Журнальный мир

«Классическая музыка подхватывает мысли, как невесомые песчинки, и присоединяет их к вихрению самой природы», – говорил когда-то Гаю учитель музыки. «Любая другая музыка пляшет вокруг мыслей в ритуальном танце поклонения».

Гай дослушал «летнюю грозу» Вивальди и вышел на балкон. Вообще-то он любил музыку самых разных жанров. Классика нужна была для того, чтобы ощутить себя незначительным. Чтобы быть прощенным некими высшими силами, раз уж человек – не более чем вошь.

Гай облокотился на остывший шершавый парапет. Пахло влажным вечерним воздухом. Внизу, среди мягко покачивающихся кустов маячили голубые огоньки: очевидно, экраны сотовых. Оттуда же слышался непринужденный, далеко разносящийся смех. По приземистым деревцам слева вдруг прокатилась и осела на них теплая желтизна. Это на первом этаже включили свет. На балконе в доме напротив вспыхнул огонек сигареты. Гай тоже выудил одну из пачки и затянулся. Эти Kent слишком прогорклые, подумал он в который раз.

Гай докуривал и мычал себе под нос тревожную мелодию «летней грозы», когда словно бы из ниоткуда в его голове возникла мысль, которая приходит всем нам порой: «Что мы знаем о своих соседях?».

На противоположном берегу, на том самом балконе напротив, зажглась еще одна сигарета. Гай прищурился и разглядел пару: мужчину неспортивной, грушевидной формы и тощую девушку. Они ни о чем не болтали, попросту стояли, кажется, даже не глядя друг на друга.

Свет в квартире внизу погас, погрузив возмущенно зашелестевшие деревца во тьму. Гай знал, что на подоконнике этой квартиры всегда стоит грубо исполненная фигурка сине-желтого попугая с хохолком и разлапистый, пыльный цветок, потому что проходил мимо нее, прежде чем зайти в свой блок. Подглядеть вглубь не удавалось из-за задернутых штор.

За балконом на две квартиры правее пары курильщиков шторами не прикрывались. Впрочем, там виднелся только шкаф и краешек стены. Иногда к шкафу подходила женщина. Возраст было не угадать из-за мальчишеской фигуры.

С балкона самого верхнего этажа, находящегося прямо у угла здания, нахальная девица как-то показала Гаю неприличный жест, когда тот задрал голову, чтобы проверить, не приближается ли гроза. Иногда Гай ждал, что снова ее увидит, но не представлял, что в таком случае сделает.

Сейчас разглядеть обитателей квартир было сложно. Только разноцветные окна складывали причудливый рваный узор наподобие рассыпанного пазла. Одни могли гореть всю ночь: хозяева этих обиталищ наверняка занимались чем-то интригующим. Другие лишь моргали светом: кто-то находил нужную вещь, брал ее и уходил.

У Гая слипались глаза. Он потушил сигарету, оставил ее среди других скрюченных бычков в жестяной пепельнице, вошел в квартиру, разделся и лег.

Молодежь на улице возбужденно болтала всю ночь. Гай уснул под их молодецкие, громкие голоса. Жидкая, прокисшая реальность перемешалась с густым золотистым сном, как молоко, в которое вливают спиралью мед. Блестящий и вязкий, он закручивался, и вот уже реальность прилипала ко сну, а не наоборот. Гаю чудилось, что это он бросает ничего не значащие фразы хихикающей девушке, потягивая лагер, и значат они все на свете, пока смеется девушка и горчит пиво.

Гай пригладил черные, слегка вьющиеся на концах волосы и переспросил, будто это могло изменить ситуацию:

– Точно не нужны?

Руководитель филармонии, располневшая с возрастом и крашеная в рыжий женщина, покачала головой. Неприятные волосы у нее, как ржавчина, и полнота неприятная, неравномерная, а все же лицо дружелюбное и сочувствующее, и руки гладкие, без выступающих вен. Лучше бы уж была она противной во всем.

– Городок ведь небольшой, сами понимаете. У нас есть штатные органисты. Конечно, может понадобиться замена или кто из них уйдет, но это очень вряд ли. Сами понимаете. Небольшой городок.

Женщина уже не смотрела на Гая и утешала не его, а себя. Гай представил, как она борется за бюджетные деньги, высиживая очереди в приемных. Как ездит в другие города в надежде наладить сотрудничество. Как посещает органные концерты в мегаполисах и не завидует, нет, но вот так же качает головой и думает: «небольшой городок…».

– Если будет нужна замена, позвоните. Спасибо большое.

– Не за что, – женщина положила руки на стол и улыбалась Гаю, пока он не вышел из кабинета, прямо примыкающего к залу. Может, это и не был кабинет руководителя филармонии, но женщина не из тех, кто за строгий официоз. Она встретила его на входе в здание, проводила мимо билетной кассы по белой, сверкающей лестнице, завела в зал, где скалились в вышине начищенные трубы, и посадила в маленьком кабинетике, чтобы сказать, что еще один органист им не нужен.

Проходя мимо сцены с инструментом, Гай задержался. Нет, ему не хотелось сесть на табурет, положить пальцы на мануал. Какой толк играть для пустых кресел? Он вспомнил, как видел в маленькое зеркало слева от пюпитра аплодирующих зрителей, поднимался и шел кланяться. Тогда, в своем родном городке, тоже маленьком, он играл и не задумывался, какое это счастье: делать то, что тебе предназначено, чему ты выучился и что умеешь лучше всего.

Гай всегда искал в каком-либо отражении изящную фигуру матери. Было ли это в девять лет, когда и зеркала никакого не было, и нужно было оборачиваться, и его детские нетерпеливые пальцы лежали на клавиатуре рояля, а не на мануале органа, или в двадцать, но Гай непременно отыскивал глазами мать. Она хлопала сдержанно, почти неслышно. Не вставала, не кричала «браво!», уходила сразу же с последней нотой программы. При встрече не обсуждала игры сына – только недостатки освещения, невежество некоторых слушателей да повышение цен. Ее познания в классической музыке ограничивались именами композиторов и их основными произведениями. И все же Гай высматривал руки матери, хлопающие тихо и будто бы только ради приличия. Потому что она одна чувствовала, что склоняться над органом в полутьме небольшого зала небольшого города – это не просто работа, подходящая Гаю, это увертюра к его мечте. Она одна приезжала из соседнего города только затем, чтобы послушать его.

После неудачного собеседования, ради которого Гай взял отгул в своем офисе, он вернулся в квартиру, где его мать умерла. Когда Фелиция заболела, он продал квартиру в своем городе, приехал к ней и за несколько лет все деньги имевшиеся у него потратил на лечение. Страховка совершенно не покрывала все те орудия, которыми врачи грозились победить рак Фелиции. Несколько лет жизни они, впрочем, отвоевали. Когда однажды утром Гай нашел неподвижную мать в ее постели, такую же спокойную, как на его концертах, но страшно исхудавшую, только тогда он позволил себе подумать: а что же дальше?

Тогда он и решил, что, возможно, работу в офисе следует поменять на свое истинное призвание. Но, как и пять лет назад, когда он приехал в этот город, органисты здесь не были нужны.

Гай тяжело опустился на скрипучий выцветший диван грязно-коричневого цвета. Что ж, в этом городе его отныне ничто не держит. Он взял со стола ноутбук, раскрыл его, написал письмо, прикрепил к нему резюме и разослал в филармонии соседних городов, в том числе и в тот, в котором жил большую часть сознательной жизни. Он поморщился при мысли, что придется вновь находиться в одном городе со своей бывшей женой. Он так не хотел увидеть ее даже случайно. Легкая, хотя и немного неуверенная походка, стойкий оптимизм, выражающийся в умении смеяться в любой ситуации, глаза, меняющие цвет с изумрудного на серо-голубой, длинные ноги. Нет, увидеть ее и возжелать снова добьет его окончательно.

Гай заварил кофе и поставил тушиться говядину. Пожалел: лучше было сделать пару бутербродов, чем голодным целый час следить за плитой. За окнами в небе сгущались тучи. Вскоре Гай услышал накрапывание, а затем шелест и стук ливня. Он взял кружку кофе, зажег сигарету и вышел на балкон.

Небо над соседним домом осветил фиолетовый шрам молнии. Ударил раскат грома, всегда слишком громкий и пугающий, даже если знаешь, что идет гроза. Гай заметил, что одновременно несколько человек вышли на свои балконы и подняли головы вверх, зябко поеживаясь, наблюдая буйство природы. Они казались маленькими фигурками, осмелившимися оторваться от камерного уюта своих жилищ и сунуться в первобытный разгул непогоды. Гай усмехнулся и отхлебнул горячего кофе. Он горчил, как и сигарета. В лицо летели капли воды.

Девушка, показавшая ему когда-то неприличный жест! Она сидела на табурете у самого края полностью остекленного балкона, обхватив руками голые колени. Темные волосы она перехватила на затылке резинкой. Гай не сумел разглядеть выражение ее лица, но в ее недвижной позе, которую не меняла ни усиливающаяся дробь дождя, ни раскаты грома, было нечто печальное. Теперь, увидев ее, Гай знал, чего он хотел: утешить девушку. Ему всех хотелось утешать с тех пор, как умерла мать. Так он забывал, что его самого поддержать почти некому.
И тут, когда очередной набатный удар грома загнал внутрь квартир большинство зрителей, Гаю пришла идея. «Почему бы мне не пойти и не познакомиться со всеми этими людьми? Я наверняка вскоре уеду из города. Если меня примут за сумасшедшего, я никогда их больше не увижу. Если получится разговориться – тоже, но я хотя бы найду, чем занять себя».

Сжавшаяся на своем табурете девушка как будто бы взглянула на Гая, затем медленно распрямилась, встала и исчезла внутри дома. Гай вздрогнул: он обжег пальцы сигаретой. Потушив ее в пепельнице, он твердо решил, что его затея ребячлива и что терять ему нечего. Ливень не прекращался еще добрых полчаса. Говядина получилась жесткой.

Даже попугай со стеклянными глазами и тусклым оперением казался Гаю сейчас сообразительней, чем он сам. Что он скажет людям, позвонив в их двери? Что он решил спустя столько лет завести знакомство? Что ему одиноко и на все наплевать? Попугай на подоконнике смотрел на Гая пустым взглядом. Гай запустил ладонь в шевелюру, рассмеялся сам себе и направился внутрь дома. Он зашел в блок вслед за раскрасневшимся мальчуганом. После грозы распогодилось, и дети высыпали на улицу. Их срывающиеся голоса звенели повсюду.

Когда Гай приблизился к простой коричневой двери, за которой, как он предполагал, была та самая квартира с попугаем, дверь широко раскрылась и из нее вылетела женщина лет сорока пяти-пятидесяти. Гай успел заметить спутанные рыжие волосы того же противного оттенка, что и у главы филармонии, и кричаще-яркие, несочетающиеся цвета в одежде.

– Как же можно ссориться с матерью! – жалобным, однако не допускающим возражений тоном сказала женщина уже закрывшейся двери. Она прошла мимо Гая, обдав его тяжелым запахом духов.

Гай выжидал какое-то время: теперь визит становился еще более неловким. Но пути назад уже не было. Наконец он нажал на звонок. За дверью послышалось шорканье. Для верности Гай еще и постучал.

Дверь приотворила молодая девушка. Вид у нее был усталый, даже измученный, хотя по лаку на ногтях, шелковистым светлым волосам и ровной коже было ясно, что она привыкла ухаживать за собой.

– Я… Я из газеты, «Вести города». Беру интервью у жителей… о музыке.

Девушка как будто бы не сразу поняла, что ей нужно что-то ответить.

– Журналист? Вот так вот, без предупреждения? Вы меня, наверное, обманываете, – и она начала тянуть на себя дверь.

– Подождите, – Гай выставленной рукой помешал девушке. В ее глазах промелькнул испуг. Нужно было сейчас же исправлять ситуацию.

– Я недавно устроился в газету, а раньше и сам был музыкантом. Живу по соседству, решил далеко не ходить за интервью. Пожалуйста, пятнадцать-двадцать минут. Меня уже не пустили в несколько квартир. А на улице все куда-то торопятся.

Девушка оглядела Гая с ног до головы. Он сегодня надел светлые джинсы и сиреневую рубашку, гладко выбрился, заметив намечающиеся морщины, спускающиеся от крыльев носа к уголкам губ. У некоторых людей эти морщинки смешливые, его же лицо они делали недовольным, словно бы с обвисшими щеками.

– Проходите, – она вяло махнула рукой. Гай вошел. Теплые цвета и малое количество мебели делали квартиру уютной. Местами отошедшие темно-розовые обои и кресло в гостиной, подранное котом, прошмыгнувшим у Гая под ногами, придавали жилищу дух устойчивой семейности, немного не вязавшейся с девушкой. Она сделала себе и Гаю кофе. Они уселись друг напротив друга. Стройная блондинка на охристом диване, Гай на такого же цвета кресле – том самом, с кошачьими отметинами на ножках.

– Вы куда-то будете записывать? – спросила девушка. Она помешивала свой кофе. Ложка нежно звякала о кружку.

– А, да, – спохватился Гай. Он достал сотовый телефон и включил диктофон. Положил телефон на журнальный столик.

– Были ли вы в нашей филармонии? – спросил новоиспеченный журналист деловым тоном. Это была ошибка, атмосфера в комнате стала напряженной, вынужденной.

– Да, один раз. Вы спросите, понравилось ли мне. Да, красивая музыка.

– Почему больше не ходите?

Девушка отвернулась и посмотрела в окно. Лучи солнца падали на журнальный столик, отражаясь от уже потемневшего экрана смартфона. Черный кот сидел на подоконнике рядом с попугаем и водил ушами, уловив детский визг.

– Не было возможности.

Пауза. Гай поерзал в кресле.

– А ваши…родные, друзья. Ходят?

Рубленые фразы тоже звучали неловко, даже нелепо. Гай сцепил руки.

– О, да, – только и сказала девушка, не отвлекаясь от окна. Усталая блондинка, черный кот и сине-желтый попугай: вся троица застыла, созерцая зеленеющий двор и о чем-то тоскуя.

Гай понимал, что девушка пустила его по доброте душевной и ждет, когда он уйдет. К своему кофе он не притронулся, поставил его рядом с телефоном.

– А как вы вообще оцениваете роль музыки в своей жизни?

– Так же, как у всех, – девушка пожала плечами. Только тут Гай сообразил, что даже не представился. Похоже, хозяйку дома это не волновало, и он решил не начинать сначала и так слабо клеившийся разговор. Он припомнил опросник Марселя Пруста и попытал счастья вопросом оттуда.

– К чему вы испытываете отвращение? Это общая анкета.

Девушка хмыкнула и посмотрела Гаю прямо в глаза. Большого труда стоило не отвести их, так испытующе она глядела, словно собрав все свои силы.

– К людям, которые вешают свои проблемы на других. А вы?

– Что?

– Вы к чему испытываете отвращение? Почему вдруг стали журналистом, ведь вам явно уже не двадцать лет?

Гай почесал щеку.

– Мне пришлось сменить род деятельности с переездом в этот город. Я испытываю отвращение к тому, что я уже не способен испытывать настоящее отвращение. Знаете, как когда ты считаешь, что у тебя есть твердые принципы и следуешь им, а все остальное презираешь. Счастье молодости.

Блондинка снова пожала плечами. Кот, оказывается, покинул попугая и скользнул к хозяйке на колени. Поглаживая его, девушка смягчилась и расслабилась. Она заговорила более дружелюбно:

– Мне двадцать три. Я еще молода, верно? – она засмеялась. Впервые Гай заметил, что у нее очень искренняя, широкая улыбка. – Вы, видимо, правы: какое-то время я думала, что всегда буду поступать так, а не иначе. Только вот врываются обстоятельства и почему-то делаешь все по-другому.

Гай почувствовал себя более вольготно, поэтому потянулся за кружкой уже подстывшего кофе. Дремавший кот поднял голову и принюхался.

– Если бы не собой, то кем бы вам хотелось быть? – продолжил Гай пользоваться вопросами Пруста.

– Как-то это сложно представить. Может быть, тем, кто менее подвержен чужому влиянию? А кем, не важно. Просто собой, но немножечко иначе. А хорошим вы были музыкантом?

– Вы меня спрашиваете? Не знаю. Мне нравилось играть. Я органист. Мама приезжала на все мои концерты. Должно быть, я не был совсем катастрофой, если уж она моталась из соседнего города.

– Из другого города? Каждый раз? Ого, – рука девушки, гладившая кота, легла животному на макушку. – Моя мать не навестила меня даже тогда, когда я попала в больницу. Зато она объявилась теперь, и я должна ей все на свете, потому что она мама, – это слово блондинка произнесла протяжно, раздраженным голосом.

Гай опасался нарушить зарождающееся доверие. Какое-то время оба пили кофе и смотрели на кота.

– Я мог бы достать вам два билета в филармонию. Музыка имеет свойство примирять людей, вознося их над бытовыми проблемами, – предложил Гай. Девушка передернула плечами:

– Знаете… Как вас зовут, между прочим?

– Гай. Извините, я так волновался, если честно, что даже не назвал свое имя. А вы?

– Я Мария.

– Очень приятно, Мария.

– Так вот, Гай. Мою мать, собственно, и не заботят бытовые проблемы. Она предпочитает, чтобы их решали другие. И пока она будет восторгаться музыкой – а она всем восторгается: несложно быть вечно радостной, когда тебя ничто не тяготит, – я буду думать, где найти деньги, чтобы оплатить ее кредит. Может, Моцарт или Бах – великие композиторы, да только… Простите, вы пришли поговорить о музыке. Я не знаю, что еще сказать вам о музыке. Особенно о классической. Я не большой ценитель.

– Вообще-то, музыка всегда рассказывает историю, – Гай подался вперед. – Скажем, всем известная «Лунная соната». Бетховен посвятил ее Джульетте Гвиччарди, на которой мечтал жениться. Она предпочла ему другого. В сонате №14 он и выразил свою боль, свое мучение.

– Надо же. Я думала, это о… ну, о лунной ночи над озером.

– Такое название соната получила от критика. Он-то и сравнил произведение с лунным светом. Так вот, я не хочу, чтобы вы, Мария, сказали мне пару общих фраз о музыке. Мне нужна ваша история, звучание вашей жизни.

Мария удивленно подняла глаза на Гая. Он и сам не ожидал, что скажет нечто подобное. Он смутился и похрустел костяшками пальцев.

– Но я ведь не могу позволить вам обнародовать свои жалобы на мать.

– Я не назову вашего имени, я не буду описывать подробности. Выплату кредита заменю… содержанием вполне работоспособной матери, мать заменю на отца, вас, простите, вашего персонажа, заменю на молодого мужчину. Это все еще будет ваша история, мы просто напишем ее в другой тональности.

– Хорошо, – девушка почему-то засмеялась. Кот спрыгнул с ее колен и куда-то убежал. Вскоре он уже шумно лакал воду из миски в соседней комнате.

– Вы мне обещаете? – спросила Мария. – Если что-то такое выйдет в печать… мама взбесится. Она не читает газет, но у нее поразительное умение выискивать все, что может испортить мне жизнь.

– Я обещаю. Честное слово органиста, журналиста и человека.

– Хорошо, – повторила Мария. Она ушла вслед за котом на кухню, помыть чашки из-под кофе. Гай встал, подошел к попугаю и потрогал его. Жесткие ворсинки на фигуре кололись. Совсем не такими должны быть попугаи, подумалось Гаю. Они должны быть трепещущими, живыми, теряющими перья.

– А, это тоже купила она, – сказала Мария, вернувшись в комнату и заметив, что Гай разглядывает попугая. – Я говорю, на что мне этот попугай, мама? Даже не помню, что она ответила в тот раз. Спорить с ней невозможно.

– Разве не со всеми можно поспорить? – Гай снова занял позицию в кресле. Он старался не вспоминать о своей матери, всегда говорившей: «Поступай, как знаешь, сынок». Иногда ему хотелось, чтобы хоть раз в жизни она направила его в конкретном направлении. Не потому, что он не знал, что делать со своей жизнью. Чтобы чувствовать, что она принимает его выбор.

– Она начинает стыдить меня и говорить о том, что я должна, что так правильно.

– Вы же понимаете, что это неправда.

– Да. Ну и что? Что мне сделать? Бросить свою мать? И временами ко мне закрадываются сомнения: а вдруг я и в самом деле просто неблагодарная… Ведь я живу в квартире, записанной на нас обеих.

– А ваша мать?

– Со своим новым мужем.

– Почему же он не решит ее проблемы?

– У этого пьянчуги нет ничего, – сказала девушка, подзывая довольно облизывающегося кота.

– По-моему, просить вас, как я понял, вносить свои деньги за ее кредит – просто нечестно.

– Я совсем недавно уволилась из кафе, где подрабатывала по время учебы, и пошла работать в банк, по специальности. Я надеялась на полноценную зарплату обставить квартиру так, как хочется мне, – Мария окинула взглядом комнату.

– Значит, сделайте это.

– Вы всерьез предлагаете мне оставить в беде собственную мать?

– Да, – сказал Гай, немного подумав. – Судя по вашим словам, она много раз оставляла вас на произвол судьбы.

– Это так.

– Ну и не испытывайте угрызений совести. Она найдет, как заплатить, уверяю вас. Я встречался с такими людьми. Извините, если прозвучит грубо. Но их невозможно заставить шевелиться, если потакать им.

– Вы двадцать минут назад фактически ворвались в мою квартиру и теперь убеждаете меня предать собственную мать? Используя пафосные музыкальные сравнения? Не все в жизни, Гай, такое простое и чистое. Глядите, это говорю вам я, вчерашняя студентка. Вы-то сами почему сбежали в наш город в таком возрасте?

Гай резко поднялся. Это напугало кота, и он шмыгнул за кресло, на котором сидела Мария.

– Я думаю, мне лучше уйти.

Мария пожала плечами. Взгляд у нее стал такой же тусклый, как тогда, когда после ругани с матерью она открыла ему.

– Только сдержите свое обещание.

– Я же пообещал.

На прощание Мария даже не подняла глаз на Гая. Проходя на улице мимо попугая, вечного стража ее квартиры, он подумал, что совсем не такими должны быть красивые двадцатитрехлетние девушки.

Прохладным воскресным утром Гай сходил за покупками и теперь возвращался домой. Лазурное небо без единого облачка казалось сентябрьской имитацией: с него больше не лилось настоящего тепла, оно было застывшим хрусталем, пейзажным магнитиком на память, какой привозят с курорта.

Проходя мимо окна Марии, Гай невольно замедлил шаг. Ему очень хотелось извиниться перед ней, хотя он и знал, что делать этого не стоит. Идея пройтись по соседям изначально была безумной. Что такое на него нашло, что ему стало необходимо влезть в чужую жизнь?

Гай не успел зайти домой, как в дверь позвонили. За порогом стоял мужчина. Спустя пару секунд Гай узнал его: грушевидной формы, в домашних трениках, небритый. Пахло от него, однако, приятным парфюмом, рукопожатие было крепкое, а спокойный взгляд – располагающим. Тут только Гай заметил, что из-под спортивной куртки высовывается кошачья мордочка.

– Здравствуйте, я живу в доме напротив. Жена вот котенка подобрала, но у нас своих двое. По соседям походил – не берут. Знакомым тоже не нужен. В приют бы его отвезти, да там таких много. Не станете ему хозяином? Или ей, я не уверен, – мужчина почесал котенка за ушком. Тот довольно прищурился.

– Нет, извините. Даже если бы я задумывался о приобретении животного, я, скорее всего, переезжаю.

Мужчина вздохнул, покивал и распрощался с Гаем.

Куря на балконе, Гай смотрел на пустой балкон квартиры, где, если ему не изменяла память, и жили тот мужчина и его жена. Первое впечатление после их совместных перекуров на разных балконах они производили сомнительное. Гай даже не произносил этого про себя, но думал о них как о черствых, уставших от жизни людях, которые, возможно, позвонят в приют, увидев бездомное животное, но точно не предоставят ему кров и не станут искать новых хозяев.

Гай проверил электронную почту. Ему пришло приглашение из его родного города. Директор филармонии ждал его. Он откуда-то узнал о смерти матери Гая и приносил свои соболезнования. «Вот и все. Вот я и возвращаюсь…домой?» – сказал мысленно Гай, закрывая ноутбук.

Город, не принесший Гаю ничего, кроме скучной работы, вынужденных расходов и семейного горя, оставался позади. Гай огляделся. Он никогда не ощущал себя уютно в квартире матери, хотя и вырос здесь. В углу полупустой комнаты ждал полупустой чемодан. Гаю нечего было забирать, кроме ноутбука, пары бытовых приборов и книг. Комната освещалась тусклой настольной лампой.

Он вышел на балкон, чтобы докурить злосчастный горький Kent. В кобальтовом небе уже мигали звезды. Из еще не сложенного в чемодан ноутбука доносился второй концерт Рахманинова. Слушать его в таком качестве было кощунством, но Гая уже не волновали никакие правила приличия, даже им самим изобретенные. От знакомых он узнал, что его бывшая жена снова вышла замуж. А работу ему предложили пока лишь на полставки, так как его место уже было занято. Наполовину безработный, наполовину старый, наполовину бездомный: Гай знал, что он выкарабкается. А пока, у края пропасти, ничто не играло существенной роли.

Гай свободной от сигареты рукой наигрывал в воздухе фортепианную партию второго концерта, когда увидел на балконе наискосок и напротив, парой этажей выше, ту самую девушку. Ту, что показала ему неприличный жест пару лет назад, ту, что неподвижно сидела на табурете в разгар грозы несколькими днями раньше. Она и теперь сидела на табурете, поджав одну ногу под себя. Гай видел ее силуэт благодаря желтому свету окон ее квартиры.

Против своей воли он начал подсчитывать, в какой квартире она живет. Девушка встала и ушла с балкона. Гай потушил недокуренную сигарету в пепельнице, схватил с вешалки куртку, смахнув на пол завтрашний билет на самолет, и выскочил на улицу, как-то особенно удачно захлопнув дверь прямо в момент кульминации второй части концерта.

Гай поднялся на нужный этаж и постучался в дверь, как ему казалось, верной квартиры. Он надеялся, что откроет кто-то другой, в конце концов, кто-то, кто живет с девушкой вместе. Тогда ему придется уйти.

Но открыла она. В брюках и свитере. Черные волосы собраны, на розовых губах вежливая улыбка, полная грудь еле заметно движется от ее дыхания.

– Чем могу помочь?

Гай ничего не мог придумать. Он понял, что не сумеет достоверно соврать. Он просто стоял и смотрел перед собой.

– Хорошо, просто скажите, что вы не маньяк, начнем с этого, – она рассмеялась, ее щечки округлились. Гай тоже засмеялся:

– Нет, конечно нет. Я… живу напротив. Жил. Завтра улетаю. Навсегда, наверное.

– Хотите это отметить? Или это не праздничное событие?

– Не знаю. Мне все время приходит на ум, что это дьявольское событие. Почему-то так.

– Дьявольское? – переспросила девушка и расхохоталась пуще прежнего. – Вы явно не маньяк, вы слишком странный для простого маньяка. Проходите. Я пью мартини.

– Женский напиток, – констатировал факт Гай.

– Ничего мужского у меня нет, – и девушка снова засмеялась. Она смеялась каждый раз, когда что-либо говорила. Может быть, она уже достаточно выпила.

– Я не откажусь от женского, – сказал Гай и ужаснулся, каким дешевым флиртом это выглядело. Девушка не заметила или сделала вид.

В квартире было чисто, симпатично и ничего лишнего, так что Гай даже не обращал внимания на обстановку. Он признался, что пару раз видел Дарию – так звали девушку – на балконе. Тогда она предложила «перенести вечеринку» туда. Так Гай оказался на одном из, как выяснилось, двух круглых табуретов. Было прохладно. Дария надела полупальто поверх свитера, а Гай остался в куртке, в какой пришел.

– Вон свет в моих окнах, видите? Вот. Нет-нет, левее, – Гай взял руку девушки, которой та указывала на разные балконы, и перевел ее ниже и левей.

– Точно. Что же вы не выключили?

– Чтобы кот не боялся.

– У тебя есть кот?

– Нет. Надеялся, ты не спросишь.

Дария засмеялась и повела рукой, расплескав мартини.

– Я думала завести кота или собаку. Кто-то же должен скрасить мое одиночество.

– Почему не мужчина? Это не сложно такой очаровательной девушке, как вы, – спросил Гай. Он больше ничего не стыдился, не боялся произносить дешевых или глупых фраз. Последний вечер в городе был поистине дьявольским, потому что было зловещее удовольствие в том, чтобы нарушать собственные правила.

– Действительно, почему? – Дария попыталась засмеяться, но в этот раз ей не удалось. Она закусила губу и посмотрела то ли на шумящие деревья, то ли на окна Гая. – Я замужем, вообще-то, – сказала она и запахнулась поглубже, словно бы это могло перечеркнуть тот факт, что она за полночь пригласила домой незнакомого доныне соседа.

– Где твой муж? – спросил Гай совершенно не из страха.

– В командировке. Длиной в полгода. Полгода здесь – полгода там. Иногда я сама себя спрашиваю: где он? Вернется через три месяца. Только что звонил. Сказал, что любит. Говорят, женщины любят ушами, ведь так говорят? Неправда. Мы такие же люди, как и вы. Мы любим руками, за которые можно держаться, губами, которые хочется целовать, и глазами, в которые смотришь такими вот осенними вечерами за бокалом вина.

– Мартини не подойдет? – спросил Гай и тут же осекся. Дария, похоже, и не ожидала, что он скажет что-то существенное в ответ на ее откровение. Глядя на то, как она пьет из своего бокала и поправляет упавшие на высокий лоб пряди, Гай понял, что она пригласила его в дом, но не ждала, что он войдет. Открылась ему, но не требовала, чтобы он ее поддержал. Тогда он поцеловал ее, не надеясь, что она ответит.

Она и не ответила. Дария аккуратно увернулась, подставив щеку. Некоторое время они молчали: ни возмущений, ни сбивчивых объяснений.

– Все-таки я его люблю, – наконец сказала Дария. – Даже если он меня этим мучает. Даже если уже плохо помню, как он выглядит. Любовь, похоже, не имеет ничего общего с приязнью.

– Полгода каждый год. Полжизни, – сказал Гай, одним глотком осушив свой мартини.

– Да.

Внизу болтали и кричали молодые люди. Верещала автомобильная сигнализация. Облако накрыло собой поблескивающие звезды, как пенистая волна накрывает камушки у берега.

– Мне остаться? – спросил Гай.

– Нет. Простите, вам лучше уйти.

– Соберусь на самолет. Спасибо за женский напиток. Спасибо.

Гай покинул квартиру Дарии, не чувствуя стыда, ни в чем себя не коря. Только «дьявольская трель» играла у него в голове, зловещая и невыносимо печальная, как бросок в пропасть.

Марта вздрогнула от внезапной трели телефона. Гай посмеялся и прижал ее, еще влажную от пота, к себе.

– Почему ты не берешь трубку? Что, если это кто-то важный? – спросила она. Гай повернул голову к окну и какое-то время смотрел на противоположное окно. Свет в нем был белым и резким, словно в операционной, а штора – голубой, как маска хирурга. Окна своей съемной квартиры Гай еще не зашторил. Строго говоря, он даже не думал об этом.

– Я думаю, тебе все-таки стоит ответить. Марк, например… – Марта осеклась, но потом продолжила – Марк всегда берет трубку. Что бы мы ни делали. Даже злит, знаешь. Хорошо, что ты не взял.

При упоминании нового мужа Марты Гай нахмурился, его рука, обнимающая плечи бывшей жены, напряглась. Он сказал очень тихо:

– Кто важный мне может звонить, м? Может быть, с работы, которую я успешно бросил? Делаю доброе дело, экономлю им деньги – они ведь не знают, что я уже в другом городе. Или отец, который после маминой смерти пил пуще обычного и просит деньги на лечение, а то и кусок печени ему отрезать? Все, кто мог бы мне звонить, либо наводят на меня смертную тоску, либо сами при смерти.

Марта молчала. Гай почувствовал себя неловко за то, что разоткровенничался, да еще и разозлился. В конце концов, их с Мартой развод – дело прошлое, а в том, что у нее теперь есть другой мужчина и он прилично зарабатывает, она не виновата. Да и пригласил ее, особо, правда, ни на что не рассчитывая, он сам. Гай погладил пальцами ключицу Марты. Он не хотел, чтобы она уходила.

– Извини меня.

– Ничего, – отозвалась Марта. – Я ведь даже не… не знала о Фелиции. Ужасно. Вот почему ты вернулся. Что теперь будет с твоим отцом? Может, я могу чем-то помочь?

Гай поцеловал Марту в висок. Он забыл, что она умела быть отзывчивой.

– Я не знаю. Пусть делает, что хочет. Я услышал о нем впервые за много лет. У меня у самого множество проблем, чтобы я еще разбирался с последствиями его пагубных пристрастий.

Марта задумалась, Гай тоже размышлял о своем. Не хотелось о сложностях, но как-то так выходило, что их в его нынешней жизни было больше всего. Тогда он переключился на ту из них, которую сам призвал: на Марту. Тепло ее тела согревало его постель. Теперь чужого тела, чужое тепло. Несмотря на естественную мужскую гордость за то, что Марта вновь желала его, он испытывал некоторое сочувствие к Марку. Марк был отличный мужчина, твердый, работящий, рассудительный. Он меньше, чем Гай, заслуживал быть обманутым.

Гай почувствовал, как близость Марты, ее гладких бедер и высокой груди снова возбуждают его. Она тоже почувствовала это и хихикнула.

– Что же будет с нами дальше, Гай? Зачем все это? – спросила она вдруг очень серьезно. Удивительно, как женщины способны задавать подобные вопросы за пару минут до близости.

– Я не знаю, – ответил Гай, и не только потому, что был возбужден. Просто он был на краю пропасти и был счастлив.