Журнальный мир

* * *

На прибрежной скале я сорвал
Незнакомой травы стебелёк, –
Дух полудня по дому витал
До утра, как степной мотылёк.

Дело к вечеру, – вновь этот дух
Оживает, – загадочный злак
Будит зрение, входит в мой слух,
Зыблет мысль, – не уймётся никак.

На скале я его отыскал,
Что стоит над старинной рекой,
Чтобы плетью медвяной плескал
По столу моему непокой,

Чтобы ночью, к окошку припав,
Этот запах вдыхала луна,
Из бессчётного множества трав
Лишь ему почему-то верна.

И души мне уже не унять,
Этот запах вдохнув колдовской, –
И к скале возвращусь я опять,
Чтоб траву отыскать над рекой.

У неё и названия нет,
Но поймёте ли, что я обрёл? –
Только дух над скалой, только свет,
Небывалый, густой ореол.

* * *

Глубокий тон, высокий лад, –
Неподражаемо звучанье
Как бы защитного молчанья,
В котором чувства говорят.

Непоправимо тяжёлы
Для состояния такого
Некстати брошенное слово,
Вкрапленья лести иль хулы.

Его не выразишь ничем,
Как только зрячими глазами,
И потому не знаем сами –
На миг оно иль насовсем.

В нём нашей крови крепнет связь
С неузнаваемо-знакомым
Каким-то берегом искомым,
Где речь, быть может, родилась.

* * *

Пушинок тополиных на воде
Доселе небывалые скопленья,
Воздушные слияния, сцепленья,
Не виданные ранее нигде.

Как будто рухнул в воду Млечный Путь
Всей массой разбухающего света,
Заполнил не стихающее лето
Настолько, что давно полна им грудь.

А с берега другой сочится свет –
Акации, туманясь, отцветают,
Как будто светляки, струясь, мерцают,
И времени, чтоб разгореться, нет.

Переизбыток этой белизны
Такое вызывает ощущенье,
Как в час, когда вершится причащенье
И прозревать болящие должны.

Затем и дни в июне столь длинны,
Столь ночи смущены своим бессильем,
Что неизбежным жизни изобильем
Все, в ком душа поёт, вдохновлены.

Затем душа поющая светла,
Что нет ей смысла прятаться в потёмках,
В незримых гранях, в наслоеньях ломких, –
И мир она немедля приняла.

* * *

Неспешный дождик быстро смыл жару,
И ветерок пришёлся ко двору.
Кричит петух истошней, чем всегда,
И влажные обвисли провода.

И воздуха прохладного струя
К расплавленному вару бытия
Невольно примешалась, – и теперь
Спокойный свет в распахнутую дверь

Неслышно входит, – и за ним вослед,
Желанный гость, плывёт зелёный цвет,
С изогнутой свисающий лозы
На фоне просветлённой бирюзы.

И сызмала мне любо за листвой,
За летом, – вдруг угадывать живой
И выстраданный мир земных чудес,
Где смысл стоит с копьём наперевес.

* * *

Пытка безвременьем долгой была, –
Речь устояла, и в бедах светла, –
Привкус полынный, горчайший настой, –
Речь отстоялась и стала простой.

Проще бездомиц и проще скорбей,
Проще немыслимой жизни моей
В сонме утрат, в лабиринтах забот,
Проще наитий былых и щедрот.

Проще? – но так ли? – а может, сложней
Всё, что теперь высветляется в ней? –
Слово моё не из блажи пришло,
Не потому с ним и в бедах светло.

Соком полынным пропитаны дни,
Где задыхался я в душной тени, –
Глыбою каменной тень отвалив,
Чистым сияньем прозрений я жив.

Нет мне покоя, пока я живу, –
Всё происходит со мной наяву, –
Истина – степь, где, верста за верстой, –
Привкус полынный, горчайший настой.

* * *

На листах виноградных – налёт
Застоявшейся мглы поднебесной, –
Только солнышко слово берёт –
Норовит закрывать ему рот
Непогода с ухваткой известной:

Поскорее успеть заслонить
Просветленье, надежду на чудо,
Направление дум изменить –
И луча напряжённую нить
Бросить с маху в какую-то груду.

Так и в жизни случалось моей:
Сколько раз этот свет прерывали,
Что бывал мне родного роднёй,
Что питал меня только смелей
В дни, когда мне вздохнуть не давали!

Только душу не вытравить вдруг –
Не затем она в мире желанна,
Чтобы в новый не ринуться круг,
Чтобы речи прекрасный недуг
От невзгод не спасал неустанно.

* * *

Славен лад полудня золотого! –
Мятного побольше бы вдохнуть
Сладкого, медвяного, и – в путь,
В глубь степную, – что же в ней такого?
Чем она притягивает так,
Что не подождать, не удержаться?
Как устам для песни не разжаться?
Крепкая порука, добрый знак.

Леностная, вязкая закваска
Выжившей, не выжженной красы, –
Невозможно долгие часы,
Где извне – события завязка,
Где внутри – развязка стольких драм,
Этой дрёмы тягостная смолка,
Эта смесь шершавости и шёлка,
Толк ершистый, загрубелый шрам.

Роковая, гиблая, благая
Горечь до заката разлита, –
Пыльная, щелястая плита, –
Холодок, по сердцу пробегая,
Позвоночник тронет, ускользнёт
Вон туда, где скалы терпеливы,
Где реки расплёснуты извивы, –
Кто бывал здесь, тот лишь всё поймёт.

* * *

А горлица стонет вдали –
И, видно, не надо ей слов, –
И в самое сердце земли
Уходит неистовый зов.

Глубинный, томительный зов!
Ты душу изранил мою
И в песне остался без слов
У века на самом краю.

У века на самом краю
Задумаюсь, чуток и зряч:
Ах, что же я вновь узнаю
Сейчас? Ярославнин ли плач?

Сейчас? Ярославнин ли плач
Иль плач половчанки-жены,
Коль так уж я чуток и зряч,
Улышу? – не обе ль равны?

Не обе ль равны, говорю,
Пред небом над мглою степей?
Не обе ль, встречая зарю,
Горюют о жизни своей?

Горюя о жизни своей,
Не обе ль надеются вновь
На то, что из плена степей
Ещё возвратится любовь?

* * *

Откуда же такая тишина?
Не объяснишь, – да, впрочем, попытайся,
Но только не рисуйся, не раскайся,
Рискуя тем, что может взять она.

И проку нет твердить, что это так,
Что в ней способен раствориться всякий,
Чтоб слух обресть, – и этот смысл двоякий
Пусть в ней сквозит, как бы дорожный знак.

И зрению в ней нечего впитать,
Помимо возрастающего света
Луны, – и остаётся без ответа
Вопрос непраздный твой, – и что гадать,

Откуда эта бездна, эта мзда
Невзгодам, эта вздорная поблажка
Надеждам, эта свежая рубашка
Природе, что живёт не без труда.

* * *

Ещё звучали сгоряча
Пичужьи песни по округе,
И след полдневного луча
Терялся в мареве на юге.

Ещё упрямилась листва,
Июльский жар перемогая,
И распрямлялась, чуть жива,
Всем телом неба достигая.

Ещё сквозь воздух проникал
Какой-то умысел несносный
И к безразличью привыкал,
Чем год был мечен високосный.

Но что-то пенилось внутри
Давно очерченного круга,
И в сонных лужах пузыри
Съедали поедом друг друга.

И разворачивалась в рост
Гора с маслинами под мышкой,
И настораживался мост,
Измучен долгой передышкой.

И там, где берег был покат,
Где перекат шумел несмело,
Уже тревожился закат
О том, что время подоспело.

* * *

Столь давно это было, увы,
Что подумаешь: в самом ли деле
Сквозь горючий настой синевы
Мы в морское пространство глядели?

Что за вздох отрывал от земли,
Что за сила к земле пригвождала?
Люди пели и розы цвели –
Это в том, что живём, убеждало.

Что за звёзды гнездились в груди,
Что за птицы над нами витали!
Костный мозг промывали дожди,
Как об этом даосы мечтали.

Шёл паром, и вослед за грозой
Норовили сорваться предгорья,
И Азов закипал бирюзой,
И угрозою – зёв Черноморья.

Смуглокожею девой Тамань
Зазывала в азийские дали,
Раскрывая привычную длань,
Чтобы бризы песчинки сдували.

Что же Юг от жары изнывал
И пришельцам беспечным дивился?
Видно, в каждом уже прозревал
То, чего от других не добился.

Пот горячий, солёная блажь,
Невозможная, лютая жажда!
Что теперь за былое отдашь?
Не бывать неизбежному дважды.

Путь упрямцев – единственный путь,
По которому выверить надо
Всё, чего не страшились ничуть,
Все подробности рая и ада.

Все подобия сути – тщета
Перед нею, настолько простою,
Что усталых небес высота
Обернётся мирской красотою.

Руки, братья, скорее сомкнём
В этой жизни, где, помнится, с вами
Не впервые играли с огнём,
Как никто, дорожили словами.

Кто же выразит нынче из нас
Наши мысли о вере и чести?
Невозвратный не вымолишь час,
Где, по счастью, мужали мы вместе

Так иди же в легенду, пора,
Где когда-то мы выжили, зная
В ожиданье любви и добра,
Что судьба не случайна такая.

* * *

И вот, шагнув жрецами в храм,
От мира жертвы ждали скалы –
И, корабли даря ветрам,
Таврида век свой вековала.

Эллада! Пой, вторгаясь в кровь,
Родись из пены и из пепла –
К тебе, затворница, любовь
Во мне всю жизнь росла и крепла.

Куда б судьба ни увела,
С ней календарь в родстве исконном –
И ты, душа, ещё цела,
Внимая знакам заоконным.

О злые чайки старых снов!
Ну что за странная утеха –
Твердить фригийский лад валов
И повторить ночное эхо?

В округе музыка плыла,
Кружились пары по аллее –
И были сложены крыла,
Бродяжьей доли тяжелее.

Как арфа в брызгах золотых,
Вздымался плющ, – а там светало,
И слов предвестие простых
От сердца к горлу подступало.

Слепцами к солнцу фонари
Брели – чтоб зренье даровало,
На птичьей дудочке зари
Гора зелёная играла.

И луч, светлея на глазах,
Бессвязной наполнялся речью –
И всё в цвету, с лицом в слезах,
Бросалось море мне навстречу.

п. Коктебель