Журнальный мир

***

Последний лист в тетради – что на нём оставить?

Пусть капнет дождь, пусть мошка упадёт,

пусть кот пройдёт, следов оставив память,

и вдалеке пусть поезд пропоёт…

Там пассажиры едут к переменам

иль возвращаются к самим себе.

Как школьная доска, земля покрыта мелом,

и каждый ученик приник к своей судьбе.

Заполнить чем? – Бездонным этим небом

и винограда голою лозой…

И первыми морозами, и снегом,

и ледяной на дереве слезой.

Должна бумага зачинать, как поле

и зёрна слов покорно принимать,

чтобы стихом заколосится вскоре,

и чтоб шумела полная тетрадь!

А жизнь свои стихотворенья пишет,

без нашего участия. И мы

лишь иногда строку её услышим,

почти безумны и почти немы.

***

Знаешь, мне почти уже все равно…

Я в себе ощущаю свободу, неведомую до сих пор.

Я смотрю свою жизнь отстранённо, как чьё-то кино,

покуда не вынесен окончательный приговор.

Свобода от страсти, а также от мнений и слов –

это такое счастье, такой простор!

Зачем я вязла в болоте ревности до сих пор,

если в сетях моих звёздный блестит улов!

И хочется жить, как звери, как вся прекрасная рать их,

а бежать, куда хочешь, пса беспородного вроде…

И, в общем-то, понимаешь: это животные – наши старшие братья,

а нам бы у них поучиться искренности и свободе!

***

Рушатся наши домики –

карточные – жилые.

Мы в них почти что гномики –

кажется, даже живые.

Или почти муравьи мы,

наш муравейник непрочен…

Зависимы, уязвимы,

и жаждем все новых пророчеств!

Пряничные, леденцовые –

домики временем скушаны.

Замки воздушные, новые,

будут подавно разрушены.

Дома ледяные растаяли,

дома из бревен сгорели.

Омыты волнами-стаями,

песчаные замки чуть целы…

Сгорают мосты и падают,

особенно те, что меж нами.

И то, что нас больше радует,

назавтра окажется в яме.

Жизнь из берегов выходит,

смывая всё на дороге.

Конструкции наши вроде

дикарских – смешны, убоги…

***

И вот восторг: всё рушится и тает –

всё достоянье Снежной королевы –

и белый мех её, кристаллов стая,

и слитки серебра, и вьюг напевы…

Под крышами – озёра и запруды,

ежесекундно капает с сосулек

сияющее золотое чудо

и озаряет светом переулок.

Так каплет время – равномерно, чётко…

Весны клепсидра установлена до срока.

И отбивает на снегу чечётку

весёлая и хитрая сорока.

На крыше джаз – оркестр выступает,

и рыжий кот солирует надменно.

А солнце золотит его, играя,

так щедро, радостно, самозабвенно!

И звонкий воздух полон обещаний,

в душе желанья детские проснулись.

И хоть дома заполнены вещами,

надут ветрами белый парус улиц!

НЕЗНАКОМЦЫ

Земля незнакомцев кружится юлой без конца…

Не знают друг друга ни муж, ни жена, ни друзья,

сын маму не знает, и дочка не знает отца.

В познанье любом есть предел, за который нельзя!

Тиран приближенных не знает, хозяин – гостей.

Влюблённые любят придуманный образ чудной…

Не знает газетчик реальных, правдивых вестей.

Но что-то открыто поэту из сути земной!

Поэт хочет знать, что и где происходит, любя

весь мир – сумашедше-прекрасный, ужасный, большой…

Но самое страшное: каждый не знает себя!

Себя не познав, не познаешь и космос чужой.

***

Он говорил: «Расскажи мне свой сон, я не вижу снов никогда,

лишь только ослик однажды приснился, тёплые губы его…»

И я ему говорила про страны, дворцы, города,

про людей в восточных одеждах – им танец важней всего!

Про рай в виде летней деревни, бревенчатые дома,

сады и цветы, и крёстный ход вдалеке…

Про ад, как большой коридор, и дверей в нём – тьма,

и ты в нём плывёшь, как по быстрой, тёмной реке…

Он мне говорил: «Какая счастливая ты!

Это такое счастье – умение видеть сны,

читать сновидений книгу, расцвеченные листы

перелистывать бесконечно, иные едва видны…»

А в это время шумел его старый сад,

как будто на что-то пытался давать ответ.

Он умер недавно, и сны теперь без преград

он смотрит свои, настоящие, реальней которых нет.

***

Жил в нашем доме сосед – такой молчаливый, такой простой,

может, он был шофером, об этом не знает никто…

И жена его черноглазая умерла совсем молодой,

а его черноглазая дочка носила её пальто…

У соседа бывали запои, и он приходил на бровях,

лежал перед входом, мычал, прося отворить его дверь.

А потом заползал, иногда задерживаясь в дверях –

ведь такой приход не может быть без потерь.

Дочка потом упорхнула и больше не появлялась здесь,

а он приходил на бровях, но вдруг захотел красоты…

И однажды, когда был трезв, то преобразился весь:

он разбил красивые клумбы и посадил цветы.

Но главным там был огромный розовый куст,

и розы, пунцовей и жарче которых нет.

Он построил беседку, чтоб дворик наш не был пуст –

белую и зелёную, для душевных бесед.

А потом он умер, в июле, когда пришёл на бровях,

его убили жара и водка – он не дожил до утра.

Но он так хотел красоты – ему светили впотьмах

розы, полыхающие на полдвора…

***

Что же Господь хочет сказать снегом?

То ли, что всё едино, и нет причин для печали…

Что там за знаки ложатся звериным следом?

Что за сады расцветают на стёклах ночами?

Что же Господь хочет сказать цветами –

вспышками радости в суетном жизненном тренье?

То ли, что радость недолго пребудет с нами,

и за пожаром красок идёт гниенье?

Что же Господь хочет сказать пожаром –

древним огнём, съедающем всё живое?

Этим оленем несущимся и поджарым,

что от огня ушёл, но остановлен водою?

Что же Господь хочет сказать водою?

Каплями на лице, колодцем чернее сажи,

Радостными ручьями или страшной бедою…

То ль, что вода устанет и снегом ляжет?

***

Дворник, метущий аллеи,

листья сгребает в холмы.

Листья, вовсю пламенея,

падают кротки, немы…

Дворник шаманствует видно,

листья сжигая в кострах.

Жертвенный дым змеевидный

горек. И он им пропах.

Но среди листьев и дыма

звёздный случается час.

Звёздные пилигримы

движутся, радуя нас!

Звёзды срываются с неба:

не листопад – звездопад!

Он бы и дворником не был,

если б не этот парад.

Лучшей метлою сметает

он эти звёзды в холмы.

Их он в мешки собирает

после дневной кутерьмы.

Ноша бывает большая –

лучший подарок жене.

Дом свой они украшают –

счастье мигает в окне.

Каждую ночь, до рассвета

двор их сиянием полон.

Словно кусочек планеты

звёздною солью посолен!

***

– Разве плохо тебе, что ты родилась?

Разве плохо тебе, что ты родилась?

А могла бы совсем не родиться

и быть чёрной и склизкой водицей,

рваным ветром, слепым одиноким лучом,

электрички гудком и оплывшей свечой,

и безжалостным словом, печною золой,

и листком, что теряет свой цвет золотой,

и, сгорая в костре, вьётся в небо змеей…

– Но я также сгораю в костре, дорогой!