Реприза

Повесть

Трубный глас отрывистых гудков внёсся вместе с кавалькадой пёстрых фур в тихо дремлющую улочку. Вдоль неприметных домишек и серых пятиэтажек зазывно неслись нарисованные на кузовах фургонов акробаты, жонглёры, клоуны и прочая цирковая братия. На крышах машин неподвижно смотрели вперёд огромные плюшевые тигр, лев и медведь.

И могло же так случиться, что из кабины притормозившего третьего фургона взял да и выскочил невысокий гибкий человек в летнем клетчатом пиджаке и светло-коричневых брюках. Вскинул на плечо кожаный сак и, проскочив поперёк движения цирковой кавалькады, свернул в переулок, застроенный деревянными жилищами разной степени сохранности.

Остановился этот человек у низковатого крепкого забора из крашенного в зелёный штакетника. Приподняв голову, несколько секунд смотрел в сторону дома, проглядывающего сквозь густые и высокие кусты акации, росшие вдоль забора. Хорошо была видна только пирамидка чердака с тусклым окном.

Вполне возможно, что человек, смотревший на дом, слегка взмок, хотя вряд ли это могло случиться из-за жары, ведь её в тот день не было. Однако он вынул из кармана большой клетчатый платок и обтёр им шею и лоб. Верно, волнуется. И вполне убедительно волнуется. Неважно, что зрителей вокруг нет. Важно то, что он жил в этом доме раньше, скажем, лет двадцать назад, а покинул его, когда окончил школу, потому что сейчас ему, по всей видимости, хорошо за тридцать.

И вот он поднимается на крыльцо под двускатным козырьком и нажимает кнопку звонка. Раздаются хлопанье дверей, всполошенные голоса, но как-то маловыразительно и неумело всполошенные.

Входная дверь, наконец, открывается, и действие перемещается на застеклённую террасу, где напротив двери неровной шеренгой стоят четверо персонажей: пожилая подтянутая женщина, чуть за ней – молодая, несколько неряшливая, подле неё неподдающийся годам, с прямой спиной, явно отставник, и последним из-за спин впереди стоящих восторженно глядит на вошедшего паренёк лет двенадцати.

Пожилая женщина, несомненно, мать приехавшего, потому как при виде него первой к нему двинулась и даже обняла, оттопыривая испачканные мукой ладони.

– Антоша, сынок! – восклицает она, лицо её кривит некоторая неуверенность, дать ли волю слезам.

Решиться на слёзы она не успевает, так как мужская рука решительно отодвигает её от сына, и Антон оказывается лицом к лицу с седовласым крепким отставником.

– Вот ты какой стал, – произносит он, оглядывая прибывшего.

Взяв за плечи, поворачивает к себе спиной и, слегка подтолкнув, отправляет умыться с дороги. Пусть скорее приводит себя в порядок. Давно пора обедать, временили с этим, дожидаясь его приезда.

В этом деревянном доме был оборудован водопровод и ванная комната. Можно было принять душ. Что Антон и сделал.

Теперь, стоя перед зеркалом, он смотрел на своё отражение.

Глаза его расширились, скулы напряглись, будто в зеркале он видел не своё отражение, а что-то ему угрожающее.

После обеда мать повела сына в сад. Участок был небольшой, густо засаженный декоративными кустами. Из их плотного покрова вверх вырывались три сосны. Приостановившись на дорожке, Антон послал этим деревьям угрюмый привет и двинулся дальше за матерью.

Через десяток шагов они оказались у решётчато-кружевной беседки. Вокруг неё рос розовый шиповник. Очаровательное место, устроено с расчетом на доброе и уютное в нём времяпрепровождение. Немного портила впечатление пластмассовая садовая мебель. Вполне возможно, что это будет со временем каким-то образом исправлено. А пока с белыми пластиковыми креслами примиряют гобеленовые подушки тёплых коричневых тонов, заботливо положенные на сиденья.

Мать и сын в кресла сели не сразу. Несколько мгновений близко друг к другу стоя, головами едва заметно покачивая, дышали друг на друга с редкими порывистыми вздохами. Антон ещё и перекатывался с носков на пятки. Когда оказывался на носках, становился чуть выше матери.

Он первым нарушил это положение, сделав шаг назад, и они оба опустились в кресла.

Сначала друг на друга не глядели. Молчали. Прервал эти «негляделки» Антон, переведя взгляд от зарослей сада на мать. Она откликнулась взглядом тёмным, глубоким, в котором ничего не разберёшь.

– Сегодня вечером даём представление, – небрежно сообщил Антон. – Но я не хотел бы, чтобы ты пришла.

– Почему? – вежливо удивилась мать.

– Я с этим цирком связался случайно. Мне не нравится то, что я там делаю. Хорошо, что контракт заканчивается. Это последняя гастроль. Потом разбежимся.

– Вот не надо тебе было уходить из своего прежнего цирка. – Мать старалась говорить ровно, нейтрально, но в голос всё равно ввинчивались отрывистые резкие нотки. – Мало ли что развёлся… Ты же с ней не в одном номере выступал. А вот тот ваш цирк всё-таки был вполне приличным. Не шапито бродячее, как сейчас. – Мать жёстко вперилась в сына взглядом. – Ну немного бы помучался в старом цирке. Зато мог там как-то продвинуться.

Антон растянул губы в улыбке и развёл руками, слегка наклонив корпус вперёд.

– Не мог. Не хотел.

– Глупо, – констатировала мать.

– Да? А есть ли что-то, что не глупо? – забавно приподняв брови домиком, изобразил недоумение Антон. – Но ты не расстраивайся.

– Я разве расстраиваюсь? Ты это видишь? – в свою очередь удивилась она, и с вызовом, горделивым движением вскинула голову. – Это ведь твоя жизнь, не моя.

– Вот и прекрасно! – с ясным лёгким взором ответил Антон. После чего на его лицо наползла жёсткая, даже вроде обвиняющая маска, и он фальцетом выдал: – Я же тебя как-никак люблю, моя дорогая мамочка. Понимаешь?

На этом месте возникла пауза, а затем с задиристой весёлостью Антон заявил:

– А в старый цирк я, может, вернусь. С новой программой.

– Только, пожалуйста, не перемудри с ней, – обеспокоенное ему предупреждение. – Тот цирк, хоть и столичный, но всё же цирк, а не что-то другое.

– Конечно – цирк! – ухмыльнулся Антон и непререкаемым тоном добавил: – Настоящий, подлинный цирк, в котором работают честно и открыто. Не то что в реальной жизни, где устраивают цирковые представления, порой зловещие, но делают вид, что не трюками занимаются, а реальным делом. Вот такой поддельный цирк хорошо бы закрыть.

Антон ткнул локти в колени и заслонил лицо руками.

Потом с беспечной весёлостью хлопнул себя по ляжкам.

– Всё! Хватит! Надоело! – твёрдо заявил он. – Лучше скажи, мамочка, как у тебя дела. Библиотека ваша всё ещё работает?

– Почему «всё ещё»? – обидчиво переспросила она. – Мы как занимались своим делом, так и продолжаем заниматься. Вот сейчас мы летнюю программу делаем. Для детей. Ездим по посёлковым библиотекам и проводим интерактивные игры с детьми. Разыгрываем сценки из книжек. Так сказать, визуализируем, что в них написано. Чтоб больше читали.

– Читали, больше читали, – искажённым эхом откликнулся Антон. Вскинул глаза к потолку, комично вздыхая. Переведя взгляд на мать, колко на неё посмотрел и что-то такое в ней увидел, отчего к его глазам поднялась помеченная завистью нежность. – Нет, ты, мать, конечно, молодец! Не теряешь веры. Восхищаюсь!

Едва заметно губы матери тронула улыбка. Она приподняла руки, как бы подзывая к себе сына. Он, раза два качнувшись на кресле, сорвался с места и, подлетев к матери, хлопнулся на пол подле неё.

– Ах, Антоша, Антоша! – её суставчатые коричневатые пальцы перебирали тёмные пряди его волос.

– Эх, мама, мама! – Антон ткнулся лицом в её колени.

Сцена в беседке туманно растеклась по потерявшему чёткость пространству. И не стало никакой тяжести тела, словно его и нет, а есть лучистая распахнутость без границ. Полное слияние и растворение. Но долго пребывать в таком состоянии невозможно. Наваливается страх за своё отдельное, личное существование: оно грозит вот-вот исчезнуть. И тогда спасительный рывок из растворённости. Вынырнули, отфыркиваясь, отталкиваясь друг от друга. По взглядам, которыми они обменялись, было видно, что оба испытывают растерянность и смущённость, Антон, похоже, в большей степени. Пора возвращаться в дом.

А в доме, пока происходила сцена в беседке, шла перепалка между двумя другими, уже появлявшимися персонажами. Один – отец семейства, отставник по имени Илья Гаврилович. Другой персонаж – его общая с матерью Антона, Мариной Ивановной, дочь, именуемая Виктория, а короче – Вика.

Перепалка возникла из-за желания на грани слёз несчастной Виктории тоже пойти к Антону в сад. Илья Гаврилович этому противился, указывая дочери на её племянника Артёма, ёрзавшего на стуле в ожидании, чем закончится противостояние. Тот знал, что дед Гаврилыч точно не даст смыться на улицу. Уж он-то с ним, собственным внуком, сможет настоять на своём. А это «своё» – порядок и распорядок. Их Илья Гаврилович упорно блюл. С переменным успехом. Проигрывал чаще всего жене, Марине. Что, однако, не останавливало его усилий. Вот и сейчас он настаивал, что, несмотря на приезд Антона, Вика должна заниматься с Артёмом математикой. Если давать себе волю, нарушать установленный порядок, будет полный раздрай и хаос.

– Ну, пожалуйста! – умоляла Вика. – Можно же сделать сегодня исключение… Столько лет Антона не видела…

– Увидишь ещё. Не на один же день у них здесь цирк, – отрезал Илья Гаврилович.

Недовольная, смутная жалость острилась в его глазах, направленных на дочь. Возникавший у него при этом образ Виктории получал в мозгу привычное для него толкование: стоит перед ним растяпа, засидевшаяся в девках неумёха. Но, как говорится, из сердца не вырвешь, пусть и нескладёха она, но его семени, его дочь. Хорошо, что на работе вроде крепко держится. Только вот никак свою жизнь не устроит. Два года уже прошло, как погиб её жених, а она до сих пор ходит в растрёпанных чувствах, словно только с похорон.

– Антон уйдет в пять, – начала опять Вика. – И я сразу же сяду заниматься с Артёмом. Разве так нельзя?

– Ну-ка прекрати канючить! – счёл нужным сурово отрезать Илья Гаврилович. – Идите в другую комнату и садитесь за уроки.

– Но я тоже хочу к дяде Антону! Что, я не могу этой математикой позаниматься позже? – вскинулся с не очень уверенной скандальностью Артём.

– А твоя очередь последняя! – приструнил внука Илья Гаврилович и снова зыркнул на дочь.

Вид недовольно вытянутых лиц подопечных всегда вызывает раздражение. Что ты будешь с ними делать! Но нельзя же давать слабину. Иначе жизнь пойдёт наперекосяк. Раз сказал, надо стоять на своём. Хотя, может, чуток отпустить?

– Ладно. Полчаса заниматься, а потом свободны, – постановил Илья Гаврилович. – Ты, Артём, иди, а ты, дочь, останься на пару слов.

Артём поплелся в другую комнату. Вика, стойко выдерживая взгляд отца, сложила на груди руки.

– Дай матери побыть с Антоном вдвоём, поняла? – неожиданно мягко пояснил Илья Гаврилович. – Пусть поговорят без лишних ушей.

– Это я – лишняя? – негодующе прошептала Вика.

– Ты меня поняла, – с нажимом выговорил Илья Гаврилович.

Вика неопределённо мотнула головой и повернулась, было, чтобы уйти. Тут в комнате появилась Марина Ивановна, за ней – Антон.

– Вика, не откажешь брату в чае? – Антон задорно ей подмигнул и опустился на диван, откинувшись на старомодно высокую спинку. – У меня есть полчаса.

Вика живо и обрадованно ушла на кухню.

– Мать ведёшь на представление? – поинтересовался Илья Гаврилович.

– Она не хочет. – Антон забавно хватанул зевком воздух.

Бросив быстрый взгляд на жену, Илья Гаврилович направился к двери в сад.

– Пойду положу шланг для поливки, – пояснил он. – Когда чай будет готов, позовите меня.

В комнату робко заглянул Артём и, оценив обстановку, кинулся в раскрытые объятия Антона.

– А это, видно, мой племяша. Ну что, жить дают? – ласково его тиская, спросил Антон.

– Да уж дадут они! – С довольным хмыком Артём ткнулся в дядино плечо.

– Кто же тебе жить не даёт? – насмешливо спросила Марина Ивановна.

– Всех назвать? – провокационно было спрошено.

– Вот наглец, – спокойно оценила его бабушка, отходя к окну. – Антон, может, пойдёшь поможешь отцу раскрутить шланг, а то я вижу, он что-то запутался.

Антон ушёл. Марина Ивановна подозвала появившуюся из кухни Вику и, обняв, прижала к себе.

– Ты моя умница! – прошептала она ей на ухо.

– Да ладно! – Вика высвободилась от матери и стала расставлять чашки на столе. – А где Антон?

– Пошёл в сад помогать отцу, – было сказано, как само собой разумеющееся.

Вика с усмешкой кивнула. Мать в своём прежнем репертуаре. Старается Антона с отцом стыковать. Смешно. Не хочет понять мамочка, почему Антон так долго здесь не появлялся. Поняла бы – не стала бы отправлять Антона к отцу. Бесполезно. Ничего из этого не выйдет. Посмотреть, что ли, в окно, что у них там происходит. Антон, наверняка, станет шланг ронять и об него спотыкаться, а папочка будет Антона отпихивать и доказывать, что тот ни к какому делу не способен.

А вот и нет! Поглядите – Антон спокойно тянет шланг к шиповнику, а Илья Гаврилович на своём месте сосредоточенно шланг разматывает. Но ситуация через минуту меняется.

Вика захлопала в ладоши. Наконец! Начавший выбрасывать воду шланг Антон приподнял, направил сопло вверх и принялся перекидывать из руки в руку. Шланг извивается, но Антон ловко им управляет. А что папуля? Молчит и смотрит с хмурой неодобрительностью.

Но вот шланг отброшен под кусты, Антон отряхивается, а Илья Гаврилович входит в дом. Вика тут же ретируется на кухню. Номер закончен.

Марина Ивановна устало опускается на стул. Не глядя на мужа, расправляет скатерть на столе. Усталый вид и у Ильи Гавриловича. Проходя мимо жены, слегка нажал на её плечо. Тревожно глядевшему на него внуку послал скользящий, холодный взгляд.

Тишина. Перерыв. Можно пить чай, он готов. Надо собрать всех за стол. Но Антон ушёл в ванную приводить себя в порядок, а когда появился в столовой, часы показывали десять минут шестого. Пора было Антону идти на работу в цирк.

Цирк занял всё ровное пространство пустыря. Фуры были поставлены в каре по границе с худосочными зарослями, уходившими по буграм вдаль. Их унылый вид отстранялся от красно-жёлтого шатра шапито яркими, разрисованными стенками фургонов.

В одном из вагончиков перед зеркалом, обрамлённым гирляндой лампочек, сидел Антон и накладывал грим. Белый тон маской лег на всё лицо. Чёрным обведены глаза и утолщены длинные брови. Линии чётко очерченных губ менять не надо, только подчеркнуть красным выразительность рта.

Антон начал умелыми мазками это делать, как тут без стука, бесшумным движением за его спиной появилась юная женщина с уже наложенным на лицо гримом. Поверх расшитого блёсками костюма был накинут махровый халат.

Глядя на отражение Антона в зеркале, она спросила:

– После представления здесь останешься? Или туда пойдёшь?

– Ещё не знаю, – ответил он, глядя в отражённые в зеркале карие, увеличенные обводкой глаза. – Но прости, Алиса, сегодня я точно не смогу с тобой быть.

– И ладно. – Алиса послала ему через зеркало лёгкий принимающий то, что есть, взгляд. – Буду отдыхать.

– Вот-вот. После выступления лучше расслабиться. Последняя гастроль, слава богу.

– И что?

– Что?

– Что потом?

– Давай завтра поговорим.

– Как знаешь. Ну я пошла?

– Да, пожалуй, пора. Тебе же надо ещё размяться.

Циркачка Алиса крутанулась на месте и спиной к Антону спросила:

– А как там прошло?

– Нормально. Иди уже.

Алиса сделал крутой поворот обратно к зеркалу. Через него снова спросила Антона:

– Отчим не наезжал?

– Алиса, ну не твоё это дело.

– Там ночевать будешь?

Антон обернулся, и его лицо скорчило скорбную гримасу.

– Завтра поговорим, хорошо?

Алиса одним летящим шагом достигла двери и за ней исчезла.

Через полчаса она будет летать под куполом цирка, бесстрашно делать кульбиты в воздухе, победно улыбаться после умопомрачительного полёта, стоя на площадке высоко над зрителями, приветственно подняв руку над головой.

Пока она всё это будет проделывать, внизу на манеже клоун Антоша будет с дурашливым восторгом на неё смотреть или с комичным ужасом мотать головой при очередном невероятном воздушном трюке Алисы. Ещё Антоша будет громко и жалобно вскрикивать, мол, и я тоже мог бы летать по воздуху. Но ему мешает связавшая его верёвка. Это злодей шпрехшталмейстер так усмирил клоуна Антонио, во всё на манеже совавшего свой нос. Ах, если бы только Антоха был свободен, он такое бы показал!

И вот он начинает вертеться на связанных ногах, нелепо, смешно, мучительно забавно. И вдруг – бац! – верёвка с тела спадает. Но поздно – трапеции, на которых он мог бы летать, уже убраны.

Освободившийся несётся за кулисы. Через мгновение снова появляется, таща четыре цилиндра и дощечку. Потешно с ними возится, водружает один цилиндр поверх другого и лихо, свободно, шутливо запрыгивает на уложенную на них неустойчивую дощечку. Сначала боязливо, потом всё увереннее и краше начинает на ней балансировать.

Вот так неумёха! Вот так шалопай! Вон как, оказывается, может! Ишь как здорово держится на качающейся поверх цилиндров досочке. Да ещё и поворачивается и подпрыгивает.

Зрители от души хохочут над тем, что, оказывается, может делать, сбросивший верёвки Антоха!

Под радостные аплодисменты номер закончен. Клоун Антоша, показав напоследок шпрехшталмейстеру язык, уходит с арены до следующей своей репризы.

Пока цирковое представление продолжалось, и Антон показывал публике, на что способен, его мать, Марина Ивановна, перемещалась из одного места своего дома в другое. После ухода сына она сначала пошла устраивать ему постель в комнате, откуда надо было переместить Артёма к Вике. Собрав вещи внука, она вдруг бросила их на кровать и стремительно направилась на кухню посмотреть, что есть в холодильнике на ужин. Увидела у плиты мусор, быстро подмела и решительно направилась в большую комнату проверить телепрограмму, чтобы знать, как скоротать время до прихода сына. На тумбочке у телевизора она увидела учебники Артёма, взяла их и двинулась, было, отнести их в комнату Вики… Тут в двери появилась гостья, ровной плотной статью похожая на Марину Ивановну.

Учебники Артёма отложены, обе женщины обнялись. Сблизились две вровень друг с другом женские головки, одна – желтовато-русая, с крупными кудрями, другая – тёмно-каштановая, прямоволосая. Заколка, державшая тёмные волосы, не выдержала напряжения и, тихо щёлкнув, раскрылась. На щёки Марины Ивановны слетели рассыпавшиеся пряди, а заколка, ударившись об пол, куда-то закатилась. Оглянувшись, Марина Ивановна поискала её глазами, но мельком, потому что притягивала её внимание пришедшая гостья. Эта гостья, часто называемая Мариной Ивановной Лизавета, давно стала для многих Елизаветой Андреевной. Взяв её руку, Марина Ивановна по-девичьи обрадованно потянула её к дивану, где они, обоюдно лучась друг на друга глазами, уселись.

– Ну как? – нетерпеливо спрошено гостьей. – Всё-таки приехал?

– Почему «всё-таки»? – посуровев, переспросила Марина Ивановна. – Конечно, приехал.

– Выступает сейчас? – горящим взглядом Елизавета Андреевна вперилась в подругу.

Марина Ивановна кивнула.

– Успели поговорить?

– Разумеется. А что? – дёрнув плечом, удивилась Марина Ивановна.

– Про меня спрашивал?

Марина Ивановна нетерпеливо повела головой и с некоторым осуждением ответила:

– В общем да, интересовался.

– А что конкретно говорил?

– Спросил, как Елизавета Андреевна, здорова ли.

– И всё? И больше ничего? – спрошено с тихой настырностью.

Симпатия к Елизавете у Марины Ивановны, конечно, была, но не настолько, чтобы не осадить её настойчивость.

– У нас были и другие темы для разговора, – охолодила она подругу.

– Даже не надеюсь, что он зайдёт, – чему-то далёкому едва заметно улыбаясь, мечтательно проговорила Елизавета Андреевна. – Когда-то мы могли душевно с ним разговаривать. Тебе повезло с сыном. А вот у меня дочь жёсткая, как её любимый хай-тек.

У Марины Ивановны взор снова потеплел и она, жалеючи, заверила подругу:

– Конечно, Антон к тебе зайдёт. Он же раньше любил у тебя бывать.

– Но хотелось бы знать, когда, – встрепенулась Елизавета Андреевна. – Я ведь теперь часто бываю в Никольском с экскурсиями. Может, Антон захочет там побывать? Посмотрит места, где прежде проводил почти всё лето…

– Не уверена, что у него найдётся на это время. – Марина Ивановна перевела взгляд на противоположную стену, уставившись в сервант.

Елизавета Андреевна внимательно вгляделась в подругу.

– А что, если и ты возьмёшься водить в Никольском экскурсии? – предложила она. – Мы ведь столько с тобой об этом месте знаем…

Марина Ивановна подчёркнуто пружинистым движением поднялась с дивана.

– Пойдём на кухню? – плоским голосом спросила она. – Чай тебе сделаю. А самой мне надо что-то сообразить насчёт ужина. Антон после представления придёт голодный. Нужно решить, что приготовить.

– Лучше всего, – оживилась Елизавета, – для уставшего человека что-нибудь мягкое, лёгкое, но сытное. Я знаю рецепт чудесных котлет. Надо для фарша мелко порубить ошпаренные кипятком листья капусты, добавить немного манки и перца для остроты. У тебя есть фарш?

– У меня нет капусты.

Но Елизавету Андреевну ничто не могло остановить, если уж она решила сотворить что-то, по её разумению, необходимое. Она позвонила дочери и попросила её принести кочан.

Дочь Елизаветы Андреевны вскоре явилась, привлекательное на вид существо, державшееся с подчёркнутым, но несколько скованным достоинством. Капусту принесла в чёрном, покрытом золотыми буквами пакете. Вручив его, тотчас ушла.

– А ведь когда-то сохла по Антону! – глядя ей вслед, заметила Марина Ивановна. – Неужели больше замуж не выйдет… Есть у неё кто-нибудь в Москве?

– Твоя тоже одна, – колко заметила Елизавета. – И ничего, живёт.

– Но твоя Татьяна собой хороша, а моя, честно говоря, не очень.

– Это ещё никому не мешало выйти замуж. Было бы желание. У твоей Вики, видно, его нет. Сколько уже времени прошло, как погиб её жених?

– Почти три года.

– Вполне ещё может у неё это желание появиться, и кто-нибудь под него подпадёт.

– А твоей Татьяне, что, это желание не светит?

– Ты, кажется, чай обещала? Хотя нет, не надо.

– Тебе какой? Чёрный или зелёный?

– Что? – У Елизаветы Андреевны лицо побледнело и вроде удлинилось. Она прошептала: – Сердце болит.

– Как болит? Буквально?

– Не знаю. Просто болит.

Марина Ивановна поспешно положила чайную ложку светло-зелённых комочков в заварную кружку и, залив кипятком, твёрдо заявила:

– Тогда спрашивать не буду.

– О чём? – притворно слабым голосом спросила Елизавета Андреевна. – Нет, ты уж скажи.

Марина Ивановна с сомнением посмотрела на неё и, усмехнувшись, выдала свой вопрос:

– Но всё-таки, как ты думаешь, есть у твоей Татьяны кто-то или нет? Она ведь уже давно разведена.

Елизавета Андреевна горестно выпалила:

– Да не знаю я! Возможно, есть. Она же в Москве. Не вижу её подолгу.

Длинными ломкими пальцами она собрала у горла кружевной воротничок, потом подняла руку ко лбу и потёрла костяшками пальцев над переносицей.

– Давай лучше займёмся делом. Они пусть сами со своей жизнью разбираются.

Елизавета Андреевна начала решительно отламывать листья от капустного кочана.

Когда листья капусты были ошпарены, мелко порублены, с фаршем перемешаны, мускатным орехом и перцем сдобрены, было слеплено несколько продолговатых, толстых комков, которые теперь должны дожидаться прихода Антона, как бы поздно он ни пришёл. А для мужа и дочери, если не пожелают терпеть до прихода Антона, есть в холодильнике их любимые сосиски.

Что? Так нельзя? Надо всех кормить одинаково? Нет, не получится. Обстоятельства для кормёжки у всех разные. У того, кто, к примеру, всегда рядом, – одни, у того, чей приход давно и страстно ожидается, – другие.

Знаете, а ведь тут может получиться забавный фокус. После затянувшегося отсутствия появившийся клоун съест эти замечательным образом сделанные котлеты, и тут же в области сердца у него ярко вспыхнет электрическая лампочка, как бы питаясь возникшим у съевшего ответным теплом. Лампочка будет невероятным образом гореть на груди клоуна, сигналя о горячей любви, и всем, это видящим, станет весело.

Задолго до того, как Антон при плотно сгустившейся темноте за окном начнёт на кухне питаться свежежареными котлетами, то есть тогда, когда вечерний свет был ещё ярок, в другом, далёком от Антона доме произошло нечто, тоже с его приездом связанное.

Дом этот хочется назвать ларцом, хранящим стародавние сокровища. В нём полно драгоценных для чьей-нибудь памяти вещей. И устроен этот вместительный ларец добротно, уютно и укромно. Видится он с берега Тверцы сквозь старые и высокие, в продольных длинных морщинах стволы деревьев. Под их далёкими от земли, сводчатыми кронами – затенённость и усталая, осыпающаяся торжественность. Может возникнуть иллюзия, что это не деревья, а колонны гипостильного зала Древнего Египта, мощного и таинственного. То будет волнующая игра со временем и пространством. Но, не успев полностью в себя втянуть, она рассыплется в реальности тихой провинциальной улочки с обветшалыми домами и живым журчанием неподалёку реки Тверцы.

Пройдя неспешным шагом по этой улочке, Елизавета Андреевна завернула за угол и, сделав с десяток шагов, оказалась перед своим домом. Сравнение его с ларцом Елизавете Андреевне, может быть, и понравилось бы, но всё же главным для неё было то, что дом держится её и мужа трудами и заботами. Купили они старинное строение около тридцати лет тому назад и с тех пор всё обустраивают и обустраивают, подновляя его незамысловатую деревянную конструкцию и наполняя историческими, то есть служившими многим поколениям вещицами, которые они обрели в разных, порой неожиданных местах вроде помоек и свалок.

А вот дочери их, Татьяне обстановка этого дома совсем не мила. Постоянный сумрак, пыльный запах старой мебели, вещи громоздки, теснят пространство – полное противоречие современному стилю обустройства жилища. А кому, как не ей, востребованному дизайнеру, знать, что есть суть нынешних тенденций в оформлении интерьеров – чёткие линии, лёгкость форм, светлые тона, редкие цветовые акценты, декор изысканно прост. А тут что, в доме матери? Тёмный окрас, невнятность линий, тяжеловесность форм, к тому же ещё и кружевные салфеточки, беспорядочные безделушки, из которых, пожалуй, только две-три имеют какую-то ценность.

Всё же несколько раз в год Татьяне приходится бывать в этом доме. Нельзя же совсем забросить родителей. Но хватает Татьяну только на два-три дня, потом уносится обратно к себе в Москву. На этот раз придётся прожить у родителей скорей всего неделю: получила крупный заказ на оформление местного только что построенного особняка.

И вот сидит сейчас Татьяна за планшетом, перебирает варианты убранства гостиной этого нового дома. И тут слышит шум, наконец, возвратившейся Елизаветы Андреевны.

Вышла Татьяна к ней, потягиваясь, расправляя затёкшую от работы спину.

– Ну как там? – с мелким зевком спросила она. – Марина Ивановна, небось, вне себя от радости, что Антон дома.

– Антона дома не было. У него сегодня представление.

– Да? – Татьяна с размаха плюхнулась в кресло. – И сколько же их у него здесь будет?

Елизавета Андреевна с подчёркнутой терпеливостью вздохнула и, сложив руки на груди, дала такой ответ:

– Сколько бы ни было, ты же всё равно в цирк не пойдёшь.

– А ты? – с прищуром поинтересовалась Татьяна. – Пойдёшь смотреть, как Антон циркачит?

– Я? – деланно удивилась Елизавета Андреевна.

– А разве тебе не хочется посмотреть на своего любимца? Ну как же так? Ты всегда ведь его обожала! Никого больше, только его!

– Что ты стала такой злой, поражаюсь!

Женщин вынесло на край образовавшегося между ними провала, в который им грозило вот-вот соскользнуть. Цепляясь друг за друга встревоженными взглядами, они искали уступа, чтобы не провалиться в полный разрыв.

Удержались. Освобождённо хохотнули, порывисто сблизились и обнялись. Елизавета Андреевна погладила Татьяну по волосам, а та коснулась пальцем её щеки. Удовлетворенно расцепились, отступили друг от друга, и тут у Елизаветы Андреевны напряжённо потемнел взгляд.

– Тата, скажи честно, ты знала, что Антон в этих числах приедет?

– Откуда? – удивилась Татьяна.

– Ладно. Пусть так. А где отец?

– Возится в сарае с твоей этажеркой. Ну скажи, мама, сколько можно всякий хлам в дом тащить? Тут уже лавка старьёвщика, а не дом.

– А вот Антону в нашем доме всегда очень нравилось. Что? Не помнишь? Он, когда бывал здесь, любил разглядывать, что тут собрано. А этот диван, на твой вкус слишком громоздкий, был его любимым. Часто сидел в нём по-турецки или кувыркался… Уверена, он обязательно придёт посмотреть, здесь ли он ещё.

– Мама, мама… Антон любил себя показать, а вовсе не твой диван.

– А ещё обязательно побываем с ним в Никольском, – продолжила мечтать Елизавета Андреевна. – Он там часто летом бывал, когда ещё в школе учился…

– Да не поедет он туда! Заросли и развалины смотреть?

– Почему развалины? Там много прекрасных мест, где он любил бывать. Лишь бы время у него на это нашлось. Может, ещё и удастся с ним, как раньше, душевно поговорить.

– Душевно? С Антоном? Не смеши!

Татьяна бочком обошла мать и отправилась к себе работать.

Елизавета Андреевна гневно двинулась в сарай посмотреть, как идут дела у мужа.

Работа в сарае подошла к концу. Обнаруженная месяц назад на помойке сломанная этажерка, по мнению Елизаветы Андреевны, эпохи модерна, представала в совершенной целости. Теперь только необходимо покрыть её лаком, что можно было сделать на следующий день.

Решив это, муж и жена в полном удовлетворении отправились на ночной покой.

На покой отправилась и Марина Ивановна, но гораздо позже. До того, как пойти в постель, она то хлопотала на кухне, то уходила в большую комнату, где, не видя экрана, смотрела в телевизор, при этом пребывая в предвкушении, как будет кормить сына и расспрашивать о его жизни.

Но прошёл одиннадцатый час, потом двенадцатый, а когда стал приближаться первый час наступившего нового дня, Марина Ивановна хлопнула ладонью по кухонному столу и, резко поднявшись, отправилась спать. Легла в постель, но никакого сна и в помине, одно из стороны в сторону ворочание. Обида и недовольство не давали покоя. А когда услышала звуки возвращения Антона, насторожилась, навострила уши. До неё донеслись голоса Ильи Гавриловича и сына. Звучали они мирно и дружески. Значит, не так уж всё плохо. Марина Ивановна улыбнулась и ушла в тёплую, уютную темень.

Получается, вернувшийся домой Антон был встречен не матерью, а Ильёй Гавриловичем, и кормил его он, по раскладу жизненных обстоятельств приходившийся Антону отчимом, и которого Антон привык звать отцом.

Пока Антон ел, сидели молча, вернее, Илья Гаврилович стоял у окна, а под конец кормёжки, подошёл к плите и принялся заваривать чай.

И уже за чаем пошёл разговор.

– Значит, здесь у тебя последние гастроли. Куда в отпуск? – спросил Илья Гаврилович, помешивая ложечкой в своей чашке.

Антон скорчил забавно неуверенную мину, повёл из стороны в сторону, как маятник, головой, и, глядя в стол, произнёс:

– Ещё не знаю.

Илья Гаврилович неодобрительно хмыкнул.

Антон поднял на него взгляд.

– Может, съезжу повидать дочь, – предположил он. – Они сейчас в Испании на гастролях. Саша там с ними.

– Мать тебя очень ждала, – с басовитой вескостью сообщил Илья Гаврилович. – Она сильно по тебе скучает.

– Да? Может быть. – Антон с хрустом разломил зажатую в руке сушку.

– Не может быть, а точно.

– Ну что поделать, такая жизнь.

Илья Гаврилович строго прокашлялся, встал из-за стола, прошёлся, сопровождаемый печально-напряжённым взглядом Антона, и вернулся за стол.

– У тебя ведь сейчас будет отпуск. Есть возможность остаться на пару дней?

Лицо Антона мелко передёрнулось.

– А что? – продолжил Илья Гаврилович. – Меня почти весь день не будет дома. Подработка на курсах для молодых вертолётчиков. А ты с матерью побудешь.

Антон откинул со лба густую чёлку прямых волос, его глаза, насыщенно-чёрные, металлически замерцали.

– Я подумаю, – ответил он.

– А что тут думать? Комната для тебя есть.

– Мне надо в Москве следующий контракт искать. И над новой программой думать.

– Да сколько можно тебе клоуном быть! – в сердцах воскликнул Илья Гаврилович. – Полно их и без цирка. Где только ни выступают…

– Ну, на тех аренах всё совсем не так, – фыркнул Антон. – В настоящем цирке ловкость без обмана, мастерство без подтасовок. Единственно клоуну положено притворятся, да и то только в том, что он неумёха и простак, но потом он обязательно должен выдать высший пилотаж в каком-нибудь трюке. И зрители могут тогда не только посмеяться над дуростью клоуна, но и воодушевиться, увидев, что этот смешной человечек способен проявить себя настоящим мастером. Я тут намечаю сделать одну сложную репризу… А, знаешь, ведь ты бы мог мне в этом помочь.

Предложение Антона, очевидно, было для Ильи Гавриловича полной неожиданностью. Рыхловатое его лицо отвердело, и без того тяжёлый взгляд стал ещё более суровым.

Антона подобная реакция не смутила, видимо, была привычной, и он уверенно продолжил:

– В этой моей новой репризе мне надо подняться на пропеллере в воздух. Вроде, как Карлсон – неожиданно и забавно. Можно такой сделать? На моторчике?

Илья Гаврилович с сомнением покачал головой.

– Я совсем немного вешу… Моторчик с пропеллером… А? Можно ведь такой соорудить? Представь! – Антон заискрил глазами, стараясь разжечь воображение Ильи Гавриловича. – Манеж готовят к выступлению канатоходцев. А тут подскакивает мой персонаж, клоун Антоша, вертится вокруг установки, мешается под ногами униформистов. Всем своим поведением показывает, что хочет подняться на канат. Его отпихивают, отгоняют. Но Антоше не так легко отбить охоту сделать то, что ему хочется. Тут вмешивается инспектор манежа. Он всячески показывает клоуну, что он – дурак, раз такой, какой есть, – неловкий, неуклюжий, хочет быть канатоходцем, и жёстко прогоняет его от установки. Антоша притаскивает из кулис пропеллер с моторчиком, надевает на себя и взмывает вверх. Он то демонстрирует восторг, то страх, смешно дёргая ногами и руками. Но главное – изо всех сил старается попасть на мостик наверху у натянутого каната. Ему надо на него приземлиться. Промахивается, опять взмывает, опять промахивается, и тут техника, то есть моторчик, застопоривается, лопасти замедляют ход, и Антоша начинает падать. В этот момент лопасти цепляются за канат… Тут, конечно, надо всё тщательно просчитать, чтобы можно было таким образом на канате повиснуть… Зрители замерли. Антоша начинает барахтаться, вися в воздухе. Как говорится, и смех, и грех. Выглядеть должно смешно и страшно. Но вот в какой-то момент клоун ловким движением закидывает ноги на канат и встаёт на него. Скидывает пропеллер и начинает двигаться… Сначала неумело, карикатурно, а потом всё более ловко, выделывая при этом трюки. А я это умею! Внизу на манеже ему грозят кулаками, а на зрительских трибунах хохочут – вот ведь как вышло: не пускали на канат, не давали по нему пройтись, а он всё-таки сумел, да так здорово, что всем неверящим и насмехавшимся утёр нос. Антоша, как ни в чем ни бывало, достигает мостика и победно и смешно раскланивается. Циркачу радостно аплодируют под дружный, приносящий облегчение смех. Вот как-то так…

– Да, задумка, – сурово констатирует Илья Гаврилович.

– Ну как? Можно для такого номера сделать моторчик с пропеллером?

Илья Гаврилович, сведя брови, вгляделся в Антона. Дёрнул уголками губ, словно понял, что к чему.

– Выходит, тебя всё-таки манит вертушка, да? Антон? Помнишь, как я брал тебя полетать на Ми-8. Вот настоящая машина. Мог бы и сам на такой летать, если бы учиться пошёл, как я тебе говорил. А вот теперь хочешь в цирке пропеллер с моторчиком… Чепуха это, ничего не выйдет. Не поднимешься. Трюк такой не пройдет.

Илья Гаврилович неприязненным взглядом окинул по-мальчишески тонкую фигуру Антона. Что с него взять? Циркач. Так ведь не от своего семени его заимел, не от тех корней он вырос. Ему манеж подавай, публику, аплодисменты. А попробовал бы под огнём духов трюки на вертолёте проделывать…

– Вот в Афгане, – прорвался в воспоминания Илья Гаврилович, – знаешь, какие чудеса творили наши вертолётчики! Такое приходилось на машине совершать, чтобы уцелеть и своих спасти! Почище ваших цирковых номеров! Такие виражи закладывали! Под 90 градусов. Такие скачки и горки, чтобы не быть подбитым. Пикетировали так, что в кабине темнело от земли. И тогда на кону была не только твоя собственная жизнь, но и жизнь многих других…

– Всё это понятно, – поморщился Антон. – Спасали своих. Только ведь война – это жуть, а даже простой цирк-шапито – радость. И вообще вся та затея с Афганом не очень умной была.

– Это уже другая тема, – отрезал Илья Гаврилович. – Моя задача была уцелеть и помочь уцелеть своим. А вот во что начальство тогда играло – не моего ума дело.

Антон непонимающе пожал плечами.

Затем снова начал про своё:

– Можно, конечно, имитировать, что поднимаешься на пропеллере, а на самом деле – на лонже. Но это совсем не то впечатление. Надо, чтобы мой персонаж сам, на своём устройстве поднялся вверх.

– Не получится, – мрачно отозвался Илья Гаврилович. – Делай что-нибудь другое. Вот – на реактивной тяге можно, – то ли в шутку, то ли серьёзно предложил Илья Гаврилович.

– Нет, мне нужны лопасти, чтобы зацепиться за канат.

– Мало ли – что нужно, главное – что возможно.

– В цирке через невозможное нужно.

– Да видел я в детстве ваш цирк! Ничего стоящего.

– Значит, не настоящий цирк видел.

– Ну уж! Это ты ничего, где жизнь по-настоящему на волоске висит, не видел. У тебя в цирке одна игра!

– Зато честная и открытая игра. А что в жизни не игра? Разве только рождение человека и его смерть.

Илья Гаврилович что-то невнятное прорычал в ответ и ушёл к себе.

Утро следующего дня выдалось по-настоящему июльским, идеальным для разгара лета. Оно было до блеска промыто ночной прохладой, звенело светом и зеленью. В чистую голубую высь тянулось всё, покрывающее землю, – кусты шиповника и сирени, сосны и яблони, стены домов, крыши и даже уличные столбы. Под открытое небо в этот ранний час можно было выйти хоть голым и глубоко, с наслаждением вдыхать отдававший холодком воздух, настолько он был мягок и наполнен растительным ароматом.

Это удовольствие оказалось доступным раньше всех поднявшейся Вике. Ей удалось этим утром открыть глаза без обычной тяжести в голове, и лёгкое, девически щекотное предчувствие потянуло её пройти прямо в сад мимо кухни, куда она обычно направлялась сразу после постели.

Предчувствие, что за дверью дома находится что-то волнующее, не обмануло Вику. Стоило ей спуститься с крыльца, как всё тело охватила ласкающая тёплая свежесть. Кожа задышала глубоко и свободно. Чуть терпкий, долгий запах росистой травы будоражил мозг. Усиливала трепетное возбуждение организма играющая перед глазами мозаика красок, ярусами идущая от земли к ровно голубеющему небу. С каждым шагом тело обретало упругость и лёгкость, будто нет в нём жировых отложений и обычной вялости. Вот дар так дар раннего солнечного утра!

Вика двинулась к беседке. Несколько раз делала взмахи руками, как бы разминая застоявшееся за время сна плотное своё тело.

Когда повернула обратно к дому, неспешный пружинистый ход её застопорился. Вика застыла, приподняв голову, и по направлению её взгляда можно было определить, что смотрит она на сосны у боковой стены дома.

Три сосны высоко держали опушенные длинной хвоей изгибистые ветви. Мощно держались они на жёлтых с прозеленью столбах стволов. Три уцелевшие колонны исчезнувшего соснового дворца.

По недобро нахмурившемуся лицу Вики можно было понять, что занимало её не великолепие сохранившихся сосен. Что-то другое, ей неприятное было на уме.

Тут появился ещё один любитель этих сосен – Антон. Оглядываясь на хвойную троицу, он корчил слабые улыбчивые гримаски, как бы её приветствуя. При этом он двигался прямиком к Вике.

Когда встал вровень с ней, повернулся к соснам лицом.

– Вот ведь, уцелели! Такие красавицы, – констатировал он.

– Что? – Взгляд Вики обратился от сосен к брату.

– Говорю: вот как-то же они уцелели. Дед рассказывал, что раньше, давным-давно, здесь рос могучий сосновый бор. По этим соснам видно, что их породе хорошо тут жить.

– Только недолго им здесь осталось… – Вика полоснула взглядом по сосновым стволам и двинулась к дому.

– Как так? – удивился Антон.

– Ах, да… Ты же не знаешь. Отец собирается пристройку делать, чтобы Артёму с его матерью было здесь летом удобно жить. А сосны мешают.

– Правда? А мама что?

– Мама молчит, ждёт, когда приедет Юля, чтобы с ней выяснить, нужна ли ей пристройка.

– Отчего же она будет ей не нужна? Она ведь Артёма, думаю, часто сюда отправляет.

– Бывает.

– Жаль. В смысле сосен жаль…

– У родителей Юлиного мужа есть свой дом под Тверью! – не сдерживая возмущения, воскликнула Вика. – Я там один раз была. Большущий участок. И дом такой же. Юлин муж немало средств в обустройство вложил. Но отец, видно, хочет с ними потягаться и перетянуть Юлю с внуком сюда. Уж не знаю, зачем ему это нужно, даже готов срубить для этого сосны. – Вика насупилась и вдруг чуть ли не выкрикнула: – Но ведь она никогда в этом доме особо и не жила. Это ты и я тут родились!

Вика подавила возмущённое пыхтение и, вглядываясь в брата, деловито спросила:

– А что сам-то думаешь? Что с этим домом будем делать, когда… ну… когда время придёт? Ты чего хочешь?

– Я? – поперхнулся Антон. – Я же перекати-поле. То тут, то там. Мне как-то всё равно…

– Да? – недоверчиво удивилась Вика.

– Хочешь, напишу отказ от наследства?

– Ты что! – смутилась Вика.

– А что? У меня к этому дому никакой особой привязанности нет. Это ты к нему прикипела. Вот даже замуж не идешь.

Вика кинула на Антона жгучий взгляд.

Потупившись, пробормотала:

– Зачем ты так!

– Прости, прости! – Антон виновато шаркнул ногой по дорожке. – Я понимаю. Прости.

– Да чего уж там! – устало отозвалась Вика.

– Но тебе надо, – живо начал Антон, но остановился, словно не решаясь продолжить.

– Что мне надо? – жадно спросила Вика.

– Вырваться отсюда! Из этого укрытия. Попробуй пожить хотя бы какое-то время сама по себе, узнай другую жизнь, чтоб новизна тебя встряхнула. Откройся жизни, и тогда ты, может, встретишь…

– Да?

Антон уверенно кивнул. Вика взяла его под руку и, легонько к нему прижавшись, потянула к дому. Идти туда Антон отказался: он только что оттуда и уже завтракал.

Пошёл Антон один к калитке и вышел за неё. Посмотрел в одну сторону улицы, тенистую и пыльную, потом в другую, такую же. Сколько он уже подобных видел, мотаясь с цирком по стране. Обыкновенная провинциальная улочка с выбоинами, травой и разномастными заборами. Но вот на эту он смотрел с особой угрюмой нежностью..

Потом тряхнул головой и вернулся в сад. Сделал пару шагов по дорожке, подвигал корпусом вправо, влево, потом слегка вприпрыжку двинулся к дому.

– Антон! – его окликнул голос матери из беседки

Антон замер, неохотно развернулся и подошёл к входу в беседку. Марина Ивановна встретила его тягучим оценивающим взглядом. Затем она приподняла руки и, выпростанные вперёд, они потянули её из кресла. Она шагнула к сыну. Он двинулся ей навстречу. Обняв Антона, Марина Ивановна прижала его к себе.

Тело её было жёстким и отзывчивым на покорность сына, пахло мучным теплом с тонкой примесью туалетного мыла. Одной рукой держа сына крепко прижатым к себе, другой она ворошила его волосы. Такие же были у того… Нет, и вспоминать сейчас не хочется… Но ведь толкнул он в неё своё семя, и возник плод, выросший уже вне её тела вот в это неотвязно беспокоящее, хотя давно уже отдельно от неё живущее существо.

– Антон, Антон! Как же я по тебе соскучилась, – утверждала Марина Ивановна, касаясь губами его волос. – Нельзя так долго не видеться…

– Ну чего ты! – натужно откликался Антон. – Я же здесь сейчас.

– Ты должен побыть подольше. – Марина Ивановна надавила пальцами на спину сына. – Пожить здесь. У тебя же отпуск. И ты сейчас один.

Мускулы Антона напряжённо сжались, тело стало тоньше и словно бы выскальзывало из рук Марины Ивановны. Она попыталась сомкнуть руки туже, но Антон снял их с себя. Однако, чтобы уж совсем их не бросать, взял одну за запястье.

– Мама, давай сядем и просто поговорим, ладно?

Не отпуская руку Марины Ивановны, он подвёл её к пластиковому креслу и усадил.

Обмякшая, было, Марина Ивановна вдруг посуровела, вроде припомнив что-то существенное, но касающееся только её. Антон устроился в кресле напротив и, закинув ногу на ногу, небрежным жестом откинул назад волосы. Расположившись поодаль друг от друга, они не связывались ни взглядами, ни словами. Повернув голову к входному проёму в беседку, Антон направил равнодушный взор на видимый участок сада, упиравшийся в стену дома. Марина Ивановна смотрела на решётчатую белую стенку беседки, сквозь ячейки которой кое-где проникали внутрь тонкие игольчатые веточки шиповника.

Вдруг расширив глаза, Антон вытянул шею к Марине Ивановне и давяще вперился в неё взглядом.

– А сад сильно изменился, – заметил он матери. – Илья Гаврилович, небось, старается.

– Твой отец… – начала подчёркнуто терпеливым тоном Марина Ивановна.

Но Антон перебил её:

– Он всё-таки не мой отец, мама.

– С каких это пор? – всколыхнулась Марина Ивановна. – С чего это вдруг он перестал быть тебе отцом?

– Вырос я, наверное, из этого, мамочка.

– Нет! Дело тут не в этом, – с неистовой подозрительностью заявила Марина Ивановна. – Что-то произошло. – И она медленно выговорила: – Ты, что, виделся с…

– Давай не будем, – быстро остановил её Антон. – И хорошо, для твоего спокойствия я буду называть твоего мужа своим отцом.

– Нет! Не для моего спокойствия! – ожесточилась Марина Ивановна. – А потому что это справедливо. Никто, кроме него, не был тебе по-настоящему отцом.

– Ну да, ты права, – пошёл на попятную Антон и возвёл глуповатый взгляд к потолку беседки. – Замечательное утро. Птицы поют.

Марина Ивановна тоже невольно взглянула на потолок, за что на себя рассердилась, и ёрзнула в кресле. Дальше надо повести разговор в правильном русле.

– Что думаешь делать после отпуска? – спросила требовательным тоном Марина Ивановна.

– Что? – опустив голову, Антон повторил вопрос. – Что-то буду, конечно, делать.

– Тебе пора создать свою программу. Ты к этому совершенно готов, – живо начала Марина Ивановна. – Тонкую, добрую, забавную. Как у Полунина. – Чуть запыхиваясь, она продолжила: – Ты же умеешь придумывать истории. И можешь прекрасно их разыгрывать. Надо двигаться вперёд, а не по шапито скитаться. Антон! Не раскисай! Это ещё ничего не значит, что жена тебя оставила.

Всё это Антон выслушивал с застывшей улыбкой на лице.

Когда Марина Ивановна смолкла, сделалась пауза.

Прервал её задорный возглас Антона: «Алле!»

Он сорвался с места и, выскочив из беседки, прошёлся колесом по дорожке сада.

Марина Ивановна закрыла лицо руками и не видела, как, расставив руки, Антон сделал пару глубоких поклонов в её сторону.

– А ты в прекрасной форме, – отметил появившийся Илья Гаврилович. – Разминаешься?

– Да нет. Просто выступаю перед мамой. Но она не смотрит.

– Знаешь, Антон, что я подумал… – Илья Гаврилович приобнял Антона за плечи. – Поскольку ты здесь будешь в отпуске, может, полетаем с тобой на вертолёте в нашем Центре? Я тебя как-то раз брал, тебе понравилось…

– Да, может. Как-нибудь. Не знаю. Я подумаю, – неопределённо откликнулся Антон.

Обогнув Илью Гавриловича, он двинулся по дорожке, засунув руки в карманы штанов. Насвистывая, он раскачивался корпусом, задиристо вскинув голову.

Вот так напустил на себя пацанскую независимость и вообразил, что всё ему нипочём. Илья Гаврилович покачал ему вслед головой, хмыкнул и пошёл в беседку к Марине Ивановне.

Она всё так же сидела в кресле, только руки уже не прикрывали лицо, а расслабленно лежали на подлокотниках. Глаза прикрыты. Всем своим видом Марина Ивановна демонстрировала, что безмятежно отдыхает. Однако, если бы была возможность пощупать её пульс, то он, думается, был бы учащённым.

Илья Гаврилович пульс жены проверять не стал. Видимо, принял её состояние таким, каким оно выглядело: жена, наконец, спокойно расслабилась. И потому он просто молча подле неё стоял, по-хозяйски оглядывая беседку.

Вдруг дёрнуло его всё-таки заговорить.

– Вика уже убирает со стола, – сообщил он. – Антон успел позавтракать?

– Наверное, – ленивым тоном отозвалась Марина Ивановна и сощурилась на проникавший полоской сквозь облиственную решетку солнечный свет. Эта дорожка света вела под углом вверх, в необозримую глубину пространства над маленькой белой беседкой. Марина Ивановна на эту полоску отстранённо щурилась, показывая, что всё понимает, но ничего сейчас не хочет, кроме как держать себя в состоянии покоя.

Илья Гаврилович неодобрительно посмотрел на жену и заботливым тоном произнёс:

– У тебя какой-то усталый вид. Плохо спала?

– Нет, вовсе нет. Всё прекрасно. – И, растянув губы, она изобразила на лице улыбку

– Послушай меня, Марина! – призвал Илья Гаврилович. – Перестань сходить с ума. Антон – взрослый мужик и знает, что делает.

– А я что? Я – ничего. – Марина Ивановна откинула голову на спинку кресла.

Круто развернувшись от жены, Илья Гаврилович вплотную подошёл к решётке беседки и согнутым пальцем зацепился за одну из ячеек. Шиповник вокруг беседки сильно разросся. Надо бы его проредить. Оторвавшись от решётки, Илья Гаврилович встал у садового столика и сначала опёрся на него крупным своим кулаком, потом предпочёл сложить руки на животе. Жена перед ним, держа голову на спинке кресла, покачивала ею из стороны в сторону, и этим тревожила Илью Гавриловича. Надо было как-то прекратить это её покачивание.

– Давай сходим сегодня с Артёмом в Кремль, – бодрым тоном предложил он. – Там какое-то мероприятие устраивают. Игрища-стрельбища из арбалетов и луков. Ещё и в доспехах. С мечами. Парню будет интересно, и мы с тобой развеемся. А? Это же недалеко. Пройдёмся пешком.

Действительно, от их дома, что рядом с Бакунинской улицей, до Кремля полчаса ходьбы. Дорога для привыкшего к ней взгляда может, конечно, и не быть интересной, но приезжему любителю старины пройтись по Бакунинской улице одно удовольствие. По обеим её сторонам стоят целых два квартала купеческих особнячков с остатками строгого декора. Особнячки толстостенные, добротные, без особых затей, старинных классических форм с обветшалой крепостной мощью въездных ворот и арок. Должно быть, надёжно хранили они тайны живших в них купеческих семейств. Нацеленный нюх уловил бы в этом месте витающий там дух давних времён. И, кто знает, возможно, ещё возникла бы насмешливая или горькая усмешка от того, что уцелевший островок прошлой жизни носит имя бунтаря и ниспровергателя этой самой жизни – революционера Михаила Бакунина.

Да, особнячки сохранились, а вот Кремль… Одни валы остались с тех древних времён, когда на этом месте действительно стояла крепость, отражавшая набеги и соплеменников, и инородцев. Ушли под землю оборонительные стены и башни, высятся одни насыпные валы.

Теперь за этими валами идут только игрища. Костюмированные воины-реконструкторы и любопытствующие посетители изображают сражения на деревянных мечах и булавах. Как могут, разыгрывают былые битвы, что их, видимо, весьма забавляет.

Но вот что обидно: наши-то нынешние военные действия совершенно непригодны для зрелищных, театрализованных реконструкций. Вооружение зачастую слишком громоздко, нет в нём ни изящества сабель, ни красоты мечей. Воины запрятаны в доспехи в виде танков и самолётов, и не видно, что они там делают. А сражающиеся стороны могут столь далеко отстоять друг от друга, что никакого зрелища из их противоборства не получится. Вряд ли в грядущих веках кому-то придёт в голову разыгрывать нынешние битвы. Потеряли они былую эстетику красивого строя, барабанного боя, блеска штандартов, красочности доспехов и мундиров. Преобладает теперь серо-бурый цвет и безликость.

А вот игра в средневековые ристалища может привлечь подростка Артёма. Всё-таки занятно помахать деревянным мечом перед носом противника или попробовать натянуть верёвочную тетиву лука.

Пока до похода в Кремль дело не дошло, Илье Гавриловичу надо было кое-что Марине Ивановне сообщить.

– Я вот, что ещё хотел сказать, – начал он с расстановкой. – Звонила Юля. Она собирается приехать.

– Как? В её положении? – не на шутку встревожилась Марина Ивановна. – Зачем сейчас ей это?

– Как зачем? – нахмурился Илья Гаврилович. – Я всё-таки её отец. Не мог же я сказать ей «нет».

– В голове не укладывается! – пророкотала Марина Ивановна. – У неё в Твери муж, а она – сюда.

– Я так понял, что она там со всеми рассорилась.

– Не мудрено. – Марина Ивановна дёрнула плечами. – С её характером.

– Юле надо помочь, – твёрдо выговорил Илья Гаврилович. – Ей там не сладко.

– С чего ты взял?

– Есть основания. Давай переместим Вику с Артёмом на второй этаж, а Юлю поместим на первом.

– Нет, не понимаю… Тверь – областной центр, там условия, чтобы рожать, лучше.

– Ну уж тогда надо прямо в Москву! Куда лучше! – раздражённо рявкнул Илья Гаврилович.

Марина Ивановна дрогнула и отступила.

– Вообще-то мне всё равно. Но тогда сам предупреди Антона, что приезжает Юля, и придётся потесниться. Он в таком случае наверняка уедет.

– Зачем ему уезжать? Всем места хватит.

– Причём тут «места»! Ладно, хорошо. Только смотри, и без того непросто. Как бы не стало хуже.

– Обещаю! – Илья Гаврилович взял под козырёк. – Всё будет в норме.

Марина Ивановна подняла на него полный сомнения взгляд. Встретил Илья Гаврилович этот взгляд стойко и держал его в полном спокойствии. На лице жены проступила слабая улыбка. Недоверчивая сухость в её глазах увлажнилась, и они потеплели.

Илья Гаврилович тоже размяк. По нему растеклась взявшаяся откуда-то изнутри нежность, и он принял в объятия ставшую лёгкой и необременительной жену.

Но тут течение жизни взяло и разъединило двух сомкнувшихся.

Илья Гаврилович вдруг тревожно вспомнил, что надо забрать у соседа газонокосилку: он же вот-вот уедет. Марине Ивановне стукнуло в голову, что надо немедленно сообщить дочери Вике о приезде её сводной сестры.

Илья Гаврилович и Марина Ивановна разошлись в разные стороны. Через некоторое время они снова соединятся, но уже без всяких сантиментов, и поведут Артёма в Кремль.

Наступает пора переместить место действия на противоположный берег Тверцы, в только что построенный дом. Или, может, назвать его особняком? Держится ведь он среди соседних строений на особинку. Сделан в стиле шале с асимметричной, разноуровневой крышей. Длинные её свесы надёжно прикрывают стены. Большие панорамные окна выходят на Тверцу.

Далеко отстоит этот дом от зданий, что трогательно имитируют старинный облик Тверецкой набережной. Новый дом игру в старину не поддерживает, но в силу отдалённости ей не мешает. Ведёт свою игру. Если в неё как следует включиться, можно вообразить, что это новоиспечённое шале находится где-то в прекрасных Альпах, и за его панорамными окнами не поросший осокой берег среднерусской реки, а лесистые, с живописными полянами склоны гор в самом сердце Европы. Но чтобы не испортить игру, надо держать себя подобающим образом: движения должны быть неторопливы и изящны, голос спокойный и ровный, речь плавная, лицо улыбчивое.

Те, кто находятся в особняке, как раз заняты подготовкой к такой игре, обсуждают необходимый для неё интерьер. Обсуждение ведут уже знакомая нам дочь подруги Марины Ивановны, Татьяна и новое лицо – её заказчик, бывший одноклассник Антона по имени Денис.

– Так… С камином решили. Насчёт декоративных балок тоже, – меряя пустое пространство комнаты, перечисляла Татьяна. – С мебелью тоже вроде всё ясно – из натурального дерева, массивная, грубоватая, в сочетании с низкими и широкими сиденьями красновато-коричневых тонов. Светильники подберём на кованых подставках с тёмно-оранжевыми, тёплого оттенка абажурами. Что скажешь? – обратилась Татьяна к Денису.

– А что я могу сказать? В этом доме я полностью полагаюсь на тебя, – проникновенно отозвался Денис и тут же переключился на сигналящий мобильник.

Склонив голову набок, Татьяна вперила в Дениса пронизывающий взгляд, но тот непроницаемо продолжал бубнить по телефону.

Татьяна собрала губы дудочкой, потом громко и требовательно бросила Денису:

– Надо ещё всё обсудить с твоей женой.

Не отрываясь от мобильника, Денис отмахнулся.

Татьяна подошла к окну. Ничего достойного созерцания за ним не нашлось, и Татьяна отвернулась. Нужна красивая кованая ограда, и вдоль неё обязательно посадить уже подросшие декоративные деревья и кусты.

Денис убрал в карман мобильник и, выйдя в другое помещение, вернулся с двумя табуретами. Между ними поставил перевёрнутый высокий ящик и жестом пригласил Татьяну к импровизированному столу.

– Раз не хочешь идти со мной сегодня в ресторан, чтобы отметить завершение согласований, давай хоть отличного коньяка выпьем.

Денис движением фокусника достал откуда-то снизу ящика бутылку и два пузатых бокала.

– Вуаля! – провозгласил он.

– Не откажусь, – согласилась Татьяна.

– За наш дом! – предложил Денис, поднимая наполненный бокал.

– За твой дом, – поправила его Татьяна.

– Хотел я целый дворец приобрести, да не вышло. Понял: не потяну такую махину. Нет у меня крепостных душ на это. Так что от участия в аукционе отказался.

– Какой ещё аукцион? – недоумённо расширила глаза Татьяна.

– Да тут одну старинную усадьбу восемнадцатого века решили сдать в долгосрочную аренду через аукцион. Говорят, шедевр какого-то известного архитектора.

– Николая Львова, наверное.

– Не знаю. Не уточнял. Ладно, проехали это… Теперь мы с тобой свой шедевр создадим.

– Ну уж шедевр! – осаждающий отклик.

– А что? – подбоченился Денис, напрягая накачанные мышцы своего небольшого тела. – Не лыком, чай, шиты!

– Лыком! Фу! – деланно возмутилась Татьяна.

– Не суетись! Мы отлично с тобой сработались. Знаем, что делаем. Да, прелесть моя?

Денис скрестил вытянутые ноги и, повернувшись боком к ящику, картинно изогнул корпус и опёрся о ящик локтём, подперев кулаком голову. Вроде неудобная поза, но тело Дениса ловко себя в ней держало. Татьяна даже удивлённо им залюбовалась. Вот ведь выучился где-то этот бывший школьный оболтус, как себя подавать – напористо и в то же время легко и непринуждённо. Кто знает, может, со временем из него получится солидный господин, если, конечно, не разорится или за решётку не сядет.

– Прости, но я должна спросить, – вкрадчиво начала Татьяна. – Как у тебя идут дела? Стабильно? А то замахнёмся, а потом не потянешь.

– Всё в порядке. Я, конечно, не вхож в наше высшее акционерное общество, всё-таки оно закрытого типа, но знаю что, когда, где и кому… Не беспокойся. У меня надёжная подушка безопасности. Слушай! А что если нам с тобой махнуть на Капри?! – вдруг азартно предложил он.

– На Капри? – Татьяна со смешком округлила глаза.

– Понятно, – усмехнулся Денис. – Вот если бы предложил Антон, сразу бы, небось, согласилась. Он ведь здесь?

– Здесь, – холодно подтвердила Татьяна.

– На днях видел его отца. Паршиво выглядит. Весь какой-то потрёпанный.

– Какого отца ты видел?

– Настоящего. Панкина. Дмитрия Львовича. Что, забыла про такого?

– Где ты его видел? В Торжке?

– Нет, в Осташкове. А живёт он теперь, как мне сказал, в доме покойной своей бабки в Прямухине.

– Интересно… Антон знает?

– Должен знать. Как-никак родной отец. Мало ли что ушёл от них… Антон с ним видится. Я ведь в прошлом году с ним встречался в Москве. Он этому своему отцу даже деньжат время от времени подкидывает.

– Антон сейчас здесь. С цирком, – как бы нехотя сообщила Татьяна.

– Слыхал.

– Не ходил?

– У меня в реальной жизни цирка хватает.

– Ну в реальной жизни совсем другой цирк, – было определено со смешком. – От него никакой радости, одна тоска и злость. А вот настоящий профессиональный цирк может даже воодушевлять.

– И Антон?

– Что – Антон? – посуровела Татьяна.

– Если ты ходишь в цирк, то ведь из-за него. Когда он выступает.

– Почему? Я ещё и воздушных гимнастов ценю.

– Да ладно тебе! – неверяще хохотнул Денис.

– Хорошо: и репризы Антона я тоже люблю.

– А меня? – вдруг маняще спросил Денис.

– Тебя? – Татьяна скорчила милую гримаску и плавным шагом приблизилась к нему, игриво и гибко над ним склонилась и впечатала сухой поцелуй в его макушку. – Ты мой любимый заказчик.

Понятно. Никакого чувственного порыва друг к другу за этим последовать не может.

Денис досадливо хлопнул рукой по колену и пошёл провожать Татьяну до двери.

А по другую сторону Тверцы на ступеньке крыльца пришибленно сидел Антон. У него тряслись руки. Он пытался унять дрожь, засунув руки под мышки, но совладать с тряской никак не мог. А ведь всего ничего тому назад эти неслушающиеся сейчас руки полностью подчинялись необходимости совершать никогда до этого неведомые им действия. Нужность в них возникла из-за того, что, когда Антон остался в доме один: трое ушли в Кремль, а Вика отправилась с подругой к ней на дачу, приехала из Твери Юлия. Внесла в дом свой огромный живот и в изнеможении упала в кресло. И пока Антон оставался с ней вдвоём, из её живота начал своё появление на свет ребёнок.

Это случилось так неожиданно, так неотвратимо, что ничего не оставалось делать, как ему в этом помогать. Шёл младенец страшно и мучительно, с кровью и слизью, но Антон действовал спокойно и сосредоточенно. Только, когда родившийся оказался на его руках, тогда и начали трястись конечности. Внутри же утвердилось жуткое удовлетворение.

Приехавшей скорой помощи оставалось только забрать новорожденного и его мать с собой.

Антон сидел на ступеньке крыльца вплоть до возвращения ходившей в Кремль троицы.

Узнав, что всё уже позади, вернувшиеся облегчённо обрадовались и выпили шампанское. Позволено было пригубить даже Артёму.

Когда бокалы были отставлены и все благодушно и негромко загомонили, Антон вдруг раскатисто расхохотался и, утирая выступившие слёзы, выскочил из дома и до глубокой ночи где-то пропадал.

– Вот тут проходила главная аллея парка. Те, раз, два и там дальше три дуба, – Елизавета Андреевна тыкала прутиком в сторону мощных дубов, высившихся над сорными зарослями, – только и уцелели от той дубовой аллеи. Вела она прямиком к храму – усыпальнице владельцев усадьбы. Там были их захоронения.

– Вы хотите сказать, что главная аллея вела к могилам? – возмущённо засомневался голос в группе приехавших. – Не может этого быть! В дворянских усадьбах главная аллея всегда вела к реке или пруду, а тут вы заявляете, что к усыпальнице. Вы явно что-то путаете, моя милая…

Эта возразившая дама в спортивном костюме и кокетливой панаме сразу, как только они приехали, вызвала неприязнь. Уж больно надутым и недовольным было у неё лицо, когда она, только выйдя из машины, стала осматриваться. Саму Елизавету Андреевну она окинула холодным заносчивым взглядом.

– Не мешало бы, – жёстко брошено было этой даме, – сначала познакомиться с мировоззрением устроителя этой усадьбы, а потом уже высказываться. Вы, видимо, не знаете, что владелец усадьбы, Николай Александрович Львов, был не только выдающимся архитектором, но и философом, и поэтом. – И с колкой улыбкой было продолжено: – Вот именно таким умным и мыслящим людям совершенно ясна неразрывная связь между жизнью и смертью. А дуб – символ вечности, что стоит за жизнью и смертью человека. Вот и шла эта дубовая аллея от жилища к захоронению через прекрасный парк.

– И где же тут парк? – недовольно вопросила высокая тоненькая девица, ростом и выражением лица похожая на даму в панаме. – Ничего не видно!

– Он тут был, – назидательно утвердила Елизавета Андреевна.

– Это вообще какое-то надувательство! – пыхнула дама в спортивном костюме. – Посылают людей в такую даль, где якобы есть что-то интересное, а на самом деле ничего тут нет.

– В интернете видел, – морщась, заявил юнец в очках и с планшетом под мышкой, – какие-то остатки усадебного дома здесь есть. Какой-то флигель…

Нет, смотреть флигель этой семейке незачем. Его неприглядный, полуразрушенный вид только усугубит их недовольство. А рассказывать им, какой тут был сгинувший львовский дом, что за технические новшества, что за красота в нём была – глупо. Если увидеть не могут, то и слушать не станут. Лучше повести их прямо к храму-ротонде. Это сооружение, слава богу, отреставрировано. Может, наконец, впечатлятся.

Приезжие действительно присмирели, когда среди тёмных растительных дебрей возникла белая, пронизанная светом колоннада. Она описывала круг на массивном валунном постаменте, гордо возносясь над одичалым пространством. Это устремлённое ввысь и крепко стоящее сооружение имело поразительно верные пропорции и монументальную лёгкость. Среди бесформенности, хаотичности окружающего храм этот может представляться пришедшим издалека зримым посланием какой-то замечательной цивилизации тех времён, что находятся то ли где-то позади, то ли ещё впереди.

Сам Николай Львов наверняка и не думал, что это его сооружение может производить такое впечатление. Он ведь расположил его среди прекрасно организованного парка, отодвинувшего природный хаос далеко-далеко, в сторону деревенских изб. Теперь же этот хаос вплотную подобрался к храму, полностью поглотив все парковые аллеи, рукотворные лужайки, беседки, цветники и каскады. Ныне на месте парка – сорные заросли, бурьян, болотца. Вот и стоит уцелевший храм среди дикого запустения, с трудом ему сопротивляясь.

– Давайте сфоткаемся вот тут на лестнице у входа в ротонду, – поступило предложение. – Будет супер!

Приезжие сфотографировались и повеселели. И захотелось им ещё куда-нибудь тут пойти. Повела их Елизавета Андреевна к ещё одному более или менее сохранившемуся сооружению. По дороге тыкала в остатки некогда богатых парковых насаждений – на видневшиеся среди дикороса одинокие кусты бересклета, жимолости и шиповника. Головами семейство вертело, но на чём фокусировался их взгляд – неизвестно.

Вот теперь озадаченно глядят на то, что неожиданно возникло перед ними. А перед ними на фоне деревенских построек среди лопухов и репейника – пирамида. Треугольными полированными гранями резко отстраняется она от примитивного её окружения.

Два чуждых мира впритык друг к другу. Кричащий диссонанс, желать которого архитектор Львов никак не мог. Так ведь никогда и не было в его время около этой пирамиды никаких неказистых построек и сорных трав. Эти лопухи и домишки были тогда совсем в другом месте. А пирамида Львова, наверняка, стояла посреди чудесной лужайки. В гармонии с её прекрасной формой лужайку эту окружали пирамидальные ели с ветвями до земли. Хвойные конусы северных деревьев замечательно вторили древнейшему виду сакральных сооружений южных широт. Вот такая умелая шла игра Львова со временем и пространством. Большой любитель он был этой игры и устраивал её во многих местах усадьбы. Мог себе позволить, была она ему по средствам и таланту.

– Львов слыл рачительным хозяином, – было заявлено приезжим, – и пирамида эта служила ему погребом для вин и съестных припасов.

– Ничего себе! – озадачился самый юный в семействе.

– И зачем надо было для погреба городить такое сооружение! – покачал головой мужчина, державший под руку даму в панаме, и выразил желание осмотреть погреб.

Елизавета Ивановна отперла амбарный замок на деревянной двери и ввела приезжих внутрь. Там сразу охватил лёгкий мягкий холод. На середине внутреннего пространства пирамиды было круглое отверстие вниз. Семейство не поленилось туда заглянуть, ведь там и находился настоящий погреб. Спускаться туда никто не захотел. Поозирались на поразительно ровной кладки наклонные стены с нишами. Никто не поинтересовался, зачем они.

Но Елизавету Андреевну несло по накатанной колее рассказа об усадьбе, и она всё-таки проговорила пояснение:

– В этих нишах при Николае Львове были устроены мягкие сиденья для гостей.

– Он, что, гостей в погреб водил? – опять возмущённо не поверила дама в панаме.

– Да, представьте себе! Львов считал, что внутри пирамиды особая атмосфера, и она благотворно действует на людей и способствует общению.

– Ерунда какая-то, – пробурчал мужской голос.

Семейство поспешило на выход.

Но раз уж они впряглись в экскурсию, так просто не отделаются. Пусть ещё напрягутся и по настоянию Елизаветы Андреевны посмотрят на особенность арки, выложенной над входом в пирамиду.

– Подумайте, что это обрамление входа вам напоминает? – была задана приезжим задача.

Из группы на арку были направлены насупленные взгляды.

Пожали плечами.

– Эта дуга из разноцветных валунов на пирамиде похожа на кокошник. Не занятно ли? – И Елизавета Андреевна, не удержавшись, хохотнула. – Большим затейником был Николай Александрович.

– Он был масоном, – твёрдо заявил юнец в очках.

– Насчет этого достоверных свидетельств нет, – ревниво отрезала Елизавета Андреевна. – Просто во времена Львова масонские символы были в моде. Вполне возможно, что именно поэтому он их использовал в своей усадьбе. Вот и свою кузницу он устроил не где-нибудь, а в горе. Хотите взглянуть?

Пошли. Любопытство у этого семейства всё-таки имеется. Интересно им, видимо, увидеть, что тут, в среднерусских низинах за гора с кузницей.

Елизавета Андреевна бодрее зашагала впереди группы по заросшей травой, просёлочной дороге.

Пришли.

Луг. А за ним низкой волной холмы.

– И где тут гора? – Дама в панаме оглядела пространство.

Елизавета Андреевна ткнула на полого возвышающийся над другими выпуклостями травянистый бугор и назвала его Петровской горой.

Понятно. На равнине и холм может сойти за гору. Идти к ней через широкий луг с кочками никто не пожелал. Только вот кузницу хоть издали хотелось бы увидеть. Тогда надо напрячь зрение и постараться разглядеть пещерные углубления, сделанные в склоне. Они-то и есть бывшая кузница. На расстоянии плохо видно обрамления входов в эти ниши, а отделаны они, как и в пирамиде, разноцветными валунами, ими же выложены и внутренности пещер.

Что за странная идея устроить такое помещение для кузнечных работ! Ну, может, станет яснее, если представить, как вспыхивают на гладкой поверхности камней таинственные отражения огня пылающего кузнечного горна внутри пещер. Чем-то древним, мифическим веяло, видно, в дни работ кузницы от этого места. Что и нужно было хозяину усадьбы, чтобы вовлечь пришедших зрителей в свою любимую игру образами из разных времён и пространств.

Посмотрело семейство на холм с едва виднеющимися в нём отверстиями и решило идти обратно к своей машине. Расселись в ней и укатили, дав на обустройство руин несколько купюр.

Елизавете Андреевне осталось только, вернувшись в местную библиотеку, где у неё лежали вещи, выпить с библиотекаршей чайку и ехать обратно в Торжок на автобусе. Антон теперь не появится… Обещал приехать в первой половине дня, а шёл уже пятый час по полудню. Мог бы и позвонить, что приехать не сможет.

Только успела Елизавета Андреевна взять свою сумку и зонт, чтобы идти на автобус, как в дверях возник Антон. Приветственно, словно на манеже, раскинул приподнятые руки, мол, вот и я. Потом протянул руки к Елизавете Андреевне и, приблизившись к ней, обнял, обдав тонким запахом коньяка и парфюма, и шепча ей на ухо: «Прости, прости». Освободив Елизавету Андреевну от своего объятия, сделал игривый поклон в сторону библиотекарши.

– Ну и какие у вас тут успехи? – спросил он, усевшись на стул и картинно перекинув руку через спинку стула.

– Какие тут успехи! – отмахнулась Елизавета Андреевна. – Только кое-где бурьян покосили, а так – больше ничего не смогли в этом году сделать.

– Ну да, крепостных душ у вас нет и буржуазного капитала тоже. Один энтузиазм. – Антон окинул взглядом читальный зал. – Ну хоть тут у вас порядок.

– Какой порядок! – пискнула библиотекарша. – Проводка никуда не годится! Водопровод не работает!

– Ладно. Хорошо, – без всякой связи откликнулся Антон и поднялся на ноги. – Хочу пройтись по местам своего детства и отрочества. И откуда юность меня унесла. Не был я тут… Девушки, сколько же я тут не был?

Антон вопросительно округлил глаза и по-актёрски изящным движением поворотился сначала к одной, потом к другой уставившейся на него женщине, одаривая каждую неотразимой, призывной улыбкой.

– Я уехала отсюда в Торжок, – завороженно выговорила Елизавета Андреевна, – примерно двадцать лет назад. Выходит, и ты здесь не был столько же.

Антон хлопнул себя по лбу:

– С ума сойти!

– Но теперь я здесь регулярно бываю, – словно очнувшись, строго выговорила Елизавета Андреевна. – Вожу экскурсии. – Она вдруг горделиво глянула на библиотекаршу. – Я со своей Татьяной поспорила. Она не верила, что Антон сюда приедет. Вот проспорила мне дочь!

Елизавета Андреевна подошла к Антону и зачем-то пожала ему руку.

– Пройдусь с тобой, – заявила она. – Если ты, конечно, не против.

Отказать своей бывшей старшей подруге Антон не мог, но постарался уйти подальше вперёд от следовавшей за ним Елизаветы Андреевны.

Двинулся Антон по узкой тропке. Вела она сквозь растительную глушь, скрывавшую остатки некогда процветавшего парка. Но Антон высматривал не следы давно пошедших времён, а места своего прошлого.

Вот по этой извилистой дорожке выносился на велосипеде из влажных зарослей на прогретую открытость, где воздух сух, и ветер несёт в лицо запахи густого луга, рассекаемого дорожкой надвое. Потом за перелеском скоростной спуск в темноту сырого оврага с причудливо выпиравшими на склонах корнями и мягким гнильем старых листьев между ними.

Антон оглянулся на Елизавету Андреевну. Она, ссутулившись, стойко двигает ногами, верно следуя за ним. Ладно, в овраг не пойдём. Можно сделать крюк по опушке перелеска. Но что за восторг было вынестись вверх из глухой глубины к солнечному редколесью! А там за парой поворотов дорожки открывалась потрясающая зелёная поляна. До неё на велосипеде было гораздо быстрее. А сейчас топали больше получаса.

Но стоило того. Всё ещё растёт там, уцелела высоченная липа, раскинув шатром до земли свои ветви. Под пологом этой липы скрывались от динозавров юрского периода из потрясающего фильма про парк, полный фантастических приключений. Сквозь ветви шатра следили за воображаемым движением доисторических чудищ, так достоверно сделанных в том фильме, и чей рык здорово изображали из кустов сотоварищи из команды динозавров. Они ещё метали из зарослей, росших по краю поляны, вырванные с травой комья земли. Если попадут, значит, убит.

Потом, бросив игру в юрский период, снова – на велосипеды. Разогнавшись вот на этой расширившейся и выпрямленной дороге с остатками мощения, принимался тогда выделывать всякие трюки: то поднимал велосипед на дыбы, то прыгал через поваленный ствол, а то вставал в стойку на руль. Забавно сейчас вспоминать свою подростковую вольтижировку. Зависть тогда вызывал и восхищение у тех, с кем ехал. Особенно визжала и ухала самая младшая в их компании – Тата. Татьяна Шанина.

Вот она стоит сейчас под высоченным дубом, ближайшим к зданию библиотеки. Первой её заметила Елизавета Андреевна и указала Антону.

Надо же, вот и встретились… И в каком месте! Там, где всё у них и начиналось. Маленькие волнующие игры во влюблённость. Закрутились эти игры в двенадцать Татьяниных и четырнадцать Антоновых лет. Их тянуло быть всегда во всех играх, во всех затеях в одной команде, в одной связке. Таня всегда держалась с ним заодно. Тоненькая, с ясными голубыми глазами и светлыми локонами, она походила на ангела. Но внешность её обманчива. Характер у неё был дерзкий, непокорный. Однако в связке с Антоном она всегда становилась податливой, согласной на все его выдумки.

То, что она повсюду, во всех затеях следовала за ним, Антон с радостью принимал. Таня даже пошла в цирковую студию, чтобы не только летом быть там, где он. Однако через полгода ушла. Не получилось у неё стать среди первых, а быть среди незначительных там, где Антон блистал, было ей совсем не по нутру. После этого и пошли их отношения наперекосяк. Таня стала держаться с Антоном всё более отчуждённо, даже высокомерно. И больше никуда за ним не следовала. Её привязка к нему оборвалась.

Через несколько месяцев, когда Антон уезжал учиться в цирковое училище в Москве, она пришла к нему домой, вызвала на улицу и, не говоря ни слова, вручила записку и тотчас ушла. В записке было коротко сказано, что цирк – полная фигня, и, если Антон цирк не бросит, то станет конченным придурком. «Цирк – это пошлость». Слово «пошлость» было подчеркнуто два раза.

И вот спустя много лет эта здорово подросшая Татьяна Шанина, с появившейся в её лице энергичной остротой, уверенно идёт к Антону. Он стоит на дорожке один. Елизавета Андреевна не в счёт. Она должна уйти в свою любимую библиотеку. И будет то, что нужно: Татьяна останется с Антоном наедине.

Елизавета Андреевна действительно в библиотеку пошла забрать свои вещи, а Татьяна почти вплотную приблизилась к Антону. Они улыбчиво друг на друга глядели.

– А я проиграла спор, – задорно призналась Татьяна. – Ты всё-таки сюда приехал.

– Зачем спорила? Ты же не можешь знать, где я буду.

– А я два года назад видела твоё выступление. Мне очень понравилось.

– Неужели? Но цирк – это ведь пошлость.

– Особенно хороша твоя реприза с верёвкой. Почти что про меня.

– Да ну? Что, так сильно тебя затирают?

– Не иронизируй. Я совершенно искренно. Давай пройдёмся?

– Не получится. Я уже всё, что хотел, тут увидел. Сейчас прямиком обратно. Надо только Елизавету Андреевну спросить – она со мной?

– Я сама её отвезу, – жёстко заявила Татьяна.

– Ну и прекрасно. – Антон повернулся, чтобы уйти.

– А знаешь, я теперь не считаю, что цирк – это пошлость.

Антон к ней обернулся.

– Да? – Губы его дрогнули в усмешке. – С чего это вдруг?

– И ещё. С тобой хотел бы встретиться Денис, – вторая попытка удержать Антона.

– Денис? Нечаев? Он сейчас здесь? – равнодушно спросил Антон.

Татьяна кивнула и приблизилась к нему. Сделан от неё отступ на пару шагов, взгляд Антона при этом – себе под ноги. Рука Татьяны всё же до него дотянулась, её ладонь легла ему на грудь. Он неодобрительно на это покосился. Слегка похлопав его по груди, Татьяна руку убрала.

– Но мы ведь всё-таки, – она направила на Антона испытующий взгляд, – были когда-то друзьями. Ты, я и Денис. Он предлагает встретиться, где-нибудь посидеть, поговорить.

– Почему бы и нет, – небрежно откликнулся Антон. – Пусть мне позвонит.

– Ты, похоже, не очень настроен. – В голосе Татьяны проскользнула обида.

– Почему же… Просто не знаю, сколько здесь пробуду. Может быть, через день уеду. – Антон открыл дверь машины. – Ну что, вроде всё?

Татьяна пожала плечами и, приподняв руку, двинула пальцами в прощальном жесте.

Было невозможно разогнать машину на разбитой дороге в Торжок. А так хотелось посильней нажать на акселератор. Антон себя от этого удерживал, однако руки его крепко вцепились в руль, словно он на самом деле несётся на высокой скорости, и надо держать машину под жёстким контролем.

Так или иначе, но от Никольского Антон уже был в тридцати километрах. И всё это расстояние на реальную перед его глазами дорогу то и дело наплывала картинка, которую он видел в зеркале заднего обзора, когда отъезжал от Никольского: Татьяна, чуть подавшись вперёд, смотрит, не отрываясь, вслед его машине, и видится в этой женщине притягательная и так необходимая ему преданность, та, что когда-то, давным-давно привязывала его к девочке Тане. Это наплывам возникавшее стояние Татьяны на дороге вызывало тягучую, тупую боль.

Ничего, пройдёт она. Стоит только добраться до дома, как там накатят текущие события и люди, и эта боль под их накатом заглохнет.

А дома мать Антона и её муж сидят в беседке с младенцем в коляске и молчат. На свежем воздухе неуёмный внук, наконец, затих. Заниматься мерным покачиванием коляски поручено было Илье Гавриловичу. И он покорно это делал, опасаясь остановиться и услышать недовольный рёв внука. Всё бы ничего, но Юлия после родов плохо себя чувствует и в основном валяется в постели. Так что всё, что требует новорожденный, приходится делать либо Марине Ивановне, либо Илье Гавриловичу.

– Это должно когда-нибудь закончиться, – обречённо произнесла Марина Ивановна.

Илья Гаврилович, виновато на неё покосившись, кхекнул и вытер лоб рукой.

– Я всегда думала, что тот, кто дал жизнь, и должен этой жизнью заниматься. – Марина Ивановна требовательно посмотрела на мужа.

Тот резко дёрнул на себя ручку коляски и тут же испуганно глянул внутрь неё. Красненькое морщинистое личико младенца тоже дёрнулось, но моментально успокоилось.

– Антон от всего этого сбежал в Никольское. – Марина Ивановна твёрдо смотрела прямо перед собой.

– Но он ведь сказал, что сегодня же вернётся, – настойчиво напомнил Илья Гаврилович.

– Ну не знаю… Я, конечно, люблю детей. Но не до такой степени, – нервно выговорила его жена и, поднявшись, подошла к входному проёму в беседку. Потом резко обернулась и спросила, который час. Узнав, всплеснула руками: пора было кормить ребёнка, а его мать и в ус не дует.

И тут появилась она. Большая и прекрасная, в халате, с распущенными волосами. Она счастливо улыбалась и лёгким шагом вошла в беседку. Сообщила, что скоро приедет её муж и, взяв младенца на руки, гордой походкой удалилась в дом собираться в обратный путь к себе в Тверь.

Только она скрылась за дверью, как в калитку вошёл Антон. Он увидел в беседке мать и её мужа. Они пребывали в каком-то оцепенелом состоянии. Словно не видя вошедшего в беседку Антона, хранили молчание.

– Ку-ку! – позвал их громко Антон.

Они встрепенулись.

– Ну и забавный у вас вид, – отметил он. – В чём дело? Что вы такие заторможенные?

Илья Гаврилович только махнул рукой и ушёл в дом. А Марина Ивановна, оживившись, радостно улыбалась сыну.

– Что же всё-таки случилось? – хотел узнать Антон.

– Совершенно непредвиденно разрешилась проблема с Юлей, – полушёпотом сообщила Марина Ивановна. – За ней вот-вот приедет муж и заберёт их всех обратно в Тверь.

– Жаль, – неожиданно отреагировал Антон. – Я уже начал привыкать к малышу. Отличный парень. Да и с Артёмом у нас были планы. Обещал его научить разным трюкам на велосипеде. – Тут Антон, глядя на мать, сделал страшные глаза. – Он будет циркачом! Похож на меня: ловкий и гибкий. Обязательно пойдёт в цирк. Вот увидишь!

– Нет уж, не надо! – даже руками запротестовала Марина Ивановна. – Впрочем, это не моя забота. – Она подошла к сыну и погладила его по волосам. – Как съездил? Доволен?

– Всё прекрасно. Полное запустение. Почти ничего не изменилось. Я-то думал, что мало что узнаю, а там всё, как прежде.

– А что Елизавета?

– Что Елизавета? – смешливо переспросил Антон.

– Как она с тобой? – ревниво поинтересовалась Марина Ивановна.

– Да ничего, была вполне приветлива. Предлагала напоить чаем с пирогами.

– Хорошие пироги? Сама пекла?

– Не знаю. Не пробовал. Спешил к тебе. – Антон прихватил мать за плечи и слегка потормошил. – А ты меня накормишь?

Марина Ивановна счастливо кивнула и, взяв Антона под руку, повела в дом.

В доме шла суета сборов к отъезду Юлии с детьми в Тверь. В пространство кухни эта суматоха не вторгалась. Под начавшийся в коридоре бой часов мать закончила кормёжку сына. На последнем ударе их взгляды благодарно соединились. Подперев одинаково кулаками свои головы и припав животами к краю стола по разные его стороны, они, как это у них когда-то изредка бывало, погрузились взглядами друг в друга, и для них настал особый момент слитного существования, отголосок того, что было, когда Марина Ивановна носила Антона в себе.

Невозможно это длить. Антон смог чуть прикрыть глаза. Тесно, давяще, скованно. Надо оборвать, оторваться, вырваться. Антон, круто развернувшись от стола, встал на ноги.

Раздался громкий стук хлопнувшей входной двери. Стало понятно, что приехал муж Юлии и сейчас заберет её и своих детей к себе. Провожать собрались у калитки все остающиеся в новоторжском доме.

Машина с Юлиным семейством отбыла.

Семейство Марины Ивановны осталось в облегчённом состоянии.

Сброшенные с ветвей сухие, слегка краплёные гнильцой листья кружат над землёй, медленно покачиваясь в воздухе, оттягивают момент, когда окончательно упадут на землю и сгниют. Только начало августа, а листопад, как осенью, обильный. И это смущало: не по времени был такой сильный сухой дождь засохших листьев. Да ещё сквозь него вдруг так дохнёт леденящим холодом, что становится страшно зябко. А потом снова навалит жара. И начинает скрести опасение: что-то идёт не так, произошёл какой-то сбой в благоприятном для жизни земном порядке. Хотя всё-таки пока не катастрофа. Ещё приходит возрождение весной, созревание – летом, осенью – замирание, а за ним зимнее оцепенение. Однако всё чаще в упорядоченном течении жизни бывают резкие нарушения: зимой – долгое весеннее тепло, летом – затяжная осенняя промозглость. Отмахиваешься от этого и ждёшь, что всё снова наладится.

Марина Ивановна поёжилась и ворчливо заметила: плохо, что не настояла взять с собой ветровки. Теперь никогда нельзя знать наверняка, что произойдёт. Полная неразбериха с погодой. Да и дома как-то сейчас неспокойно стало. Даже то, чего так долго ждала – оставшийся дома сын, вызывает неприятную тревогу. Думала: Антон будет наслаждаться материнской заботой и вниманием, а он мечется, словно его что-то всё время колет. И ещё эта Юлия с младенцем… Но, слава богу, уехали. Илья Гаврилович этим, похоже, недоволен, чего-то другого ему, видимо, хотелось. И такое ощущение, что в доме повисли, собравшись по углам, всейные недовольства и претензии.

Марина Ивановна поймала золотистую монетку, упавшую с берёзы, и зажала её в кулаке. Занятая этим, не заметила выступ ограды и больно ударилась об него боком. На чёрной кофте остались ошмётки осыпавшейся с ограды краски. Могила за ней вся заросла бурьяном. Уже не разберёшь на торчащем из зарослей кресте, кто под ним захоронен. Вообще кладбище это – сплошная неразбериха из заброшенных и ухоженных участков. Приходится петлять то по едва виднеющейся среди травы тропке, то по расширившейся утоптанной дорожке.

– Плохо организовано наше кладбище, – заявила Марина Ивановна шедшей вереди неё Вике. Та пожала плечами. – Ограды поставлены вкривь и вкось. Одни выпирают, другие отступают. Идёшь какими-то зигзагами.

Марина Ивановна вдруг остановилась и, насторожившись, посмотрела по сторонам. Дочь уже далеко, а она продолжала озираться. Раздув ноздри, глубоко вдохнула и прикрыла глаза.

Господи, сколько же здесь захоронено! И тишина. Такой тишины больше нигде не услышишь. Ни в какой глуши. Ни в каком безлюдье. Особая тишина со своим то ли тихим свистом, то ли глухим гулом. Как из бездны. И безмолвно значатся лишь имена и даты бесчисленно здесь почивших.

– Мама! – раздался издалека голос Вики. – Ну где же ты? Я уже пришла.

По извивам тропки Марина Ивановна пошла на голос. С прошлого года дорога чуть забылась, что немудрено в таком хаосе могил и буйной растительности.

Вика уже начала выдёргивать сорняки на их участке. На этот раз не так уж их много. Когда прошлым летом сменили нагромождение крестов и табличек на новую гранитную плиту для всех, тут захороненных, хорошо потоптали землю.

«Редкое захоронение, – отметил тогда резчик по камню. – Сколько тут ваших аж с прошлого века». «Так уж получилось», – только и ответила на это Марина Ивановна.

Первым на этой плите значится её прапрадед Антон Григорьевич Горбунов, 1849–1912. С него и начались тут захоронения. Выбился он из мещан в крупного новоторжского дельца. Его вдова купила этот участок, поставила четырёхгранную стелу из чёрного мрамора с урной наверху и через несколько лет сама под неё легла. Стелы с урной давным-давно нет, чьим-то революционным порывом была опрокинута и разбита, но прадед Марины Ивановны, сумевший стать крупным местным совслужащим, смог этот участок на кладбище сохранить и положить туда свою рано умершую жену, затем сестру, её мужа и погибшего сына. С тех пор стояли тут кому кресты, кому жестяные пирамиды со звездой. И вот прошлой весной, сопровождая жену на могилу её матери, Илья Гаврилович вдруг озаботился беспорядочным видом памятников и предложил заменить все кресты и пирамиды на одну большую гранитную плиту, на которой хватит места обозначениям всех, уже тут покоящихся, и, возможно, тем, кто когда-нибудь под неё ляжет. Оплатил, и поставили.

– А моя бабуля дольше всех тут прожила, – не без гордости отметила Вика. – Никто больше неё не прожил.

Марина Ивановна закинула голову вверх, направляя взгляд к вершине перисто зеленеющего клёна.

– Хорошо, что он всё-таки выжил. Я думала, ему конец. Когда ставили памятник, корни ему сильно подрубили.

– Ещё, может, и засохнет, – предрекла Вика и стала собирать в сумку тяпку, секатор и садовые перчатки.

Выйдя на обратном пути к главной аллее кладбища, они столкнулись с длинной вереницей людей, возвращавшихся с похорон. Шли они разрозненной толпой, и Марина Ивановна с Викой смогли вклиниться в их ряды. Вид у этих людей был расслабленно оживлённый, и почти все они были молоды. Один, шедший по другую от Марины Ивановны и Вики сторону вереницы, окликнул их и стал к ним пробираться через толпу.

– Денис? – неуверенно признала его Марина Ивановна.

– А я как раз собирался звонить вашему Антону, – бодро сообщил тот, пожимая ей руку и приветственно кивнув Вике. – Он ещё здесь?

– А ты как тут? – потирая пожатую руку, поинтересовалась Марина Ивановна и ускоренно двинулась дальше по аллее к выходу.

Денис и Вика поспешили не отстать от неё.

– Я с Антоном виделся прошлой весной в Москве, – окликнул Денис идущую впереди Марину Ивановну. – Он тогда не сказал, что будет здесь.

– У него непредсказуемая жизнь, – чуть запыхиваясь, но не замедляя шаг, выговорила Марина Ивановна. – Где гастроли, туда и едет.

– Мне надо обязательно повидаться с ним, – не отставая от Марины Ивановны, быстро сообщил Денис. – У меня к нему деловое предложение. Может, заинтересует его.

– А у тебя самого как дела? – Марина Ивановна, глядевшая до этого только вперёд, остановилась и жёстко вперилась в Дениса взглядом.

– Вот партнёра своего только что похоронил. – Денис кивнул куда-то назад. – Сердце у него не выдержало.

– Но сам-то ты, полагаю, всё выдерживаешь? – кусаче вырвалось у Марины Ивановны.

Денис усмешливо покривился. Эта женщина, похоже, клюёт даже тех, кто и не думает нападать на её птенцов.

– Пока что держусь, – ответил Денис. – А вы что-то имеете против?

– Я? Ты что? Я за тебя очень рада, – скороговоркой проговорила Марина Ивановна и снова двинулась вперёд.

Вдруг резко застопорила ход и с неожиданным тяжёлым сочувствием выдала Денису:

– Ничто тебя, Денис, видно, пронять не может.

– Вообще-то всяко бывает, – обидчиво откликнулся Денис. – Ну мне пора к своим.

Он отвесил женщинам поклон. Хотел сделать это шутливо, но вышло как-то неуклюже.

Быстрым шагом Денис примкнул к группе сотоварищей.

Марина Ивановна с Викой двинулись плечом к плечу к арочным воротам кладбища. Позади них глухо гудела наступающая компания Дениса. Вика взяла мать под руку и с несколько наигранной небрежностью сообщила:

– Говорят, Денис новый дом себе построил. Прямо на берегу Тверцы.

– Ну и прекрасно! – отозвалась Марина Ивановна. – А вот Антону, видно, вообще свой дом не нужен. Считает: зачем обустраиваться, если всё время в разъездах. Так и скитается по всяким гостиницам, как неприкаянный.

– Мама, ну что ты всё время из Антона делаешь несчастного… Он как раз живёт так, как ему хочется. И потом… – Вика припала краем лба к плечу Марины Ивановны. – Здесь, у нас и его дом.

Марина Ивановна с недоверчивым одобрением взглянула на дочь и покачала головой.

– Перекати-поле твой брат. Нигде не может осесть. Будто шило у него в одном месте. Вот и здесь, у нас ему неймётся. – И уже как бы себе самой: – Видно, детский его сон до сих пор в руку.

Рассказывать дочери тот Антонов сон было незачем. Но у самой Марины Ивановны он уже который раз, наводя тоску, промелькнул в голове. Идёт её сын в том своём сне босиком по колкой каменистой дороге и толкает перед собой тележку. А тележка доверху полна страшно ухмыляющихся кукол в колпаках и бубенчиках. Куклы покрикивают, подгоняют, а он всё тащит их и тащит в тележке по истыканной острыми камнями дороге. Пока не проваливается в какую-то чёрную яму. На этом двенадцатилетний Антон с криком проснулся. При пробуждении свой сон Антон не забыл и рассказал прибежавшей на крик матери.

Марина Ивановна покосилась на свою плотную, высокую дочь, молчаливо и преданно шагавшую рядом. Никакого сна, который может помниться так долго, никогда в жизни её не приснится.

До автобуса в город оставалось много времени, и Марина Ивановна с Викой сели на какой-то ящик у кладбищенской ограды. За их спинами шумел росший на могилах лес, а перед глазами расстилалась ровная поверхность земли с выступающими на ней приметами идущей на ней людской жизни.

Одной из таких примет, за удалённостью от кладбища невидимой, был толстостенный, белоколонный, с портиком и высокими окнами Дворец культуры. Стоит этот Дворец с советских времён на холме. Понизу обступают его скромные жилища и как бы выталкивают его из своей среды на возвышение, по склону которого от Торговой улицы ведёт к нему широкая, в четыре длинных пролёта лестница.

Как во времена, когда в этот Дворец ходил заниматься Антон, так и ныне там существует цирковая студия под руководством всё того же наставника. Вот его-то и вознамерился повидать Антон, отправляясь во Дворец.

И увидел Антон, что цирковая студия находится теперь в более обширном помещении. Всё пространство одной из его стен занимает огромное зеркало. В нём отражаются все усилия, все мучения обучающихся трюкам студийцев.

В момент появления Антона зеркало, находившееся напротив двери, показывало, как тренирует наставник девчушку, тельце которой обтянуто красным блестящим трико.

– Юрий Семёнович! – окликнул наставника Антон и помахал ему рукой.

Тот мельком кивнул, занятый страховкой девчушки, выполнявшей тройное сальто с пируэтом. Трюк этот она делала высоко, чётко, смело. Её тельце, как искра, летало в воздухе, а наставник с каменным лицом, страхуя, лишь подставлял руку под парящую изогнутую спинку маленькой акробатки.

– В общем, неплохо, – было дано ей скупое одобрение. – Теперь давай шпагат-вертушку.

Наставник поднял девчушку на руки, она развернулась в полный шпагат и прижалась головой к колену. Получилась почти плоская линия узкого, твёрдого тела. Юрий Семёнович продел между её шеей и плечами руку и, вытянув, начал на этой руке вращать тельце акробатки, как пропеллер. Красные лопасти крутились свободно, без натуги, и на мелькавшем личике циркачки была широкая улыбка.

Ну да, теперь может так улыбаться. Антон понимающе кивнул. Но он-то знает, сколько потов сойдёт, сколько слёз будет сглотнуто, прежде чем станет возможным изображать на лице вот такую радостную улыбку. Похоже, и Юрию Семёновичу было приятно так ловко вертеть на своей руке тоненькое гибкое тельце девчушки. Его плотная, поширевшая с возрастом фигура стояла, властно расставив ноги.

Вдруг Антон заметил на лице наставника нечто, неприятно его поразившее. Сквозь улыбчивость проступало в нём презрительное, даже жестокое удовлетворение.

Повертев девчушку, Юрий Семёнович поставил её на ноги и поощрительно похлопал по затылку.

Антон проводил взглядом пружинисто и гордо вышагивающую юную циркачку, пока она не скрылась за дверью. Под какой маской эта малышка будет делать свой номер? Юрий Семёнович всегда был горазд придумывать персонажей для своих подопечных. Помнится, в его руках побывал и матросом, и пиратом, и скоморохом. Даже грим Юрий Семёнович накладывал всегда сам. И на костюмы умел выбивать из администрации деньги. Давали, и немалые. Но ведь не просто так, из любви к искусству, а получая дивиденды от выступлений местных юных циркачей на смотрах и праздниках.

– Кого малышка будет изображать в этом номере? – спросил Антон подошедшего Юрия Семёновича.

– Гуттаперчевую куклу. А я с ней в этом номере буду кукольных дел мастер.

Антон удивлённо приподнял брови

– Что-то новенькое. Раньше вы всегда стояли за кулисами.

– А вот с этой юной акробаткой решил выйти из тени. Мы с ней отличный номер будем работать. Плохо, что тебе не удастся увидеть. Ты когда уезжаешь?

– Не знаю. Думаю, скоро. Но что мы тут стоим… Пойдём посидим где-нибудь в ресторане… Я приглашаю.

– Нет, Антон, – чуть надменно отказался Юрий Семёнович. – Мы сделаем вот что. Поведу я тебя пить кофе в дом Пожарского. Отличное место у нас стало. Я уже пообедал, а хороший кофе не помешает.

«У Пожарского» они сели подле открытого окна. Из одной его половины была видна обрывисто шумящая улица, из другой – неслышно шелестящие деревья сквера. Юрий Семёнович натужно сглотнул и похожим на хищное принюхивание манером несколько раз втянул в себя воздух. В подражание учителю Антон разок тоже принюхался. Горьковато и возбуждающе пахло готовящимся кофе. Затем кофейный дух завитал над их столиком, поднимаясь из поставленных на него чашечек.

Сделав из своей чашки несколько глотков, Антон бодро поднял взгляд на Юрия Семёновича. И будто заново его увидел. Продольные и частые морщины уродливо прорезали его лицо, пористый нос был разросшимся, как гриб после дождя, а вся физиономия выражала то же презрительное удовольствие, которое Антон заметил, когда его бывший наставник работал с маленькой акробаткой. Юрий Семёнович произносил какие-то пустяковые фразы, вроде «Прекрасно!», «Замечательно, что встретились». Антон кивал и при этом мелко озирался, за что бы уцепиться взглядом и вытянуть себя из мутного недовольства встречей.

Нет, бывший учитель вовсе не сдал, а перешёл в какое-то иное, отталкивающее состояние. Последний раз, когда Антон с ним виделся в Москве, а случилось это лет десять назад, учитель был таким, каким запомнился в бытность его студийцем: озабоченным тем, как идут дела у его бывшего ученика, и открыто радующимся даже малым его успехам. Ну да, был Юрий Семёнович тогда на десять лет моложе, в то время на его лице была едва заметна сеточка морщин. Теперь же они сплошь покрывают его лицо, словно бледно-коричневая чешуя. Но глаза его от возраста не притухли, а наоборот их тёмный цвет стал жгуче, словно от раскалявшей его внутри яростности.

Что-то напоминало в нём теперь ящера. Юрий Семёнович и раньше не отличался мягкостью нрава, наставником он был жёстким. Однако он мог, когда считал нужным, проявить отзывчивость и чуткость и всегда знал, что сказать Антону, чтобы тот не перестал верить в себя. В те времена наставник многое знал о юных терзаниях своего подопечного. Теперь же Антон ни за что не стал бы перед ним раскрываться.

Вдруг Юрий Семёнович сам принялся разоблачать Антона.

– Вот, что я должен тебе сказать, – отставив пустую чашку, начал он. – Я видел твои последние выступления. Здесь и два месяца назад в Воронеже. Не то ты что-то делаешь. Что в твоих репризах может поразить публику? Что заставить её содрогаться от смеха и восхищения? Скрытые намёки? Заумные шуточки? А что за образ ты себе придумал? Никакого образа! Обычный шалопай в клетчатой рубашке и тёмных штанах. А грим? Можно сказать – никакого грима! Только глаза подводишь и рот акцентируешь – и всё. Это что, цирк? Яркий захватывающий цирк? Необычное зрелище? Нет! Обычный интеллигентский выпендрёж. Хочешь якобы глубоким смыслом своих реприз над публикой возвыситься, а своим видом с ней сравняться. Не это зрителям от цирка нужно! Желание своими репризами заставить их думать – у тебя от избытка самомнения. И предательство главной задачи цирка – восхищать и удивлять. Людям и так в обычной жизни хватает клетчатых рубашек и тёмных штанов. Они хотят чего-то яркого, небывалого, захватывающего.

– Да у меня не просто рубашка и штаны, – стонуще возразил Антон. – Это шкура, из которой мой Антон старается вырваться.

– Перестань! Заумные придумки. Тоску наводят.

– Мои номера не тоску наводят, – возмутился Антон. – Они возбуждают в публике особый оптимизм, говорят им, что у всех, даже самых малых, есть основания чувствовать своё достоинство.

– Ой, оставь! – басовито хохотнул Юрий Семёнович. – При нашей-то жизни!

– Так ведь это происходит в цирке, – было сказано с некоторой обидой. – А цирк, как вы сами заявляете, это особый мир, не похожий на реальность. Так ведь? Вот в нём и пробуждается у людей вера в свои силы.

– Не обольщайся! Это типичное заблуждение интеллигентствующих умов. Тебе умничавший Енгибаров мозги свернул.

– Енгибаров – великий клоун.

– И умер в тридцать семь лет без цирка! – зло бросил Юрий Семёнович. – Нет! Публику надо приманивать блеском, заманивать, как дикого зверя, чем-то вкусненьким, чем-то любопытным, а уж потом потрошить.

– Публика меня принимает! – стойко держался Антон.

– Но без грома аплодисментов! Без взрывов смеха! – воздев руки, яростно прошипел Юрий Семёнович. – В том, что ты делаешь на манеже, слишком много похожего на реальную жизнь. А должна быть сплошная ирреальность. Безумная игра. Невозможный блеск. Все уже устали от серого цирка жизни. Нужно что-то на грани потустороннего. Фантастическое! Небывалое!

Антон начинал сникать под натиском яростных, полуправильных слов бывшего учителя, и это ему не нравилось. Он обернулся к девушке за стойкой и попросил счёт. Юрию Семёновичу пояснил, что должен спешить, надо перед отъездом повидаться ещё с несколькими людьми.

– Понимаю, понимаю, – отступил Юрий Семёнович и с каменным лицом, выпрямившись, категорически заявил: – Плачу я. И не спорь. Ты теперь у нас гость.

Гость в родных местах, Антон действительно давно должен был бы встретиться с каким-нибудь другом прошедших времён, и для этого давно готов персонаж – Денис Нечаев. Но встреча с ним всё не складывалась: то настроение не то, то возникают иные планы. А тут ещё появилось настырное желание повидаться с бывшим наставником. И вместо того, чтобы поехать, как было заранее договорено, в Раёк, Антон отправился во Дворец культуры. Конечно, Антон позвонил Денису и предупредил, что поездка с ним в Раёк не получится. Теперь же, после встречи со старым учителем, его расстроившим, Антон просто двигался по тенистой улице, ведшей к вокзалу, что совершенно ничего не значило. Никакого желания отправиться куда-либо из Торжка у Антона не было. Он бесцельно брёл себе и брёл, и этим успокаивался.

А Денис Нечаев, несмотря на отказ Антона приехать, всё равно отправился в Раёк. Ведь туда должна была явиться Татьяна Шанина. Это ради неё и затевалась поездка в старинную усадьбу. Согласилась Татьяна поехать только тогда, когда узнала, что Антон тоже там будет. И теперь сообщать ей, что Антон не появится, совершенно незачем. Узнав об этом, она может найти предлог, чтобы тоже отказаться. А так приедет она и будет поражена роскошным, элегантным пикником на природе. Потом среди тамошних романтических руин они будут вдвоём, и может, удастся отвести с ней уставшую от дел душу – упорно предвкушал Денис.

Татьяна оказалась в усадьбе первой. Денис увидел её сквозь витиевато кованую решётку ворот. Татьяна стояла спиной к дороге, лицом к белокаменному, дворцового вида сооружению, полукружьями обшарпанных колоннад охватившему обширный, заросший травой двор. Гордо выпрямив спину, оглядывает Татьяна усадьбу, словно своё владение. Обветшало оно, облуплено, однако держится достойно и величаво.

Но не у этого сооружения должна была осуществиться задумка Дениса, а на территории конюшни. Пусть она и новодел, но сделана добротно и умело. Всё ещё красуется отличными брёвнами, хотя тоже успела оказаться заброшенной. Не выгорело у бывших новых хозяев сделать это место хоть сколько-нибудь для своих финансов выгодным, и ушли они отсюда, оставив после себя прекрасную и бесполезную теперь конюшню. Там есть обширный травянистый выгул, и вот на нём Денис заказал ресторану устроить пикник на троих под белым шатром.

Татьяна наотрез отказалась туда идти. Денис, стиснув зубы, сдержался, не стал кипятиться и по телефону распорядился пикник свернуть, а еду…

– Куда теперь еду девать? – спросил он Татьяну.

Она быстро что-то сообразила, позвонила Антону, и тот согласился приехать к ней часам к восьми.

– Вот и устроим у меня застолье! – развеселилась Татьяна. – Отправь еду ко мне домой. Мама встретит.

Что ж, тоже выход – будет поздний ужин у Татьяны, пусть и с этим неустранимым Антоном. Может, не так уж и плохо, что пикник на конюшне отменился. Конюшня вообще-то ничего особенного собой не представляет, просто хорошо и дорого сработана. Татьяне могло там совершенно не понравиться.

Рассудив так про себя, Денис успокоился.

День был облачный и тёплый. Только изредка влетал холодный ветер, вероятно, с северо-востока. Впрочем, не исключено, что эти мгновенные леденящие порывы только мерещились, и вовсе не они заставляли вдруг передернуть плечами и поёжиться. Что-то другое побуждало в этом месте на секунду замерзнуть. Ведь погода в общем стояла мягкая, тихая и вполне подходящая для прогулки по тенисто-заброшенной усадьбе.

Татьяна вспрыгнула на открытую колоннадную галерею, опоясывающую въездной двор усадьбы и, осторожно ступая по валявшемуся под ногами мусору, двинулась между колонн. Денис остался стоять у заросшего травой бывшего огромного цветника. Он следил за движением Татьяны по галерее. Её затенённая узкая фигура то пропадала за колоннами, то вновь возникала. Издали могло показаться, что на ней длинная, до пят, тёмная юбка и пелерина. Игрой теней иногда рисовалась на ней широкополая шляпа с вуалью, в движениях виделась величавая легкость и изящество.

Поселить бы её в этом особняке, предварительно, конечно, его, как следует, отремонтировав, и приезжать к ней сюда миловаться. Как было бы классно! – вздохнул Денис. Мечты, мечты. А вот на вполне реальную квартиру даже в Москве, даже дорогую, с отличным евроремонтом Татьяна ни за что не согласится. Наверняка скажет, что в столице у неё есть своя, очень приличная. Но ведь ещё не разменянная. И её бывший муж там живёт.

Татьяна ловко спрыгнула с галереи и подошла к Денису.

– Обожаю этот дом! – Горящими глазами она окинула всё грациозно-классическое строение.

– Совсем облупленное, – брезгливо отметил Денис. – Может, скоро развалиться. Хозяина нет у него уже несколько лет.

– Но кто-то же, кажется, брал его в аренду.

– Брать-то брал, да не потянул. Причём крупная компания была. Наверное, подсчитали, прослезились и отказались. Хотя успели угрохать немалые средства. Вот не захотела ты идти на конюшню, а то бы увидела, как они её отлично сделали. Но охотников скакать по нашим просторам, видно, не нашлось. Климат не тот, и богатых мало. Бедные мы, бедные, – шутовски заключил Денис.

Как гром среди ясного неба, возник в сплошной облачности разрыв, и тотчас из него брызнуло солнце. Как тут приветственно не просветлеть и, приподняв голову, не зажмуриться от удовольствия.

– Ну и что теперь, моя красавица, ты хочешь? – спрашивает Денис и ласково сладким взглядом скользит по Татьяне. А вдалеке тягуче ползёт медово-жёлтый язычок смолы по стройному сосновому стволу.

Стоит рыжеватый блондин-крепыш почти вплотную к гибкому узкому телу шатенки, и оба они понимающе друг другу улыбаются, дают знать, что прекрасно осознают, что между ними возможно будет. Открыто не говорят, и остаётся только гадать, что за знание о своём будущем у них возникло. Вероятно, гадалка бы им наговорила, что будут у них короткие бурные свидания год или два, потом будет каждому своя дорога, и больше они не сойдутся.

Татьяна захотела прогуляться через парк к реке. Желание красавицы – закон. И может, удастся где-нибудь в удобном уголке с ней пообниматься.

Денис на всякий случай, чтобы избежать возможного недовольства, предупредил Татьяну, что скорей всего дорога к реке заросла бурьяном и плохо проходима.

Этим парком уже много лет никто не занимался. А сила дикой природы мощна. Если её упорно не усмирять, она распояшется и всё, устроенное человеком, поглотит. Однако в заброшенности некогда обустроенного человеком пространства есть своя прелесть, своё очарование. Возвращающаяся туда природная стихия создаёт томящие человеческое сердце чары. Может быть, приманенная этими чарами, Татьяна заворожённым шагом ступила через арку усадебного дома в тёмный одичавший парк. Денис покорно двинулся за ней.

Пахло болотистой сыростью. Густилась уже не парковая, а лесная смесь деревьев. По мере приближения к реке заросли хвоща и папоротника становились гуще.

Дошли они к краю обрыва, а там внизу река Логоветь свинцово посверкивает под открывшимся до самого горизонта облачным небом.

Густая осока плотной массой сходила с берега в воду и тихо колыхалась, словно в раздумье, не двинуться ли дальше, ещё больше сужая водное пространство.

Денис и Татьяна остановились на высоком сухом пяточке под двумя соснами явно без всякого желания спускаться по крутому скользкому склону в речную низину.

– Здесь могла бы стоять беседка. Подходящее место, – определила Татьяна. – Хороший отсюда вид. Наверняка раньше тут был павильон или ротонда.

– Всё тут пришло в упадок, – неприязненно заметил Денис. – Не хотел бы, чтобы и у моего дома была такая же участь.

– Никто не застрахован. Все под фортуной ходим. – Скрестив руки, Татьяна прислонилась к шершавому стволу сосны. – Вполне может так случиться, что станет всем тот, кто сейчас никто. И пойдёт новая делёжка.

Татьяна вдруг круто приблизилась к Денису и, положив руку ему на затылок, притянула его голову к себе, прошептав:

– А ведь всё равно стараемся как можно лучше и комфортнее обустроить свою жизнь. Изо всех сил пытаемся обезопасить своё благополучие. Верно же?

Денис с преданным обожанием глядел на Татьяну.

Она впечатала в его губы сильный сухой поцелуй и тотчас отстранилась. Пошла вперёд к выходу из парка.

Чуть всплескивая руками, снова заговорила об Антоне.

– Вот Антон живёт совсем по-другому. У него есть только шатер и собственное ремесло. И кочует он с этим своим добром по свету, нигде себе постоянного места не обустраивая. Может, и правильно.

– Ну знаешь! – вскинулся Денис. – Если бы все были такими, как Антон, ты бы без работы осталась. Антон! – ревниво хмыкнул он. – Думаешь, он доволен своей жизнью? Уверен, что нет. У него большие амбиции. Его наверняка мучает, что нет у него средств, чтобы завести собственный цирк. Собственность – великая вещь!

– А ты свою вполне можешь потерять! – смешливо предрекла Татьяна. – Наедет на тебя налоговая полиция или какой-нибудь сильный конкурент со связями, и всё – разоришься и дом свой роскошный потеряешь.

– У меня всё схвачено! – оборонительно набычился Денис.

Бросив на него через плечо насмешливый взгляд, Татьяна покачала головой.

– Ой, ой! А у кого-то схвачено ещё крепче. И может же так случиться, что тебя загрызут. Разве нет?

– А ты не каркай! А то по губам получишь, – грубо, но миролюбиво шикнул на неё Денис.

Татьяна, обернувшись, округлила на него глаза. На лице Дениса изобразилась виноватая улыбка. Погрозив ему пальцем, Татьяна быстро двинулась вперёд.

– Тата! Ну прости! Я не хотел. Я ж к тебе всем сердцем, – лепетал он, следуя за стремительно вышагивающей Татьяной.

– Да ладно! – Татьяна приостановилась. – Ты ведь мой хороший заказчик. Я должна, дорогой мой, с тобой дружить. Смотри, у тебя на плече паутина.

Татьяна дотянулась рукой до Дениса и отряхнула его ветровку.

Когда они приехали, каждый на своей машине, к Татьяне домой, их ждал заваленный продуктовыми контейнерами обеденный стол. Елизавета Андреевна вышла к ним и, кивнув на гору упакованной еды, сказала, что не знала, что с этим делать, и оставила всё, как есть.

Ресторанная снедь была в четыре руки разложена по тарелкам и салатницам и выглядела аппетитно.

До прихода Антона к еде Денис и Татьяна не притронулись, однако бутылку шампанского выпить успели.

Татьяна слегка хмельным взглядом окинула вставшего перед ней с букетом цветов Антона и протяжно, с некоторой вульгарностью выговорила:

– Ну спасибо.

Денис недовольно дёрнул губами: про цветы и в голову не пришло, а надо было бы. Может, тогда, Татьяна была бы покладистей.

Татьяна ушла с цветами на кухню.

Оставшись вдвоём, мужчины приобнялись, всё-таки давние приятели.

Антон отошёл к окну и присел на подоконник, наблюдая, как Денис перебирает на столе бутылки.

– Тебе что налить? Коньяк? Виски? Шампанское? А может – вино? Всё есть, выбирай.

– Водки, – выбрал Антон.

– Водки? – переспросил Денис несколько язвительно. – Прямо сходу – водки. Хорошо. Есть тебе водка. «Парламент» сойдёт?

– Какая разница, – махнул рукой Антон.

– А что ты такой смурной? – подковыристо поинтересовался Денис.

– Я? Разве? Нет, всё прекрасно Просто замечательно. Дождя нет. Тепло. Ну что, давай выпьем?

– А что ещё остается делать. Таты нет. Водка без неё в самый раз. Ты надолго здесь? – И Денис тут же опрокинул в себя стопку.

– А в чём дело? – с насмешливой подозрительностью поинтересовался Антон.

– Да так. Корпоратив у нас намечается в загородном ресторане. Не хочешь подработать?

– Смотря как.

– Как, как! Не официантом же. Ты этому не обучен. Ты ведь что умеешь? Фокусы всякие, и чтоб было смешно.

– Я фокусы не показываю.

– Как же так? Ты же известный у нас циркач. А! Вот и Татьяна. Что, приступим к чревоугодию. Тут много чего есть из нашего лучшего ресторана. Рыбка всякая. Салатики. Мясцо. Давайте налетайте, птички мои!

Антон и Татьяна переглянулись и зацепились взглядами. У Татьяны глаза, уже без хмелька, прояснились. Голубела в них прозрачная влага. Ни холоден, ни горяч был её взгляд. Спокойная густая грусть давала ему теплоту. Антон стал смотреть в тарелку и вилкой выковыривать из листьев салата коричневато-бурые кусочки куриной печени. Непонятно ему было, чего Татьяна от него хочет. Похоже, она и сама не знает, что ей нужно. И это при её-то уме и хватке.

– Тата, я тут… – обратился к ней Денис, но она его перебила:

– Никогда не называй меня Татой!

– Да? Как скажешь.

Денис перевёл взгляд с Татьяны на Антона и обратно на неё.

– Ты ведь согласна, что Антону было бы хорошо изобразить что-нибудь у нас на корпоративе? Очень неплохие деньги может заработать. Без налогов. Налом.

– Нормально заплатите? – Татьяна упёрла в Дениса испытующий взгляд.

Денис кивнул и ответил ей таким же пристальным взглядом, добавив к нему неприятный прищур.

Татьяна стряхнула с себя этот взгляд и обратилась к Антону:

– Ты как на это смотришь?

Антон пожал плечами и неопределённо качнул головой.

– А кто там будет? – обратилась Татьяна к Денису.

– Да все. Все, кто у нас в городе имеет вес.

– Я их не знаю. И что, приличные люди?

Денис поморщился на её вопрос и твёрдо заявил:

– Вполне.

– Надо подумать. Да, Антон?

– Но Денис ведь не видел мои выступления, – возразил тот.

– А зачем мне тебя смотреть? – холодно удивился Денис. – Ты и так всем известный клоун. Татьяна тебя хвалит.

Антон исподлобья бросил на неё недоверчивый взгляд.

– Ладно, – сжалился Денис. – Есть ещё неделя на раздумье.

– Я могу через неделю уже уехать, – несколько взвинчено произнёс Антон.

– Ну, что, братцы, давайте выпьем за нашу дружбу, – предложил Денис. – Сколько уже знакомы – не сосчитать. Верно, Татьяна?

– Мне вино, пожалуйста.

Застолье покатилось обычным путём. Насыщались едой, перекидывались фразами, ничего и никого не задевающими. Временами, однако, бывало, что бросали друг на друга острые, настороженные взгляды. Ещё Денис делал попытки поддеть Татьяну грубоватым словом, но та лишь корчила презрительную гримаску и оставалась спокойной. Так что в общем монотонность ужина особо не нарушалась. Правда, один раз Татьяна попробовала задеть Антона вопросом о его бывшей жене, но тоже безрезультатно. Антон отмолчался. И его взгляд, когда он смотрел на неё, оставался бесконечно мягким и отстранённым. Возможно, это шло от его уверенности, что ещё долго, очень долго, а может, и никогда он с ней не встретится. Но так ли прочна эта его уверенность? Может обернуться и так, что он на этой женщине вскоре женится, а Денис будет у них шафером. Впрочем, такой поворот событий хоть и возможен, но не нужен.

Теперь настал черёд пить кофе. Ресторан предоставил сладости умеренной калорийности: рулеты с маком и яблоками, профитроли с заварным кремом и песочное печенье с изюмом. Кофе пришлось готовить Татьяне самой.

Пока Татьяна этим занималась, Денис и Антон, сдобренные хорошей едой и выпивкой, остались лицом к лицу. Обращённые друг на друга глаза их были подёрнуты пеленой миролюбия и успокоенности. Они подняли ещё несколько раз рюмки за успехи и здоровье друг друга, но отпивали понемногу, всё-таки надо было оставаться начеку. Крепко в них сидело обоюдное недоверие и непонимание того, что каждый из них собой представляет.

С некоторым усилием взяв твёрдый шаг, Денис и Антон перешли в кресла и устроились поудобнее. Делать им было нечего, и оба они, похоже, слегка задремали. Вдруг Денис приоткрыл веки и жгуче из-под них посмотрел на Антона. Внезапно потянулся к нему рукой и дёрнул за щиколотку, да так резко, что Антон от неожиданности сполз на пол.

– Ты что? – бросил он зло Денису. И тут же, хохотнув, вытянулся на полу и начал играть телом. Он приподнимался, опираясь на затылок и пятки, изгибался, перекатывался с боку на бок, изображая, что высвобождается из… ну можно вообразить, что из змеиных колец. Гибко, искусно работало тело Антона, а лицо выражало страсть к освобождению.

Войдя с подносом в комнату, Татьяна застыла, глядя на телодвижения Антона, а потом сдавленно выкрикнула:

– Прекрати сейчас же!

– А что? Ловко работает, – одобрил Денис.

Антон остановил борьбу с воображаемым питоном, поднялся на ноги и взял с подноса чашку кофе.

Неодобрительно-пристальным взглядом Татьяна проводила его до кресла. Антон вальяжно в нём расположился и, закинув ногу на ногу, с довольным видом принялся за кофе.

У застывшей посередине комнаты Татьяны Денис взял поднос и поставил на стол. Взяв Татьяну за запястье, повёл к дивану и усадил рядом с собой.

– Он же сумасшедший, – кивнул он на Антона. – Что с него взять?

Поднявшись с дивана, Татьяна подошла к столу и взяла с подноса две чашки. Одну дала Денису, а из второй отпила сама, не сводя при этом глаз с Антона. Под её жестким и жалостливым взглядом Антон сменил позу. Расставил ноги и, склонившись к ним с чашкой в руке, стал смотреть в пол.

– Удивляюсь тебе, Антон, – начала строгую речь Татьяна. – Сорокалетний мужчина, а ведешь себя, как шальной мальчишка. Я понимаю, у тебя особая профессия, но в обыденной жизни зачем эти игры?

– А вы что, не играете? Ничего не изображаете? – огрызнулся Антон. – Ты вот – холодную Галатею, а Денис – хитреца-молодца. Во всяком случае, так сегодня. А завтра, может, будете кого-то ещё играть, кто вам по обстоятельствам будет нужен. И вы ведь ведёте нечестную игру, потому что притворяетесь, что всё это у вас всерьез. Я хоть откровенно стараюсь играть. А вообще-то, – Антон принял мину равнодушного прорицателя, – как говорит мой бывший учитель, только рождение и смерть всерьёз, всё остальное игры, чтобы показать, кто на что способен. Испытание нам такое устраивают.

– И кто же нам это устраивает? – с насмешливой презрительностью поинтересовался Денис.

– Не знаю. Не видел. Знаю только, что, если заиграемся не в меру, только где эта мера, неизвестно, – будет нам каюк.

Татьяна тяжело, сквозь зубы вздохнула и, взяв со стола печенюшку, начала её грызть.

– Надо выпить, – решил Денис.

– Что-то не хочется, – потягиваясь в кресле, заявил Антон. – Ещё домой добираться. А тебе, Денис, не мешало бы уже к семье, к детям.

– Нет, чего так сразу? – воспротивился Денис. – Так нельзя. После твоих выступлений, Антон, надо ещё выпить хотя бы крепкого кофе, раз ты отказываешься от чего-то более существенного. Да, Танюша? Сваришь ещё? А вот потом уже можно и по домам. Я-то возьму такси. Могу и тебя, Антон, довезти. Свою машину оставлю во дворе. Хорошо, Тата? Вот и лады. Тогда имею право ещё коньячку.

Татьяна устало опустилась боком на стул у стола и облокотилась о столешницу. Антон, вытянув ноги, распустил тело в кресле. На диване расслабился с рюмкой коньяка Денис.

Комната наполнилась плотной напряжённой тишиной. Все трое сидели поодаль друг от друга и держались отстранённого, однако, между ними ощутимо пробегали искры взаимного недовольства, неудовлетворенного ожидания и давней тягучей симпатии друг к другу. Хотя жизнь каждого из них шла по своей траектории, со своей скоростью и фазы движения большой частью не совпадали, было между ними существенное сходство – схожий уровень отчётливости их существования в земном пространстве. И, может быть, именно за эту отчётливость они друг друга более или менее ценили и так или иначе щадили.

Антон вдруг обвёл присутствующих смешливой, подзадоривающей улыбкой. Хватит хандрить! А не рассказать ли вам забавную историю из цирковой жизни?

Жил-был слон. Работал он в российском цирке. Тот купил его ещё слонёнком и по-своему воспитал. Послушно делал этот слон всякие трюки. И вдруг что-то повернулось в его слоновьей голове, и во время обучения новому номеру он напал на дрессировщика и чуть ли не до смерти его затоптал. Что делать с взбунтовавшимся слоном? Не убивать же дорогостоящее животное. Сначала думали продать в зоопарк, но ни одного не нашлось, которому бы он оказался нужен. И вдруг объявился индийский богач, скорей всего раджа, пожелавший этого слона у цирка купить. Как он появился, почему решил приобрести это цирковое животное, можно только догадываться. В общем, забрал раджа слона в своё поместье и поселил его там на воле. Но слон затосковал и отчаянно трубил в хобот. И только когда из умершего от тоски слона сделали чучело и поставили посреди красного, похожего на арену цветника, наступил счастливый конец этой истории.

Антон своим рассказом о слоне остался доволен: зрители его не освистали, слушали с интересом и даже оживились. И отправился он домой с чувством исполненного профессионального долга.

Задолго до того, как Антон двинулся восвояси, у него дома разыгралась другая сцена. Происходила она в саду, на диване-качалке. В ней, прикорнув к мужу и впав в счастливую безмятежность, Марина Ивановна сладко ворковало о том, как ей сейчас хорошо, как прекрасен тихий вечер, как чудесен сад в лучах заходящего солнца, и всё в семье утряслось, устоялось. Юля с мужем и детьми благополучно отбыли обратно в Тверь, Вика спокойна и, кажется, довольна жизнью, Антон не уехал и, видимо, останется здесь на весь отпуск.

– А завтра мы с тобой поедем… – мечтательно планировала Марина Ивановна, – в Бренёво. Погуляем в замечательном парке. Его, наконец, привели в порядок, и теперь там стало так, ну или почти так, как во времена Пушкина. Завтра у нас будет чудный день!

– Завтра? – удивился Илья Гаврилович. – Боюсь, завтра не получится.

– Это почему? – резко выпрямилась Марина Ивановна. – Нас там ждут. Нет, – посуровела она, – мы же с тобой договаривались.

– Когда? Ты что-то путаешь. Завтра годовщина гибели Игоря Бутенко. Забыла? И надо быть в Центре. Все там собираются.

– Господи! – Марина Ивановна мучительно поморщилась. – Второе августа. А разве он разбился второго августа?

– Ну, Марина! Ты же навзрыд тогда рыдала! Сообщили из Рязани, и с тобой чуть ли не истерика…

– Ну да, – недовольно согласилась Марина Ивановна и с некоторым раздражением добавила: – Ох уж эти ваши «Беркуты» с их выкрутасами! Устраивают показушный «Арт», а зачем это надо?

– Если не понимаешь – извини, – сдержанно пыхнул Илья Гаврилович. – Но эти, как ты говоришь, «выкрутасы» могут очень выручать в боевых условиях. И надо их отрабатывать. А Игорь разбился не из-за ошибки пилотажа, а из-за отказа техники.

– Ты сам, слава богу, больше не летаешь. – Марина Ивановна поднялась с качалки и встала перед мужем, направив на него пронизывающим взгляд. – Или ты мне не говоришь?

– Какой дурак будет говорить жене всё подряд! – отшутился Илья Гаврилович, забавно приподняв седеющие брови. – Но, я уверен, ты у меня умница и можешь всё понять. Когда захочешь.

Марина Ивановна нагнулась и вырвала сорняк из бордюрной грядки.

– Когда собираешься косить? – спросила она мужа.

– Точно не завтра. И послезавтра не получится. Мы с Антоном едем в Центр. Обещал с ним на вертолёте полетать.

– Да? Он сам захотел? – оживилась Марина Ивановна. – Сам попросил?

– Уже не помню. Вроде я предложил. Брал ведь его, когда он был подростком. Говорит, что помнит. А теперь задумал с пропеллером цирковой номер делать.

– С пропеллером? Что за идея! – возмутилась Марина Ивановна. – Ты ему, надеюсь, сказал, что из этого ничего не получится? И, знаешь, я думаю, Антону лучше всего остаться здесь. Он сам, мне кажется, это чувствует. Сегодня пошёл в цирковую студию ДК. Неспроста же! Вот где надо ему теперь работать!

– Променять Москву на Торжок? – усомнился Илья Гаврилович.

– Он в Москве почти не живёт, – с нажимом выговорила Марина Ивановна. – Всё время с шапито туда-сюда мотается. В такое захолустье попадает! Наш Торжок по сравнению – почти столица.

– Ну ты хватила! – осадил её Илья Гаврилович.

– А что? Ты не знаешь, какие у нас городишки? И кроме того здесь у Антона его дом. – Она испытующе сузила на Илью Гавриловича яростно сверкающие глаза. – Ты же не станешь против этого возражать?

Илья Гаврилович несколько смутился. Как это можно – возражать. Он отрицательно покачал головой. Марина должна была бы знать, что Антон ему давно как сын. Две дочери и вот сын – Антон. Да и к тому же дом в общем-то Маринин, перешёл к ней от её родителей. Илья Гаврилович всегда это помнил, хотя старался быть в нём хозяином.

– Одно плохо. – Марина Ивановна вырвала ещё сорняк из растущей полоской резеды. – Панкин теперь неподалеку поселился. В Прямухине. Совершенно не хочу, чтобы Антон стал с ним встречаться. Панкин – конченый человек. В Москве у него ничего не выгорело. Полный провал. Во всём. Он теперь чуть ли не бомжем сделался. Озлобился, небось, и захочет на Антоне отыгрываться. Это он умеет: играть на чувствах. Я отлично это знаю. Вспомнит о своих отцовских правах на Антона и примется разыгрывать из себя несчастного отца. Нет, Антону нельзя с ним встречаться! Я ведь права?

У Ильи Гавриловича сделалось такое скучное выражение лица, такая усталая поза, что не оставалось никаких сомнений: разговоры об Антоне ему жутко надоели. Никаких по-настоящему серьёзных проблем у Антона нет. Марина сама их надумывает, чтобы оправдать желание загнать сына обратно под своё крыло. Вызрел он когда-то в её животе, питался её соками, пестовала она его, пока он не встал на ноги и не пошёл своей дорогой. А она всё ещё ощущает его частью себя. Частью, которая должна быть в единстве с целым, то есть с ней. Ничего у неё не получится. Пустые хлопоты. Ну вот опять!

– И ведь нет у Антона, – снова начала сокрушаться Марина Ивановна, – никаких сбережений. Случись что с ним, а при его работе могут быть страшные травмы, кто ему поможет кроме нас?

– Знаешь, Марина, я вот что думаю, – размеренно выговорил Илья Гаврилович. – На той неделе начну пристройку делать. Надо расширяться. В семье прибавление – пацан новый родился.

– О чём ты говоришь! – простонала Марина Ивановна. – Антон – вот где проблема.

Илья Гаврилович колыхнулся всем своим большим тяжёлым телом и попытался, наконец, задавить Марину Ивановну суровым неодобрительным взглядом.

Не тут-то было. Жена ответила взором не менее сильным и яростным и, пыхнув горячим фырком, выскочила на дорожку.

А там – Вика. Решительным шагом идёт к ним. Она теперь окончательно готова заявить о своём твёрдом и совершенно неожиданно для родителей решении осенью уехать жить в Тверь. Оторвётся хоть на несколько десятков километров от Торжка и на воле начнёт новую жизнь, более комфортную, более обеспеченную, с приличной зарплатой, в огромной квартире давней своей приятельницы-сокурсницы, которую бросил муж, оставив квартиру и немалое количество денег.

Вот так осенью разорвётся кокон, опутавший её паутиной прошлых неудач, несбывшихся надежд и опустошающих переживаний. Вылетит из кокона Вика и двинется к новым людям, к новой работе, по новым местам. Возражения бесполезны. Из смиренно игравшей незаметную роль под родительским кровом, из замкнутой и покладистой Вики вдруг вылезли упрямство и решимость обеспечить своей жизни больше удобств и разнообразия.

Сияние радостных предчувствий на своём лице Вика старалась притушить из опасения, что родителям может быть обидным её ликование. Она будничным тоном сообщила, что получила официальное подтверждение: её берут в колледж информационных технологий.

– Значит, будешь ковать цифровое будущее нашей страны, – не без довольства констатировал Илья Гаврилович.

– Может, и замуж там выйдешь, – вставила Марина Ивановна.

– Во всяком случае, моя жизнь точно переменится, – твёрдо заявила Вика. – Антон прав. Это он убеждал меня, что надо из Торжка уезжать, потому что здесь для меня никаких перспектив. Может, потом я к нему в Москву переберусь.

– Антон в Москве не живёт. Он туда-сюда мотается, – уточнил Илья Гаврилович. – А Тверь тут недалеко. Областной центр. Когда-то с Москвой на равных соперничала.

Обняв дочь, он повёл её в беседку, на ходу сообщая:

– А я намерился пристройку к дому делать. Решил: пора расширяться. Ты ведь сюда будешь регулярно приезжать. Чего там – полтора часа на электричке. А потом, глядишь, и машину купишь.

Марина Ивановна хотела, было, двинуться за ними, но махнула рукой и пошла в дом.

В саду стало плохо видно. Илья Гаврилович включил лампу под потолком беседки. Тотчас вокруг её зарешётчатых стен сгустился темнотой растительный мир, уплотнившись в ночные причудливые формы. Круглое, как арена, пространство беседки светилось ярко и призывно. В него устремились мотыльки и бабочки. Устроили потрескивающие ударами крыльев беспорядочные хороводы около горящей лампы. Оставляли следы своих тел, разбившихся о стекло абажура и ламповую колбу.

Внизу, под этим смертельно опасным кружением, отец старался внушить дочери, какими приёмами страховки нужно пользоваться, чтобы обезопасить себя в начавших разворачиваться в её жизни новых обстоятельствах.

Кому не хочется себя обезопасить? Кто не желает уцелеть в схватке с разнообразными угрозами, будь то гололёд, вирусы, банкротства, сглаз или короткое замыкание. Вот и применяют не менее разнообразные средства защиты: диеты, офшорные счета, шипы на подошвах, личная охрана и прочее, и прочее. Самый дешёвый и во многих случаях действенный приём – скрыться в какую-нибудь подходящую для обстоятельств роль и под её маской обмануть угрозу.

В общем, что только не использует человек, чтобы выжить. Хотя есть ещё такие, кому словно бы всё равно. Живёшь, как есть, и живёшь, будет день, будет пища, ну стопарик заглотнул и нормально, двигаешься дальше, пока ноги носят и бьётся сердце.

Татьяна Шанина к числу этих последних не относится. Уже лет в четырнадцать она осознанно стала защищаться. Сначала огрызанием и строптивостью, потом, примерно лет в шестнадцать, у неё начался период прятанья в себя, в отмалчивание и занятия йогой. А в двадцать лет она укрылась в роль домашней жены за спиной мужа, демонстрируя ему преданность и верность. Когда эта роль ей не удалась, не хватило, видно, на неё мастерства, она облачилась в непроницаемое спокойствие и деловитость, смотрела на людей и ситуации сквозь сузившиеся проёмы между век пристально и отстранённо. Если позволяла мужчине в себя проникнуть, это проникновение оставалось внизу, не затрагивая того, что было выше. Любовным привязанностям был поставлен заслон, и за этим заслоном Татьяна чувствовала себя вполне комфортно.

Единственно, когда эта защита могла быть нарушена, – при встрече с Антоном. Но встречались они крайне редко, так что было достаточно времени, чтобы в оборонительной стене возникшую от прошедшей встречи брешь заделать.

И вот спустя два дня после того, как она виделась с Антоном, Татьяна сумела уже полностью восстановить своё обычное защищённое состояние. Спокойно и сосредоточенно поработав у себя в комнате и лишь мгновениями, мельком, без боли вспоминая прошедший два дня назад ужин, она, проголодавшись, пошла на кухню, где её мать что-то готовила.

– Что это у тебя лицо какое-то перевёрнутое? – спросила её Елизавета Андреевна, оторвавшись от фаршировки перцев.

– Перевёрнутое? – неприятно удивилась Татьяна. – Много работы. Должна на этой неделе закончить у Дениса. И тогда – в Москву! Пора уже.

– Денис, похоже, стал солидным мужчиной. – Елизавета Андреевна с тревогой вгляделась в лицо дочери.- Но держись с ним на расстоянии.

– Это почему же? – поинтересовалась Татьяна.

– Танечка! У тебя, что, с ним связь? – жалостливо выговорила догадку Елизавета Андреевна.

– Зачем уж так прямо – связь. Он – мой заказчик, и, пока действует договор, я делаю то, что он просит.

Елизавета Андреевна недоумённо покачала головой.

– А ты ведь к Антону неровно дышишь. Я это прекрасно видела в Никольском. Так он хотя бы не женат.

– При чём тут Антон? Антон тут совершенно ни при чём, – категорически заявила Татьяна. – Кстати, он будет показывать свои номера на корпоративе у Дениса. Получит хорошие деньги.

На лице Елизаветы Андреевны изобразилось изумление.

– А что? – задиристо спросила Татьяна. – Он, что, разве не клоун?

– То, что делает Антон, – Елизавета Андреевна энергично потёрла ладонью о ладонь, – совершенно не подходит для компании Дениса.

– Это ещё почему? У него же номера – клоунские. Он их показывает в цирке. Значит, публику они должны смешить.

– Смешить можно по-разному. Антон вряд ли развеселит гостей, которые будут на корпоративе у Дениса.

– Ты считаешь: они тупые? – с раздражённым негодованием спросила Татьяна.

– Я этого не говорю. Просто они наверняка ждут не такие номера, как у Антона. Им же нужно расслабиться, мозги свои отпустить…

– Антон – циркач, – жёстко перебила её Татьяна. – И не приписывай ему то, чего у него нет. И, знаешь, я голодная. Давай скорей закончим перцы и сядем есть.

Сильный порыв ветра прямым ударом врезал по стеклу окна. Оно отозвалось тонким, жалобным треском. Распахнулась форточка, взлетела занавеска, посыпались на пол лёгкие мучные комочки с разделочного стола. За окном угрожающе прошила небо синяя вспышка, и, словно его расколов, громыхнул гром.

Елизавета Андреевна и Татьяна с невольным испугом переглянулись и побежали по комнатам закрывать окна. Но грозу быстро пронесло. Убралась она в другое место. Больше не сверкало, не громыхало.

Ужинать семья Шаниных села в тишине и спокойствии.

Грозы не повторялись и всю следующую неделю. Так что полёт Антона с Ильей Гавриловичем на вертолёте, в конце концов, состоявшийся, пришёлся на безветренный тихий день. Высокая облачность лёгким поднебесным куполом была раскинута над взлётным полем и пришпилена к земле лесополосами. Под куполом, закладывая виражи, стрекотали два вертолёта. Они, как бы играючи, сходились и расходились, то поднимая хвосты, то задирая носы.

– Пошли! – позвал Илья Гаврилович Антона, застывшего в наблюдении за стрекозьими движениями вертолётов. – Сейчас они закончат, и будет наша очередь. Дали полчаса.

Отрыв от земли, медленный и тяжёлый, шёл вертикально вверх. Волосы на голове Антона тоже вроде потянуло в связке с машиной кверху. Ноги, упиравшиеся в пол кабины, явно возносились вместе с ним, и постепенно обзор земли расширялся.

Вертолёт, взяв небольшой крен, сделал вираж над взлётным полем и пошёл на подъём в прозрачное воздушное пространство.

Машина, уродливее и громоздче, чем птицы, а летела по небу уверенно и стойко. Набранная высота была под стать орлиному полёту. Немалая, она, тем не менее, оставляла видимой землю, на которой в широком масштабе и в подробностях открывалась земная поверхность. Просматривались геометрически чёткие объёмы городских построек и кубики сельских домов, выпуклые пятна берёзовых рощ и смешанных лесов, плоскости убранных и ещё зеленеющих полей, ленты поблескивающих рек, матово-серых шоссе и желтоватых грунтовых дорог. Перед глазами представало объёмное живое полотно, увидеть которое можно только в полёте.

Полёт ощущался всем телом, словно не было никакого заслона между ним и воздушным пространством, ни металлических бортов, ни стекла кабины. Это он, Антон, а не машина, летит, потряхиваясь, высоко над милой, прекрасной, отдалившейся и опасной землёй.

Антон бросил взгляд на державшего рычаг управления Илью Гавриловича. Вот он ещё имеет и власть над полётом, направляет его, может взять вверх, может сделать вираж, может снизиться. Понятно, почему, несмотря на запреты, он продолжает летать, почему так привязан к движению в небе. Оно расширяет горизонт, отрывает от подчиняющего всех закона притяжения. И, верно, потому лицо Ильи Гавриловича, а таким Антон видел его впервые, было просветлённо-сосредоточенным. От всего его облика исходила уверенность и удовлетворённость.

Но то был исключительный получасовой момент, и он закончился.

На земле их встретил пожилой прихрамывающий техник. Он выглядел обеспокоенным: Илье Гавриловичу дали старую машину, которая могла забарахлить. Однако техник получил заверение, что винтокрылая работала отлично.

Отойдя от него на несколько шагов, Илья Гаврилович со значительным видом сообщил Антону, что техник какое-то время работал с самим Майдановым. Когда тот погиб, подстреленный в Чечне, то рвался туда, ссорясь с здешним начальством, чтобы отомстить за своего бывшего однополчанина. И как он, хромой техник, мог это сделать? Да никак. Наделал бы глупостей и всё. А мужик он верный и техник надёжный. Когда он ещё сам летал, Майданов спас его группу в Афгане. Их окружили на высокогорном пятачке у поврежденного вертолёта вооруженные до зубов духи. Майданов, чтобы всех их забрать на свой борт, такие трюки на своей машине проделывал, что духи прекратили стрельбу то ли от изумления, то ли в уверенности, что вертолёт всё равно разобьётся.

– Да Майданов был редкий ас, – сокрушённо пояснил Илья Гаврилович. – Такой пилотаж показывал, что только держись. И никаких тебе, Антон, аплодисментов. Ради спасения своих бросался в такое пекло, куда другой никогда бы и не сунулся. Выпить хочется, а? У меня в раздевалке есть фляжка. Давай там под деревьями сядем и потихоньку выпьем. Я лично Майданова не знал… Таких, как он, мало… Говорят, никогда никому не хамил, хотя был командиром. Я по сравнению с ним – так, середнячок, но без неба жизни не мыслю.

Антон невольно бросил взгляд на небо. Оно было обыкновенным, летним, с застывшими на открывшейся синеве облаками.

Взяв фляжку, Илья Гаврилович повёл Антона подальше от возможных свидетелей. Сели на траву за кустами. Молча отхлебнув, Илья Гаврилович передал металлическую фляжку Антону.

Тот приподнял её, провозгласив:

– За таких, как Майданов!

– Да, это я как-то забыл сказать… Поспешил выпить, – повинился Илья Гаврилович. – Я теперь редко летаю. Больше теорией тут занимаюсь. А вот ты ещё молодой, можешь хоть каждый день свои номера выделывать. Но имей в виду: и у тебя наступит срок. Пусть и не скоро. Сколько себе даешь? Не знаешь. Тогда давай теперь выпьем за твои номера. Чтоб они достигали цели. – Илья Гаврилович изрядно глотнул из фляжки. Утеревшись, спросил: – У тебя какая цель?

– У меня-то? – Антон скупо улыбнулся. – Свою программу сделать и чтоб она имела успех.

– А что за программа? – Илья Гаврилович передал фляжку Антону.

– А такая… – Антон сделал глоток, – чтобы глубоко пробирала щекоткой как можно больше зрителей. – Он вырвал длинную сухую травинку и провёл ею по губам. – Чтобы спасать людей от скуки и серости. Так что я тоже спасатель, – шутливо возгордился Антон. – Как ваш Майданов.

– Ну и славно. А то мать хочет, чтобы ты остался здесь и начал преподавать в нашем ДК. Ты ведь туда зачем-то ходил?

– Старого учителя повидать.

Илья Гаврилович, будто что-то его стукнуло по затылку, склонил голову и слегка свесил её на грудь. Голова вдруг отяжелела, и неожиданно в ней возникла мысль: если бы у него был родной сын, а не как Антон, то наверняка ему он бы привил любовь к небу, и сын стал бы не циркачом, а лётчиком высокого класса. А у Антона, никуда не деться, родной отец – богема, ни на какое стоящее дело не способный. Как говорит Марина, потерпел он полный крах и скис. Хорошо, что Антон своё дело знает, хотя, похоже, даётся ему это нелегко. Да и никого по-настоящему спасти он в своём цирке не может!

– Плохо только, – неожиданно вслух вырвалось у Ильи Гавриловича, – что по-настоящему может проявиться кто есть кто только в гибельных ситуациях. Таких, как война.

Антон с недоверчивым любопытством покосился на отчима.

– Надо бы ненавидеть Афган, – куда-то в сторону проговорил Илья Гаврилович, – столько смертей, столько разрушений, а вот надо же – на той войне я по-настоящему ощущал, что живу.

– Так ведь и в цирке, когда работаешь под куполом без страховки, тоже острое ощущение жизни, – вставил Антон.

– Да? – Илья Гаврилович придвинулся к Антону и по-отечески положил руку ему на плечо. – Только у вас в цирке это длится минуты, а на войне – все её дни. – Илья Гаврилович поднялся на ноги. – И всё же лучше уж ваш цирк, чем война, – констатировал он.

Охотно соглашаясь, Антон с жаром кивнул и тоже встал с травы.

Направились к выходу из Центра.

Антон старался держаться к Илье Гавриловичу тесно плечом к плечу, чтобы соприкасаться с тугим натруженным бугром его мускулов. Антону вдруг сделалось тепло и надёжно рядом с этим тяжёлым, пахнущим горючим, увалисто двигающимся человеком. Образовалась пробоина в изначально оборонительной стене, отделявшей его от отчима, и сквозь неё теперь дул на Антона мягкий бодрящий ветер. Может, конечно, так случится, что пробоина заделается новыми обидами и болью, и защитная стена снова станет глухой. Хотя, возможно, это не успеет произойти.

III

– Вот оно – счастье! – провозгласил Денис, откинувшись на удобную спинку кресла, и расплылся в удовлетворённой улыбке.

Плотный, с раскрасневшимся лицом, он лучился довольством и упоением тем, где сейчас находился. А был он в своём новом, наконец, полностью обустроенном доме, где всё богато и комфортно, где умело создана атмосфера благополучия и надёжности.

– И в огромной степени благодаря тебе! – Денис двинул бокал в сторону утонувшей в мягкой глубине дивана Татьяне.

Та с милой улыбкой согласно кивнула, а затем оценивающе окинула созданный ею интерьер.

А ведь Денис хотел в этой самой большой комнате устроить столовую, настаивая на массивном обеденном столе во всю её длину, и чтоб вокруг стола было не меньше дюжины стульев. Пришлось приложить немало усилий и убедить его, что современный стиль жизни предполагает не застолье, не обжорство, а расслабление, обособленность существования в личном пространстве, где есть уютные уголки, в которых, удобно расположив тело, можно предаться наслаждению тишиной и покоем.

В конце концов, Денис согласился сделать столовую в соседнем, через арку, помещении. Так что в самой большой комнате была устроена зона отдыха и отстранённости от тревог окружающей эти стены жизни. Поспособствует ли такое устройство дома тому, чтобы воспиталась у Дениса спокойная вальяжность и тонкость вкуса? Было бы хорошо, а то он всё ещё остаётся неотёсанным провинциальным мужичком. И жена ему не в помощь – сама типичная провинциалка, толстая серая мышь, хоть милая и покладистая.

– Может, позовём твою жену? – спросила Татьяна, ставя допитый бокал на дубовый, с низкими ножками стол у дивана.

– Свету? Она не спустится, малыша укладывает.

Чуть поколебавшись, Денис пересел на диван вплотную к Татьяне. Двумя пальцами отвёл с её лба нависшую прядь волос.

– Скоро уедешь. Надо в Москве встречаться, – шепнул он ей на ухо.

Тыльной стороной ладони Татьяна отодвинула от себя его голову.

– У нас с тобой все дела закончены, – категорически заявила она. – И пересядь, пожалуйста, обратно в кресло. Мне тесно и неудобно.

Денис, чуть покачивая корпус, вернулся на прежнее место.

– А если я в Твери возьму ресторан, ты мне его оформишь? – спросил он, закидывая ногу на ногу.

– Сначала купи, тогда поговорим. – Татьяна растянула губы в ничего не выражающей улыбке.

– Я куплю ресторан только, если ты возьмёшься с ним поработать. Тебе налить? – Денис приподнял бутылку вина. – Больше не хочешь? Ладно. А я себе налью. Зря отказываешься. Вино элитное. Не распробовала?

– Прекрасное вино. Только бокалы к нему не подходят. Тебе надо лучше овладеть стилем жизни в таком… – Татьяна одной рукой окинула пространство комнаты. – В таком роскошном доме.

– Всё это ерунда. Ну выучу я всё, что для этого надо, и что? Как быть с тем, что надо мне самому?

– А что тебе надо? – чуть насмешливо полюбопытствовала Татьяна.

– Мне нужна, прежде всего, прочность, – посуровел Денис. – Чтоб ничего ни от моего удара, ни от чьего-либо ещё тут не развалилось. Думаешь, меня можно завести на одну какую-то приличную скорость? И оставить так, а заводной ключик выбросить? Не получится. У меня свой автономный завод, и никто ему не власть. Однако, – Денис поднялся с кресла и потянулся, – я думаю, что все эти вещи достаточно прочные, чтобы меня выдержать. К тому же потребности колошматить мебель у меня никогда не было. Кстати, я послал фото дома брату в Австралию. Он одобрил и даже написал, что завидует, какой у меня теперь особняк. У них там жара, минимум мебели, чтобы не нагревалась. Всё легкое и бесцветное. И вообще, он весьма экономно живёт при том, что ему там о-о-о-чень прилично платят. Я у него в прошлом году был, так просто тоска взяла… Впрочем, он и здесь был прижимист. Помнишь моего Павла?

– Конечно. Я же с ним в параллельном классе училась. Он был лучшим математиком школы.

– Ну да, я и забыл… Вы же с ним одногодки. Малышня были.

С улицы из-за ограды донёсся истерично-пронзительный вопль:

– Зачем вы так со мной?

Потом повторяющийся визг:

– За что? За что?

Затем глухие, непонятно от чего звуки. Может, от ударов?

Татьяна порывисто вскочила и подлетела к окну. Виден был лишь обширный газон, кончался он кирпичной оградой с росшими вдоль неё пирамидками туй.

Из-за ограждения снова донёсся отчаянный крик:

– Ааа!

Наступила неожиданно пустая тишина.

Татьяна вернулась на диван и вопросительно посмотрела на Дениса. Тот пожал плечами и сделал большой глоток вина.

Татьяна тревожно оглянулась на окно, словно ожидая, что оттуда последует что-то ещё, угрожающее.

– Ничего не поделаешь, – буднично заметил Денис. – Такое окружение… Где смог, там и купил участок. Но ведь место, скажи, красивое! Живописный берег. Ивы, густая трава… Со второго этажа прекрасный вид на реку и монастырь. И твой ландшафтник постарался: обнёс дом правильным садом с газонами и всякой декоративной зеленью…

– Это ведь не у твоих соседей кричали? Там вроде тихие дома…

– А что, разве не любого человека жизнь может довести до крика? – вскинулся Денис. – Любого! Не притворяйся! И тебя! Была бы подходящая ситуация, а для крика их сейчас ой как много.

– Я никогда не позволю себе кричать! – вздёрнув голову, заявила Татьяна.

– Потому что ты замороженная, – буркнул Денис.

– Какая, какая? – возмутилась Татьяна.

– Ладно. Проехали. Я так, в запале сказал.

– Я просто воспитанная, – жёстко пояснила Татьяна. – У нас в доме запрещено было кричать.

С непоколебимой твёрдостью она встретила взгляд Дениса. Тот смотрел на неё с недоверчиво-ироничным выражением. Татьяна отвела от него глаза.

За креслом, где сидел Денис, на некотором от него расстоянии стоял овальный столик на слегка изогнутых ножках. На нём высилась лампа под оранжевато-жёлтым абажуром, изящная и в то же время массивная. Сочетание изящества и массивности трудно найти. Пришлось посетить множество он-лайн продаж прежде, чем удалось такую лампу отыскать. На ней с наслаждением отдыхает взгляд. Эта вещь свойственным ей образом внушает спокойствие и приятное расположение духа. Очень хорошо, когда такой предмет есть в доме. А тут их целых два. Такая же лампа – в противоположном углу на таком же овальном столике, так что охранительная цепь как бы замкнута.

– Так, значит, ты доволен моей работой, – полувопросительно утвердила Татьяна.

– Более чем, – заверил Денис. – А ты оплатой, надеюсь, тоже?

– Вполне.

Татьяна и Денис приблизились друг к другу. Он взял её за запястья. Она рук не отняла.

Кожа у Дениса была чуть влажной, мягкой и тёплой. У Татьяны – сухой, нежной и чуть холодной. Сошлись взглядами. Внимательно и энергично всматривались в глаза друг друга. И находили там то, что не давало отвести взгляд, что приводило в лёгкий щекотный трепет.

В этот момент они очень нравились друг другу. И неосознанно возникало у них обоюдное доверие. Каждый из них позволял проникнуть взгляду другого в доселе непроницаемую глубь себя. Там было маняще и опасно. Там были свои пропасти и пики. Можно было бы привязаться к этой непредсказуемой и обособленной глубине другого, если бы… Если бы они могли сохранить желание остаться в этой, возникшей, было, глубокой связке. Но для этого не было у них ни понятных им оснований, ни достаточной в том потребности.

Хохотнув, они разом отвели глаза. Татьяна направила взгляд на окно, Денис – на дверь. Отпустив руки Татьяны, он потёр ладонью лоб.

– Какой сегодня день? Ну да, среда, – пробормотал он. – Так ты, что, уже уходишь?

– Да, мне пора, – одёргивая на себе свитерок, подтвердила Татьяна.

– Не забудь: через три дня корпоратив, – деловито напомнил Денис.

– Передай привет жене, – с подчёркнутой вежливостью выговорила Татьяна. – Надеюсь, ей будет здесь хорошо.

– Ещё бы не хорошо, – усмехнулся Денис.

Татьяна понимающе хмыкнула, чмокнула его на прощанье в щёку и направилась стремительным шагом к двери.

Надо Татьяне спешить, потому что к ней домой должен придти Антон. Она сама предложила встретиться, чтобы обсудить без Дениса предстоящее его выступление. Застолье местных воротил – всё-таки не простонародное шапито.

Только Татьяна села за руль, как от Антона пришло сообщение, что он не сможет к ней приехать, так как находится далеко от Торжка по важному делу.

Антон шёл по густому, потерявшемуся в диких зарослях парку бывшей некогда здесь усадьбы Прямухино. Он отправился в этот превратившийся в лес старый парк, чтобы найти своего отца, Дмитрия Панкина. Как сказала Антону женщина в доме, где теперь обитал его отец, Дмитрий Львович ушёл на рыбалку. Куда именно? Вроде бы на плотину. А может, и на Осугу. Хотя, возможно, и на пруд. Прождал он Антона два часа и теперь бродит, что тоже возможно, по глухим тропкам бывшего парка. Целыми днями готов там бродить. Нет, телефон с собой не берёт, терпеть не может, когда его во время этих его любимых бродилок отвлекают. Произнесла женщина «любимых бродилок» с саркастической улыбкой городской женщины. Была она ещё молода, но несколько запущенного вида. Говорила, чуть растягивая слова и прижмуриваясь на Антона. Добавила, что Дмитрий Львович просил его дождаться, если Антон всё-таки появится. Сколько ждать? Женщина пожала плечами.

Оставаться в не очень опрятном, как-то странно, может, по-деревенски пахнущем доме совсем не хотелось, и Антон сказал, что попробует Дмитрия Львовича отыскать.

Антон взял первую попавшуюся тропку. С опасливым вниманием глядел под ноги на едва проступавшую среди растительности ленточку дорожки. По ней надо было двигаться осмотрительно: полно ямок, рытвин и вылезших наружу корней. Смотрел он и по сторонам на кустившиеся дебри, из которых высились деревья. Обилие зелёной жизни было весьма многообразно. Листья – перистые, овальные, круглые, клиноподобные. Ветви – плакучие, раскидистые, скудные, различных толщин и линий. Стволы – прямые и корявые, с наростами и гладкие. Преобладал зелёный цвет, но то там, то тут возникали пятнышки жёлтого, фиолетового и красного. Через каждые несколько шагов появлялось иное сочетание форм и цвета. Хотя двигаться в этой дикой среде было не просто, и отголоском возникал древний страх перед лесом, движение по одичавшему парку всё же приносило будоражащее удовольствие.

Антон следовал по выбранной тропке, не задаваясь вопросом, куда она приведёт. Куда-нибудь да выведет.

Когда тропинка пошла круто вниз, стало ясно, что ведёт она к какому-то водоёму.

И верно. Антон вышел на топкий берег реки. К воде вёл проход, выложенный валежником. Вряд ли это место для купания, скорей всего для рыбалки. Но никого с удочкой видно не было.

Может, кто-то стоит за зарослями камыша? Антон ступил на брошенный поверх валежника почерневший ствол. Почва под ним плотоядно чавкнула и запузырилась. В чаще наверху гукнул птичий вопль. Стало не по себе. Антон отдёрнул ногу и оглянулся. Неожиданно среди тонких зарослей подлеска обрисовалась непонятная физиономия, белая, словно покрытая гримом. Мелькнула и исчезла. Потом раздвинулись надвое, как занавес, лапы молодой ёлки, и в проём просунулась то же набелённое лицо, глумливо улыбающееся большим губастым ртом.

И из него со зловещей протяжностью вылетело:

– А вот и я!

У Антона ёкнуло сердце. Физиономия исчезла.

Криком Антон спросил, что тому надо.

Среди еловых лап снова возникло белое лицо, как-то противно, по-вороньи каркнуло и, показав большой мясистый язык, пропало за опустившимся еловым занавесом.

Раздался удаляющийся хруст ветвей. Ушёл, что ли?

Скорей всего это какой-то местный дурачок, любит пугать людей. Но, очевидно, совершенно безобиден.

И тут сверху в Антона полетел какой-то ком. Антон еле увернулся. Ком шлёпнулся в береговую жижу. Оказалось – мёртвая птица. Со вспоротой грудкой. В полёте вниз у неё расправились крылья, и так, с распахнутыми крыльями она осталась лежать на болотистой земле.

Антон в ярости крикнул наверх:

– Идиот!

И замер.

Ничего за его криком не последовало. Стояла противная, тонко гудящая ветром тишина.

Антон немного подождал, прислушиваясь. Затем в спешке, дававшейся ему с трудом, поднялся на склон. Тело, казалось, одеревенело, словно этот придурок своим губастым ртом вытянул из него все соки.

Антон двинулся обратно в деревню. С невольной пугливостью он поглядывал на окружающие заросли. Иногда мерещилась среди них белая физиономия с красным лыбящимся ртом. Антон сердился на это и сплевывал. Хорошо, что сам перестал накладывать такой густой вульгарный грим. Понял, что он действует на зрителей совершенно не так, как ему нужно. Безусловно, в каждом сидит придурок, прикрыт только приличным видом нормальности. И в клоунских репризах совершенно примитивный ход – подчёркнуто выставлять наружу человеческую злобную придурковатость. Надо делать это тонко. И в гриме тоже. Основное, что должно выражаться в цирковых номерах, – смелость преодолевать свою природную недоделанность и показывать то, что вызывает удивление и одобрительный смех.

Антон споткнулся о кусок арматуры, торчащий из вросшей в землю бетонной плиты. Поморгав, посмотрел перед собой. Он, оказывается, уже вышел из леса и стоял на обочине деревенской улицы. По ней надо пройти несколько домов и свернуть налево. Там и будет жилище его отца, Дмитрия Панкина.

Дмитрий Львович Панкин сидел на щербатой лавочке у застеклённой, с пыльными окнами терраски. Сложив на груди небольшие тонкие руки, Панкин опирался спиной о дощатую стенку и веки держал полузакрытыми. Большая голова с лысеющей гривой вьющихся волос прочно, без наклона держалась на плечах.

– А вот и я! – приветствовал его Антон.

Дмитрий Львович обратил на него пристальный взгляд прозрачно-голубых, глубоко посаженных глаз. У Антона явно были не его глаза, окрас не тот – тёмный, матовый, и посажены они чуть навыкат. В который раз Антон отметил, до чего он не похож на своего якобы отца.

– Давно тебя поджидаю, – заметил Дмитрий Львович подошедшему Антону.

– Извини. В городе задержали. А потом – пробки. Я тебя искал в лесу.

– А я был на плотине, – с непонятной важностью уточнил Панкин. – Может, для начала пойдёшь в дом, поешь? Люба тебя накормит.

– Что-то не хочется.

– Тогда поговорим здесь. Хочу кое-что тебе предложить. У меня есть задумка. Уже даже начал её осуществлять. В смысле – начал писать. – Дмитрий Львович хлопнул по синей папке на скамейке рядом с собой. – Здесь уже кое-что есть. Да ты садись!

Антон опустился на скамейку по другую сторону от папки.

– Ты сказал по телефону, что сейчас в отпуске. – Дмитрий Львович развернулся лицом к Антону. – А что после отпуска думаешь делать?

– Как что? – криво улыбнулся Антон. – Продолжать работать.

– Это понятно. Но что конкретно?

– Пока сказать не могу. Ты лучше скажи, зачем так настойчиво просил меня приехать.

– Ты отличный актёр, сынок. – Дмитрий Львович похлопал Антона по колену, отчего лицо Антона передернулось. – И неплохо сам себе репризы придумываешь. А как насчёт того, чтобы сыграть сольное представление? Особый цирковой спектакль?

– Это ты, что ли, собираешься его делать? – осведомился Антон с наплывающей на лицо ухмылкой, весьма похожей на ту, что поразила его на белой физиономии среди зарослей у реки. Ощутив сходство, Антон тут же стёр её с лица.

– Чего ты так? – с обидой отреагировал Панкин. – Не могу, что ли? Я много чего могу. При благоприятных обстоятельствах. Вот такие теперь вроде появились. Кое-кому из театральных боссов моя идея понравилась. Знаешь, чьё поместье здесь раньше было? Бакуниных! Идиллическое место – музыка в усадьбе, рисование, стихи, умное душевное общение. В общем, рай земной. И вот в этом, так сказать, раю вылупился на свет бунтарь, разрушитель и анархист Михаил Бакунин. Из райских кущ вылетел неистовый революционер мирового масштаба. Слыхал о таком?

Антон кивнул и сделал натужный зевок.

– Потрясающий мужик был! Яростный философ и идеалистичный бунтарь. Чем не персонаж для клоуна? Конечно, особого клоуна и особого циркового представления. А? Как тебе моя идея?

– Какая идея? – с подчеркнутой терпеливостью попросил уточнить Антон.

Дмитрий Львович неодобрительно покривился, а потом ринулся пояснять:

– У меня задумка показать бунтарство как цирковое представление. Зрелище с опасными трюками, преодолевающими природную закостенелость человека. Красочные и дурацкие шествия со знамёнами, забавные сценки агитации с жонглированием, великолепные полёты на трапециях с выкрикиванием призывов к свободе и справедливости. Как бродячие циркачи, бунтари перемещаются из страны в страну. Это будет обозначено сценографией. Там будут приметы то Парижа, то Швейцарии, то Чехии, то Италии или Германии. Где только ни неистовствовал Бакунин! Но всё это фон. А на этом фоне – сплетающиеся в акробатических спорах тела, вместе с полётом революционных мыслей взлетающие под купол воздушные гимнасты… Вот представь… – Дмитрий Львович раскрыл папку, перебрал в ней немногочисленные листы, вытянул один и зачитал: – Михаил Бакунин в клоунском кургузом сюртучке и коротких брючках… – тут Панкин дал пояснение: должен смахивать на Чаплина, и продолжил: – С тёмной бешеной шевелюрой на голове идёт по канату, под которым бродят люди, кто с гротескно важным видом, кто понуро, кто комически самодовольно… – И снова пояснение того, что это должно быть режиссёрское решение, кто и как там будет двигаться. Затем продолжил читать с листа: – Бродят эти люди под канатом среди макетом сделанного европейского города. Можно красноверхого швейцарского или с готическими башенками и шпилями немецкого. И над этим городом клоун на канате срывающимся голосом произносит: «Я – Михаил Бакунин!». – Тут Панкин снова оторвался от чтения, чтобы пояснить, что это из письма сёстрам, но как похоже на то, что прозвучит над Россией гораздо позже: «Я! Владимир Маяковский!». После этого Дмитрий Львович с жаром продолжил: – «…посланный проведением для всемирных переворотов, для того, чтобы свергнуть презренные формы старины, вырвав отечество моё из невежественных объятий деспотизма, выкинуть его в мир новый, святой, в гармонию беспредельную!».

Панкин остановился и обратил горящий взор на Антона.

– А? Каково? Балансировка на канате с опасными трюками и одновременно – такая отчаянная горячая речь! Должно потрясти публику.

– Да кто такое выдержит! – поморщился Антон.

– Вот ты и должен выдержать. Справишься. Ты же циркач-многостаночник. И на канате, и на трапеции выступал, пока окончательно не стал клоуном. А какая, скажи, сильная сцена! Потом после каната ты в роли Бакунина катишь на огненном велосипеде, показывая чудеса вольтижировки, по сложенному из кубиков городу и взлетаешь на устроенную из циркового реквизита баррикаду. На ней, жонглируя факелами, бунтовщики. Бакунин, присоединившись к жонглированию, взывает: «Новый дух со своей разрушительной силой вторгнулся бесповоротно в человечество и проникает в общество до самых глубоких и тёмных слоёв. И революция не успокоится, пока не разрушит старого, одряхлевшего мира и не создаст из него новый, прекрасный мир!».

Дмитрий Львович произнёс последние слова на пределе дыхания и, словно обессилев, поник головой. Положив листы на колени, похлопал по ним, как бы себя успокаивая. Затем проникновенно добавил:

– У меня и название готово. «Неистовый и падший Михаил». Сначала хотел только «Неистовый». Но потом добавил «падший», потому что он – падший архангел.

При слове «архангел» Дмитрий Львович воздел руки.

– Но дальше ещё не готово, – как-то застенчиво признался он. – Правда, финал я уже придумал. В конце Михаил Бакунин, проделав все трюки на канате, трапециях, велосипеде и другие, взгромождается на положенные поперёк друг друга цилиндры, – ну ты, Антон, знаешь, как это делать, – и на этом шатком сооружении начинает заниматься эквилибристикой. В какой-то момент неустойчивые цилиндры ускользают из-под ног. Ты это замечательно сможешь изобразить! И вот, делая вид, что, упав, повредил ноги, Бакунин ползёт по арене к поставленной у входа кушетке, ну такой, где обычно жонглируют ногами. Бакунин на неё валится и, как бы облегчая боль, задирает ноги вверх, дёргает ими и по-клоунски жалобным голосом произносит: «С меня довольно, и я, проведший всю свою жизнь в борьбе, от неё устал. Я не чувствую в себе уже нужных сил и нужной веры, чтобы катить этот сизифов камень. Поэтому я удаляюсь с арены борьбы». Тут ты валишься с кушетки и, вытянув ноги, свешиваешь голову на грудь. Одновременно под ритмичную игру барабанов сверху опускается круглый прозрачный цилиндр. Внутри него клоуны в различных карикатурно подражающих офисной одежде костюмах проделывают на роликах различные трюки. Бой барабанов и свет постепенно затухают, пока не наступает полная тишина и темнота.

Панкин удовлетворённо откинул назад голову и опёрся затылком о стену террасы. Закрыл глаза. Как говорится, ничего тут ни добавить, ни убавить. Остаётся только перевести дыхание.

Антон, обхватив голову руками, опёрся локтями на колени. Вид у него был усталый. Только от чего он устал? От выслушивания безумного сценария? Или от того, как проходит его встреча с отцом?

– Вряд ли такое пройдёт, – твёрдо заявил он. – Никто не возьмётся за такой сценарий.

– Что? Не веришь? Отказываешься присоединиться к предприятию? – ревниво осведомился Панкин.

– Во всяком случае, я для него не гожусь. Извини.

– Да ты что! Я же придумал этого Михаила Бакунина в расчёте на тебя!

– Извини. Я не потяну.

– Ерунда! Идея ведь замечательная. Циркопсиходрама! Такого ещё нигде не было! – заносчиво настаивал Панкин.

– Ну да, идея выдающаяся, – принуждённо подтвердил Антон. – Но немного это всё тяжеловато, многословно…

– Ладно. Оставим пока этот разговор. Когда будет совсем готово, ты, может, другое скажешь. В театральных кругах у меня есть кому поддержать мою идею. Вот только средств, чтобы закончить работу, совсем нет. У тебя как с деньгами?

– Я знал, что так будет, – облегчённо вздохнул Антон, – и захватил с собой.

Он достал из кармана белый конверт и протянул отцу.

– Вот, держи.

Дмитрий Львович взял конверт, приоткрыл, купюры в нём перебрал и кивнул.

– Ну спасибо. Как только получу гонорар за своего «Неистового и падшего Михаила», сразу отдам. Слушай, я ведь тебя ещё не накормил. Пошли в дом. Люба там что-то приготовила.

– Нет, не надо. Я сейчас вызову такси. Пока будем ждать, давай просто посидим на свежем воздухе.

– Да? На свежем воздухе – это правильно, – согласился Дмитрий Львович. – В городе такого нет.

До приезда такси они больше не говорили о циркопсиходраме. Лишь с долгими паузами обменивались простыми замечаниями о странной погоде этого лета, непомерных ценах на бензин и невероятно плохих дорогах в области.

В Торжок Антон вернулся хмурым и неразговорчивым. Ни Марина Ивановна, ни Илья Гаврилович так и не узнали, где он был. Только Вике, когда она, тихонько перехватив его у двери в ванную, с ласковым ехидством предположила, что он встречался со своей тайной любовью, Татьяной Шаниной, Антон выдал, что ездил по делу в Прямухино, и добавил, что ничего больше не скажет.

– Понимаю, – кивнула Вика. – И не надо. Я знаю, кто там сейчас. Ты вот что скажи: хоть что-то от Бакуниных в Прямухине осталось?

Антон удивлённо расширил глаза на Вику и ответил, что ничего кроме усадебной церкви.

– Значит, правильно, что я туда ни разу не ездила.

– А тебя, что, Бакунины интересуют? – недоверчиво удивился Антон.

– Представь себе! Ты, наверное, думаешь: я ничего не знаю, что раньше в наших местах делалось. Это сейчас мало интересного, а прежде жизнь тут о-го-го какая кипела, и Бакунины в ней вовсю участвовали. Вот, уверена, тебе известно только о Михаиле Бакунине. А мне приятнее и ближе его младший брат, Николай. Вот он как раз был чувствительный и отзывчивый. Ты, небось, о нём даже не слышал…

– Нет, не слышал, – с милой улыбкой признался Антон.

– Он тоже сопротивлялся деспотизму, – шёпотом сообщила Вика. – Но не как Михаил. Гораздо цивилизованнее. И тоже в Петропавловской крепости сидел. Он терпеть не мог всевластие царя и…

В коридоре возник Илья Гаврилович и строгим голосом заметил, что торчать в коридоре негоже, и скрылся за дверью в ванную.

– Ладно, – свернул разговор Антон. – Завтра поговорим.

– Завтра не получится, – шепнула Вика. – Я с утра на несколько дней уезжаю в Тверь. Осенью окончательно туда перееду.

В тверском Городском саду играет духовой оркестр. Под садом, глубоко в земле неслышно таятся остатки Тверского кремля. Давным-давно кончилось его существование, как и борьба Твери за независимость. Теперь на месте кремлёвских оборонительных сооружений уже три столетия как разбит парк.

Трубы играют вальс. Прогуливается публика. С тихим шелестом течёт вода из фонтанов.

У мороженщиц в этот день товар шёл нарасхват. Было жарко. Вика и Татьяна купили рожки с крем-брюле. Полизывая холодные сладкие конусы, они спустились к набережной.

Встретиться в Городском саду Вике предложила Татьяна, оказавшаяся в Твери по закупочным делам. Подумалось: поскольку совпало попасть в Тверь в одно время с Викой, то любопытно было бы взглянуть на вырвавшегося из домашнего плена воробушка, увидеть, как эта Вика ведёт себя на воле.

Хотя крупная, длиннорукая Вика теперь совсем не походила на воробушка, Татьяне, как и в прежние времена, нравилось называть её воробушком – и ласково, и уничижительно. Антон ведь, похоже, свою сестрицу обожает. Вот пусть и слышит, что она – серый, невзрачный воробушек. И всё же можно было заметить, ещё и в те далёкие школьные времена, что нежнотелая, ясноглазая Вика чем-то Татьяну притягивает. Не раз она в те давно прошедшие годы легонько и с удовольствием щипала детскую пухленькую Викину ручку, благо этот «воробушек» был на три года младше неё.

Да, была в этом создании Марины Ивановны и Ильи Гавриловича некая особая милота и мягкость. Но Татьяна не раз про себя отмечала, особенно часто, когда Вика стала уже взрослой, какую-то в ней жалкость. Высокая, она вечно некрасиво сутулилась. Длинные её руки обычно бестолково болтались у бёдер. И вот этот большой «воробушек» вдруг проявил свободолюбивую прыть и вырвался на волю в Тверь.

При первом взгляде на Вику в Твери Татьяна уныло отметила, что та, как и прежде, нескладно одета и скованна. Однако, когда покупали мороженное, Татьяна с одобрением отметила сумочку Вики трендовой формы и правильного цветового контраста к её блузке и юбке. А потом было приятно смотреть, как Вика осторожно, острым язычком лижет коричневато-молочную массу в рожке. А уж когда Вика охотно согласилась сесть прямо на ступеньку набережной и не без изящества подтянула под себя ноги, а рукой свободно оперлась о камень, Татьяна почувствовала к ней прилив симпатии.

– Где же ты будешь здесь жить? – спросила она Вику.

Та, медля с ответом, окинула решительным и ласкающим взглядом широкую, посверкивающую реку, и было на её лице такое по-хозяйски уверенное выражение, будто это могучее водное пространство и есть теперь место её жизни. Вика одобрительно усмехнулась. Отведя взгляд от реки, Вика ответила, что поселилась в самом центре, в большой и замечательно оборудованной квартире её подруги. Этот ответ Татьяне тоже понравился.

– Она мне выделила комнату с балконом, – пояснила ещё Вика. – Мебель очень удобная. Всё есть.

– А сколько ты будешь за это платить? – тоже было важно узнать.

– Нисколько. Мне просто надо будет заниматься математикой с её сыном.

– Замечательно! – сузив глаза, отметила Татьяна.

– Мы с ней однокурсницы, и она знает, что я отличный математик, – с детской гордостью произнесла Вика. – Ещё я хорошо знаю работу на компьютере. Буду помогать вести дела её компании. У неё сеть магазинов по продаже гаджетов. Досталась от бывшего мужа. Не думаю, что это будет занимать много времени. И она обещает потом начать платить.

– Ну, ну, – усомнилась Татьяна. – Подруга у тебя хваткая.

– Да! Да! – обрадовано подхватила Вика. – Она – мыслящая. У неё убеждение, что самое сейчас революционное движение – это борьба за всё большую комфортность жизни с помощью высоких технологий. Надо только направлять желания людей в нужное для продаж русло. Устраивать всякие акции и даже провокации. Ближайшая будет называться «Ночь длинных скидок». Её слоган: «Одна покупка убивает цену следующей!».

– Если она умеет не только придумывать, но и осуществлять, то далеко пойдёт.

– Я тоже так думаю, – охотно согласилась Вика.

– Ну, а ты сама? – Татьяна испытующе пронзила её взглядом.

– Что я? – бычливо насторожилась Вика.

– У тебя самой должны же быть какие-то планы на свою жизнь в Твери?

Вика отторгающе нахмурилась.

– Ты же умная, красивая, знающая, – заворковала поощрительно Татьяна. – Ты многого можешь добиться. Нужны только амбициозные цели.

– Не нужны мне никакие амбициозные цели, – сухо отрезала Вика. – Я просто хочу быть здесь на свободе. Без присмотра. Встречаться с разными людьми, знакомиться…

– И выйти замуж, – вставила Татьяна.

Вика окаменела и с некоторым трудом выговорила:

– Я ведь ещё не старая. Может быть. – На её лице возникла гримаска отчаяния. – Я просто хочу жить без всякого на меня давления. И перестань меня пытать!

Вика обхватила себя руками, словно внезапно ей стало холодно. Нахохлившись, упёрла взгляд в противоположный низкий берег реки, Верно, чтобы не окоченеть, она замкнулась, собрав себя у внутреннего своего тепла. Татьяне стало рядом с ней скучно. Она поднялась на ноги и, вскинув руки, потянулась. Потом посмотрела сверху вниз на съёжившуюся на ступеньке Вику и жалостливо ей бросила:

– Бедняжка, что ж ты мёрзнешь!

Самой Татьяне было хорошо. С реки шла бодрящая свежесть, а сверху солнце давало телу смягчённый тонкой облачностью жар. Мир вокруг заманчив, хоть и опасен. Надо возгонять в себе энергию для взаимодействия с ним, а не подавлять её в себе робостью, как Вика. И на воле эта Вика ничего путного не добьётся. К современной революционной гонке ко всё большему, высокотехнологичному уровню жизни она не годится. Будет Вика до конца активных своих дней бубнить в классной комнате математические формулы, а, придя домой, тихо и аккуратно заниматься домашним хозяйством. И что только Антон находит в этой своей младшей сестре, непонятно… Скорей всего, это он настроил Вику на побег в Тверь. Ну пусть увидит, что ничего стоящего у неё здесь не получится.

Татьяна похлопала Вику на прощанье по плечу и с ней рассталась.

В доме, откуда Вика в скором времени окончательно уедет, её тверское будущее тоже обсуждалось. Дело происходило на кухне, где Марина Ивановна лепила пельмени, а Илья Гаврилович на краю стола пил чай. Сначала Марина Ивановна, казалось, полностью была сосредоточена на работе, а Илья Гаврилович праздно за ней наблюдал.

И вдруг Марина Ивановна ожесточённо выговорила:

– Вика ведь окажется совсем одна в огромном городе! И ещё неизвестно, что собой представляет эта вдруг появившаяся подруга и что за дом, где Вика собирается жить. Она же у нас ранимая, неспособная сопротивляться. Может там совсем растеряться и пропасть.

Илья Гаврилович тяжело посмотрел на жену и, не сводя с неё глаз, сделал большой глоток чая.

– Сколько Вике лет? – спросил он и сам же ответил: – Двадцать семь. И, что, в этом её возрасте всё ещё укрываться за спиной родителей? Нет, ей давно пора выйти один на один с жизнью и самостоятельно разрешать все проблемы. Если Вика так и будет под нашей опекой, превратится в пустышку, Антон совершенно прав.

– Антон прав? – изумилась Марина Ивановна. – Неожиданно от тебя такое слышать!

– Почему? – неуверенно удивился Илья Гаврилович. – Когда Антон бывает прав, я всегда признаю.

– Что-то не припомню, когда это было, – колко заметила Марина Ивановна.

Илья Гаврилович слегка смутился, а потом натужно-весёлым тоном заявил:

– Знаешь, а ведь мы с Антоном хорошо побывали в нашем Центре. Отлично провели там время. И разговор у нас был с ним по-мужски верный. Вот он, знаешь ли, понимает меня побольше. И я его, кажется, тоже. Обязательно подумаю, как помочь с его новой репризой. Он ведь сам меня об этом просил.

Марина Ивановна с ревнивой настороженностью замкнулась и начала неистово шлёпать фарш в кружочки теста и слепливать края.

– А вот и Антон, лёгок на помине! – обрадованно воскликнул Илья Гаврилович.

Антон подошёл к матери, одной рукой обнял, другой отщипнул шмоток фарша и, отправив в рот, одобрительно помычал.

– О чём у вас тут речь? – спросил он Илью Гавриловича.

– Да вот мать недовольна, что Вика уезжает. А я говорю, что правильно она делает.

– Ну, наконец! – Антон с разведёнными руками отвесил в его сторону поклон, чем вызвал у Ильи Гавриловича одобрительный смешок. – А ты, мама, – он повернулся к Марине Ивановне, – своим сопротивлением не даёшь дочери выполнить главную задачу человека.

Антон отошёл на несколько шагов от стола, чтобы зрителям, то есть Марине Ивановне и Илье Гавриловичу, было лучше его видно. Приподняв одну руку, а другую уперев в бок, ораторским тоном выдал:

– Дайте свободу Вике! Она под родительским крылом ничего по-настоящему не видит и не слышит. Пусть она смело начнёт самостоятельный полёт. Может, конечно, от грохота и света открывшейся жизни оглохнет и ослепнет, а, может, наоборот – многое увидит и услышит. А иначе помрёт, ничего не познав.

– Всё шутишь, – со злой отстранённостью тихо выговорила Марина Ивановна. – Ты ничего о Вике не знаешь. Ты её почти двадцать лет не видел.

– Почему же? Она не раз бывала на моих выступлениях в нескольких городах.

– Это не в счёт! Ты же с ней тогда почти не общался.

– Ну да, верно. Но и ты неправа… Я не двадцать, а меньше лет был лишён общения с ней. А сейчас я её очень хорошо разглядел. И рад, что она сильно изменилась. Она уже не та тихая послушная толстушка, какой я её когда-то знал… Ладно, вы тут продолжайте семейные разборки, а я устраняюсь. Иду в цирковую студию.

Марина Ивановна проводила сына недоверчиво обрадованным взглядом. Когда он ушёл, она позвонила Елизавете Андреевне и пригласила её на пельмени.

После угощения хозяйка и её гостья сидели на садовом диване-качалке. Свет шёл из беседки, где горела лампа под потолком. Оттуда доносилось жужжание мелких крылатых насекомых, исступлённо круживших вокруг горящей лампы. Свет от неё доходил до садового дивана размытым и дробным. При таком освещении Марина и Елизавета выглядели почти молодыми. Они отчего-то похихикивали и раскачивали диван, но не сильно, а так, чтобы ходили чуть вверх, и чуть вниз тёмные заросли сада.

– Красиво тут у вас, – окинув взглядом тонущие в темноте растительные узоры, отметила Елизавета Андреевна. – Ухоженно…

– А у тебя дома почти, как в музее, – подхватила Марина Ивановна. – Столько прекрасных старинных вещей…

– Это всё муж! Это он реставрацией занимается! – хохотнув, Елизавета Андреевна чуть сильнее качнула диван.

– А мой замечательно занимается садом! – откинув назад голову, заявила Марина Ивановна и вдруг деловито перескочила на другое: – А вот я собираюсь для библиотеки комплектовать больше фэнтези. Новых читателей надеюсь этим привлечь, а то у нас недобор.

– Да уж! Сейчас люди сами больше пишут, чем читают. Это, я думаю, от раздутого самомнения. – Елизавета Андреевна закинула руки за голову. – А я после нового года намечаю проводить вечера открытого микрофона для наших поэтов. Пусть хоть друг другу почитают свои стихи. Будет интерактивное мероприятие. Это сейчас поощряется. И, может, кто-нибудь ещё, кроме самих поэтов, придёт их послушать. А что если, – вдруг обрадовалась Елизавета Андреевна, – Антона попросить устроить у нас в библиотеке вечер его реприз… С входной платой. Деньги пойдут на призы поэтам. Устроим среди них конкурс. Антон ведь деньги за выступление с нас не возьмёт?

– Конечно, не возьмёт. – Марина Ивановна посмотрела вверх на видневшиеся в разрывах тёмных крон светлые точки звёзд. – Он вообще, может, останется в Торжке и будет работать в нашей цирковой студии.

– Ты что! – возмутилась Елизавета Андреевна. – Он выдающийся артист! Разве это для него?

– Ему нужна стабильность, – упрямо утвердила Марина Ивановна.

– Какая стабильность? Ты о чём?

– Я вижу: мой сын устал. Здесь он отдохнёт. И, может, найдёт себе, наконец, женщину. А нет – так я сама за ним прекрасно присмотрю.

– С ума сошла! – Елизавета Андреевна резко вскочила с дивана так, что Марина Ивановна еле на нём удержалась – Талантливейшего артиста обречь на жизнь обывателя под твоим присмотром?! Как ты можешь!

– А ты бы хотела, чтобы он, как его отец, совершенно выдохся от своих неоценённых работ? Чтобы он измотался в бесконечных скитаниях с третьеразрядными шапито? Да, известность у него была. Но была, пока он работал в столичном цирке. Ушёл оттуда из-за предательства жены. И теперь ему остаётся работать лишь в захудалых передвижных цирках. Ни шика, ни блеска, ни смысла!

– У него просто такой период. Он пройдёт, – воодушевленно заявила Елизавета Андреевна. – У всех талантливых людей такой бывает. – Она выпрямила спину и с вызовом всмотрелась в плохо видимое в полутьме лицо подруги. – Вот лично я в Антона верю! Он ещё многого сумеет достичь!

– Нет, Лизавета, – с насмешливой сухостью выговорила Марина Ивановна. – Это я, его мать, в него верю! Верю, что он заслуживает спокойной благополучной жизни. Разве наш Торжок – богом забытое место? Захолустье? Нет! Туристический центр! Антон с нашей цирковой студией сумеет сделать свою программу. Его друг, Денис – крупный здесь бизнесмен. Он вложит деньги в создание нашего местного цирка, который прославится на всю страну.

– Фантазёрка! – обречённо постановила Елизавета Андреевна. – Не понимаешь? На периферии только зреют плоды, а продают их в крупных городах.

– Да? Ты так считаешь? – брезгливо процедила Марина Ивановна и с кривоватой улыбкой добавила: – Может, ты и права. – И тут же, вскинувшись, бросила подруге: – Нет! Я верю, что Антон будет здесь счастлив!

Женщины скрестили взгляды, полные горячей, но совершенно разной веры. Стояли друг против друга, связанные множеством вместе пережитого и передуманного, и не было у них никакого порыва порвать сейчас друг с другом, хотя у обеих глаза горели неистовым несогласием.

Постепенно остыв, они коротко хохотнули, нерешительно помялись и направились в дом что-нибудь напоследок выпить. Шёл десятый час августовского вечера. Давно и полностью ушёл солнечный свет. Тьма припала к окнам. В них было видно только то, что происходило внутри.

Внутри Антона, пока он ехал из Торжка в Москву, видимо, сложилась твёрдая решимость соблюдать на предстоящей встрече с бывшей женой холодную вежливость и давать отпор всем её уловкам на него повлиять. Ведь не иначе, как поэтому он сейчас стоял у окна московской квартиры в такой позе: жестко выпрямлена спина, голова слегка откинута назад, а сложенные на груди руки крепко прижаты к груди. Глаза упрямо упёрты в небо.

За его спиной была голая комната, не в смысле – пустая, а лишённая всяческих семейных мелочей, вроде памятных безделушек, фотографий или забытого на диване пледа. Ничего подобного в комнате не было. Была на голой поверхности только пыль.

До назначенной встречи оставался примерно час. Может, пойти посмотреть, не залежался ли на кухне кофе? Неплохо было бы делать в предстоящем разговоре паузы, отхлёбывая из чашек. Это даст передых для обдумывания и оценки ситуации. Неизвестно, с какими намерениями пожелала увидеться бывшая жена.

Когда Антон открыл дверцу кухонного шкафа, отворилась входная дверь, и раздались женские шаги, а затем слегка раздражённый голос:

– Ты уже тут, Антон?

Антон закрыл дверцу и пошёл на голос.

На середине комнаты стояла ладно скроенная, подтянутая женщина с копной рыжих вьющихся волос. Если бы волосы были тёмные, это усилило бы сходство с горской папахой. В руке женщина держала большую пластиковую сумку из «Азбуки вкуса».

– И что, что я уже здесь? – задиристо произнёс Антон. – Ты, Алла, тоже пришла раньше.

– Я хотела успеть что-нибудь нам с тобой приготовить. – Лучезарно глядя на бывшего мужа, Алла приподняла сумку с продуктами.

– Зачем? – удивился Антон. – Мы ведь не собираемся здесь долго задерживаться.

– Я до шести свободна. Мы не виделись четыре года. – Алла мило склонила голову набок и нежно обозрела Антона. – Ты молодец, держишь форму! И вот что мы сделаем: сначала поедим то, что нам, циркачам, показано, а уж потом будет у нас с тобой разговор.

– Нет, давай лучше сразу поговорим. Что у тебя ко мне есть? – напустив на себя суровость, заявил Антон.

– Ну зачем таким гадким тоном! Мы же с тобой не враги. Во всяком случае, у меня к тебе самые добрые чувства. И у тебя, я уверена, тоже. Мы с тобой всё давно и мирно уладили.

– Вот поэтому мне неясно, о чём ты ещё хочешь со мной поговорить.

– Давай сначала поедим. Я голодная. И ты, уверена, тоже. У меня всё быстро сделается. Я не разучилась готовить.

– Не сомневаюсь, – буркнул Антон.

Вслед уходящей на кухню Алле он бросил мучительно неприязненный взгляд. Алла неожиданно повернулась, и Антон резко отвёл глаза.

Достав из сумки бутылку вина, Алла поставила её на стол.

– Вот! Наше с тобой любимое «мерло». Пока я там, на кухне, можешь себе налить. Штопор в левом крайнем ящике серванта.

Антон удивлённо усмехнулся. Помнит она, всё помнит, и как же легко с этим расправляется. Будто прожитое не тяжёлый груз, а ворох записок, из которого можно вытянуть то, что нужно или хочется вспомнить. Счастливая женщина. И выглядит прекрасно. Всё у неё, видно, замечательно.

Счастливая женщина стояла у плиты над сковородкой с шипящими кусками мяса. Она считала время, чтобы не упустить момент, когда выключить огонь. Считала она с опущенным и оттого постаревшим лицом. Один раз она откинула назад голову и сдавленно сглотнула. Два раза приложила ладонь ко лбу. Наконец, можно было погасить пламя и крикнуть Антону, что стейки готовы.

Прихватив бутылку и два бокала, Антон пошёл на манящий запах жареного мяса.

Теперь они сидели друг напротив друга по-домашнему свободно и ели отличные бифштексы, довольно причмокивая и обмениваясь улыбчивыми взглядами, будто и вправду не было между ними четырёх лет раздельного житья. Этот преувеличенно прекрасный момент был словно перенесен из лучших времён их прошлой жизни. Оборвался он, как только они перешли из пахнущей едой кухни в комнату пить кофе.

Терпкой горькостью пахла чёрно-коричневая густота в белых, давно не служивших чашках. Алла чинным жестом взялась за блюдце и, сняв с него чашку, деликатно сделала глоток.

– У меня к тебе серьёзный разговор. – Алла поставила чашку с блюдцем на столик перед диваном. – Надеюсь, то, что я тебе скажу, ты правильно поймёшь и примешь как должное.

Алла направила на Антона твёрдый давящий взгляд и держала его, не мигая.

– Ну давай. В чём дело? – подтолкнул её Антон.

– Дело в Саше. Твоей дочери. – Алла опять сделала паузу.

– Что с ней? – встревожился Антон.

– С ней всё в порядке. Она в Греции под присмотром Георга. Так вот, ей уже двенадцать. А тебе уже под сорок. И работа у тебя постоянно связана с риском. С возрастом он только возрастает. Тебе надо подумать, что будет с твоей собственностью, если что случится.

– В смысле? – опешил Антон.

– Жизнь непредсказуема, ведь так? – вкрадчиво и жёстко выговорила Алла. – Всякое может произойти, верно? Тем более, когда уже прожита почти половина жизни. – Алла опять сделала паузу.

– Ближе к делу, – зло потребовал Антон.

Алла откинулась в кресле, изящно положив красивые ноги одна на другую. Запустила пальцы в свою рыжую вьющуюся копну и приподняла пряди. Опустив руки, ласково улыбнулась Антону.

– Возможно, ты и сам об этом думал. Но ты всё время в разъездах, у тебя нет времени этим заняться. – Алла потянулась к Антону и, взяв его руку, сжала. – У нас с тобой, Антон, есть дочь, и мы должны думать, как помочь ей устроить свою жизнь в наше очень непростое время.

– Что ты имеешь ввиду? Говори прямо!

– У тебя в собственности эта прекрасная квартира, – констатировала она. – Я на неё при разводе не претендовала. Ты её купил ещё до нашей свадьбы. – Алла поднялась и, отойдя к серванту, продолжила, двигаясь взад-вперёд вдоль него: – Но нашей дочери надо обеспечить права на эту собственность. Разве ты не согласен? Я совершенно не уверена, что не найдётся какая-то женщина, которая возьмёт тебя в оборот и, женив на себе, не заставит переписать на неё эту квартиру. Поэтому я считаю, что ты должен сейчас перевести эту собственность на имя нашей дочери.

– Вот как? Уверена, что я женюсь? – саркастически выговорил Антон. – А вот я не уверен, что в случае передачи квартиры Саше, ты не сделаешь так, что я в этой квартире вообще не смогу быть ещё до того, как умру.

– Что ты говоришь, Антон! – ужаснулась Алла. – Как ты можешь так обо мне думать! Ты забыл, как я при разводе от всего тут отказалась? Как просто и мирно мы разошлись?

– Это было четыре года назад. За это время ты могла измениться, – с вызовом выговорил Антон.

– Я не изменилась, – просто и любовно призналась Алла.

Антон набычился и, бросив на неё исподлобья недоверчивый взгляд, сделал глоток кофе.

– Ладно, – устало выговорил он. – Хорошо, ты права. Саша всё-таки моя дочь. Что надо подписать?

– Я приеду сюда через два месяца. К тому времени мой здешний адвокат подготовит все бумаги, и тогда мы с этим закончим.

– Это всё, что у тебя ко мне?

– Нет, не всё, – неожиданно сменив мягкий тон на жёсткий, произнесла Алла. – Один документ, который я прошу тебя подписать, уже готов. Вот! – Достав из сумки, она положила перед Антоном какой-то официальный бланк на латинице. – Это предварительное соглашение с цирком Дю Солей. Им нужен такой артист, как ты. Я показывала в департаменте кастинга видео с твоими выступлениями. Они заинтересовались и готовы устроить тебе пробы. Визу и оплату проезда берут на себя.

– Дю Солей? – поразился Антон.

– Да. Мы с мужем уже два года там работаем.

– С мужем? Прекрасно. Поздравляю. Только я-то тут при чём?

– Как это – при чём? Тебе предлагают работу в лучшем цирке мира!

– На каких ролях? В подтанцовке к их ведущим клоунам? Да ещё и там, где ты со своим нынешним мужем… Ты с ума сошла!

– Нет, это ты с ума сошёл, если откажешься! Что тебя здесь ждет? Захудалые города, паршивые отели, убогий соцпакет… А там – разные страны и всё оплачено: врачи, массажисты, страховка, отличные отели! Да что говорить! Это же ведущий цирк мира!

– Я готовлю собственную программу.

– Неужели? – иронично поразилась Алла. – А кто её будет финансировать? Нужно же вложить огромные средства, чтобы шоу привлекло публику.

– Дю Солей начинал с уличных выступлений.

– Они и на улице умели прекрасно развлекать людей. И потом – на Западе много людей с огромными деньгами, и среди них нашлись те, кто вложил в этих канадцев свои средства. А сколько тут настоящих богачей? Кот наплакал. И не такими уж огромными капиталами они обладают. И ещё – там у них отличный менеджмент. А тут кто умеет управлять, чтобы был успех? И я знаю тебя… Опять будешь философствовать в своих репризах. А это без потрясающих спецэффектов, без фантастических костюмов, без захватывающего зрелища никому не нужно.

– Я хочу и буду делать так, как могу, – упрямо буркнул Антон.

– Как? Опять то же самое! «Смягчать нравы людей и внушать веру с себя»? Господи! Если ты гол как сокол, ни на кого ты не произведёшь впечатления, и никто тебя слушать не станет!

– Мои репризы люди воспринимают, – настаивал Антон.

– Да тебя в нашем старом цирке едва терпели. Для руководства ты был клоун-изгой, и они были только рады, когда ты ушёл. И теперь ты скитаешься с трёхразрядными шапито – вот чего ты добился.

– Какого же низкого ты о моей работе мнения, – неприязненно глядя на Аллу, тихо выговорил Антон.

– Да не низкого! – отчаянно воскликнула Алла. – Зачем бы тогда я разговаривала о тебе в Дю Солей! Я просто трезво смотрю на жизнь. Не то, что ты.

– Ну и флаг тебе в руки! И шагай! Иди себе дальше!

– Ну и пойду! Сейчас же пойду! А ты не забудь, что через два месяца я вернусь!

– Никогда не забуду!

Когда захлопнулась входная дверь, Антон всё ещё сидел, ссутулившись, на диване. Сцепленные пальцами руки он низко свесил между ног. Похожая поза – в репризе «Сдувшийся шарик». А ведь надо ему взбодриться. Надо бы этому клоуну вновь испытать энергичную готовность делать своё дело. Куда ж ему податься, если не будет у него горячего желания выражать на ковре своё сочувствие, свою привязанность, своё понимание людей, собравшихся вокруг арены…

За столиками ресторанного зала, расставленными вокруг большого свободного пространства, сидела разнообразная публика, явно чем-то друг с другом связанная. И верно – собрал их вместе Денис. Хотел таким образом отметить десятилетие своей строительной фирмы. Созвал тех, кто был так или иначе к его делу причастен.

Освещение зала было подобно яркому свету солнечного летнего полдня – прямым и сильным. Однако он ничуть не слепил благодаря матовым плафонам на лампах. Всех и всё было видно с определённой чёткостью и ясностью. Это Денис настоял на включении всех светильников. Хотя Татьяна убеждала оставить горящими только настенные. Зачем, говорила, освещать гостей так ярко, раз публика приглашена самая разношёрстная. По правде говоря, сказала она, ей представлялось, что соберётся только местная элита, а тут в списке даже вахтёр, пусть и старший, и какая-то бухгалтерша, вовсе не старшая. Ах, вот оно что! Она работает в фирме с самого начала и не раз выручала. А что, этот бульдозерист тоже здорово выручал? Понятно – из компании никогда не уходил, даже когда был кризис. Ладно, Денис, с тобой всё ясно. В таком случае сажать приглашённых надо вперемежку, так сказать, без классовых различий. Пусть чувствуют себя единым народом. Но тогда, предупредила Татьяна, необходимо самолично направлять публику к дружелюбному общению и мирному веселью.

Действительно, мундиры могут начать пыжиться пред свитерами с рынка, столичный лоск надменно игнорировать провинциальную серость, официальный костюм отстраняться от азиатской кофточки с люрексом.

Денис и сам понимал, что разнобой гостей надо каким-то образом сглаживать. Видимо, поэтому он и начал мероприятие с того, что во вступительном слове принялся говорить о заслугах каждого из приглашенных и каждому выражать благодарность. От этого выступление чрезвычайно затянулось, и Денис стал замечать всё больше скучающих физиономий.

Он быстренько сообразил, что надо говорить короче, и начал просто называть имена ещё не упоминавшихся и говорить каждому спасибо, огромное спасибо. После каждого «спасибо» он догадался поднимать рюмку, выпивать и отправлять в рот что-то съестное. Это гостей немного оживило.

Шёл второй час застолья.

Произошла смена блюд. Очнувшись от речи руководителя, гости начали обращать друг на друга внимание, обмениваться фразами и угощениями. Развернулся естественный процесс насыщения желудков, сопровождающийся короткими репликами и тостами.

И всё-таки без конфликта не обошлось.

За четвёртым от Денисова столиком раздался громкий резкий возглас:

– Ты мне ещё тут будешь претензии предъявлять?!

Последовал яростный стук ножек стула.

Затем прозвучал глухой удар, и увесистое тело одного из гостей обрушилось на пол. Проводил его истеричный женский визг.

Денис подлетел к враждующему столу. Торчащего над поверженным телом тощего мужчину в свитере с оленями обхватил за плечи и увёл из зала.

– Ну ты что, Константин? С ума сошёл? – жёстко обратился он к уведённому.

– А что? Смог, наконец, врезать ему по справедливости! Как он с нашими подрядами мухлюет! Я ведь вам говорил!

– Я разберусь, – заверил его Денис. – Но с этим человеком нельзя так, как ты. Иди на свежий воздух, остынь. Я твою жену пересажу за другой столик, и там сядешь ты.

Константин кивнул, нервным толчком открыл входную дверь и вышел.

Вернувшись в зал, Денис застал там нестройным хором исполнение песни «На переправе» под аккордеон бульдозериста.

А в это время в соседнем помещении томились в ожидании участники цирковой студии. Их руководитель, Игорь Семёнович, бросив усилия провести перед выступлением разминку, сидел на подоконнике, оценивающе поглядывая на своих студийцев. Стульев было мало, на них, болтая ножками, сидела младшая группа в коротких розовых платьицах и с огромными золотистыми бантами на голове. Этих девчушек Юрий Семёнович проверял глазами мельком. Останавливал пристальный взгляд на акробатках постарше в жёлтых с блёстками трико. Они сидели на полу у стены, подложив под себя рюкзачки. Юношескую группу в голубых расшитых костюмах Юрий Семёнович обозревал более критично. На долговязого юношу в длинном чёрном плаще и цилиндре вообще не обращал внимания, хотя тот всё время маячил у него перед глазами, вышагивая туда-сюда по комнате.

– Через десять минут ваш выход, – объявила, войдя в комнату, Татьяна. – А где Антон? Не могу его найти.

– Тут вам от него звонок был, – Юрий Семёнович протянул Татьяне забытый ею на подоконнике мобильник. – Потом ещё пришло от него эсэмэска.

Татьяна быстро нашла сообщение, прочла его и, бросив тревожно пустой взгляд на Юрия Семёновича, вышла.

Первыми выступать на свободное пространство на середине зала выскочила младшая группа. Рассыпались цветами по паркету, потом собрались в букет, проделывая при этом акробатические трюки. Публика умилялась и хлопала.

В это время Татьяна что-то шептала Денису на ухо.

В ответ он только пожал плечами и отмахнулся со словами:

– Понятно. Обойдёмся.

Татьяна села на своё место.

На середину комнаты выпрыгнула кульбитами юношеская группа. Их обтянутые голубыми блестящими костюмами тела потрясающим образом изгибались и перекручивались, взаимодействуя друг с другом. Их ноги, руки, торсы создавали калейдоскоп сменяющихся геометрических узоров. Публика воодушевлённо это воспринимала, убеждаясь, сколь многое способны ловко и красиво выделывать человеческие тела.

Татьяна тоскливо напрягшимся взглядом следила за одним из мальчиков, разительно напоминавшим Антона.

Внезапно она поднялась из-за стола и вышла через холл на улицу. Нашла в мобильнике нужный номер и нажала соединение.

Ответил Антон. Голос его звучал глухо и сдавленно. Сообщил, что произошла катастрофа, разбился вертолёт, на котором летел Илья Гаврилович. Его вытащили из горящей машины, отвезли в госпиталь, но спасти не смогли.

– Отец умер, не приходя в сознание.

– Я могу чем-то помочь?

Ответ:

– Нет.

Связь оборвалась.

Когда Татьяна вернулась в зал, там шло выступление самого руководителя студии и его любимой ученицы. Одетая в алое трико девчушка, вытянувшись в шпагат, сливалась всем телом в одну линию и крутилась, как блестящие лопасти на обтянутой чёрным руке Юрия Семёновича. Это был заключительный номер программы.

Потом подали десерт.

Играл джазовый ансамбль. Некоторые танцевали.

Денис был явно доволен: мероприятие удалось.

Отправив жену и дочь домой, он остался разбираться со счетами за банкет.

Татьяна сидела в сторонке и ждала его. Нахохлившись, она уставила взгляд на бугрившуюся в полу почерневшую паркетину.

В замкнуто ушедшую вглубь кресла Марину Ивановну был направлен пронзительный, сочувственно-неодобряющий взгляд. Подобным образом смотрят на тех, кто разочаровывает и кого язвяще жаль. То, как с порывистым вздохом Елизавета Андреевна этот взгляд от подруги отвела, подтверждало: Марина вызывала у неё сейчас, прежде всего, неодобрение и недовольство. В самом деле, что уж так-то… Всё-таки два месяца прошло, как погиб Илья Гаврилович, но сама-то Марина – жива, должна жить, так зачем себя живую подделывать под мёртвого…

Марина Ивановна действительно выглядела омертвевшей. Вжавшись в кресло, застыла неподвижно и бесчувственно.

Елизавета Андреевна кинула взгляд за окно в надежде на свежее отвлекающее впечатление. А там осенний сырой ветер гнул и раскачивал облетающие ветви деревьев. Не было слышно ни скрипа их, ни стона, только видно, как сильно их треплет ветер.

Елизавета Андреевна снова направила взгляд на подругу.

– Марина, послушай! – настойчиво позвала она её. – Надо тебе очнуться. В таком состоянии ты депрессивно действуешь на людей. Тебе завтра выходить на работу. Придётся общаться с публикой, а ты выглядишь, как чучело.

Марина подняла закрытый взгляд на подругу и провела рукой по сухим безжизненным волосам. Каштановый цвет покрывал их на две трети, дальше до корней шла тусклая седина. Поглубже запахнув растянутый кардиган, она поджала под себя ноги в гармошкой собравшихся чулках.

– И ещё, – не унималась Елизавета Андреевна, – могу совершенно точно сказать, что твой ужасный вид угнетающе действует на Антона. Он и так ходит как в воду опущенный, а тут ещё рядом растрёпанная, запущенная мать… Честно говоря, никогда бы не подумала, что уход Ильи Гавриловича может так сильно на него подействовать. Они ведь не очень были близки.

Словно очнувшись, Марина Ивановна выпрямилась, к лицу прилила кровь, и она твёрдым голосом заявила:

– К твоему сведению, они в последнее время очень сблизились. И что бы там раньше ни было, Илья стал признавать достоинства Антона. Он, наконец, мне сказал, что у меня замечательный сын.

Она рывком вытянула из кресла своё осунувшееся тело и подошла к висевшему на стене зеркалу в резной раме. По всему было видно, что оно имело долгую историю, и в нём находило своё отражение не одно поколение.

Марина Ивановна встала перед зеркалом, некоторое время неподвижно в него смотрела, потом повертела туда-сюда головой, себя разглядывая.

– У меня нет сил красить волосы, – заявила она.

Красила волосы Марине Ивановне Елизавета Андреевна. Как маленькой девочкой, она командовала своей подругой: то надо закрыть глаза, то наклонить голову вниз, то повернуть её направо, потом налево, теперь двумя руками удерживать на голове полотенце. Наконец, на голову Марине был надет колпак, и теперь можно спокойно посидеть и подождать, пока действует краска.

Елизавета, а не хозяйка дома взялась организовать чай.

Наконец, колпак снят, волосы помыты, и в зеркале в ванной отразилась голова Марины Ивановны, покрытая яркими, коричневато-рыжими волосами

– Боже, что за цвет! – не то ужаснулась, не то восхитилась Марина Ивановна. – Откуда такой взялся?

– Это я принесла, – любуясь своей работой, пояснила Елизавета Андреевна. – Такой цвет подходит к твоим глазам. Выявляет их зелёноватый оттенок.

Марина Ивановна поражённо вглядывалась в зеркало, словно привыкая к самой себе. Взяв фен, начала укладывать волосы.

– Антон одобрит, – заверила Елизавета Андреевна.

Антон увидел мать через полчаса, когда вошёл в большую комнату, где подруги отдыхали после Марининого преображения.

– У тебя новый цвет волос, – нейтрально отметил он. – Очень интересно. – И ушёл.

– Антон! – кинулась за ним Марина Ивановна, но подруга успела схватить её за руку и силой утянуть обратно на диван.

– Успокойся. Это он так от неожиданности, – дано было Марине Ивановне разъяснение. – Не сомневайся, теперь твой вид будет действовать на него подбодряюще. Тебе ещё надо сходить к косметологу, сделать брови, маску, массаж. И Антон увидит, что его мать, пусть и в летах, но всё ёще красивая, сильная женщина.

В последующие дни никаких изменений с Антоном не произошло. Он как был в последние месяцы посеревшим и угрюмым, в таком состоянии и оставался, будто всё ему опостылело. Три раза в неделю он ходил в цирковую студию вести занятия с юношеской группой. Остальные дни сидел в своей комнате или слонялся по дому. Изредка снисходил до того, что отвечал на некоторые звонки, большую их часть оставляя без внимания.

И вот, когда землю начал покрывать первый снежок, а кроны деревьев совсем оголились, в дом явилась циркачка Алиса. Открыла ей Марина Ивановна. Сначала с неодобрительным удивление, стоя на пороге, она воззрилась на ладненькую, стройную девушку во всём клетчатом, умело, но, на взгляд Марины Ивановны, слишком сильно накрашенную. Впустила, когда та улыбчиво и уверенно заявила, что у неё есть дело к Антону, и для него это сейчас должно быть очень важным. То, как Алиса держала себя и как говорила, привело Марину Ивановну в заторможенное состояние. Она, словно в полусне, ничего больше не спрашивая, направила Алису к сыну.

Циркачка уверенно пошла вперёд и, будто зная, где Антон, поднялась на второй этаж.

Антон дремал на кровати, сложив на груди руки. Услышав голос гостьи, открыл сначала один глаз, потом другой. Некоторое время оставался лежать неподвижно. Потом поднял вытянутые ноги вверх, сделал ими мах к полу и вскочил с кровати.

– С цирком приехала? – уперев руки в бока, спросил он.

– Нет. Но насчёт цирка. – Разведя руки в стороны, Алиса картинно сделала поклон. – До вашей светлости есть дело.

– Карабас Барабас прислал?

– В некотором роде. Теперь его зовут по-другому и настроен он нынче более творчески.

– Вот как? А точнее? – Антон одной рукой ухватил на макушке прядь волос и, покручивая, поднял её вверх. Другой рукой сделал широкий жест, приглашая продолжить.

– В далёком отсюда, большом городе готовятся сделать новую программу. Космически комическую. И приглашают тебя быть в ней ведущим клоуном.

– Подозреваю, что всё в ней уже решено и утверждено? – прищурившись, предположил Антон.

– Нет. Рассчитывают на твоё главное участие в разработке. Сундук с деньгами на это предприятие уже найден. Ждут только тебя.

– Невероятно! – хохотнул Антон. – Мне это снится? – Он шутовским жестом потёр глаза.

– Да нет же! Разве такое не может случиться? – Алиса лучисто смотрела прямо Антону в глаза. – Ты уж поверь. Ну как? Готов?

Антон раскачивался корпусом, как бы набирая энергию для движения.

– Ну что? В путь? – подтолкнула его Алиса.

– Конечно! – Антон схватил с кровати плед и, как плащ, накинул на плечи.

г. Пушкино, Московская обл.

Журнальный мир

Форма поиска

Реприза