. По лицу сползали редкие скупые слезы, тяжелым хрусталем падая на листву.

Утром позвонил на работу, взял отгул на три дня, сославшись на недомогание. Из струганных досок сколотил ящик по размерам Дружка, обил его зеленой тканью, дно выстлал еловыми лапками. Уложил собаку на них, закрыл крышку, вбил гвозди. Ночью с лопатой и печальной ношей пришел на кладбище. Рядом с березой, растущей недалеко от могилы матери, выкопал яму, поставил в нее ящик, засыпал землей. Сверху прикрыл сухими листьями, скрыв захоронение от злых глаз и рук. Вернувшись домой, провел несколько часов в рваном, нездоровом сне. Мне снилось, как озверевшие, разгневанные барсуки убивают мою любимую собаку.

Утром встал измученный, разбитый, подавленный. До вечера пил горькую, не пьянея, периодически вытирая натертый до красноты влажный нос, соленые потеки на щеках.

После рассказа Антона Антоновича я сидел с понурой головой, осмысливая услышанное. Сколько страданий впитала в себя охота на барсука, по-своему симпатичного, крайне полезного для природы зверя. С этого дня мысль об охоте на него стала для меня под запретом.

 

НЕСБЫВШАЯСЯ МЕЧТА

 

Каких только случаев не происходит на рыбалке: порой каверзных, порой драматичных, а чаще всего смешных. Вот что поведал мне мой товарищ Кузьма.

Однажды ласковым летним утром захотелось отведать сборной солянки с карпами. Несколько телефонных звонков друзьям-рыбакам, скорые сборы – и в путь. За разговорами, воспоминаниями дорога оказалась недолгой. И вот мы уже на берегу кривого, как клюка Бабы Яги, пруда. Выгрузили из машины нехитрые пожитки, наспех перекусили и, не мешкая, накачали резиновую лодку.

Мы с Андреем сетью перекрыли камыши, уходящие на берег. А два других товарища ушли на противоположную сторону пруда «болеть за процесс» и давать ценные советы.

Андрей, высадив меня на берегу у зарослей камыша, уплыл к сети наблюдать, как пуганая рыба окажется в ловушке. А я в рыбацких сапогах зашел в камыши, топоча ногами и ударяя палкой по воде, создавая шум и волны, которые и должны были напугать рыбу.

А тем временем карп весом килограмма четыре направился на глубину, но узрев опасность – сеть, сделал отчаянный прыжок и оказался в лодке позади Андрея. Затем по скользкому днищу, вяло работая хвостом и плавниками, перебрался под доску, на которой сидел рыбак. Шум, громкие речи с берега да напряжение, с каким Андрей наблюдал за сетью, не позволили ему услышать все перемещения, проделанные у него за спиной рыбой. Карп до поры до времени терпел удушье, но вскоре, почуяв, что дело скверное, собрался с силой и ударил всем телом (4 кг – не шутка) в сиденье снизу. Рыбак оказался в воздухе и издал крик, потрясший окрестности. Описав дугу, шлепнулся на сеть. Хватая воздух ртом, махая руками, словно крыльями, закричал: «Спасите!» Товарищи, сидевшие на берегу, разразились хохотом. А карп тем временем, совершив второй прыжок, оказался в родной стихии, и с мечтой о солянке пришлось проститься.

Так что, отправляясь на рыбалку, не стоит заранее строить радужные планы. Не всегда им суждено сбыться. Вот так-то.

 

УТРО И СНЕГ

 

Бодрящим, щиплющим щеки и нос утром вышел за лесопосадки. Снег, тронутый косыми лучами солнца, казался слегка розовым с голубым отливом. Он, украшенный, обсыпанный сверкающей холодной снежной пылью, режущей глаза, ушел в ближайшие ольховые с осиною окопки и дальше, дальше…

 

Девственный снег под лыжами стонет, противится идущему, пытаясь удержать, в бессилии страдая, мучаясь, всхлипывая.

Путник, не торопись, остановись, осмотрись вокруг на неповторимое чудо – видишь ли, слышишь ли?

С каждым шагом воздух раздвигается, пропуская вперед, не создавая затруднений, слипаясь сзади, подрагивая, трепеща, словно невесомая невидимая птица. Ощущение покоя, тишины до звона в ушах – предельно натянутая струна. Появись, коснись продрогший ветерок ее, и тишина треснет, как первый ледок на лужице под небрежной ногой путника, словно выстрел в ночи.

Хотел поделиться прекрасным с друзьями, знакомыми, но испугался: пройдутся тяжелыми избитыми башмаками по сокровенному – соль на рану.

 

БЕГУЩИЙ ПО ПЕСКУ

 

Как-то в середине августа мы с товарищем пришли на берег Курьи, уселись в байдарку и оттолкнулись от берега. Она заскользила по мелкой волне, лениво покачивая тонкими боками. На середине реки повернули и поплыли дальше по едва ощутимому течению к намеченной цели – любимому Чулыму, в который Курья вливает свои нетерпеливые воды.

Проплыв примерно три сотни метров, мы заметили, что берега, за которые мертвой хваткой уцепились деревья и кустарники, стали сближаться, набирая крутизну. Вскоре они настолько приблизились друг к другу, что разросшиеся фоны деревьев уже готовы были соединиться в тесных объятиях, и при сильных порывах ветра им это удавалось. На одном из крутых поворотов узкое место реки было перекрыто вбитыми в дно браконьерскими кольями. Пройти на лодке можно было только у самого берега. Опасаясь распороть брюxo брезентовой посудины о придонные сучья или сломаные под водой колья, мы с трудом протолкнули байдарку.

С осторожностью одолели три неудобных поворота и прижались к пологому берегу. Сошли на сушу, вытащили лодку на влажный песок, долго не мешкая, взяли спиннинги и запасные блесны и отправились попытать рыбацкого счастья.

Товарищ остался у устья реки, а я направился навстречу барашкам, бегущим по воде. Приготовил спиннинг с блесной, размахнулся, и она улетела в речную глубину. Эту операцию я проделал не один раз, но щуки будто все разом лишились аппетита и держали свои пасти на замках. Я решил оставить это занятие и пошел вдоль берега.

Вскоре до меня донесся птичий щебет. Это пел кулик, но песня такая тоскливая, словно материнское причитание. Я медленно шел и слушал, и вдруг из-под моих ног бросился наутек пушистый комочек-птенец кулика. Я припустился за ним. Примерно метров через 20 он затаился среди гравия. Когда я почти приблизился к предполагаемому месту нахождения птенца, нервишки его не выдержали, и он вновь бросился наутек. Я – за ним, снова настиг бегуна, который, прокатившись не более двух десятков метров, лишился силенок. Наклонившись, я с трудом разглядел малютку среди камешков и взял в руки живой комочек, покрытый пухом. Пестрая одежонка птенца позволяла ему оставаться практически незамеченным среди песка и гравия. Черные выразительные глазки птахи смотрели настороженно, с испугом. От страха птенец, веса которого я не чувствовал, затих, сжался. Его мать в это время порхала над моей головой, продолжая выводить щемящую душу мелодию. Я посадил малютку на гравий и, осторожно ступая, направился в дальний угол песков, окончательно потеряв надежду на рыбацкую удачу.

Весной Чулым выходит из берегов, надолго затопляя песчаные прибрежья, а ливневые дожди в июле удлиняют сроки действия паводка. Скрытая под водой «малая родина» не позволяет куликам вовремя откладывать яйца, а припоздавшим птенцам угрожает множество наземных хищников, у которых в это время подрастает свое вечно голодное поколение. Так что превратиться из пташки в чудную птицу удается совсем немногим. Как хотелось бы надеяться, что «моему» птенцу удастся, и на тот год я приду сюда и услышу его песню.

 

РУЧЕЙ ПРОСНУЛСЯ

 

Снег начал таять, пригретый весенним солнцем. Луговое озеро стало пухнуть, наполняясь талыми водами, сбегающими с покатых берегов. Они оторвали лед от берегов, приподняли, испытывая на прочность. Он не выдержал, начал ломаться на куски, затем на крупные кристаллы, которые с шумом оседали в воду, а через считанные дни исчезли, растворились в мокрой стихии. Вода, наполняя озеро, достигла устья ручья, пересыхающего летом. Затем перелилась через край, побежала по ранее промытому ложу, журча и искрясь под лучами весеннего солнца.

Невдалеке от ожившего ручья стоял карась, греясь на мелководье, весело шевеля плавниками. Он почувствовал зовущую обнадеживающую тягу стихии, поддавшись неудержимому зову, направился по бегущим водам в неизвестность. Плывя по ручью, местами касался животом дна, скользкой травы, а спинной плавник часто появлялся на поверхности воды, но работая хвостом, изгибаясь телом, карась продвигался все дальше от озера. Прошло немного времени, он оказался в реке, глубина и просторы которой обнадеживали и успокаивали золотистого увальня.

Нередко водных обитателей (и не только) влекут неизвестные силы, и они, не считаясь с опасностью, страшно рискуя, плывут туда, где, возможно, обитали их предки. Ничто не может побороть, сломить это непреодолимое стремление.

 

СОРОКА-БЕЛОБОКА

 

В темно-сером небосводе на скрытом от глаз горизонте появились первые серебристые лучи, которые, удлиняясь, множились и врезались в разгулявшуюся тьму. Ободранные временем, они набрали силу и, наконец, растолкали лохматый сумрак, стали вытаскивать из-за края земли, словно нашкодившего ребенка за уши, дугу желтого солнца, поднимая все выше, выше лысую макушку, пока не явилось оно большим ярким яйцом, беззвучно заявляя: «Я принесло вам, земляне, начало дня».

Набирающие силу и высоту лучи небрежно столкнули прохладные капли росы с листьев, очнувшихся от ночной дремы буйных трав.

Сорока – обитательница тамошних мест (окраины городка), ночевавшая в густой листве высокой осины, очнулась. Поворачивая голову из стороны в сторону, всплеснула крыльями, сронив капли влаги с тугих перьев, очистила клюв от воображаемого прилипшего мусора, теранув его о сук слева, справа, и направилась на поиски завтрака. Описав ритуальный круг вокруг дерева, полетела на «законный» участок охоты.

С высоты полета во дворе одного из домов недалеко от собачьей будки заметила кость. Приземлилась и зашагала к чужой кости. Чуткое ухо собаки уловило присутствие незваной гостьи. А сорока тем временем боком, боком с опаской приближалась к цели, надеясь утащить кость, чтобы затем с горем пополам ободрать оставшиеся на ней крохи. И тут из будки выскочила собака. Сорока, видимо, была готова к такому повороту событий. Спасаясь, она взлетела на нижний сук ближайшей одиночной березы. Неудача, однако, не заставила ее опустить длинный нос, впасть в тоску, извещая о том, что не очень-то она испугалась, подняла громкий щебет. Вскоре бурное возмущение полилось через край, приобрело резкий задиристый оттенок. Мне показалось, что белобокая ругала собаку нещадной бранью, не стесняясь в выражениях. Собака, возможно, почувствовала гнусные, грязные оскорбления и вновь сделала вялую попытку броситься на хамку, хотя осознавала, что нужное расстояние проклятущая цепь не позволяет одолеть, а как хотелось бы потрепать имидж этой гадкой птицы, цапнуть ее за вызывающий длинный хвост.

А крикунья тем временем решила попытать счастье на утоптанных дорогах. Может быть, удастся обнаружить крошки хлеба или что посолиднее. Сорока осмотрелась, не обнаружив опасности, сбросила себя на землю. С пустым желудком, но с гордо поднятой головой внимательно осмотрелась по сторонам. Наша героиня протопала значительное расстояние, в такт ходьбе совершая покачивающие движения конечной частью спины, как деревенская баба, несущая воду на коромысле, но встретиться с завтраком или самой малой толикой пищи не удавалось: невезуха да и только. Но вот, наконец-то, попалась на пути куча мусора, выброшенная нерадивыми хозяевами. Подойди к куче, сорока копнула лапой, ковырнула клювом. Нашла крошки хлеба, правда, не первой свежести, но все равно желанные. Они проскользнули долгожданной пилюлей в пустую емкость птичьего желудка, затем еще и еще. Встретились мизерные остатки мясных продуктов, которые показались сороке не хуже желанных деликатесов. Торопливо поглотав пищу, она удовлетворенно каркнула, не мешкая, подняла отяжелевшее тело в воздух, лениво махая крыльями, направилась к осине и исчезла в густой листве.

 

ВЕСЕННИЕ ПЛЯСКИ

 

Весенний снег под лучами ласкового солнца осел, продырявился, образовав рваные каналы до самой земли. У основания берез, осин растаяли остатки снега, обнажив просохшую жухлую траву, шуршащую на ветру. Скудное тепло нагрело окружающий воздух, и из травы выбрались на поверхность комары-дергунцы. Отогревшись подсолнечными лучами, устроили в воздухе беспорядочные пляски, поднимаясь и зависая над снегом, затем спускаясь, вновь и вновь взлетая, повторяли свой танец. Их еле слышимые тоненькие голоса всем на свете извещали: «Весна пришла, весна пришли…» Казалось, бесшабашным пляскам и пению не будет конца.

Когда солнце сместилось на вторую половину небосвода, скудное тепло стало оставлять плясунов, воздух, снежная поверхность – остывать. Комары-дергунцы умерили свой пыл. Часть из них, спасаясь от нарастающей прохлады, опустилась на траву у основания деревьев, часть – на снег, по рваным тропам устремилась через снежную толщу к земле, теряясь в измятой траве. Некоторые, в истовых танцах потеряв всякую меру, лишившись сил, остались лежать на снегу. Плясать пляши, но меру знай.

 

ПАУК НА СНЕГУ

 

Ноябрь. Снегу набросало с тугих облаков по колено. После скитаний по перелескам я умаялся. Остановился в прозрачном околке у упавшей когда-то усохшей осины, раскинувшей ветви. Снял с плеч рюкзак, ружье прислонил к ближайшему дереву. Под осиной утоптал сыпучий снег, развел костер. Вскоре тепло слизало до земли остатки снега, нависшие комья с дерева и просушило траву под ним. Вместе с дымом вверх потянулись, извиваясь и корчась, струйки пара. Прогрелись, просохли рядом с костром земля, космы травы.

На откосе осунувшегося снега появилось темное пятно, ползущее вверх. Им оказался паук, проснувшийся от спячки. «На верную гибель ползешь, строптивый, спасать тебя надо!» – вздохнул я. Сорвал травинку, слегка поддел паука, он скатился по уклону, упал между травами. «Авось не пропадешь, дурашка!» – шевельнулось в сознании.

Вот так случайное тепло чуть не стало причиной гибели. Иногда и люди, потянувшись к обманчивому огню, обжигаются, а порой и сгорают, если кто-то вовремя не протянет им руку помощи.

 

ПРЕДАННОСТЬ

 

К сестре издалека приехал брат. Ключами, позаимствованными у ее сына, который был на работе, он открыл дверь и вошел в квартиру. И тут же обнаружил собаку породы чау-чау. Она лежала недалеко от двери. Саша (так звали гостя) разделся и прошел на кухню, чтобы выпить чашку чая. Но в доме не оказалось сахара. «Придется сходить в магазин», – решил он, оделся и направился к двери. Дина (кличка собаки) преградила дорогу. Громко лая, она раскрыла темно-синюю пасть, угрожая внушительными зубами. «Не иначе сатана в собачьем обличье, – подумал гость, – с такой лучше не связываться, себе дороже!» Он вновь разделся, включил телевизор, сел в кресло – от греха подальше.

В положенное время явилась с работы сестренка. Дина, оценив бурную встречу хозяйки с братом, с виноватым видом подошла к Саше, пытаясь лизнуть руки, лицо, в смущении пряча глаза. Затем улеглась у ног гостя, уронив на лапы сконфуженную тяжелую голову. «Надо же так случиться, родственника хозяев не опознала, как я буду им в глаза смотреть – позор да и только!» – видно, так думала Дина.

 

О КЕШЕ С ЛЮБОВЬЮ

 

Наши хорошие знакомые Ира с мужем за примерное поведение и хорошую учебу решили преподнести дочери подарок. Выбор пал на попугая. Ранней весной направились на базар г. Томска. В клетке продавца птиц находились оперившиеся птенцы волнистых попугайчиков, тоскливо смотревшие на окружающий мир. Испуганные крошки не могли знать, какая судьба их ожидает, где обретут свою малую родину. Ира положила глаз на одного из них. С ходу его окрестили Кешей.

Сменив место жительства на уютный городок с просторной клеткой и приветливыми хозяевами, Кеша начал подающую надежды и уверенность в будущее новую жизнь. Рос малыш стремительно, как на дрожжах. Вначале только порхал по клетке, хозяева не заметили, как начал летать, уютная клетка стала тесной. Пока наш герой подрастал, Ира не теряла времени даром. Она регулярно в любое время дня подходила к клетке с угощением и вела доверительную беседу: «Кеша хороший, Кеша хочет каши, Кеша ходит и т.д.» Ира знала, что попугаи относятся к птицам-пересмешникам, и усилия могут увенчаться успехом. Не прошло и месяца, как клетку пришлось открыть. На свободе от радости и восторга Кеша щебетал, летал по квартире, изучая все уголки и укромные места. Вечером возвращался, клетка закрывалась.

Утром, как только восходящие лучи солнца вытесняют сумрак, а за окном нарастает разнобой птичьих голосов, наш юный герой просыпается и начинает у хозяев требовать свободу. Он охватывает прутья клетки тонюсенькими, но достаточно крепкими лапками и начинает трясти их, сопровождая щебетанием во все птичье горло, создавая неимоверный шум. Хозяйка не выдерживает шумового беспредела, подходит к клетке, не забывая очередной раз повторить: «Кеша хороший, Кешу ругаю!» В последующем, чтоб пернатый друг не щекотал нервы хозяевам, решили клетку не закрывать.

Примерно через месяц-два утром попугайчик вылетел из клетки, опустился на плечо хозяйки и произнес: «Кеша хороший, Кеша каши хочет». Удивлению и радости хозяев не было предела. Далее словарный запас у Кеши расширялся.

С началом рассвета он просыпается, но сидеть в клетке и ждать, когда прос­нутся хозяева, для него – тоска. Кеша вылетает из клетки, садится на голову хозяйки, вначале расхаживая по ней, словно курица по двору, затем начинает стучать клювом или таскает за волосы, приговаривая: «Кеша тут, Кеша тут…»! Ира не выдерживает беспардонного отношения и встает. Пока занимается туалетом, приготовлением завтрака, Кеша бегает за ней, приговаривая: «Кеша ходит, Кеша ходит…». Наконец, завтрак готов, семья садится за стол. Кеша пикирует, чтобы принять участие в трапезе. Он садится на край тарелки дочки или хозяйки и начинает кушать вместе со всеми. После завтрака члены семьи расходятся на службу. Оставшись один, Кеша тоскует, мается от безделья, перелетает на разные предметы, внимательно рассматривая их, наклоняя головку под различным углом зрения или пробуя «на зубок». На кухне трогает чашки, кастрюли, временами стуча по ним клювом, слушая исходящие от них звуки. Одним словом, ведет себя как молодой бездельник, оставшийся без присмотра.

Но вот возвращаются хозяева на обед. Когда члены семьи садятся за стол, Кеша опускается любому из них на руку или плечо, или голову, щебечет на своем птичьем языке в нашем понятии какую-либо глупость или абракадабру, дергая за рукав, рубашку или воротник, пальцы, вертя хвостом, телом, по сути дела, ведет себя как подвыпивший веселый мужичок, при этом не забывая повторять: «Кеша тут, Кеша тут…». Временами от наплыва распирающих его чувств скороговоркой произносит корявые, непонятные, но забавные и смешные слова. Расхаживая по Ире или по дочке, Кеша назойливо пытается обратить на себя внимание, но, убедившись, что им не до него, отлетает в сторону телефона. Вдруг они слышат телефонный звонок. Когда кто-либо подходит к телефону, оказывается, это проделки Кеши. Наконец, кушать подано, на одну из тарелок опускается Кеша и начинает снимать пробу. Если блюдо оказалось не по вкусу, он перебегает к следующей тарелке и так до тех пор, пока не найдет самое вкусное, в его понятии, блюдо. Из вторых блюд у него в почете каши, обожает и котлеты, мясо и многое другое. А запивает чем Бог послал: негорячим компотом, чаем или молоком. На десерт может позволить себе пощипать мелкие цветы.

После обеда усаживается в подходящем месте, чистит перышки, отряхивается, прихорашивается, короче говоря, отдыхает.

Вечером, когда собираются все члены семьи, для него открывается широкое поле деятельности. Ира начинает заниматься домашними делами или готовить ужин. Кеша садится на плечо или голову, приговаривая: «Кеша тут, Кеша прилетел». Оказав хозяйке должное внимание, начинает наблюдать, чем занимается младший член семьи. Она готовит уроки. Кеша втихую (в его понятии) садится на стол вне поля зрения на полусогнутых лапках, стараясь не стучать, скрытно подбирается к руке и хватает клювом конец ручки, пытаясь вырвать ее из руки, или толкает в стороны. Девочка отмахивается от нахала, но Кеша настойчив и не дает покоя. Наконец, проказника смахивают со стола. Он садится недалеко с обиженным видом и заявляет: «Кешу ругают, Кешу ругают». Но вскоре оскорблен­ное самолюбие проходит, и он опускается на плечо хозяйки, заявляя: «Кеша прилетел, Кеша прилетел» – и начинает клювом перебирать цепочку на шее, которая переливается желтыми бликами, издает мелодичный перезвон, ласкающий уши Кеши. Насладившись музыкой, он садится на стол перед телевизором или на него и, заглядывая в экран, смотрит передачу. Особенно по душе рекламы. Он повторяет их: «Веселый молочник, большие прокладки, старб, старбс»… «Фу, какая гадость!» – решил, наконец, Кеша.

Когда проказы Кеши становятся нетерпимыми, хозяйка подвергает его наказанию – закрывает в клетке. Он страшно обижается, опускает голову, распушает перья, ходит широкими шагами, приговаривая: «Кешу ругают, Кешу ругают…». Когда устает от собственного возмущения и отрицательные эмоции стираются, он садится на перекладину и заявляет: «Кеша хороший!», а для пущего эффекта, уповая на жалость и совесть хозяев, добавляет: «Кеша кушать хочет!» Вскоре доброе лицо Иры или дочки расплывается в улыбке, и проказник оказывается на свободе. Он садится на пол, ходит по пятам за хозяйкой, чтобы загладить свою вину. От такого подхалимства сердце хозяйки тает, что сразу замечает птичка. Она садится на плечо или голову, начинает перебирать волосы или подергивать за одежду.

Вечером мятежная душа Кеши нуждается в покое. Он залетает в клетку, отходит ко сну. Клетка накрывается тканью. Члены семьи считают себя счастливыми, что приобрели и воспитали пернатую прелесть по кличке Кеша.

 

ДЛИННОУХИЙ ПРОХВОСТ

 

Этот случай произошел в те не такие уж и далекие времена, когда зайчишек водилось поболе, чем сейчас.

Глухой осенью ранним утром мы с товарищем и собакой сошли с электрички на станции Сураново. Нас встретила неприветливая плотная темень. Нашелся один электрический фонарик, с которым мы и продвигались.

Миновали железнодорожные пути и вскоре оказались в ельнике. Не без труда отыскали породистую солидную ель с чистой поляной вокруг. Привязали за дерево собаку, набрали сушняка, развели костер, на ровном месте расстелили газету, на которой разложили незатейливые припасы. Пока перекусывали, в видавшем виды, насквозь прокопченном котелке закипел чай. Собака, «заморив червячка» чем хозяин послал, улеглась на ароматную еловую подстилку. За зав­траком, разговорами, охотничьими байками пролетело время. Начало светать, силуэты кустов, деревьев очертились на бледном фоне неба.

Мы убрали остатки продуктов, образовавшийся после трапезы мусор бросили в костер. Каждый вынул из чехла ружье, окинул просветы стволов прищуренным глазом (любимый ритуал охотников). Товарищ отвязал поводок от дерева, привычным движением руки снял ошейник с гончей, и она, благодарно виляя хвостом, исчезла в зарослях.

Мы разошлись по ельнику, смешанному с лиственными деревьями. Шум шагов утопал в слежавшихся оранжево-желтых листьях и поникшей траве. Я встал на тропу, уходящую в глубь леса, затих. Через какое-то время услышал лай собаки, поднявшей с лежки зайца. Для каждого охотника он отзывается в душе музыкой, такой же прекрасной, как вальсы Штрауса. Вот голос собаки, молодой, задорный, стал смещаться в сторону, ослаб. Затем вновь изменил направление и стал приближаться, а потом снова ослаб, доносился все глуше и глуше. Я зажал ружье под мышкой, уже совсем не рассчитывая на удачу.

И тут неожиданно из кустов выскочил «косой», пронесся несколько метров по тропинке и оказался у меня между ног. Я успел прижать ими зайца, и он очутился в ловушке. От волнения плохо соображая, как поступить с прибежавшей добычей, все-таки решил взять его живым, наклонился вперед, чтобы схватить косого за уши. И тут колени мои предательски разошлись в стороны, словно недруги. А зайчишка-то не сплоховал, втянул животик в себя, поднатужился, выскользнул из «капкана» и опрометью бросился в ближайшие кусты. Я развернулся, ударил запоздалым дуплетом вслед. «Скатертью дорога, длинноухий прохвост!» – с досадой сплюнул на тропинку и растер ногой.

 

НАША МАШКА

 

По воле случая в наших руках оказалось пестрое волосатое создание – морская свинка по кличке Машка. Эта тощая, неухоженная дама бело-черно-рыжего цвета вначале не внушала доверия. Я высоко поднял ее на руках. На меня смотрели удивленные распахнутые глаза, по-детски наивная мордашка словно спрашивала: «Ты кто такой?». И этим растопила сердце.

Вначале с нашей помощью Машка приняла душ с ароматным мылом, гребешком, как и полагается порядочной даме, имеющей на наведение туалета полное право, да и мы решили – сделаем Машку красавицей.

Затем соорудили ей солидную двухкомнатную «квартиру» с внушительным коридором. На стулья уложили две картонные коробки, обращенные проемами друг к другу, застелили клеенкой, бумагой. Коробки покрыли тканью, опустив концы, таким образом имитируя шторы. Ознакомившись с помещением, свинка осталась довольна.

Ее непритязательность проявилась и в еде. Оказалось, что Машка ест почти все: помидоры, хлеб, огурцы, включая соленые, траву, яблоки, подчас бумагу и многое другое. Она может закусывать с утра до вечера и с вечера до утра с небольшими перерывами. Вначале я думал, что чрезмерный аппетит у нее от имевшегося ранее недоедания.

Однако, как показало время, плотно закусить – это ее хроническое занятие.

Временами одну из «комнат» мы разворачиваем к креслу, и когда у Машки кончится пища, она из «комнаты» перелезает через кресло, показываясь над столом, словно прося: «Дай поесть». Я ей отвечаю: «Машка, пошла куда-нибудь подальше, обжора!». Она смотрит удивленным взглядом, разворачивается и направляется в свою «квартиру», где прячется в углу. Возможно, она поняла намек возмущена моим поведением.

В связи с обильным питанием она быстро набрала вес. Я однажды доверительно замечаю: «Машка! Дай Бог тебе здоровья, но в смысле аппетита угомонись. Ты потеряла талию, твоя попа чрезмерно округлилась, твои лапки стали короче, твой увесистый животик почти волочится по квартире. Разве это порядок? В этой связи давай искать консенсус». Но мои призывы оказались гласом вопиющего в пустыне.

Машка – чистоплотное животное. Умывается наша подружка многократно в день, направляя движения лапок чаще против шерсти. Вначале натирает переднюю часть мордашки, затем щеки, внушительные уши, шею, другие части тела. Если убеждается, что этого недостаточно, натирает те же части, только тыльной поверхностью лапок. Чтоб выглядеть привлекательной, усилий она не жалеет.

Возвращаясь вечерами домой, на крыльце слышу призывной свист Машки. Устав после различных дел, раздеваюсь, беру ее под мышки, поднимаю вверх. Она смотрит на меня, свесив верхние лапки с четырьмя кривыми пальцами, нижние – с тремя, напоминающие пальцы «сеятеля», изображенные Остапом Бендером в известном произведении Ильфа и Петрова. Затем начинает сучить лапками, выказывая недовольство.

Часто я ложусь на диван, сажу Машку на грудь. Она какое-то время сидит спокойно, затем на полусогнутых лапках подползает вплотную к моему лицу, смотрит в глаза, как бы спрашивая: «Ну, как, можно, хозяин?». «Можно, Машка, можно», – мысленно отвечаю я.

Она начинает своим шершавым язычком лизать спинку и крылья носа, пытается и ноздри, губы, подбородок, щеки. Заросший подбородок лижет с неохотой или игнорирует. После этих процедур устраивается на груди, прижавшись мягким упитанным тельцем к щеке или подбородку, опустив занавески век. Полагаю, этими поступками она проявляет любовь или приязнь.

Временами она устраивается поперек груди, животик при этом раскисает, словно квашня, и дремлет. Тогда я начинаю гладить пальцем по ее шейке сверху вниз от челюсти. Она поднимает головку все выше и выше. Глаза уходят в потолок, ротик приоткрывается, на мордашке сияет блаженство, кажется, вот-вот из угла рта появится слюна, как у сладко спящего ребенка. Нижняя губа, напоминающая маленькую сосиску, отвисает, верхняя раздвоенная расширяется, обнажая белоснежные резцы. Убежден, она имеет в это время безмерное удовольствие.

Иногда я ощущаю тепленькие ручейки, торопливо сбегающие вниз, – у Машки подкачал мочевой пузырь. Да, наша пестрая подружка университетов не проходила, хорошему тону не обучалась. Однако понимает, что хозяину подложила мокрую «свинью», и торопливо сползает на диван, укрывшись в складках одеяла. «Машка, не думай о плохом, – успокоил я ее, – всякое в жизни бывает».

Чаше всего я сажусь в кресло, беру Машку на руки. Она прижимается к груди, жует жвачку, при этом ее нижняя челюсть ходит ходуном – вправо-влево, вправо-влево… Или же прикрывает глаза, затихает.

Я глажу по бархатной спинке, она попискивает от удовольствия.

Временами что-то не нравится, она резко поворачивает головку, пытаясь укусить, не причиняя каких-либо поврежедений, но вскоре ведет себя так, словно никакой глупости совершить не пыталась.

Мы с женой обожаем нашу Машку: воспринимаем тем огоньком, который горит днем и во тьме, принося тепло, радость, душевный покой.

 

ЛЕГЕНДА О ДЕРЕВЕ

 

Я грузно опустился с последней ступеньки вагона электрички на заснеженный гравийный откос полустанка. Зимняя мгла сомкнулась вокруг меня. Убегающий вагон бросил в лицо снежной пылью, на прощание мигнув задними ясными навыкате глазами, исчез в ночи. Я перенес себя через уходящие рельсы, сбросил с плеча широкие лыжи. В темноте осторожно спускаюсь с бугра, иду на лыжах между жалких, озябших кривых березок. Приближение «трубы» чувствую по появлению порывов ветра, прорывающихся между деревьями. Вскоре выхожу к «трубе», так назвал поле около четырех километров шириной, по которому, не прекращаясь, дует холодный ветер. Он переводит дух, но далеко не всегда в летнюю солнечную погоду.

В полной темноте осторожно бреду по неровному полю в намеченном направлении. Ветер гудит, порывами бросая в лицо, за шиворот горсти колючего снега. Я прячу лицо за опущенными ушами шапки, поворачиваю голову в сторону, стараясь смягчить порывы.

При ускорении шага ноги выворачиваются в суставах на вспаханной по осени земле, по полностью незанесенной снегом пашне, буграм, кочкам. Через какое-то время лицо начало жечь от ударов колючего снега. Мой путь лежал через «трубу» до старого кладбища, затем в обход «безголовой» сосны до застывшей под толстым льдом, занесенной снегом милой сердцу речушки.

Наконец, в ночном сумраке выплыли еле заметные силуэты березок, хранящие покой на пути необузданных ветров, которые погнули, деформировали их гибкие, непокорные станы. За многие-многие годы ветрам-бесам так и не удалось поставить их на колени, заставить склонить кудрявые головы.

Дойдя до кладбища, снял верный спутник – рюкзак, смахнул снег с рано умершей упавшей березы, присел. В памяти всплыла легенда, ранее поведанная старожилами. Она повествует, что в далекие времена неизвестно откуда на кладбище явилась юная сосна, чтобы поклониться, сказать последнее «простите!» безвременно ушедшим в небытие предкам. Отдав последние почести, покачав на прощание зелеными ветвями, она отправилась в обратный, далекий, никому неизвестный путь.

И надо случиться, что в эту непроглядную ночь устроили шабаш необузданные, неуправляемые ветры-демоны. Они объединились в злую могучую силу, направляясь с запада на восток погулять, покуролесить, выплеснуть дурную дикую силу. Мчась по «трубе» с шумом и гиканьем, с воем и воплями, повстречали они на своем пути сосенку-красавицу, которая направлялась к прохладным кристально чистым водам протекающей невдалеке речушки, чтобы отдохнуть перед дальней дорогой, окунуть в воду руки-ветви, кудрявое зеленое личико, омыть тонкий коричнево-розовый стан. Налетели дикари-ветры на юную красавицу, стали заламывать, выкручивать нежные руки-ветви, мять-ворошить густую шевелюру, раскачивать стройный девичий стан. Сколько могла, сопротивлялась она злым пришельцам, стонала, плакала, в изобилии роняя горькие слезы на землю-страдалицу.

Один из них, выделяющийся среди воющих подельщиков особой злобой и жестокостью, схватил холодными лапами за тонкую круглую шею, рванул – и прекрасная головка, увенчанная зелеными кудрями, с шумом, треском слетела с плеч сосенки. Из обширной древесной раны покатились, падали, словно слезы, капли прозрачной пахучей влаги на зеленые ветви, увлажняли сухую землю. Озверевшие ветры покатили вершину-голову по «трубе», пока не достигла она далекого кустарника, где затерялась в густых зарослях.

С тех времен сосенка вросла в землю. И под ней на земле, окропленной солеными слезами, растут густые, высокие травы. На ветру они шумят и стонут, оплакивая погибших, изломанных в ту далекую сумасшедшую ночь.

Всегда, когда посещаю эти места, подхожу к изувеченной сосне, обнимаю, прижимаюсь щекой к шершавому прохладному стволу, говорю: «Здравствуй, подружка! Как ты тут? Не донимают ли всякие короеды, козявки, прочая пузатая мелочь?». И, не дожидаясь ответа, добавляю: «Не поддавайся невзгодам, напастям, жестоким ветрам! Мужайся, не сдавайся, крепись, ведь я люблю тебя, дорогая!».

 

КОТ И ПЁС

 

Мой товарищ Виктор поведал следующую историю. В те относительно далекие времена его семья жила в частном доме, который добросовестно сторожила надежная собака. Чтобы спать крепким сном, иметь целые носки, не попорченный картофель, не иметь дурного мышиного запаха в погребе, и содержался на довольствии кот Васька, обладавший устойчивым авторитетом в семейной ячейке, несмотря на то, что была у него дурная, трудно объяснимая привычка – без всякого повода исчезать в неизвестном направлении, словно до печенки обиженный фраер. Естественно, Васька не информировал хозяев о своих намерениях, о том, куда ходит, крыша какого соседа ему по душе. А после длительного отсутствия наш герой, словно солнышко в хмурый день, появляется у крыльца, поочередно отряхивая грязь с каждой лапы. Затем поднимается выше, выше, важно неся свою персону по ступеням крыльца. Торжественно являя себя перед хозяевами, направляется в покои с гордо поднятой головой. Хозяйка, заметив «младшего брата» после длительного отсутствия, с возмущением и нескрываемой иронией выдавливает: «Здрасьте вам, сэр, явились!». Но Васька на восклицание не ведет и ухом. На правах законного хозяина и смотрителя погреба, подполья, всех закоулков беспощадными когтистыми лапами, острыми зубами наводит надлежащий порядок по своему усмотрению, не входящему в противоречие с мнением хозяев. Он спускается в подполье наводить опустошение в мышино-крысиных рядах, которые за время отсутствия усатого хозяина изрядно обнаглели. Поймав голохвостого вредителя, кот играет беззащитной вредной тварью, вначале помяв ее серые бока, дабы не унесла грязные лапы в ближайшую нору. Васька выпускает крысу из когтей, а когда она пытается улизнуть, вовремя подхватывает лапой, возвращая в свои объятья. Различные ухищрения зверька для спасения своей шкуры не помогают. Подобная игра с жертвой, по-видимому, доставляет удовольствие пушистому охотнику.

Достаточно наигравшись, кот расправляется с очередной жертвой, бросает ее и продолжает охоту. В это время весь его вид говорит: «Я вам покажу «кузькину мать», длиннохвостые обормоты!». Когда установлен законный порядок в доме, хозяйка щедро угощает кота деликатесами, холодным молоком. Вскоре Васька в очередной раз исчезает.

Как-то во время кормления собаки Виктор заметил обилие царапин на морде лохматого сторожа. Он решил выяснить причину страшных отметин. Хозяин оставил обед в чашке у будки, а сам стал издалека наблюдать. Подошла собака, рядом появился кот. Где он находился до этого – не заметил. Когда собака первая опустила нос в чашку, Ваське не понравилась жадность друга, и он наотмашь ударил лапой по физиономии. Из царапин появились капельки крови. В последующем хозяин заметил, что кот и собака пришли к негласному соглашению: кто первый подойдет к миске, тот ест до насыщения. Затем подходит опоздавший.

Однажды, проходя мимо собачьего жилища, Виктор остановился. Из будки на него смотрели две пары умиленных глаз, естественно, с двумя волосатыми головами, лежащими одна на другой: верхней обладала любимая собака, нижней – Васька. От удивления хозяин остановился, крякнул, рот непроизвольно распахнулся, сигарета, прилипшая к нижней губе, упала на землю. Не хотелось верить своим глазам. «Чудеса да и только!». Озадаченный, переваривая увиденное, Виктор направился по своим делам, забыв на время, куда и зачем идет.

 

ВОСПОМИНАНИЕ О РЫБАЛКЕ

 

Мы, четверо прожженных до глубины души рыбаков, собрались в чужие края искать счастья, которое, кстати, нам никто не обещал. Недолгие сборы, и наша малолитражка до отказа загружена резиновыми лодками, рюкзаками, рыбацкими снастями, прочими предметами, без которых нельзя обойтись на берегу водоема. Мы удобно усаживаемся, и машина тронулась.

Через несколько часов достигли полноводного Чулыма, паром доставил нас на другую его сторону. Полчаса терпения – и мы у намеченной цели. С высокого почти отвесного берега открывается бескрайняя голубая гладь с разбросанной по берегам безбрежной зеленью кустарника, деревьями. Торопливо выгружаем рыбацкие принадлежности на берег, надуваем лодки. Загрузив рюкзаки, плывем к нашему полуострову, но вешняя вода превратила его в типичный остров. Причалив к гостеприимному кусочку суши, перекусили на скорую руку, собрали рыболовные снасти, и каждый поплыл в свою сторону. К вечеру мы расставили снасти и вновь собрались на острове. Продуктов было достаточно, поэтому на ужин ограничились приготовлением на костре густого, с запахом дымка чая.

Утром проверили расставленные снасти. Улов оказался, мягко выражаясь, весьма скромным. Рыбу уложили в садок.

Незаметно солнце поднялось почти в зенит, приближалось время обеда. Знаменитый среди тайгинских рыбаков Николай Афанасьевич «колдовал» над приготовлением рыбацкого супа, так называемой шурпы. В этом деле нет ему равных, его шурпа – вершина кулинарного искусства, по вкусу не уступает пище богов и ангелов. Она включает в себя сало, колбасу, крупы, различные приправы в различных сочетаниях и количествах, т.е. в котел попадает все, что находится в наличии. Повар помешивает в объемном котелке кипящее варево, от которого исходит аппетитный запах.

Наконец, шурпа готова. На жухлую траву стелется клеенка, на нее – кетчуп, хреновина, несколько видов зимних салатов, маринованные огурчики, колбаска и мечта каждого из нас – бесподобная шурпа. Мы дружно падаем вокруг «стола», не в силах сдержать восторг и усиленное выделение слюны. К этому выставляется бутылка белой, самогон, настоенный на травах. Николай Афанасьевич наливает в чашки шурпу, я – душистый самогон. Каждый берёт любимый закусон. Чокаемся: «За первую летнюю рыбалку!» – и опрокидываем стопки. Все вразнобой аппетитно крякнули, словно проглотили свою давнюю мечту. Когда выпили по первой, я заметил: «Да не оскудеет рука наливающего!». Раздались одобряющие возгласы: «Не оскудеет, не оскудеет, такой прелести мы не едали!». С восторгом вторая стопка принята на грудь.

После обеда я ушёл в лес на поляну, развалившись на животе в тени раскидистой березы. Постелью послужили сухие жухлые листья, проросшие молодой зеленой травой. На меня навалилась тяжелая дремота совместно с бахусом, который перебирал, мусолил своими зелеными грязными лапами мои мозги, не давая им покоя, вызывая кошмары, тошноту и прочие гадости. Попытки уснуть еще больше ухудшали состояние, в животе бродила нечистая сила, слоняясь из угла в угол, перебирая кишечник, желудок, стуча по печенке, селезенке, прочим органам. Она пищала, стонала, выла на разные голоса: «Я не дам тебе покоя, ты не уснешь, несчастный пьяница!». Но вдруг что-то изменилось, не знаю, что, но изменилось, наваждение словно рукой сняло. Оказалось, на ветку, нависшую над моей головой, опустилась пташка. Она прошлась взад-вперед, тоненько попискивая. Вскоре она улетела. Через некоторое время она вернулась, опустившись на прежнее место. Минута, другая, и она, по-видимому, преодолевая птичий страх, опустилась на мою непокрытую голову. Я лежу ни жив, ни мертв, боюсь дышать, думаю про себя: «Только бы не чихнуть». Вскоре она вспорхнула и оказалась на прежней ветке. Недолго думая, вновь опустилась на затылочную часть головы, но почувствовала себя более уверенно. Пташка хозяйничала в моей шевелюре, как я в своем кармане. Она начала стучать по голове, пытаясь найти съестное. Постукивания были настолько нежны и приятны, что затмили соловьиные рулады. Прикосновения нежных лапок не поддавались описанию. От затылочной части птичка дошла до теменной, периодически стуча маленьким клювом. Затем, дойдя до лба, не удержалась и начала скользить до переносицы, но взмахнула крылышками и вновь оказалась на волосистой части головы. Не найдя съестного на обед, она улетела, оставив после себя несравнимые воспоминания. Под птичий хор я уснул крепким сном. Проснулся к вечеру с ясной трезвой головой и думой о пернатом создании, посетившем меня.

Вечер, последующие два дня мы рыбацкого счастья не дождались. Утром собрали снасти и вещи, торопливо загрузили машину, и наша железная кобыла, выпучив стеклянные глаза, газанула сердитым басом и поползла по проселочной дороге, переваливаясь на ухабах с бока на бок, как дородная деревенская баба. Навстречу побежали стройные сосны, дорожные знаки, забавные названия деревень…

И пусть небогато было с уловом, мы все были умиротворенными, приятно расслабленными от общения с Матушкой-природой. Вряд ли что может быть лучше этого.

 

НЕУДАЧНАЯ ВСТРЕЧА

 

В Тайге в квартире моего товарища Геннадия – рыбака, охотника – пьем горячий крепкий чай. Он рассказывает.

Пять лет прошло с тех пор. Осень подкралась мелкими шагами, но ступала по земле громко и шумно, временами в ярости стуча ветвями деревьев, кустарников, сердито бросая на остывшую, набухшую от влаги землю сорванные с ветвей последние пестрые листья.

Начало ноября. С вечера выпал не первый обильный снег, но ночью потеп­лело, и он начал стремительно таять, превращаясь в тяжелые зябкие капли, которые, не имея возможности держаться на растительности, срывались с нее, падали, глухо стуча по опавшим мокрым листьям, жухлой, набухшей от влаги траве, неприветливой осенней земле.

Мы, тесная компания любителей охоты из четырех человек, высадились из электрички на одном из полустанков между Тайгой и Томском. Освещая путь фонариками, углубились в лес. Остановились возле упавшей сухой ели. Рядом – в достатке сушняка. Присмотрели подходящее место для костра.

Развели костер. Мрак напирал на свет, словно желая задушить его в холодных, липучих объятиях. Костер, разгораясь с трудом, удерживал на расстоянии подозрительную, пугающую ночь, гулко стреляя в нее жгучими искрами, кромсая языками пламени. Голоса людей, яркий огонь, громкие звуки ломаемых веток в ночной тишине пугали лесных обитателей, находящихся где-то недалеко. Временами можно было слышать шорох под соседним деревом, удаляющийся шум во влажной траве, полет испуганной невидимой птицы, которая проводила ночь на неподалеку стоящем дереве.

Мы встали вокруг костра. В темноте красные языки огня казались шустрыми петухами, прыгающими по поленьям в странном экстазе. Каждый из нас раскрыл видавший виды рюкзак, извлек немудреные съестные припасы. Я достал и вместительный котелок, который заполнил предусмотрительно принесенной с собой водой, поставил на костер. На импровизированный стол-клеенку, растянутую у костра на траве, выложили продукты. Пока закусывали, подоспел чай. За трапезой, разговорами, собиранием сырья, другими делами ушло время. А с ним тихо, незаметно – неприветливая темнота.

С рассветом услышали голоса синичек, далекий щебет сорок, прочие утренние звуки. Мы не торопились покидать приветливый костер, дышащий теплом, ведь нас окружала облепленная плачущим снегом растительность.

Пришло время расходиться. Договорились о времени и месте встречи, соб­рали ружья. Каждый направился в ту сторону, где, казалось, ждала удача, навстречу утреннему, вызывающему дрожь холоду, мокроте. Я избрал путь вправо от костра. Недалеко находилась поляна. Через нее – к мелколесью, краем его, дальше, по мере возможности, обходя высокую траву, мелкий кустарник. Временами углублялся в лес между высоких деревьев, ступая по упавшей, изломанной траве, где она встречалась. По ходу осматривал кучи сучьев, мелкий густой ельник, другие интересные места. По пути встретился лог, уползающий вдаль, извивавшийся, местами пропадающий среди деревьев. Иду по его откосу, буравя взором «свою» и противоположную стороны. В двух местах пересек его наискосок, выбирая более-менее подходящий путь. Когда встречался участок со скудной растительностью, направлялся к нему, проходя по краю, оставляя больший обзор для заросших мест, где может прятаться зайчишка.

Как и следовало ожидать, в скором времени брюки на коленях, выше голенищ резиновых сапог, намокли, вода начала стекать вниз, в сапоги. Мокрая одежда прилипала к телу, вызывая холод, неприятные ощущения. Пройдя лог, иду к ельнику. Между деревьев небольшая поляна, вокруг сухие, но влажные от снега, капели сучья. У одной из елей оказалась приличная площадка. Ногой растолкал в стороны траву, с которой падали, словно слезы, капли воды. Приготовил место для костра: стряхнул с нижних веток влагу, обломал сухие ветки с дерева, задевающие голову. На бересту, которую принес с собой, положил наломанные сучья. Когда поджег их, они вначале густо дымили, затем занялись желтым пламенем. Обсушился. Вскипятил чай, согрелся изнутри. Не хотелось оставлять уютное, обсохшее, приветливое, дышащее паром местечко, но азартная тропа звала дальше.

Прошел мелколесье и оказался на поляне. Впереди, у ее края, находился большой куст вперемешку с мертвой высокой травой. Обходя его, мое внимание привлекло неясное белеющее пятно внутри зарослей. Я остановился. «По-видимому, заяц!» – шевельнулась надежда в сознании. Подошел ближе, немного наклонился в сторону – неясная белизна исчезла. «Нет, не косой, что-то другое», – я разогнулся, напряг зрение. Никак не пойму, что белеет: «Возможно, он, длинноухий, спрятался среди ветвей и густой жухлой травы. Нелегко определить, что там, в зарослях». Затем наклонился в другую сторону, высматривая интересующее меня место. Четко не видно – то ли белеет там, то ли кажется, возможно, это клок седой травы в странном переплетении – поди разберись. Я вновь выпрямился, часто моргая, пытаясь обострить зрение, – сомнение не покидало. «Если ты заяц – никуда не исчезнешь, позади тебя густые, переплетенные ветви, через которые может пролезть только мышь. Не ведая того, загнал себя в ловушку, несчастный!». Надежда окрепла. Я присел, наклонился ближе к кусту, выдвигая вперед ружье. «Да, смахивает на беляка, не иначе как он! – от близкой удачи сладко защемило в груди. – Косой недалеко, почти рядом, пальну разок – и все, готов! Забирай тепленьким! Я уж не промахнусь. Грех промазать!».

Осторожно пристраиваю стволы ружья между веток, но удобного для стрельбы положения никак не находится. Вдруг заяц (а кто иначе?), оказавшись в безвыходном положении неосознанно, загнав себя в угол, совершил отчаянный прыжок – сильным ударом лап, весом тела опрокинул меня на спину (вес мой не бараний – без малого сотня килограммов). Ружье улетело в сторону. «Кто посмел? Как можно? Зачем?!» – ураганом пронеслось в мыслях, не понимая, что случилось, как оказался на зябкой земле. Пока я, мокрый, отяжелевший, уставший, неуклюже вставал, зайца и след простыл. Оплошав, осознав, наконец, что случилось с кислой, досадной «миной» на лице послал вдогонку колючее угрожающее слово и посоветовал в будущем не встречаться на опасной лесной тропе. «Каков наглец, какое безобразие, на кого лапы поднял! Такого мужика свалил! Не стоит рассказывать друзьям – засмеют!» – не укладывалось в голове. Дрожащей рукой отряхнул прилипшие сзади листья, травинки.

Оценив безвыходность положения, зайчишка рискнул, атаковал охотника и спас свою пугливую, трепещущую душу.

 

СРЕДИ ВЕСЕННИХ БЕРЁЗ

 

Во время линчевания снега наступившим сдержанным теплом, весенними солнечными лучами направляюсь в молодой березняк в окрестностях полустанка Тальменка, который расступился, пропустив меня в свои дебри, бросая освежающие тени на, казалось, бесконечные белые просторы.

Снег, прогреваемый скудным теплом на полянах, возвышенностях, сошел, марево, еле заметное, слабо колеблясь, поднимается вверх, растворяясь в воздухе.

Я иду среди густых стройных берез, тяжело, шумно ступая сапогами, сея вокруг брызгами из воды и мокрого снега, направляясь в недалекое далеко – зовущую неизвестность, желая соприкоснуться с весенним, загадочным, непознанным.

Под начавшим незаметно убывать снегом раскинулось море воды, пополняемое с часами, временно похоронившее неровности почвы, сучья, прошлогоднюю траву, листья.

С осени опавшие, придавленные выпавшим снегом листья покрыли землю неровной пестрой одежонкой, согревая ее. Последние листья, по непонятным причинам оставшиеся на деревьях с наступлением холодов и зимней стужи, грубо сорваны порывами не столько осеннего, сколько зимнего ветра и небрежно брошены на молодой снег. Немногие из них – и те, что оказались под сапогами идущего и отрывались от земли, и те, что покоились среди сугробов, сохранившие плавучесть, смогли всплыть в оставшихся после сапог следах, образовав красочную рябь под лучами приветливого солнца, на тупых, коротких, быстро затухающих волнах из снежной кашицы. Со стороны создается впечатление, что плавающие снега, пропитанные влагой в сочетании с листьями, освещенные косыми лучами солнца в загадочное ранее утро, образуют пеструю неповторимую привлекательную картину, достойную кисти художника.

Молодые березы, отзимовавшие в низких местах, почувствовали, как колючий зябкий снег у их оснований начал меняться на долго ожидаемую влагу, предшественницу тепла, возрождения листьев и очередной молодости.

Казалось, конца не будет сегодняшней весне и снежному брызгающему морю, по которому бреду в распахнутой рубахе. Хотелось петь.